Самый глупый вопрос

Одни. Наконец-то. Фуго безумно любит вечера с Триш, полные людей, шампанского, игристого, звона бокалов и смеха. Сильнее этого Фуго любит лишь делить ночную тишину с кем-то, кто заменяет ему Христа. — Наверное, я слишком много выпил сегодня, — качает головой Панна, расслабляя галстук и расстёгивая первые пуговицы тонкой сатиновой рубашки. Прохлада приятно обволокла шею и ключицы, и юноша вздохнул. Джорно раскрывает створки французских окон, и в комнату вливается, всколыхивая органзовые занавески, свежий солоноватый воздух. — Да брось, ты почти твёрдо стоишь на ногах, и язык почти не заплетается, — Джорно улыбается, Джорно уже снял рубашку и теперь стоит в одних лишь брюках, он босой и немного хмельной — Фуго становится практически плохо. — Вот именно, что почти, — пожимает Панна плечами в ответ, и Джорно делает шаги к нему навстречу — к дивану, на котором тот сидит. — Я бы хотел сейчас с головой окунуться в море. Джованна садится рядом, закидывая одну ногу на диван. — Чтобы охладить голову, — Панна прикрывает глаза, расслабляясь всем телом. Кладёт руки на спинку дивана, делает глубокий вдох, чувствует чужое присутствие рядом. — И не потому, что выпил. На его колено аккуратно ложится мягкая ладонь. Фуго ленно раскрывает веки, до его сознания доносится шлейф одеколона Джованны. (Этот запах будет являться ему во снах). Его волосы, лицо — совсем близко. — И почему же? Глаза, которые по цвету напоминают прибой Неаполитанского залива. Глаза, которые всегда заставляли его ноги подкашиваться, а душу — превращаться из бесконечного скомканного клубка ветоши в стройную золотую проволоку. Эти глаза смотрят сейчас в самую душу Паннакотты, и он практически не ведает, что творит. Он целует Джорно Джованну. На языке слабым электрическим разрядом тянутся слова, и из уст Фуго звучит шёпот, почти ломающийся в безмолвный крик. — Вот почему. Но его тянут следом. Как будто не хотят с ним говорить. Нет, не так. Как будто слов — недостаточно. Недостаточно прикосновений, недостаточно улыбок, недостаточно тепла взглядов. Хочется и нужно больше. Он видит, как Джованна склоняется над ним, чувствует его пылающие жаром раскрытые губы, как они медленно, чувственно касаются его. Джорно водит пальцами по его рёбрам, и Фуго, смотря на его взъерошенные волосы, хочет взъерошить их ещё сильнее. Его пальцы вплетаются в светлые пряди, и Паннакотта дотрагивается до кожи на затылке, как будто удерживая голову Джованны. Джорно лежит на нём так, что тот не мог не чувствовать его эрекцию животом. Фуго страшно, Фуго не понимает, почему Джорно продолжает это делать с ним, но пальцы, обхватившие голову Дона, никак не могут решиться на действия. Паннакотта стонет, когда губы Джорно скользят около пупка, а его пальцы оттягивают край брюк — Джорно кладёт свою руку на его член, и одной своей частью сознания Паннакотта хочет, чтобы брюки с него сорвали едва ли не зубами. Ему не нравится ощущение ткани на себе, не нравится то, как одежда всё усложняет — Господи, за что ты проклял Еву и Адама, что они должны носить одежду? Фуго уверен, им было бы куда лучше, ходи они без одежды и совершенно привычно с этим обходясь. Но реальность была другая, и осколки пока ещё трезвого разума буквально сражались в нём за пальму первенства. Паннакотте жутко стыдно. Стыдно, что Джорно уже оттягивает край его белья, стыдно, что его влажный язык заставляет чувствовать себя едва ли не на пороге смерти, стыдно чувствовать, как Джорно аккуратными движениями освобождает его от одежды. Фуго не хочется это видеть, и он закрывает глаза, накрыв их рукой: вторая продолжает лежать на макушке Джорно, не смея двинуться с места. Ему кажется, что он не стонет; он плачет. Бёдра Фуго подрагивают, подаваясь чуть вперёд с каждым новым прикосновением Джованны. Паннакотта не отдаёт себе отчёта. Почти. Он вопит внутри; но не может прекратить то, что творит с его телом и мозгами дон Джованна. Джорно обхватывает его губами — стоны прекращаются. Фуго прикусывает край своей ладони, жмурясь от стыда и боли где-то под грудью. Нельзя, нельзя, нельзя. Тайм-аут. Стоп. Финиш. Как?.. сказать разуму? Мозг ведь почти в отключке. Паннакотта хмурится в последний раз перед тем, как кончить, и Джорно чувствует вибрацию его сжёванного, протяжного и рваного стона пальцами, что лежат на его рёбрах. Белёсые капли попадают на живот, бёдра, и совсем чуть-чуть на губы Джованны. Тело Паннакотты млеет прямо на глазах. На руке, что сейчас зачёсывает волосы назад, Джорно видит красно-фиолетовый след от зубов. — Я отвратителен. Я… Кошмар. Джорно. Прости. Это не было сказано робко; скорее, измученно-уверенно. Как будто Фуго уже обдумывал эти слова. Как будто это было действительно то, что чувствует Паннакотта в этот момент. — Что? Брови Джованны опускаются, и глаза теперь смотрят вопросительно, но по-прежнему нежно. Джорно так и не подумал встать с колен или надеть бельё обратно на Фуго. Только кладёт обе ладони на его ногу. — Ты не можешь любить меня. Голова Паннакотты поднимается, и глазные яблоки устало перекатываются под тонкими веками. — Потому что я не люблю тебя. Это не любовь. Глаза Джорно широко распахиваются. Но он молчит. — Это — не любовь, — дрожит голос Паннакотты. Джорно начинает мягко. — Я мог бы остановиться, если бы ты попросил. — Чёрт, Джоджо… Я хочу, чтобы ты остановился не потому, что я так хочу, а потому что ты хочешь. — Тебе не понравилось? — слышно, что Джорно расстроился. Слышно, что он переживает, и даже не понимает, почему. — Да в том и дело, что понравилось. Я отвратителен, Джоджо. Я сделал это с тобой. Паннакотта садится, нежно кладёт руки на лицо Джованны. — Ты не отвратителен. — Неправда. — Я грязный? Такой вопрос звучит как выстрел в сознании Паннакотты. Это не то, что он ожидал. Фуго хмурится. — Нет, ты что… — А секс? Это грязно? Паннакотта не понимает, к чему ведёт Джорно, и болезненно кривит лицо. — Джорно, я… — Секс — это грязно? Джованна смотрит на него уверенно. Не зло, но тоже хмурится. — Нет. — Тогда почему ты считаешь грязным себя? Одна ладонь касается руки Паннакотты — нежно сжимает, потом подносит к губам и целует так, словно у него под губами — хрупчайший хрусталь. — Потому что ты не заслуживаешь. — Это ты. Ты не заслуживаешь. Брови Фуго опускаются. Ресницы дрожат. — Как же ты не поймёшь, Панни. Ты заслуживаешь быть счастливым. Не только любить, но и принимать любовь. Панни. Нет, во имя всего святого. — Не говори так, я… — Скажу. И ты должен это запомнить. Раз и навсегда. Джованна не любит повторять. Глаза Паннакотты округляются, и он отстраняет Джорно, судорожно пытаясь одеться. — Я слишком тебя уважаю. Прости меня. Фуго даже не слышит следующих слов Джованны. Не слышит, потому что дверь громко хлопает, а звуки собственных шагов, переходящих на бег, отдаются грохотом в барабанных перепонках.