Стокгольмский синдром

      Так начался личный ад Ки Хуна. Дни тянулись долго — бесконечно. Ки Хун не понимал, утро сейчас или ночь, из-за вечного полумрака в кабинете. Тело болезненно ныло, длительное нахождение в одном и том же положении давало о себе знать. Зато, ему стало лучше. Жар ушел, раны затягивались. Появилось много времени на размышления, но, в какую сторону не уходили бы мысли — у него не было даже малейшего варианта о том, зачем все это, что происходит.       Воспоминания о лице Ведущего не давали покоя: «Этот.. человек? Монстр, убийца! Почему он снял маску? Значит ли это, что Ведущий не планирует меня выпускать? Хотя, глупо было бы предполагать обратное. Но для чего я нужен живым, черт побери?». Ки Хун ощущал себя лабораторной крысой, хотелось бы сказать кроликом — но чувствовал он себя именно крысой..       Ведущий не показывался уже несколько дней, к Ки Хуну заходили только солдаты. Оставляли воду, но никогда еду. Отстегивали, чтобы сводить в уборную. Они изводили Ки Хуна неожиданными ударами, которые никогда нельзя было предугадать. Как только 456-ой засыпал, надзиратели беспородно врывались в кабинет, направляя ослепляющие фонари в глаза. Но больше всего давило их абсолютное молчание. Первое время Сон Ки Хун пытался разговорить их — все попытки были безуспешны. Складывалось впечатление, что у них отрезаны языки, что под масками нет ничего живого. Слышал ли Ки Хун хотя бы звук с их стороны?       — Где Ведущий? Мне нужно с ним поговорить! — требует 456-ой у контролеров, отстегивающих оковы. — Да что с вами не так, говорите же, черт возьми! — Солдаты молча, как роботы, повторяют проделанное уже столько раз действие, отстегивают сначала наручники, потом ошейник. Двое берут под руки, третий наставляет дуло автомата в лицо. Ки Хун нервно смеется и сам подается ближе к автомату:       — Ну же, стреляй, — он пристально смотрит туда, где должны находиться глаза. — Стреляй, тварь! Как же вы достали со своими масками — легко чувствовать вседозволенность, пряча лица, — кричит 456-ой.       Солдат не робеет, и даже ведется на провокацию, подает автомат вперед, от чего Ки Хун утробно шипит:       — Ого, что-то новенькое! Давай же, тряпка, стреляй, — его глаза чернеют от ненависти. Он скалится.       Солдат отводит автомат, взводит затвор и приставляет обратно к голове Ки Хуна. Солдат медленно склоняет голову вбок, будто бы такое развитие событий вводит его в замешательство.       — Жми! — Ки Хун мрачнеет еще сильнее и снова подается на дуло. В его глазах слезы, но не от отчаянья — он на грани безумия. Зрачки расширены — ему больше нечего терять. Ки Хун видел то, чего не должен был видеть. Он знал то, чего не должен был знать. Именно поэтому он не боится смерти — отчаянно вожделеет. Если бы его мать видела, во что превратился ее наивный, всегда добрый, местами инфантильный сын — она не поверила бы ни при каких обстоятельствах.       Неожиданно раздается удар двери о стену, такой звук возможен лишь при открытии с ноги. Все резко оборачиваются. Кажется, что один из солдат невольно отступает на шаг назад. Ки Хун не видит вошедшего. Лишь тень, которая стремительно надвигается. После чего в комнате на долю секунды воцаряется гробовая тишина. Осознание почти настигает Сон Ки Хуна, но его мысли прерывает оглушающий выстрел. 456-ой не успевает зажмуриться, но он готов отойти в мир иной. Вместо собственной смерти он видит, как маска слетает с головы солдата от пронзившей её пули.       Вошедший мужчина недовольно цокает, как родитель, который разочарован поведением своих детей:       — Как невежливо вести себя подобным образом с нашим дорогим гостем! — Ведущий небрежно машет рукой, в которой до сих пор держит оружие, как бы указывая солдатам, что они тут сотворили, — Если такое повторится ещë хоть раз, хотя бы намек на отстранение от моих указаний, — дуло пистолета медленно указывает на труп, мужчина выдерживает многозначительную паузу. Внешне он непоколебим, через черное одеяние ощущается статность, от Ведущего веет безоговорочным превосходством. Голос его как всегда холоден и размерен. Но Ки Хун готов поклясться, что слышит едва различимое подрагивание.       Двое оставшихся солдат синхронно отпускают руки 456-ого от испуга. Ки Хун не боится, хватает автомат мертвого солдата.       «Пользуйся моментом!» — кричит голос в его голове. Очередь, еще два трупа. Переводит автомат на Ведущего, который обернулся лицом к экранам и спиной к Ки Хуну. Его силуэт все еще как камень, он не вздрагивает от автоматных оглушительных выстрелов, не оборачивается.       — Ки Хун, — выделяет интонацией Ведущий, — Я знаю, что ты не выстрелишь, не блефуй. — Лидер разворачивается, подходит к 456-ому.       Последний игрок и вправду не стреляет, но, при этом, не опускает оружие. Ему кажется, что в присутствии Ведущего тело и разум теряют контроль — молча стоит, не может пошевелиться. Слишком сильный накал эмоций. Молниеносно Ведущий поворачивается, обхватывает ствол автомата и уверенно ведет его вниз:       — Что дальше, Сон Ки Хун? — он снимает маску, откидывает ее прочь. — Глупый, нежный Ки Хун.       Но 456-ой молчит. Он падает на колени и обхватывает свою голову обеими руками, хватается за волосы, а из горла вырывается волчий скулеж.       Ведущий подлетает вплотную, хватает руки Ки Хуна и разводит в стороны:       — Заткнись, — утробно рычит он. — Заткнись, я сказал! — голос срывается на крик. Но даже он — как-будто бесчеловечен.       Взгляд Ки Хуна затуманен, его здесь нет. Лучше сразу умереть, а не терпеть унижения.       Ведущий бьет прикладом своего пистолета прямо в висок. Хватает игрока за волосы, насильно поднимает его голову, подчиняя, заставляя прийти в себя. И это срабатывает. 456-ой замолкает, переводит взгляд на Ведущего и утопает в его ледяных глазах. Ки Хун никогда не видел такого взгляда — обезоруживающего, опустошающего, выворачивающего душу наизнанку. Ведущий склоняется к лицу игрока, опускается на колени:       — Умница, — цедит он, — Ты хотел поговорить?       Ки Хун кивает:       — Зачем тебе я? — голос дрожит, но не от страха — от ненависти, — Я ведь победил в игре, почему я все еще тут?       Ведущий улыбается, и последний игрок моментально немеет: «улыбается». Сколько еще его будут сводить с ума непредсказуемыми действами?       — Ты нужен мне, зачем? — Не твоя проблема, — Лидер делает паузу, не потому, что подбирает слова, а потому, что смакует на вкус подчинение и отчаяние 456-ого. Ему так нравится вводить людей в исступление. — Слышишь? Отвечай, — рокочет.       — Что я должен ответить? — Сон Ки Хун обмякает, с колен окончательно опускается на пол.       Ведущий небрежно скидывает черный плащ, остается в идеально сидящем по фигуре костюме — атласная рубашка, штаны, туфли. Он убирает пистолет в кобуру на наплечной портупее. Расстегивает пуговицы на рукавах, закатывает по локти. Расстегивает пуговицу у воротника:       — Знаешь ли, целый день в костюме, та еще работа, — Он смеется и уходит к креслу. — Ты голоден?       Ки Хун удивленно отрывает взгляд от пола и как-то по щенячьи смотрит на Ведущего.       — Вижу, голоден. Солдаты кое-что оставили, что тут у нас? — Ведущий заглядывает в пакет, стоящий на столике возле кресла, — Кажется, это пицца. Сто лет не ел пиццу! — он достает коробку, бумажный пакет шубуршит громче выстрелов. Кладет несколько кусков на тарелку, ставит на пол и ногой подталкивает к 456-ому.       — Как тебя зовут? — Ки Хун вопросительно смотрит.       Лицо ведущего становится по-настоящему удивленным, будто никто и никогда не задавал ему этот вопрос — в этих стенах, так точно. Он молчит, думает.       — Хван Ин Хо, — приглушенно отвечает Ведущий.       — Я — Сон Ки Хун. — представляется 456-ой, будто бы Ведущий не в курсе.       — Зачем ты представляешься?       — Я забираю у тебя то, что ты забрал у меня — свое имя, контроль.       Ведущий усмехается, в его глазах пляшут чертята. Он встает, берет два стакана из шкафа, наливает коньяк. Протягивает стакан Ки Хуну. Он думает, что тот не возьмет, но Ки Хун забирает стакан и опрокидывает залпом. — Мне нравится твой настрой, — ухмыляется Хван.

***

Мои дорогие, спасибо за такое горячее приветствие! И спасибо моей любимой бэте мрр.