Самый глупый вопрос

— Чёрт! — одно сообщение на экране рабочего компьютера заставляет Панну распахнуть свои веки настолько широко, насколько это вообще возможно, потому что сообщение — от Муроло. От Муроло, который требует обратный билет, «и вот почему: список контактов. открыть полностью..». Пальцы находят номер Джованны в телефонной книжке, ресницы дрожат в предвкушении — наконец-то они напали на след! — Да? — отзываются на том конце трубки с обычной мягкостью, когда Фуго срывается на тарабарщину. — Муроло только что прислал письмо, ты его срочно должен увидеть, я возьму… — не успевает закончить он. — Так, Панна, послушай: это замечательно, но сейчас ты должен набрать Мисту, и оба выезжаете ко мне. — Да, — выдыхает Фуго и ждёт, пока Дон сбросит трубку. Молчание. — До встречи. — До… — говорит Паннакотта уже как будто удаляющимся гудкам. — встречи.

***

— Ну наконец-то, а то мы уже задолбались ждать, — говорит Миста с улыбкой на лице, когда они втроём выходят наружу. В нос приятно ударяет слабым медвяным ароматом. Каблуки ботинок приятно стучат по итальянскому мрамору террасы, Фуго садится на плетёный диван с разбросанными на нём подушками. Рядом плюхается Миста, по-хозяйски раскинув руки, а Джорно опирается на каменный парапет. — Я связался с главой одного из сегментов, — говорит Джорно, когда приносят вино и разливают по бокалам. «Спасибо», — кивает он, и дворецкий удаляется. — Он, как, в принципе, и мы, хочет наладить контакт, и, кажется, не в курсе, что на их территории находится наш агент. — Ещё бы он был в курсе, — шутливо фыркает Миста. Муроло мог узнать что угодно и о ком угодно, а подлинные имейл-адреса колумбийских наркобаронов так вообще раз плюнуть. К тому же неплохо при этом не углубляться в страну, чтобы иностранцу никто не удивился. Все сообщения приходили от него из Боготы. — И он хочет нанести визит. — Кто именно? — спрашивает Фуго, беря в руки бокал. — Тот, который из сегмента Северной долины. Панна кивает. До того, как южноамериканцы сами с ними связались, Passione питали большие надежды именно к этому картелю: он был самым живым, с минимальным количеством арестованных «производителей» и наибольшей властью в регионе. Объективно, картель Северной долины был наиболее оптимальным для какого-либо сотрудничества, говорил как-то сам Джорно. От былого величия Эскобара, конечно, почти ничего не осталось: наркоторговля — бизнес молодых, и всё давно уже заменила свежая кровь. — Они планируют прилететь недели через две, но, я уверен, для разведки своих людей пришлют уже сегодня-завтра. — Как бы наутро не проснуться с «обновкой», — шутит Гвидо, и перед глазами Фуго всплывают ужасные картины «колумбийских галстуков»: ужасное время было. Им приходилось ошиваться в южных кварталах, где колумбийские общины продавали кокаин (в мизерных количествах, потому что все каналы были перекрыты; однако это не мешало заядлым торговцам обходить Дьяволо, что изрядно его подбешивало). И чёрт бы побрал то, как они расправлялись с неугодными. Последнее, что ты хочешь увидеть утром сразу после завтрака — труп человека с вывернутым наружу языком. — Боже, успокойся, Миста, — говорит Фуго. — Они не собираются нас резать. — Пока, — вздёргивает уголки губ Джорно, поджимая губы. — Пока… Все недолго молчат, и, когда Миста отпивает чуть-чуть из своего бокала, он произносит: — Блин, вот надо было им свалиться нам на голову, когда у Триш концерт. Ни расслабиться, вообще ничего. — Это да, — говорит Джорно, и по нему видно, что он напряжён. Вечера под пение Триш были чем-то отдельным, не от мира сего. Когда она начинала петь, Фуго забывал, что он, вообще-то, принадлежит мафии, убивал людей, следил за наркосделками: всё меркло. Она пела — он слушал, и он чувствовал, что он в этом мире один. Один, без всех — и никогда не было Наранчи, Аббаккио, он не знает, кто такой Буччеллати, нет Мисты, не было Шилы, не случалось с ним Джорно. Её концерты были редки. Но далеко не такие редкие, как попытки Фуго взяться за ум и принять, наконец, верное решение. Именно поэтому он думал об этом вечере с замиранием сердца.

***

В зале гудят человеческие голоса вперемежку со звоном бокалов и щёлканьем дорогих зажигалок. Джорно слегка пожимает руку Триш, а потом легко целует, и девушка улыбается. Миста по-свойски начинает разговор с ней о том, как давно её не видел и что она, в общем-то, большая молодец, но хоть бы звонила чуть чаще! Триш смеётся, и они легко обнимаются, приятный вечер продолжается в приятном месте — на Роллс Ройсе Джорно они выезжают на городскую виллу Дона. Фуго шутит, Фуго смеётся, Фуго даже позволяет себе небольшое легкомыслие и нетрезвость ума.— Как ты поживаешь, il mio carino? — Спрашивает Триш легко-легко, когда на вечерней, дышащей ароматами сада террасе им удаётся остаться вдвоём. Паннакотта понимает, что смотрит на Триш — почти всегда — с уютно-тёплым замиранием сердца. От девушки пахнет всё так же легко и приятно — от её наверняка дорогого парфюма остался лишь изящный шлейф, просто сама по себе Триш пахнет всегда — жизнью.Она кладёт свободную руку на его ладонь, свисающую с деревянного парапета. Фуго улыбается ей немного сдержанно. В этом бесовском омуте событий Уна была комфортным уголком, куда можно спрятаться, откуда тебя никто не вышвырнет в уродливую бурю, и Паннакотта бесконечно-вечно хотел это чувство из своего сердца извлечь и запереть в нагрудном кулоне-шкатулке с её фотографией. — Ты и сама, наверное, видишь… — чуть усмехается в ответ Фуго, но точно не со зла и не от вредности. Он устало пожимает её холёную, нежную ладошку в ответ — девушка чуть поджимает губы, отставляя бокал в сторону. — Что бы ни происходило, Панна, что бы ни происходило… — она делает глубокий вдох, а её взгляд теряется поодаль, где-то в тени кипарисов. — Ты со всем справишься. Вы со всем справитесь, Панна. Она поворачивает свой взгляд на него, и в нём Фуго видит железобетонную уверенность. Он понимает, что у этого дерева её веры есть прочные корни — тот, кто одолел Дьяволо, вряд ли ещё может столкнуться с чем-то более губительным. — Как бы я хотел тебе верить, моя дорогая. — Абаккио, Бруно и Наранча… Они знают, что не погибли просто так. Просто не могут не знать. С этими словами она поворачивается, и, не глядя, нежно прижимает его к себе, обхватывая руками его бедное иссохшее тело. Панна чувствует безусловное тепло, исходящее как будто у неё изнутри, из самой глубины её сердца, и так же нежно обнимает её в ответ. У его носа — её волосы, и он так отдалённо слышит теперь её голос, что ему кажется, словно Триш — его горящий куст. Нет, это хрупкое, похожее на бабочку существо ни в коем случае не должно знать, что творится в делах мафии. Триш уже настрадалась на своём веку. Фуго ласково поглаживает её по спине, прежде чем отстраниться. В её зелёных глазах — понимание и, но каждый раз, глядя в эти глаза, он не может не увидеть в них отблеск её закалённого болью стержня. Не может, глядя в её глаза, не видеть в ней самого себя. Даже нет, не так. Лучшую версию себя. — Я верю в твою веру, Триш.