Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Антон, судя по всему, оценивает мир и происходящее в нём сквозь призму тех бесконечных вымышленных историй, которые употребляет, видимо, внутривенно. Арсений переживает весь пиздец в мире путём создания историй собственных. Насколько их дуэт опасен? Да кто ж возьмётся судить!
[AU: Арсений — художник анимации, нуждающийся в идеальной модели для отрисовки мимики. Благо, нашёлся один студент-музыкант, готовый пахать за копейки]
Перелом
18 ноября 2024, 06:49
"Реки изменяют курс в течении всей жизни, и в конечном итоге все мосты падают"
Чужой "Dishonored"
***
— Сколько?! — вскрикивает Серёжа, выпячивая на врача глаза. — В лучшем случае два месяца, — с тяжким вздохом и обречённым киванием повторяет доктор. — Повезло, что только малая берцовая, а не обе... — Как? Вот скажите мне, как это возможно? Как можно сломать эту кость, упав с высоты меньше своего собственного роста??? — Спросите у своего друга, — натянуто улыбается доктор. — Не задерживайте, пожалуйста… — Да-да, конечно, простите, — вздыхает Серёжа, качая головой, смотря на Арсения в инвалидной коляске с гипсом на ноге. Сидит улыбается, чтоб его черти драли! — Поедем мы отсюда, — беря коляску за ручки, шепчет Серёжа. — Спасибо большое. — Спасибо, до свидания, — с улыбкой машет рукой на прощание Арсений, когда Серёжа вывозит его из кабинета. — Боль скоро вернётся. — Сейчас сразу заедем в аптеку при больнице и купим обезбол, который тебе выписали. — Серёжа, осторожнее с углами! — вопит Арс, когда Матвиенко, не справившись с управлением вписывает его гипсом в угол коридора. — Прошу прощения… — Не надо так отыгрываться на мне, — болезненно смеётся Арсений. — Я не отыгрываюсь, правда, прости. Коляску чутка заносит. — С учётом всего… Пора было привыкнуть к её управлению с моей тушкой, — посмеивается тихо Арсений, прикрывая глаза, чтобы не видеть, как его везёт Серый. Как на страшном аттракционе глаза сами закрываются. — Я тебе поражаюсь… — До сих пор? — Всегда. — У нас диалог из Гарри Поттера? — Что? — Забей, — усмехается тихо Арсений, качая головой. — Ты писал Шасту? — В какой момент? Когда ехал с тобой в скорой? Когда тебе накладывали гипс? Когда я возил тебя из одного кабинета в другой на коляске? Когда я должен был ему написать??? Да и зачем, Арс, блять, прекрати хуйнёй страдать. — Ты знаешь, как у меня это работает, — буркает недовольно Арсений. — Когда выбираю кого-то… Он должен быть в курсе каждого моего чиха. Каждой мелочи, что была со мной за день. А это не чих, это перелом. Видимо, первый раз у нас будет в гипсе, что ж, новый опыт, это я люблю. — Что я понял о Шасте, так это нечто, что кричит мне о том, что он не станет с тобой ебаться, пока ты в гипсе — уж точно. — То есть… Хочешь сказать, я ничего не дождусь от него ещё два месяца??? — Может, святое воздержание научит тебя беречь своё тело, — буркает раздражённо Серёжа, останавливая коляску рядом с аптекой. — Я ща. Не уходи никуда. — Пиздец смешно, Серёж. — Что? А. Ой. Бля, прости. — Да не. Правда смешно, — улыбается широко Арсений. — Ебанутый. — И я тебя люблю.***
Арсений передвигается по дому на костылях. Покупать их не надо было, они были в шкафу с прошлого Арсового перелома, тогда, правда, была какая-то кость стопы. Но костыли вот так для кости пятки и кости голени не отличаются, если что. Стёр с костылей пыль, а потом начал ковылять по комнате, вспоминая, как на этих костылях передвигаться. — Как вообще это произошло? — с таким уже скорбным лицом спрашивает приехавший Антон, что Арсению самому почему-то плакать начинает хотеться. — Я ему доверял, а он подвёл меня в самый решающий момент, — трагично вздыхает Арсений, указывая ладонью на своё компьютерное кресло на колёсиках. — Я в норме, Шаст. Болит — да. Обезбол помогает — да. Будем плакать от того, что я в гипсе? Нет, давай не надо. — Как теперь вообще всё?.. — Боже, Шаст, это перелом, а не конец света, — раскрывая широко глаза, качает головой Арсений. — Со Стасом и Позом уже связался, мне дали больничный, но я сказал, что буду отрисовывать кадры дома, типа мне просто не надо ходить на работу, но с рисованием я справлюсь, поверь, руку сломать для меня куда страшнее. — Если ты пытаешься понять его спокойствие с учётом ситуации, даже не пытайся, — тяжело вздыхает Серёжа, смотря понимающе на взволнованного Антона. — У кого-то не все дома, — крутит у виска, кивая на Арсения. — Может раздуть драму на ровном месте, зато, когда реальный пиздец, мы типа весёлые, а может, циничные рационалисты. — Это Серёжа. Мой лучший друг, — кисло усмехается Арсений. — Мне плевать. Сломал и сломал. Обидно, что какие-то планы идут по пизде, но устраивать из вот этого трагедию у меня нет настроения. — Скажи честно, — морщится Антон, — тебе стало куда лучше после того, как ты сломал ногу, да? — Ты чё несёшь? — хмурится резко Серёжа. — Нет-нет, — выставляет в сторону Матвиенко ладонь Антон. — Он понимает, о чём я, — раздражённо буравит взглядом Арсения. — Э-э-э, нет? — неуверенно тянет Арсений. — Не понимаю. — Ровно до момента этого перелома кого-то крыло очень херовыми эмоциями. И вот какое совпадение! Перелом ноги, ужасная боль, причём растяжённая во времени, боль, которая отвлекает нахуй от всех мыслей. — Ты обвиняешь меня в селфхарме? — неверяще смеётся Арсений, всплёскивая руками. — Ша-а-аст, вырубай режим психоаналитика. Я. Просто. Ёбнулся. Со стула. И всё. — Хотелось бы верить, но верится с трудом, — косо усмехается Антон, цитируя Топу. — Боже, да с чего вообще такое умозаключение??? Это не хорошо. Арсений начинает беситься. У него к селфхарму резко негативное отношение. И нет, не потому что он типа считает, что это плохо, деструктивно, неправильно. У Арсения по жизни сформировалось убеждение, что люди занимаются селфхармом для того, чтобы привлечь к себе внимание. Чтобы все вокруг видели царапины с ожогами и спрашивали: «Что же с тобой, бедненький, случилось?». А Арсений ненавидит, когда внимание привлекают вот так, не достижениями, не харизмой, а увечьями и болезнями. У Арсения, может, предрассудки. Может, он не так хорош в понимании психологии, как Антон, но само предположение Шаста, обвинение в селфхарме вызывает резкий всполох агрессии. Он не такой. Он больше не тот маленький мальчик, который хочет подольше поболеть, чтобы почувствовать мамину заботу. Нет, блять. — Я просто был погружён в свои мысли, — сухо говорит Арсений, притягивая к себе костыли, встаёт с пыхтением с кровати, опираясь на них. — А когда мысли слишком громкие, я не слежу за своим телом. Когда готовлю в таком состоянии вечно обжигаюсь или режусь, но нет, блять, не потому что хочу сделать себе бо-бо и обратить внимание кого-то на повреждения. Просто я, блять, думаю дохера, иногда настолько дохера, что перестаю замечать реальность. Я никогда не был среди этих ебланов, которые готовы себе руки исполосовать, чтобы кто-то спросил у них, что там такого трагичного в их жизни происходит, — выплёвывает зло Арсений, вздёргивая лицо к подорвавшемуся к нему Антону. Уже давно, так давно Антон не прятал от него глаза. Не отводил резко взгляд в сторону, замыкаясь. Но именно это происходит сейчас, и от этого Арсению не по себе. Не по себе от того, как Шаст снова сжимает губы до белой полоски. Не по себе от того, как утыкается взглядом в пол, чуть склоняя голову вниз, будто бы пытаясь спрятаться за козырьком кепки, которой на нём сейчас нет. Не по себе от того, как отдёргиваются от рук Арсения на костылях сжавшиеся, будто в испуге, пальцы. Арсений жмурится, давая себе мысленную оплеуху. Нельзя вот так резко говорить Антону что-то такое. Может, интроверт, может, замкнутый, но пиздец какой эмпатичный. Любого персонажа, любого человека как паззл соберёт, готов давать вторые шансы, готов каждого понимать и принимать. Верит в то, что у каждого есть причины быть таким, какой он есть. Раскладывает психику каждого по полочками, создавая чёткую причинно-следственную связь. — Я понимаю, что ты готов жалеть всех и вся, Шаст, — тихо говорит Арсений. — Но я не готов. Есть люди, которых никакими психотравмами не оправдаешь. Я не буду говорить, что какой-то убийца на самом деле лапочка, просто его папа в детстве бил. Я не могу всех понимать и принимать, всех жалеть. И тебе не советую. Люди, прибегающие к селфхарму… Они не хотят решать свои проблемы, они просто энергетические вампиры, которые хотят привлечь внимание. И всё. Эгоистичные, вредящие себе вампиры, голодные до жалости. Слабейшие из слабейших. И мне жаль, если кто-то из твоего окружения или кто-то из твоих персонажей такой вот еблан, но… — Я, — дёргано, натянуто улыбаясь, кивает Шаст, не поднимая взгляда. — Я такой вот еблан, — говорит он, смотря ровно в глаза с заметной обидой, злостью и каплей разочарования. — Первые татушки на рукаве были сделаны, чтобы перекрыть шрамы. Я такой еблан, Арс. Только вот что-то не замечал за собой желания привлечь к себе этим внимание, почему-то всю жизнь прятал эти ебаные порезы, а теперь шрамы за татуировками прячу. Но да, тебе, наверное, виднее, — кисло усмехается Антон, отходя на шаг назад. — Всем с этой точкой зрения виднее. Вы же… Сильнейшие из сильнейших. У Арсения звенит в ушах. Нет, он под наркозом, наверное, до сих пор. У него был перелом со смещением, он под наркозом. Всё ещё. Это не может… — Шаст, я… — Сказал то, что думал, — горько смеётся Антон, доставая что-то из своего рюкзака. — Твоё право, Арс, твоё право. Фломастеры, — кладёт на стол пачку купленных для разрисовки гипса фломастеров. — А ведь подумал… Настолько похожи. Заполнить рисунками свои «переломы»… Ладно, пошёл, у меня смена через полчаса начнётся. Выздоравливай, — бросает тихо Антон, спеша выйти из комнаты. — Шаст! — Выздоравливай, Арс, — слышится глухо из прихожей, а потом — хлопок входной двери. — Ну и пиздец, — протяжно выдыхает шёпотом Серёжа, сгорбливаясь кучей и зарываясь пальцами в свои волосы. — Я не… Я не хотел его обидеть, кто вообще знал, что он… Он и вправду?.. — Арс, я говорил тебе всегда, я продолжаю говорить! Прежде чем вот так что-то из своей башки в мир выкинуть, ну ты хоть как-то подумай сначала! — Зачем ему?.. Это неправда. Бред какой-то, — морщась, качает головой Арсений. Нога начинает болезненно ныть под гипсом. Арсений усаживается обратно на край своего дивана, оставляет костыли у спинки и пытается лечь. Серёжа, конечно, тут же рвётся помочь. Может, и злится за всё, что Арсений умудрился вытворить за последнюю половину суток, но всё равно помогает до последнего. — Это всё, да? — тихо спрашивает Арсений, прикрывая глаза. — Что «всё»? — Отношения. Всё? Кажется, после такого никто не захочет возвращаться. — Ты горазд менять чьё-то мнение, но с трудом меняешь собственное насчёт чего-то. Может, в этом и суть? В том, что по-настоящему твой человек меняет что-то в тебе. В лучшую сторону. — К чему ты это? — вздыхает тяжело Арс. — К тому, что кому-то пора перестроить по крайней мере одно своё убеждение, расширив горизонт. Ты любишь расширять сферу познаний в чём угодно, но не в понимании человеческой головы. Ни со своей башкой не хочешь разбираться, ни уж тем более понимать, что там у других. А понимать иногда необходимо, Арс. — Я понимаю тебя, — шёпотом говорит Арсений. — Был уверен, что понимаю его. Но в последнее время так много каких-то… Несостыковок. И начинает казаться, что я вообще нихера о нём не знаю. — Только не возвращайся к своей унылой мысли, которая приходит каждый раз при… — Мы все одиноки, Серёж. — Блять, о чём и просил, — сквозь зубы вздыхает Серёжа. — Не начинай. — Никто не знает никого, никто никого не понимает. Внутри своей головы мы всегда одни. — Это здоровая психика. Если внутри твоей головы ещё кто-то — это звоночек, что пора в психушку. — Нахуя ему было резать себя? Бред какой-то. Он не такой. — Какой «не такой»? — Не эгоцентричный. — Как это нахуй связано вообще? — морщится Серёжа. — Бля, Арс, серьёзно. Поизучай-ка ты тему с разных сторон, срасти, как ты умеешь, а потом извинись перед ним. Он выглядел… Ты реально сильно его задел. — Я не хотел, — искренне говорит Арсений. — Большую часть времени ты, Арс, самый настоящий магнит. Магнит для приключений, громких компаний, новых знакомых. Но бывают моменты, когда ты превращаешься в такого… Ублюдка. Что задушить тебя кажется благодатью. Понимаешь? — Нет… Даже себя я не понимаю. С чего бы думать, что кто-то другой способен? — Он тебя понимает. — Думал, что понимает. Но вот мнения разошлись и он съебался сразу же. М-м-м, кайф, блять. Уже второй раз. Второй раз, когда его что-то цепляет, я пытаюсь что-то ему сказать, а он просто съёбывает. Нихуя не получится так. — Первый раз — это, я так понимаю, случай, когда ты не захотел его целовать, там была полная хуйня, признаю. Но сейчас, Арс, был совершенно другой случай. Для него это больное место, а ты на похуях на это больное место со всей силы надавил. — Я не знал ни о каком таком больном месте! Едва будет по случайности или тупости выплывать вот такое недоразумение, он будет от меня съёбывать??? — Может, так лучше для всех? Он ведь изолирует всех от себя, может, это дистанция для общего блага, Арс? — Опять байки про страшных военных-маньяков? — Нет, — вздыхает тяжело Серёжа. — Сейчас о том, что он явно довольно импульсивный. Зажатость в характере и импульсивность в темпераменте — какой-то гремучий коктейль, тебе не кажется? Может, он просто уходит в целях того, чтобы избежать какого-то действия или слова, о котором он потом пожалеет. Арсений вспоминает, как в прошлый раз, в прошлую ссору Антон сжал до боли запястья. Как сам испугался, заметив боль Арсения. Может, он и правда херово себя контролирует на эмоциях? А кто себя на них контролирует, на то они и эмоции ведь. Но неужели всё настолько херово, что надо вот так сбегать, не дослушивая? У них тут не мыльная мелодрама, чтобы от одного обидного слова со слезящимися глазами убегать. — Я уже хочу спать, — тихо говорит Арсений, сильнее жмуря глаза. — Мне кажется, что в голове просто ворох какой-то хуйни, я не могу ничего структурировать. — А надо ли? — В смысле? — не понимает Арсений, смотря на Серёжу. — Надо ли подходить с умом к тому, что происходит у кого-то в сердце? — Ты сам сказал, что надо разбираться в человеческих головах. — В головах разбираться. Да. А вот чужие чувства… Надо научиться чувствовать, Арс. Я знаю, почему у тебя такое отношения к селфхарму, к самоубийцам, я знаю, почему ты думаешь так, как думаешь, но это… Та херня неприменима ко всем. Знаешь, я даже не думаю, что тебе надо что-то изучать в этой теме самому… — Ты сказал. Изучить. Тему. Блять, Серёжа, разберись! — Не бесись на меня, — фыркает Серёжа. — Я-то сказал, что мне ближе, но я тут вдумываюсь в ваше взаимодействие с Антоном и понимаю, как, наверное, будет лучше. Хотя, знаешь, что? Нихуя я тебе не скажу. — Чего??? Блять, я точно под наркозом ещё, сюр какой-то происходит… — Ничего не скажу, потому что это твой человек, — говорит с упрёком Серёжа, тыча пальцем Арсу в лоб зачем-то. — Ты должен его понимать. Ты должен его чувствовать, — тычет пальцем в грудь. — Доверься интуиции. Ты в прошлый раз, когда успокоился и понял все переживания с его стороны, очень быстро всё урегулировал, так? Вот сделай так снова. — В тот раз мне помог структурировать мысли Паша. А ты мне сейчас всё только запутываешь! — возмущается Арсений. — Чувствуй его сердцем, — тянет Серёжа, поднимая указательный палец. — Бля, каких фильмов ты в этот раз насмотрелся? Шоу «Экстрасенсы»? — Не беси меня. — Ладно…***
С утра Арсений понимает, что он в полной жопе. И речь даже не о физическом переломе, а о переломе в их взаимоотношениях с Антоном. Он пропал. Отовсюду. Не дозвониться, не достучаться. Целый день ни ответа, ни привета. Арсению уже хочется забить и обидеться в ответ за этот лютейший игнор. Написать Антону лучшие пожелания и заблокировать его нахуй, потому что молчание с той стороны, ожидание ответа слишком сильно ебёт Арсению мозги. Ему хватало. Ему правда хватало того, что уже ебало мозги до этого. Без вот этих исчезновений Антона. Арсений столько всего может и не выдержать. Его тараканы скрепились любовно лапками с тараканом, который поёт о том, что «Антон не услышит, Антон не придёт» под мотив песни Мамонтёнка из мультика. Ещё и нога даже на обезболе болит сильно. Серёжа целый день на работе и приедет только через часа два, рисовать со всей этой мысленной поебистикой и болью никак не получается. Арсений хочет отпиздить Антона костылями. Почему-то он чувствует себя обиженным, хотя по факту это именно он обидел Шаста. Арсений совсем запутался. Да, Серёжа прав. Отношение к селфхарму и тематике самоубийства вот такое из-за одного человека, из-за Арсовой матери, если быть точнее. Из-за этой ёбнутой, которая постоянно, стоило пойти чему-то не по тому сценарию, который она себе придумала, начинала ныть о том, что ей надо сдохнуть, вот она пойдёт повеситься и все рады только будут, как она порезала как-то руки, пытаясь вернуть домой папу, угрожая ему, что если он не вернётся, она наложит на себя руки… Арсения трясёт от этих воспоминаний. Трясёт от злости. И тошнит. Он ненавидит это зудящее чувство приходящей к рукам силы, чувство, которое орёт тебе в ухо: «Въеби ей!». Ненавидит, правда ненавидит это чувство поглощающей всё тело агрессии, но не может не чувствовать этого, когда вспоминает что-то такое. И это предположение Антона, мол, Арсений, блять, ведёт себя так же, привлекает к себе внимание, манипулирует через увечья и… Нет же. Антон сказал совсем по-другому. Антон думал, что Арсений хотел очистить голову от херовых мыслей, сделав себе больно. Антон говорил об этом с заметной болью и злобой, природу которых Арсений не знает. Антон успокаивал его, говоря, что Арсений не манипулирует подсознательно своим окружением, заставляя заботиться о себе. Просто такой он, неуклюжий с травмой на недостаток внимания. И это никак не связано. Антон не обвинял его в том, что Арсений похож… Да, вот оно. Самое ненавистное. Антон не говорил, что Арсений похож на свою мать. Арсению стыдно.***
Антон объявляется на второй день. Просто приезжает без предупреждения, почти как в тот раз, после первой ссоры. Только нет ничего общего в выражении его лица тогда и сейчас. Сейчас Шаст спокоен, слишком спокоен, как кажется Арсению. Проходит в дом, снимает кепку, оставляя её на крючке, проносит какой-то пакет на кухню. Будто бы и нет ничего такого в этом всём, будто бы они тут живут вместе уже минимум год. Или вообще это квартира Антона, а Арсений какой-то призрак-барабашка, которого никто не видит. Хотя Антон его явно видит. И может касаться. Потому что, проходя на кухню, целует Арсения в лоб, чуть приобнимая одной рукой за плечи. — Шаст… — Как ты себя чувствуешь? — смотря спокойно в глаза, спрашивает Антон, прерывая оправдательно-извиняющуюся речь с самого начала. — Нога болит, — вяло дёргает костылём Арсений, медленно оседая на диване в гостиной. — Обезбол когда последний пил? Может, сейчас стоит выпить таблетку? Арсений не хочет вот так. Делать вид типа ничего не было. Играть непричастность. Он так не хочет, не может. — Почему ты приехал? — спрашивает он прямо. — Я… Не могу? Арсений не совсем понимает суть, смысл этого вопроса, только хмурится непонимающе, глядя на чуть сжавшегося Антона. — Тебе сейчас херово. Ты болеешь, ну, выздоравливаешь, бля, ты понял. Мы встречаемся. Разве я не должен приезжать? Помогать с чем-то? Беспокоиться? — Ты хочешь сделать вид, что я ничего такого не сказал? Не зарыть топор войны, а сделать вид, что мы этот топор в упор не видим? — расстроенно спрашивает Арсений. — Нет никако… — Нет никакого топора. Ага, я понял, — морщится Арсений. — Я не такой человек, Шаст! Я не умею съезжать с херовой темы, я!.. — Я хотел сказать, нет никакой войны, Арс, — вздыхает тяжело Антон, присаживаясь на коврике рядом с Арсовыми ногами. — Так бывает… Не во всём сходиться мнениями, не на всё смотреть через одни очки. Люди разные… У всех свои убеждения и… — И ты знаешь, что моё неправильное, но готов на это забить, лишь бы не ссориться, я правильно понимаю? — А ты хочешь ссориться, Арс? — тихо спрашивает Антон, поднимая свои на самом деле до ужаса добрые и, кажется, именно от этой доброты такие уставшие глаза. Арсений чувствует себя ребёнком. Просто маленьким, глупым, абсолютно безоружным ребёнком, которого ранит каждый «не такой» взгляд, смех «над ним», сюсюканье с ним. — Если ты считаешь, что я не прав, ты должен говорить мне об этом, спорить со мной! — детская обида, не пойми на что, захлёстывает сильнее. — Не надо думать, что твоё мнение стоит меньше моего. Это всё херовая самооценка, это не… Если я не прав, ругайся, доказывай… — Я совсем не хочу с тобой ругаться, — грустно улыбается Антон, укладываясь щекой на коленку здоровой ноги. Почему-то внутри это вызывает бурю, целый всплеск обиженного отрицания, которое отдаётся болью в груди. — Разве ругань и крики — это то, что помогло кому-то изменить свою точку зрения насчёт чего-то? — Откуда тебе знать? Ты никогда не пробовал. Хоть раз поругайся. — Я не хочу. — Я сделал тебе больно. — Да, — тихо выдыхает Антон, прикрывая глаза. — И я думаю, это не последний раз… Как было в «Маленьком принце»: «Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно. Ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил». — К чему это здесь? — К тому, что, пока мы не узнаем друг друга до конца, кто-то из нас будет делать больно, но так нужно, чтобы потом… Ты же сам мне говорил об этом, Арс. Узнавать друг друга через ошибки — нормально. Однажды мы будем знать друг друга так хорошо, что не останется ни единой мелочи, о которую можно было бы пораниться. Словом, делом… Уверен, что ты не хочешь сделать мне больно, но иногда выходит так. Я потерплю, я сам пожелал, чтобы ты меня приручил, — улыбается Антон, приоткрывая один глаз и смотря им на растерянного Арсения. — Всё в порядке. Мы всё ещё синхронизируемся, понимаешь? Калибруемся. — Для этого мы должны обсуждать всё, что ранило, а не начинать избегать этих тем… — М, тут ты прав, — улыбается чуть шире Антон. Арсений не сдерживается, касается подушечкой пальца разбежавшихся от глаза лучиков, проводит по ним. Шаст жмурится от щекотки. — Как нам об этом поговорить… — Словами, я думаю. — О, ну раз словами, — показательно закатывает глаза Антон, пересаживаясь на диван к Арсению. — Кажется, ты хочешь меня о чём-то спросить… — Своими словами, а не словами персонажей, — с непробиваемым лицом говорит Арсений, ловя Антона на отсылке к Джейсону из "Дома праха". — А. А я так не умею. — Не придуривайся, я пытаюсь быть серьёзным! — Тебе совсем не идёт, — посмеивается Антон, качая головой. — Серьёзность тебе идёт в науке. В том, что касается подобного… Ты обычно играешь клоуна. — Сложно играть клоуна с учётом темы селфхарма… Какого хрена, Шаст? — Разверни свой вопрос, он пока мне не очень понятен, — выставляя вперёд ладони, с широко распахнутыми глазами тянет Антон. — Понял ты всё. Какого хрена ты… Зачем? — Не за тем, чтобы привлечь к себе внимание, — вздыхает тяжело Шаст, качая головой. — Это было до сигарет. Началось, по крайней мере. Мне было херово. У меня не осталось друзей. Ну, тот друг, которому я признался через песню, он же начал меня избегать, а у меня больше никого не было. Друга больше не было, на носу экзамены, я не знаю, в какой колледж идти, дома не очень, заёбов много, постоянно состояние… Какого-то внутреннего раздрая. Неспособность дышать. А потом случайное повреждение — и всё будто стихло. Стало… Намного легче. Мозг переключается на боль. Это как… Ты будто бы смог вдохнуть ночного прохладного воздуха после дождя после долгого пребывания в пустыне. Сейчас так ощущается первая затяжка сигаретой. Чувствуется… Равновесие. Будто бы одно действие может проделать дыру в том мраке, что копится у тебя на душе. Пробивает «окно» в бесконечно густых тучах к солнцу. И ты снова можешь концентрироваться на том, на чём хочешь, на том, на чём тебе нужно концентрироваться. В каком-то плане это похоже на то, что ты мне как-то про кофе с утра рассказывал. Мол, пока не глотнёшь, человеком себя не чувствуешь. А потом легче и лучше. — Как это вообще работает?.. — Могу скинуть целую статью. О мозге, о гормонах, о переключении с кортизола на адреналин. О том, как это становится реальной зависимостью, которую ты презираешь. Только вот избавиться от неё не можешь. — Можно? — тихо спрашивает Арсений, касаясь осторожно локтя Антона через толстовку. Шаст ничего не отвечает, только закатывает рукав до самого плеча и отдаёт зататуированную руку в ладони Арсения. — Ты тут ничего не увидишь. Всё перекрыто. Хотя вот здесь торчит немного, — тычет в обрывок полоски рядом с рисунком компаса, стрелка которого выбирает между разумом и сердцем. — Они не рельефные. Не выпирают… — Ну, у меня очень маленький болевой порог, — улыбается нервно Антон, пожимая плечами. — Мне не нужно было себя глубоко хуярить, чтобы больно было. Хватало поверхностных царапин и… Я не хочу об этом говорить, Арс. Мне тяжело об этом говорить, — шепчет Антон, убирая свою руку и закатывая рукав обратно, натягивая до костяшек. — Я доверил это тебе так поздно, а может, как раз вовремя, и для меня много значит это откровение, но говорить об этом дальше… Не могу. Я перестал, ещё до армии. Когда стал в разы больше курить, одно заместило другое. Теперь у тебя такой взгляд, будто бы я помираю. А это всего лишь старые спрятанные шрамы, от которых остались одни только воспоминания. Уже даже не разглядишь за татушками… — Дело не в шрамах. И даже не в царапинах. Меня беспокоит то, что заставляло находиться тебя в такой боли… — Мне было достаточно и того, что я тебе назвал. Я проебал друга. Хотя… Что тут уже пиздеть, я проебал свою первую любовь. Этого было уже достаточно. Я ведь на самом деле ранимый, — пожимает неловко плечами Антон, утыкаясь взглядом в пол. — Ира как-то сказала, что я такой, потому что мама растила меня в тепличных условиях. Я, можно сказать, маменькин сынок, да. А в то время мама как раз… Она вышла замуж. Ну, повторно после развода с моим батей. В доме появился левый мужик. Ещё и со своей дочкой. Я чувствовал, будто меня вытесняют. Мама говорила, что мне бы поладить с сестрой и отчимом, но я воспринимал их как врагов на своей территории. Ревновал маму дико. Сейчас вспомнить, разобрать по одному, так всё кажется такой мелочной хуйнёй. О боже, разбитое сердце в ноль лет, господи, мамочка перестала посвящать всё свободное время стопроцентно мне. Как всё плохо в жизни моей! Хуйня же, да? Блять, обесцениваю… Хуйня, не хуйня, но знаю, что ебало меня это эмоционально пиздец как. — Конечно, Шаст… Разбитое сердце и потеря внимания единственного родного человека, появление буквально чужаков в твоём доме… Это не хуйня. Там остался без друга, без влюблённости, а дома мысли, что тебя вот-вот заменят. — И правда понимаешь? — улыбается грустно Антон. — Спасибо, — благодарит он за что-то, прижимаясь лбом к Арсовому плечу. — Знаешь, думаю, мы пока идём наравне. От той ситуации с желанием на поцелуй пострадали оба, я со своим отрицанием «пидорасов», ты со своей предвзятостью к селфхарму… — Да уж, стоим друг друга, — вздыхает тяжело Арсений. — Надеюсь, мы не соревнуемся в том, кто кому больше больно сделает? — Я выйду из такой игры. Сразу же. — Я тоже, — мягко улыбается Арсений, гладя осторожно пальцами по русым кудряшкам. — Кажется, у нас даже эта предвзятость… Что у тебя к пидорасам, что у меня к селфхарму, кажется, ноги-то растут из одного. — В смысле? — Ты говорил, что начал с отрицанием и неприязнью относиться из-за одного херового наглядного примера, херового опыта взаимодействия, вот и у меня так же. — У тебя был, э, неприятный селфхармщик? — В каком-то роде, — неуверенно пожимает плечами Арсений. — Человек, манипулирующий через свою целостность и здоровье. Типа если уйдёшь от меня, я себе вены вскрою. — Я убью этого Эда нахуй… — Что? Нет, Шаст! Это не Эд! Причём тут вообще он??? Я про мать свою, про мать! Серьёзно, не трогай Эда, мне уже жалко его становится! От каждого раза, когда ты называешь его имя, у него должен начинаться внезапный понос. Прекрати. — Надеюсь, он в белых штанах… Эд, Эд, Эд… — Ша-а-аст. — М? — Я это визуализировал. Мне противно. — А нахуй ты это визуализировал? — прыскает со смеху Шаст. — Художник потому что, — буркает Арсений. — Ладно. Молчу, — весело улыбается Антон. — Но если он опять какую-то хуйню выкинет, ты только скажи мне, я буду шептать его имя всю ночь. — Шаст, перестань, ты реально пугаешь! — Он мне не нравится, — с надутыми губами бурчит Антон. — Что ты в нём нашёл вообще? — Ты же его совсем не знаешь. Как ты можешь… Или знаешь? — Мне хватило одной встречи, чтобы увидеть в его глазах… — Шаст. Тебе он не нравится просто по факту того, что он мой бывший, я прав? — Не-е-ет, глаза у него такие паскудные… — Шаст. Честно. — А у тебя очень красивые. — Проехали, — взмахивает рукой Арсений. — Возвращаясь к теме… Получается, что мы друг в друге нашли выход из собственных заблуждений. — В каком смысле??? — Благодаря мне ты смог перестать отрицать свою ориентацию, благодаря мне, я настаиваю. А ты, выходит… Совершенно другой селфхармщик, нежели моя ебанутая мать. — Бывший. Бывший селфхармщик. — Что тоже очень важно, — кивает серьёзно Арсений. — Хотя сигареты — это тоже вред себе, нельзя сказать, что?.. — Нет, оно по-другому работает. Арс, — зовёт тягуче Антон, упираясь снова лбом в плечо. — Мне так нравится с тобой говорить… Каким бы тяжёлым или страшным разговор ни казался мне поначалу, с тобой всё так… Не то чтобы просто, но с тобой все эмоции выходят в положительные и это… Блять, магия прямо. Волшебник ты. — Я учёный, — деловито поправляет Арсений. — В говне мочёный. — Как по-взрослому… — Мне ещё можно не думать о взрослости, это ж не мне скоро тридцатка… — Ещё три года! Три года до тридцатки! — Утешаешь себя этими мыслями перед сном каждый день? — жалостливо тянет Антон, сводя в напускной скорби брови. — Я могу уебать тебя по башке гипсом. — У тебя так нога не задерётся. Тут должна быть охуенная растяжка. — О, мне есть, чем тебя удивить, мой хороший…***
Арсений наблюдает с теплотой за Серёженькой, который распаковывает в холодильник купленные продукты, бурча. Арс улюлюкает с дивана успокаивающе, мурлычет благодарности, называя своим золотом, и зыркает на надувшегося Антона, держащего лёд у шишки на лбу. А нехуй было растяжку Арсения под сомнение ставить. Они же ещё синхронизируются, да? Ну не знал Арсений, что у Антона были проблемы с селфхармом и обиделись друг на друга из-за недопонимания. Ну не знал Антон, что у Арсения растяжка идеальная, ну вот теперь знает. — Я рад, что вы поговорили, что помирились, — закончив с распаковкой, говорит Серёжа, вставая напротив дивана, уперев руки в бока. — Мне пора опять съёбывать, Арс. — Блять… Куда в этот раз? — В Кострому, — вздыхает тяжело Серёжа. — Антон, я ни в коем случае не взваливаю ответственность за это чудо на тебя одного, но рассчитываю и на твою поддержку. Чисто привезти ему продуктов, раз уж ты тут ближе всех к нему обитаешь. Да и вы мутите. Но, опять же, не взваливаю это всё на тебя, у нас есть ещё Поз и Паша… — Всё нормально, — улыбается Антон, чуть морщится от холода льда. — Присмотрю. — Эту неделю я ещё тут, так что отдыхай, накапливай силы… Он может быть невыносим, когда в херовом самочувствии. — Думаю, у многих так, — пожимает плечами Антон. — Боль часто активирует злость. А злость — херовое поведение. — Он пацифист, — кивая на Антона, вздыхает нарочито трагично Арсений. — Хиппи на всю голову. Я, если его сковородкой ебашить начну, он будет словами меня успокаивать, а потом скажет, что сам напросился. Серёжа переводит обречённый взгляд от Арсения к Антону, будто бы ждёт каких-то контраргументов. — Я умею обездвиживать, кидать на прогиб, обезоруживать, переносить тело под обстрелом, идеально убирать помещение, готовить каши. А ещё стрелять и использовать гранаты. Я могу позаботиться об Арсе, — заверяет Шаст, показывая Серёже два больших пальца. — Какого хуя вас вообще жизнь связала? — тяжело вздыхает Серёжа. — Позволь рассказать тебе о том, во что я верю, — с лицом какого-то смиренного проповедника начинает Антон. — Родственные души… — Серёж, езжай отдыхать, — прыскает со смеху Арсений. — Дай человеку рассказать, что он хочет, — буркает Серёжа. — Спасибо, — улыбается Антон. Арсений наблюдает за разговором Антона и Серёжи со стороны. Не особо вслушивается в рассказ Шаста о родственных душах, ибо уже слышал, уже всю эту веру Антона знает. Слушает внимательно только ответы Шаста на уточняющие вопросы от Серёжи. Так приятно смотреть за их взаимодействием… Арсений обычно совершенно не переносит девушек, которых выбирает Серёжа. Потому что его из огня да в полымя вечно бросает. То он выбирает каких-то наглухо отбитых стерв, и случаются разговоры из разряда Билли и Мартина из «Семи психопатов» типа: «Забей, она конченная сука», «Не говори так о ней! У неё характер», «Ага, характер конченной суки». То выбирает каких-то глупеньких миленьких девочек, которые с трудом могут поддержать разговор (с Арсением, по крайней мере). И с пассиями Арсения у Серёжи тоже обычно ничего не клеилось. Эда он не переносил, о тех, кто был до него, Серёжа с самого начала херово отзывался, а когда Арс оказывался брошенным, говорил Арсению: «А я предупреждал, что он-она ебанько». Арсений постоянно выбирал творческих, а к ним у Серёжи довольно предвзятое отношение. Потому что много травмированных, неуверенных в себе, непостоянных. Хер знает, чего от них ожидать, короче. Но вот с Антоном как-то удалось им поладить с вечеринки на выходных. Разговаривают, смеются и шутят вместе. И Арсений не знает, чья заслуга это действительно приятное общение. Наверное, заслуга Антона и Серёжи в равной мере. Они оба отзывчивые, на самом деле эмпатичные. Оба умеют чувствовать границы, понимают, где можно порасспрашивать, а где стоит отступить, сменить тему. И за это понимание границ личного будто бы и пропитались друг к другу симпатией с первого разговора. От этого наладившегося контакта между Серёжей, лучшим другом, и Антоном, которого Арсений полюбил, безгранично приятно. Ощущение, будто бы своей симпатией Серёжа впервые одобрил Арсов выбор, а оттого появляется твёрдая уверенность в том, что Антон — тот самый, его человек, человек Арсения. Это было немного неожиданно, но Серёже «вера» Антона явно понравилась. Неожиданно, потому что Серёжа в глазах Арсения рационалист (с большим, просто огромным сердцем, но всё же). А после рассказа Антона прямо-таки расклеился его рационалист, сидит теперь и на серьёзных щах обсуждает с Шастом, как ему найти свою ту самую, свою половинку души. Пора Арсению звать к себе Диму. Вот этого рационалиста никто никакими сказками не задурит, быстро Серёжу в чувства приведёт. — Тебе надо быть главой какой-нибудь секты, — с осуждением тянет с дивана Арсений, когда Антон закрывает за ушедшим Серёжей дверь. — Олеся говорила, что мне стоит подобного избегать. — Что, прости? — прыскает со смеху Арсений. — Стоит избегать сект? Для понимания этого тебе нужна была Олеся? — Во-первых, я не об этом. Во-вторых, не тебе про секты и их вред рассуждать, — буркает Антон, возвращаясь к Арсению на диван. — Или не ты оказался в секте, чтобы получить опыт для истории? — Это… Это другое. — Да что ты? Кстати, опыт нужен был для той истории, которую ты не выкладываешь, да? Потому что я уже дочитал твой комикс до последней выложенной главы и там не было ничего с сектами. — Ага, — улыбается Арсений. — Дочитал и как тебе? — Я написал отзыв. И я жду следующую часть. — А-а-а, так тот отзыв всё-таки от тебя был, — улыбается шире Арсений, вспоминая отзыв, читая который, прямо-таки слышал голос Антона почему-то. Предложения были построены похожим образом на то, как говорит Шаст. И это ещё про отдельные формулировки Арсений молчит. — Мне было очень приятно читать, Шаст. И смешно. — Смешно? — с высоко взлетевшими бровями переспрашивает Антон. — В хорошем смысле, — посмеивается Арсений, качая головой. — Так много эмоций, искренних эмоций. То, как ты ругался на персонажей и переживал за них, как при этом ты выбирал слова… Да, это было смешно, — улыбается, поджимая умилительно губы, Арс. — Ну, я рад, — неловко улыбается Антон, чуть краснея. — Рад, что тебе понравилось, как мне понравилось… Ну, ты понял. В общем, я правда жду продолжения. — Пойду рисовать тогда, — смеётся Арсений, подтягивая к себе костыли. — Э, нет, не сейчас, — останавливает Антон, нажимая на плечи, чтобы Арсений уселся обратно на диван. — Уже поздно, давай уже с завтрашнего дня вернёшься к рисованию, раз хотелка проснулась, хорошо? — А если завтра уже не будет хотелки? — Ну, я скажу тебе что-нибудь такое… Как в том отзыве, пробужу мотивацию своим искренним душевным откликом. Арсений смеётся весело, глядя на чуть зардевшегося Антона. Да уж, его грубоватая интровертная муза. Интересный образ феи вдохновения. Арсению нравится до безумия. — Так, эм, ты не хочешь делиться той работой, которую пока в стол рисуешь? — А, точно, — возвращается в реальность Арсений. — Я могу прямо сейчас перекинуть тебе файлом уже отрисованные главы. У меня есть на телефоне. — Я буду рад, — кивает суетливо Антон. — У тебя вообще ненасытный голод в том, что касается историй и персонажей, да? — усмехается тихо Арс, ища в телефоне нужный файл. — Хорошего много не бывает. — Не уверен, что это так, — качает головой Арсений, пожимая плечами. — Но от большого количества историй… — Слушай, не такое уж оно и большое. Всё-таки я не всё жру, что мне дают. Я многое посылаю нахуй, когда меня, допустим, не заинтересовали персонажи. Вот были истории, в которых охуенно прикольный мир, но главные персы мне до звезды. Или истории, в которых вообще всё шаблонно. Не всё же жру. Так что нормально. Или ты просто не хочешь делиться? — показательно надувая губы, тянет с притворной подозрительностью Антон. — Уже поделился, — прыскает со смеху Арсений, блокируя телефон. — Могу я прямо сейчас?.. — Да, на то и расчёт, — пожимает плечами Арс, улыбаясь. — Хочу смотреть на твою реакцию в реальном времени. Как стримы на твиче. — Отлично, — чуть ёрзая на диване, залазит в телефон Антон. — А то я бы не дождался до завтра. За реакцией, за эмоциями Антона следить — уже какой-то отдельный Арсов фетиш. Наблюдать за тем, как у него то хмурятся, то взлетают брови, как он кусает губу или прыскает со смеху — завораживает. Иногда Антон комментирует что-то вслух словами, что-то спрашивает, но вопросы минимальные (боится себе что-то проспойлерить). Но большую часть времени Арсений наблюдает за невербальным откликом Антона. За его эмоциями, за их сменой. Эта история в своей завязке родилась в голове Арсения во время какой-то простуды. Арс дико температурил, ему снились странные сны, которые он связал в своём бредовом состоянии и вышло Это. В каком-то плане это тоже романтическая история. В ней немало внимания уделяется любовной линии, в которой опять же — два парня. Арсений в один момент как пронюхал, что химия однополых отношений заходит девушкам, являющимся большим процентом аудитории подобного творчества, так и не мог перестать делать нетрадиционные пары. А потом будто бы и сам начал подмечать, что вся гетеросексуальная химия в историях, как правило, поебень полная, построенная по трём, а то и по одному тошнотворному сценарию. Конечно, сейчас всё больше Арсений видит в этом вызов. Создать бы историю с парнем и девушкой, чьё взаимодействие будет не долбанным клише, от которого дёргается глаз. Создать бы что-то, берущее за душу, доказать себе и не только, что нормальные гетеро отношения могут существовать. После всей херни с матерью, после всего, что Арсений видел в детстве у родителей, ему это очень нужно… Когда-нибудь он обязательно за это возьмётся, а пока у него есть две истории. Лёгкая «романтик» история с шуточками, приколами и иногда элементами бытовой драмы. И то, что ещё никто не видел (кроме, получается, Антона). Арсений не может определить жанр этой истории. Не может определить, что в ней главное. Он не может назвать главным любовную линию, но это и не какой-то экшен, фэнтези или фантастика. Триллер? Может, отчасти… У главного персонажа — раздвоение личности. Не как у Сплина, не киношное, где личности говорят друг с другом и переключаются, когда захотят. Нет, настоящее диссоциативное расстройство личности. Когда одна личность не подозревает о существовании второй, объявляющейся только в момент какого-то пиздеца, чтобы взвалить его на себя. В раннем детстве главный персонаж увидел, как пьяный отец убил брата-близнеца. Каково это увидеть свою копию убитой? Каково видеть будто бы свой труп? Каково пережить потерю кого-то столь близкого? Каково потерять кого-то из-за родителя? Главный герой не сможет ответить на эти вопросы, потому что он не помнит. Он всю свою жизнь считает, что был настолько мал, что попросту не запомнил этого. На деле же он был настолько травмирован, что сознание раздробилось на «активную» сторону и «спрятанную», которая может принять на себя удар, осилить всё. Спрятанная сторона, она же Тень, помнит всё, её сила — её боль. Тень в шрамах, в рубцах ожогов, а оттого не чувствует ударов, чувствительность атрофирована. Вторая сторона, вечно активная живёт обычную жизнь, учится в вузе, встречается с однокурсником, учит английский в свободное время, играет в футбол. Жизнь этой стороны довольно однообразна, но от того ничем не обременена. А потом в вузе происходит ужасное. Выпрыгивает из окна одна из студенток. Девушка, к которой главный герой был привязан. Активируется Тень, и это первый раз, когда парень главного героя встречается с «другой стороной». — Это было пиздец неожиданно, — морщится Антон, решая сделать перерыв после третьей главы. — Как ты это вечно делаешь? — Что именно? — хлопает глазами недоуменно. — У тебя, вообще я это заметил ещё на втором таком моменте в комиксе, который ты выкладываешь… У тебя есть какая-то характерная особенность в историях, когда ты ебашишь какой-то пиздец нежданно-негаданно, типа, блять, гром посреди ясного неба. И при этом, когда начинаешь разбираться, понимаешь, что тебя уже какое-то время к этому грому готовили, ты просто не обращал внимания, игнорил раскаты грома вдалеке, думая, что это, блять, не знаю, грузовик через лежачий полицейский проехал. Будто ты выстреливаешь из Чеховского ружья, которое вечно болталось у тебя на спине, но все почему-то думал, что оно игрушечное. — Воу-воу, поменьше метафор, Антош, — посмеивается Арсений. — Я понял, о чём ты. И не вижу в этом ничего такого, что должно вызывать вопрос о том, как я это делаю. Просто? Когда ты видишь, что персонаж из-за чего загоняется на протяжение истории, почему никто не думает, что рано или поздно его накроет эмоциональной вспышкой? Почему никто не ждёт того, что он психанёт на фоне своих переживаний? Или почему все думают, что персонаж не вытворит какую-то хуйню из-за своих личных убеждений, когда он о своих убеждениях рассказывает то и дело? Почему все думают, что моё Чеховское ружьё игрушечное? А я ебу? — Наверное, из-за того, что стреляет оно у тебя вечно будто в самый неожиданный или последний момент. Но тут, вот тут немного по-другому, — стучит пальцем по экрану заблокированного телефона Антон. — Первые три главы — настолько вот бытовая рутина, повседневщина, не в плохом смысле, я не ругаю, если что, не подумай… — Не думай о том, что я думаю, как подумаю о… — Так, стоп, — выставляет перед собой ладонь Антон. — Я познаю эту мудрость Серёжи пока. Коро-о-оче. Три главы всё было так легко и непосредственно, что у меня в башке начали появляться сомнения в том, что мы с тобой на балконе вообще об этой истории говорили. Потому что ты говорил о какой-то сущности, а сущностью не пахнет тут. И тут бац! И сразу все эти мини моменты, мысли, диалоги сложились в мозаику. Рассказ о забытом брате-близнеце, — загибает пальцы Антон, — забытье значительного события из прошлого, хотя он сам сказал, что, вроде бы ка-а-ак, он помнит вещи, случившиеся раньше того случая, но он типа был маленьким, может путаться в хронологии, — показывает пальцами кавычки Шаст. — Он избегает смотреть в зеркало, потому что это ворошит воспоминание об убитом брате, ведь у них одно лицо, да??? Да??? — Ага, — улыбается Арсений. — Бля-я-я, — тянет Шаст, запрокидывая лицо к потолку. И потом будет спрашивать, что Арсения в его реакциях веселит. — Охуе-е-еть. Поэтому у него чуть ли не панические атаки из-за отражения, поэтому он не переносил с самого начала компанию даже мало-мальски пьяных людей! Но подожжи, — резко хмурится Антон. — Тень — это его вторая личность, берущая на себя удар, она по факту — это тоже он, причём защита. — Ага. — Это не тёмная сущность, — тянет удивлённо Антон. — Не-а. — А кого тогда он увидел в конце той главы, когда его накрыло?.. — Никаких спойлеров, — усмехается уголком губ Арсений, поднимая ладони. — Блять. В пизду. Пошёл дальше читать, — бурчит Антон, тут же беря телефон в руки. — Нет, давай сделаем перерыв, а то ты сейчас за раз всё сожрёшь, а мне потом рисуй проды в ускоренных темпах! — А нехуй на таких моментах заканчивать! — всплёскивает руками Антон, возмущённо глядя ровно в глаза. — Тёмная сущность — просто галлюцинация? Вроде, галлюны могут быть при диссоциативном расстройстве. Но ты сказал, что она что-то символизирует. Хотя даже галлюцинация может что-то символизировать. Мария из Сайлент Хилла — галлюцинация, представляющая потаённые желания и при этом страх главного героя. Одновременно манит и отталкивает, в её образе — отражение внутренней борьбы Джеймса… — Пе-ре-рыв, — по слогам тянет Арсений, вынимая ловко телефон из Антоновых пальцев. — Поговори со мной. — Мы говорим. — Поговорим о чём-то другом. — О чём ты хочешь говорить? — сдаётся Антон с тяжким вздохом. — М, раз уж мы всё больше подтверждаем мысль о том, что надо говорить друг другу все мысли в лоб, объяснять их… Давай прямо обсудим, почему мы до сих пор не спали, — улыбается Арс, хитро щуря глаза. — Да, время уже позднее, — пытаясь скосить под дурачка, кивает нарочито важно Антон. — Пойду постелю… — А ну стоять, — преграждая Антону путь костылём, рыкает Арсений. — Сядь на место. — Дядь, а может, не надо? — спрашивает Антон слезливым голосом, и не поймёшь: придуривается он или это его искренняя эмоция. — Ты выглядишь так, будто готов уже сейчас выебать меня костылём. Давай не надо? — Шаст, — зовёт напряжённо Арсений. — Я ебаться хочу. И не говори, что с твоей стороны не так. — Блять, Арс, у тебя гипс на половину ноги! Нашёл время, ну! — Гипс, значит, — раздражённо кусая щёку, фыркает Арсений. — А до этого чё было, можно узнать? — Слушай… — Ты прикрываешься моим самочувствием, но оно такое только недавно стало, Шаст. Ну так? Что до этого было? — До этого ты не спрашивал… — То есть, в этом проблема? В том, что я до перелома не спросил в упор? — Арс, не бесись… — Я просто понять хочу. Ты всё ещё думаешь, что мог ошибиться? А чё мы тогда вообще… Нет, не важно, — качает головой Арсений. — Что ты хотел сказать? — щурится немного раздражённо Шаст. — То, что ты бы понял не так, — вздыхает тяжело Арсений. — Хотел спросить, какого хуя мы тогда в отношениях. Потом я понял, что ты бы подумал, будто мой вопрос подразумевает «нахуй мы мутим, если не ебёмся», но я имел в виду «нахер ты со мной мутишь, если не уверен до сих пор в том, что чувствуешь». — Арс… — Я должен лучше тебя понимать и чувствовать, но иногда… — Арс, ты нихуя никому не должен, — улыбается примирительно мягко Антон, усаживаясь рядом и обнимая за плечи. — Без прямых разговоров понимать меня уж точно не должен. Никто не должен так понимать друг друга, это уже магия какая-то. Иногда твои вопросы в лоб кажутся бестактными, но не мне об этом говорить, да и… Нам действительно это нужно, Арс, говорить прямо. Глядишь, с раза пятого научимся… — Значит, говорим, — кивает немного суетливо Арсений. — Ебаться хочу. — Ага-а-а, я понял, — заметно краснея, осипло тянет Антон. — У тебя гипс. — Не на члене. И не на жопе. — Уже хорошо, наверное, — из Шаста вырывается нервный смешок. — Я не знаю, как… — Ебаться? — В целом всё это, блять, ты не помогаешь! — Снимай штаны, помогу, — расплывается в улыбке Арсений. — Так… Кажется, мне пора, времени-то уже сколько… — Шаст, я отпизжу тебя костылём, если ты продолжишь сбегать от разговоров, — предупреждает с раздражённым оскалом Арсений. — Выебу тебя этими костылями, клянусь, блять. — Сижу, — брякает Антон, кладя ладони на колени. — Чего ты боишься? — осторожно спрашивает Арс. — Самого процесса? Своих ощущений? Меня? — Я не знаю, — тяжело вздыхает Шаст, сгорбливаясь. Трёт нервно ладони. — Я… Уридука… Даже не представляешь. — Ага, понятия не имею, как это переводится, — морщится Арсений. — Говорить надо своими словами и на русском. Пожалуйста. — Успокой меня как-нибудь, — просит шёпотом Антон. — Чтобы успокоить, надо понимать, что именно волнует. А ты не отвечаешь. — Я сам не понимаю, — качает обречённо головой Антон. — Может, дело в атмосфере? — В смысле? — хмурится непонимающе Арсений. — Ну, знаешь, — Антон на глазах кранеет в разы ярче, — иногда я прям чувствую, что сейчас совсем не страшно и… — В общественных местах, что ли??? — Чего? — вылупливает глаза Антон. — Арс, ты меня пугаешь… — Я тебя пугаю??? Это ты проявляешь инициативу там, где вот вообще не к месту! — Дело не в месте потому что, — бурчит Шаст. — Я не знаю, как это объяснить. Просто бывают какие-то моменты, какая-то… Да, блять, какая-то особенная атмосфера. — Если ты сам не понимаешь, как мне понять? — вздыхает тяжело Арсений. — Я делаю что-то особенное в эти моменты? Как-то особенно себя веду? — Не знаю, не думаю… — Может… Я как-то особенно реагирую? Арсений замечает, как Антон отводит в сторону опущенный взгляд, облизывает нервно губы. — Та-а-ак, — тянет Арсений. — И как я реагирую в те моменты, когда ты чувствуешь себя уверенно? — Я не соглашался… — Согласился! — всплёскивает руками Арсений. — Судя по реакции, согласился и… Боже, Шаст, дело ведь не в том, что я начинаю сопротивляться? — Что, прости? — Ну, в моменты, когда ты прямо открыто начинал лезть, я тебя часто прерывал, потому что не в том месте ты начинал проявлять инициативу, ты же не из тех людей, которых заводит сопротивление, взятие силой и… — Арс, ты уверен, что это я чего-то боюсь, а не ты меня боишься? — реально взволнованно спрашивает Антон. — Ты во мне, блять, насильника видишь? — Нет! Но я пытаюсь разобраться. Мало ли… Так что такого в моей реакции? Шаст, — зовёт мягко Арсений, скрепляя пальцы вокруг Антоновой ладони. — Всё нормально. Не думай, пожалуйста, что я могу о тебе что-то не так подумать, если тебя это останавливает. Я знаю, что просить о таком мне-то, конечно, легко, но тебе заставить себя не думать — сложно. Но всё же, пожалуйста, Шаст. Что я делаю, как реагирую, когда тебе спокойнее? Антон выдыхает долго, прикрывает глаза и жмётся лбом к ладоням. Взгляду Арсения остаются только горящие кончики ушей, высовывающиеся из-за вороха кудряшек. — ...щаешься, — доносится сквозь неразборчивый бубнёж. — Что? Я не расслышал, — хмурится Арсений, чуть сгибаясь ближе к Шасту. — Ты смущаешься, — почему-то слезливым тоном повторяет Антон. — И я чувствую, что мы на равных. И мне спокойнее. И я… Почему-то на фоне твоего смущения чувствую себя нужным. Рядом с тобой, когда ты весь такой энергичный, с кучей бывших, опыта, громкий и прущий напролом, мне не по себе от того, какой я нуб на фоне тебя. А когда получается засмущать, я вижу, что мы… Что это всё… Что это не шоу какое-то, и я… Я вижу, что для тебя это так же важно. Что это часть чего-то большего, а не развлечение… — Шаст, — удивлённо окликает Арсений. — Это не шоу, не развлечение. Что ты вообще надумал себе?.. — Да вот, вроде, понимаю, что херня, но всё равно в голове что-то перещёлкивает… — Мои слова о том, что какое-то время мы спали с Эдом после разрыва, подливают масла в этот огонь, да? — тяжело вздыхает Арсений, наконец начиная сращивать мысленно обрывки картинки. — Эд, — морщится в момент Антон, садясь ровно. — Перестань, — не выдерживает и прыскает со смеху. — Как его полное имя? — Чтоб точно его проклял??? Так я и сказал! — Эдвард? Слишком понтово. — Шаст, прекращай, — улыбается широко Арсений, обнимая Антона за плечи и перетаскивая впритык к себе. — У меня к тебе всё серьёзно, Шаст, — шепчет с тёплой улыбкой прямо на ухо. — Никакое ты не шоу и не развлечение. Даже не сомневайся. Как там было в той душевной песне… «У меня на тебя есть особые планы». — «Будем вместе лечить душевные раны»… — «А потом отпиздим мою мать костылями». — Там не было такого вообще-то. — Правда? А мне вот почему-то кажется, что было, — состраивая серьёзный вид, кивает Арсений. — И для рифмы лучше: «Мы отпиздим Эда твоими костылями». — Шаст. — М? — Завязывай. — А чё он? — Что «чё он»??? Жив? — Ну. — Шаст, ты пугаешь меня… — Сказал человек, собирающийся убить свою мать костылями. — Побить! Побить, а не убить! — Ну-ну. — Так всё, — резко качает головой Арсений. — Мы давно собирались посмотреть «Аркейн». Ну, новый сезон. Хотя я херово первый помню, давай пересмотрим. — Это я всегда за, — в момент оживает Антон, вскакивая с дивана. — Где пульт? Пока у Арсения в планах побить мать костылями, а Антон продолжает насылать одним лишь своим настроением порчу на Эда, всё кажется стабильным. За всего один день разговоров им удалось разобраться с немалым количеством вопросов, висевших уже с месяц отношений. Да, как и сказал Антон: глядишь, с раза пятого научатся. В то время, как Шаст включает сериал, Арсений вслух планирует поездку к матери. Говорит, похуй ему на гипс и костыли, так даже удобнее пиздиться будет (Антон пытается оспаривать, но Арс не сильно даёт это делать). А ещё Арсению похуй на гипс и костыли с точки зрения поползновений к Антону. Главная преграда была не в переломе физическом, а в переломе или надломе моральном. В неумении сказать прямо о своих страхах, сомнениях и неуверенности. Кажется, и на этот перелом им сегодня удалось наложить гипс. И эта кость срастётся.