Дорогой, я дома

Пятое, седьмое, шестое, пятое, восьмое, десятое, Первое? Булавка выпрыгивает из отверстия ремешка, тыкается в перепонку, бугрит кожу, цепляясь за края пустой точки — слишком маленькой для трясущихся рук. Озноб пробивает от плеч, не давая локтям спокойно держаться согнутыми. Кривоватые указательный и безымянный пальцы обхватывают циферблат, лишь бы не уронить. После перелома фаланги ныли исключительно на приближающиеся бури и поднятие тяжестей — сегодня тянуло до онемения в кистях. — Да-ёбаный-ты… — Пальцы барахтаются по ремешку, вцепляются в застёжку, ноготь пихает «язычок» к зазубрине. Мышцы в сотый раз пробивает дрожь. Золотистая булавка выскакивает. — Блядство-даяже-просто-хочу-чтобы… Давай же! — Теон чертыхается, часы устремляются вниз, но ему удаётся поймать их у самого пола. Ближе к доскам слышится копошение, одна из черт дома, удивлявшая по сей день, — с первых этажей ничего не слышно до тех пор, пока ты не наклонишься пониже. Гудение чужих голосов одевается в слова, Теон выпрямляется. Тишина подсвечивает его свистящее дыхание, словно огромный зал эхо. К двери поднимается топот каблуков — недостаточно грубый для Яры, чересчур острый для Аланнис. — Ты готов? Тебя все ждут, Робб с твоей сестрой уже нервничают, попросили узнать, всё ли нормально. Видеть Сансу в дверях их спальни оказывается даже страннее кучки машин на подъездной дорожке — такого количества людей не приезжало с вечеринки по случаю того, что дом наконец достроен. Рамси нравилось уединение. Его дом, его собаки, его муж, и никаких друзей, попивающих чай из его любимой кружки. Санса предпринимает попытку посмотреть Теону за спину, он отворачивается сильнее. Боковым зрением её ярко-рыжие волосы на фоне чёрных обоев выглядят как размывающийся по стенам огонь. — Да, я иду, дай секунду, только… Твою-ж-мать, ну… — Булавка мерзко царапает ноготь. — Тебе помочь? Каблуки Сансы неловко приближаются, пятерня зависает над лопатками, едва щекочась о ворсинки ткани, будто до Теона опасно дотрагиваться. Бледный розовый лак — она явно думала о том, какой цвет хорошо смотрится в быту и приемлем на похоронах, — кажется красным на фоне его тонкой кожи. — Сейчас. — Санса берёт часы, осторожно посматривая на опущенный подбородок, затягивает ремешок на левом запястье. — Вот и всё, так гораздо лучше. — Расправляет загнувшийся рукав пиджака. Теон смотрит на то, как лицо напротив светлеет, словно пятно отбеливателя, на фоне рамок из тёмного дерева, пока она отвлекается на расстегнувшуюся запонку. Причёска — волосок к волоску — две косички сплетаются на затылке, рыжие локоны спадают до поясницы, блестящие и аккуратные. Из косметики немного пудры, персиковые тени, тинт, коричневая тушь. Всего понемногу, пушистой кистью — не вписывается в обилие камня, трофеев с охоты и деревянных балок по всему дому. Даже закрытое платье с массивным ремнём на деле летящие лепестки синей ткани. На фоне тяжёлых столбов кровати, грифельных набросков леса, зарисовок фасада и твёрдых черт Рамси, кроваво-красных плакатов Angel Witch, Venom, наглухо зашторенного окна Санса похожа на бабочку в Арктике. Может, поэтому она так колко съёживается, отступая к дверному проёму. — Я сейчас приду, ещё минута. — Выходит тише, чем планировалось. — Хорошо, мы тебя ждём. — Санса изображает подобие улыбки, выскальзывая в коридор. Нос щиплет обрывками цветочных духов, свежий запах холода слезает с плеч на несколько секунд. С карты мира над комодом свисает пластиковый крестик, отколовшийся где-то в районе Швеции — они с Рамси были там на первую годовщину брака. Теон не моргает, красная нитка двоится-растягивается, касаясь осушенных кружек кофе. Они поднимаются почти до самой карты. Веки смыкаются. Верёвка остаётся на месте, больше не дотягиваясь до посуды. Теон слышит, как стрелка отсчитывает секунды — тик-тик-тик-тик-тик. Все уже собрались. Он расправляет сгорбленную спину, мышцы хрустят, как расширяющееся дерево. Нужно только сдвинуться, не горбиться, когда все обернутся. Тогда-то никто не подумает, что всё это время он трясся в углу спальни, как эпилептик. Теон застывает, обернувшись к шкафу. Из-за дверцы высовывается кусок кожаной куртки, на другом плече у неё заплатка с алым крестом, в кармане бензиновая зажигалка. Если долго прижиматься к вороту, то начнёшь дышать запахом настоящей кожи. Любимая куртка Рамси, насколько бы она ни затёрлась. Связки в коленях дёргаются. Дойти. Распахнуть дверцу. Уткнуться в ворот, поближе к месту, где была бы шея. Зарыться в куртку вместо тёмно-зелёного пальто — подарок Аланнис на свадьбу, — ютиться в длинных по́лах, грея ноющие от холода костяшки в карманах, окунуть кончик носа в привкус одеколона и сладковатой кожи от геля после бритья. Скрыть за воротником этот ебучий галстук-удавку. Теон выходит из комнаты, посылая сегодняшний день туда же, где оказалась Северная Ирландия в войне за независимость. Куртка остаётся в шкафу. Оно и к лучшему — в ней бы на него смотрели даже жалостливее, чем сейчас. У входной двери стоят Сэм и… Лиззи? Лилли? Сколько раз они с Рамси её видели, попытки запомнить имя проваливались. В углу Нед — угрюмый, как и всегда, рядом Кейтилин. У вешалок нервно кусает губы Игритт, переступая с пятки на пятку; чуть дальше от неё Джон, его стянутые книзу уголки рта отражаются в небольшом зеркале. Аланнис взволнованно вскидывает голову около фотографии девочек, бегающих по двору. Прямо напротив Санса, придерживающая инвалидную коляску Брана, и Рикон, пялящийся в пол. Яра подступает к краю лестницы, будто готовясь подхватить. Робб стоит у самых перил, внимательно следя за тем, как скрипят последние ступени. Талиса выглядывает из-за поворота к гостиной. Прихожая ещё никогда не была настолько клаустрофобно маленькой. — Извини, если поторопили, — Робб сминает в объятия. Теон слышит скрип накрахмаленной рубашки. Прочищает горло: — Всё нормально. Остальные бродят по прихожей, подобно приливным волнам. Яра придерживает за затылок, как младенца, слишком маленького, чтоб держать голову самостоятельно. Следом набегает Кейтилин, приголубливает на бархатном плече неожиданно по матерински, одним коротким кивком говорит: «Ты справишься». Аланнис напрыгивает, истерично пошатывая в объятиях. Держит крепче, чем в вечер отъезда Теона в Лондон. «Я никогда не вернусь, ты хоть это понимаешь?» — Ох, мой милый мальчик, мой дорогой мальчик. — Поцелуй отпечатывается выше рыжеватой щетины. Она стирает помаду, обводя бескровное лицо сына намокшими глазами. — Прозвучит ужасно, но всё будет хорошо. Теон чувствует её позади — близко, — проходя к двери, здороваясь, обмениваясь любезностями с остальными. Каблуки спускаются за ним с крыльца след в след, серебряный браслет — подарок Эурона — бренчит у мочки, стоит ладони Аланнис пройтись по шее. Теон оборачивается на пряди благородной седины, квадратное лицо, цвет и разрез глаз совсем не как у него. «Тебе достались отцовские гены и многое от деда» Она постарела. Сколько времени прошло с последней встречи? Два Рождества? И однострочные СМС с поздравлениями. Теон думает, что, возможно, теперь они с Аланнис похожи намного больше. В конце концов, она тоже когда-то потеряла мужа.

***

Машины катятся друг за другом, возглавляют канву Нед и Кейтилин; следом, кажется, Аланнис на заднем сиденье у Сэма. Белая Audi Джона заслоняет жухлый скат холма, кусок дома высовывается из-за бокового зеркала, скрывается за нарастающим дымом выхлопной трубы. Больше скрипа шин по гравию Теон бы не выдержал шествия. Все без того тащатся, как облицованные бронёй черепахи. Процессия тянулась бы от дома до выезда к цивилизации вечность, как заунывный похоронный марш. Ту-тууу-ту-ту-тууу-ту-ту Мелодия бы въелась в корни волос — не вытравить, даже если выдерешь скальп. Рамси подобные слёты казались «до охуевания скучными. Я сейчас оставлю ботинок в жопе у того грустного мужика». Он говорил, что всё выглядит так, будто не живые относят труп на кладбище, а мёртвые выходят с него крайне невыспавшимися. Вместо толпы людей возле дома с карманами, полными сожалений, Теон предпочтет подменить Рамси в гробу. По крайней мере, ему всё равно. Уже всё равно. Тугая обивка сиденья поскрипывает, Теон сползает ниже, мёрзлое дыхание стекла пощипывает скулы, ладонь придерживает голову. Яра следит сквозь зеркало заднего вида, крутит руль за передним Volvo, Санса оборачивается, якобы задумчиво поправляя причёску. Они обе молчаливые, неравнодушные и близкие. Только сегодня. Похороны объединяют людей до последнего выпитого стакана. Лысые поля, колючие кустарники вдоль трассы проплывают мимо, отбрасывают тени — монотонные, как колыбельная. Мозг размаривает тихое ворчание двигателя, печка согревает щиколотки, засвеченная плёнка последнего похода в магазин, далёкого новоселья, объятий Аланнис, пожара в дверях спальни, запаха кожи на вороте куртки догорает. Теон засыпает. Воспоминания о том, как они с Рамси представляли поездку на похороны Эурона, последний танец вместо прощальной речи, секс прямо на новеньком могильном камне, задерживаются на пару секунд. Тоже сгорают.

***

Кровь. На полу, стенах, потолке, одежде. Густая, клейкая, просачивается на нижний этаж. Собирается в лужу-у… Рвота рвётся к горлу. Теон видит свисающие оголённые мышцы там, где была челюсть. — Приехали. — Яра глушит мотор. — Мне надо покурить. — Теон бухается о спинку кресла, краснота сползает с уголков глазниц. Санса с Ярой идут к зданию крематория очередными тёмными фигурками на фоне сереющей погоды. Тучи набежали с лучиком рассвета, насупились, с минуты на минуту должен ливануть дождь — причина, почему последние слова было принято говорить внутри здания. Теон притаптывает окурок, вторая сигарета отзывается шкрябаньем по стенке горла. Он закашливается, обхватывает фильтр плотнее. — Ты готов? — Робб останавливает взгляд на сгорбленной спине. — Как американский скаут, всегда готов. — Теон выпрямляется. Кривые пальцы на левой руке ноют, отяжеляя кисть. Внутри крематория никаких намёков на кресты и свечи, в семье Болтонов-Грейджоев не нашлось веры даже в приметы. Зал зеленоватый, как подгнивший сыр, грустное природное освещение крадёт последние крупицы цвета у серых стульев. Теон застревает в приоткрытой двери, обзор на центр зала закрывают все, кроме родителей и младших Старков. Он видит только расплывчатую часть чего-то тёмно-коричневого и хочет сбежать. — Послушай, мы подумали, не знаю, как правильней начать, — сзади подталкивает Робб. — Эм, в общем… Яра, как всегда, не подкладывает соломы: — Ты не видел его тела. Мы договорились с владельцем похоронного бюро, что у тебя будет время сделать это сегодня, пока не приехали остальные. Они уже видели его. Собрались тесной компанией, молча посидеть рядом, пока он лежит с… Свисающие, оголённые мышцы «Ноги моей не будет около блядского ящика» Теон сказал это, ещё когда Рамси только отвезли в морг. Сказал, мать вашу, что близко не подойдёт. — Ну уж нет, даже не просите. Поэтому ему не дали самому застегнуть ебучие часы, поэтому притащили сюда заранее. — Прекрати истерить. Психике важно понять, что человек умер. Увидеть, что он больше не придёт. — Яра смотрит в упор. Теон мотает головой, пятится — два шага назад. Через порог. На воздух. На воздух. Галстук врезается в дрожащий кадык, горло чешется, будто в преддверии простуды. — Тебе нужно попрощаться, а то потом будешь жалеть, — лепет Сансы капает на темечко, как китайская пытка водой. — Я его уже видел, — Теон шипит, отмахиваясь от попытки Робба унять его. Пот скапливается под мышками, смачивает ворот рубашки. Теон мечется от навощенных ботинок к ножкам стульев, к рассеянному свету из-за закутка двери. Куда угодно, лишь бы не к краю ящика. — Я подойду с тобой, — Яра возникает рядом, уверенная и спокойная. Теон чертыхается, чувствуя, как его берут за локоть. — Не могу, боже, я не могу. В центре зала рядом с микрофонной стойкой стоит гроб. Одна половина открыта, Теон стёсывает белые пятна обивки, пялясь в отражение лампы на лакированном дереве. Только не смотреть вверх. Не смотреть. — Я буду рядом всё время. Потом скажешь спасибо. Тебе надо его сейчас увидеть. Шаги съедают голубоватый ковролин, подножие приближается, сметая пространство зала, как лавина. Теон зажмуривается, чувствует что-то продолговатое совсем близко. Пятна белого вытравливают из памяти кровь. Кровь везде. — Это не так страшно, как ты думаешь. Ты уже видел покойников, когда был младше. Он пробегал мимо. Визжал, если мама хотела подвести поближе. — Открывай. Разноцветные вспышки бродят по корпусу, обивке, внутреннему краю ящика, Яра держит за руку с другой стороны. Расстояние между Теоном и открытой крышкой сокращается. Я-не-могу-я-уже-видел-я-уже-всё-видел Кожа Рамси гладкая, следы от щетины еле видны, лучики в уголках глаз потухли, пускай линии и отчётливые, цвет лица светлый, ровный, не такой бледный. Не такой, каким Теон видел его, ложась в кровать. — Он… Он совсем не как… — Кончик языка сохнет, плёнка оседает на гландах. Совсем не такой, как в последний раз. — Я сделал всё, что в моих силах, чтобы вы увидели его таким, каким знали всю жизнь. — Мужчина средних лет, рыжий, волосы закрывают уши, белая прядь слегка касается бритой щеки. Работник похоронного бюро, с кем Старки радушно договорились. Приводит трупы в порядок, собирает невест — женихов — смерти в последний путь. Теон не отрывается от Рамси, изучает каждую замыленную пору, каждый след мимики/ультрафиолета/возраста/хитрой ухмылки. Всё, до чего он мог дотронуться. — Он всё равно не выглядит так, будто спит, он выглядит мёртвым. — Нервный смешок пробивается сквозь надломившийся голос, брови хмурятся, будто от боли. Будто в солнечное сплетение ударился кулак. Ты помнишь, каким он был на ощупь? Ты ведь трогал его, перед тем как… Теон задевает край обивки, рубашки. Щёки. Подушечки большого и безымянного растирают касание — краска. — Он охренительно холодный. Теон не может втереть это в поры. Не может убрать. Неможетнеможетнеможетнеможет — Прекрати. — Яра теряет его локоть. Исчезает в отражении ламп на деревянной панели, человек у изголовья тает в тени. Руки Рамси лежат на животе, Теон хватает, хочет размять, сжать, вцепиться, согреть. Краска слезает, он мацает сшитые ладони, будто слепой, — прощупывает, может ли опереться. Держит, не ощущая веса. Рамси остаётся таким же отрешённым, но Теону кажется, что сейчас он приоткроет один глаз, ухмыльнётся: «Привет, щеночек. Ложись рядышком. Можешь уткнуться мне под бочок». — Всё равно холодный, почему он такой холодный, вы сшили их, вы... — Хватит, хватит. Ты почти справился, слышишь, почти всё. — Яра встряхивает, вынуждает бросить руки Рамси. — Простите-я-простите-боже-это… мой… Он… — Теон зябнет. — Тише, держись. Ты можешь, я знаю. Смотри на меня. — Она подхватывает, помогает двинуться. Палас разваривается, рябит мягкими волнами от прижатых друг к другу ног, могильный холод ерошит волоски на предплечьях, ползёт сквозь плотную одежду. Челюсть отстукивает дробь. Яра тут же растирает сведённые желваки. — Всё-нормально-нормально-легче. — Пол потихоньку возвращается на место, всё ещё далёкий, но затвердевший. — Этого достаточно, достаточно… Я… Всё хорошо. — Зубы ударяются друг об друга. Сбоку видны силуэты Старков, их тени тревожно тянутся, Теон сдвигается влево, ощущая, как у него затекли ноги. — У Сэма есть успокоительное. Яра становится такой же, как в детстве, когда отец кричал на него, — перед ней хочется разрыдаться, просто и громко, чтобы сопли пузырились, пока соли в его маленьком тельце больше не останется. Обычно Теон глотал слёзы, сбивая кулаки о дерево: «Да не нужна мне твоя помощь!» — Никаких таблеток, мне нельзя. — Да это же не наркота, это дерьмо чуть крепче ромашкового чая. — Пусть Сэм и пьёт, если притащил его из своего Шира, почему кто-то вообще решил, что мне… Яра держит крепко, раздражённо нахмуриваясь. Всё как всегда. Он снова хлюпает носом, топая ножкой в детских сандалиях, пока сестра возится с медузой, впившейся ему в руку. — Извини, твою мать, мне нужно заткнуться. Я справлюсь, покурю, и мне станет легче. — Вытирает намокшие ресницы, рисуя косую улыбку. Яра больше не сжимает его щёки. Теону кажется, чей-то взгляд со стороны гроба ложится между лопаток. Он не оборачивается.

***

На похоронах старших братьев он сидел возле Аланнис, стекая под стол почти по подбородок, когда взрослые плакали. Улыбаясь во все выпавшие зубы, когда смеялись. Чаще на застолье, прощальной речи, даже стоя возле свежей могилы, они смеялись. Утирали печаль хлопковыми платками, вспоминали о том, как Родрик сбегал из кадетского корпуса в общежитие виолончелисток, как один из охранников подстрелил его дробью прямо в зад. «Ой, а Марон бесконечно попадал в беду, стоило ему шагнуть за пределы Британии. С отдыха он всегда привозил новые шрамы» «Кажется, в Шри-Ланке его укусила акула» «Нет-нет, это было в Египте, а в Шри-Ланке ему в член едва не вцепился краб». Восьмилетний Теон хихикал, оглядываясь на порозовевшую Аланнис, поднимал кружку с соком, когда отец или кто-нибудь из его близких друзей предлагал выпить за Родрика с Мароном. За то, какими они останутся навсегда. Всё в лучших традициях британских похорон — выплюнь сопли на платочек, выдави лыбу, не разводи нюни. Отец отдёрнул его, хнычущего перед могилой Родрика, от юбки Аланнис: «У нас теперь только двое мужчин в семье. Не смей плакать». Теон вонзил ногти в ладонь, слёзы высохли, не успев капнуть на джемпер. Он тёр под носом, мотал ногами, кусал внутреннюю сторону щеки. Дома спрятал шмыганье в шуме воды, а забравшись под одеяло, спросил мать о том, почему никто не грустил, провожая Родрика с Мароном на небо. «Мёртвые не хотят, чтобы мы плакали о них. Похороны — это способ вспомнить хорошее, проводить близких в последний путь так, чтобы ни у кого не было тяжести на душе». Перед надгробным камнем отца Теону было далеко не восемь. От фраз престарелых подружек матери о том, что Бейлон встретится со своими старшими сыновьями, подкрадывался смешок — после смерти ты кормишь червей. Среди тошнотворного сыра на шпажках бурбон бодрил острее историй отцовской молодости. Теон улыбался чему-то своему: заедливой шутке из рекламы, курортному сезону на пляжах, миленькой официантке, подливающей крупицам его семейки вина. Ни смеяться, ни плакать не приспичило. Мысли крутились вокруг того, как он сунет бутылку «Букера» под мышку, предложит Фиби-официанточке запрыгнуть на заднее сиденье Camaro. «Фибс, а ты знаешь, почему около кладбища всегда есть мотель?» Чтобы упасть кому-нибудь на грудь, как в кокаиновый сугроб. «Ты справишься» «Мне нельзя» Рядом с закрытым гробом хочется забиться в угол, как напуганная собака. Из закоулка уборной зал выглядит переполненным, невзирая на пустые стулья. Все — партнёры Рамси по бизнесу, сослуживцы, друзья-знакомые, Старки, Грейджои не в полном составе — ждали согревающих слов о муже, которого Теон потерял, не достигнув хотя бы пятидесяти лет. Теон ёжится в углу, едва не рассмеявшись, — хорошо хоть у Рамси не осталось семьи. Он бы не выдержал непроницаемой рожи Русе прямо напротив микрофонной стойки. Идти до неё, как до алтаря, — все смотрят на тебя. Со скамьи зал вытягивается в бесконечный зелёный коридор, дверь отъезжает назад, её крошечная точка чернеет между букетов нарциссов, похожих на мазки масла по холсту. Заднюю стенку горла щекочет, Теон проглатывает сухой кашель. — Я мог мы начать с того, какие у Рамси были привычки, рассказать о том, как он смеялся, о том, каким он был. — Текст скукоживается по краям от пота, Теон сворачивает листы, придерживает их большим пальцем. — Но Рамси ненавидел скучный трёп. Дерьмовые речи тоже. Рабочие собрания были его личным филиалом ада. — Знаете, он… Мне иногда казалось, что он верит, что может поставить раком саму смерть. Теон убеждал проверить сердце после обморока. Рамси ответил: «С чего это какие-то врачи будут говорить мне, сколько курить и когда умирать? Я умру, когда захочу». — Что я должен сказать о нём? — Улыбка напоминает нервный тик. Старки, Аланнис, Яра. Все смотрят на него. — Я не знаю, ребят. Я правда не знаю, с чего начать, мы писали с Роббом эту речь так долго, а теперь я даже не знаю, с чего начать. Сказать, что он любил? Какие у него были мечты? Каким он был? Что у него было много планов? Или что никто не ожидал, что он… Я не могу без него спать. Я не могу без него спать. В желудке урчат две чашки кофе, помноженные на десять сигарет за утро. — Когда мы познакомились, Рамси показался мне тусовщиком, чуваком, с которым можно круто оттянуться, понимаете? — Пространство вибрирует, тени ползут вдоль оконных рам в замедленной съёмке. — Но со временем… Он не был похож на остальных. — Теон оборачивается. — Он всегда от всех отличался… Крышка гроба приподнимается, глаза Рамси светятся голубым сквозь темноту. Он ухмыляется. Шум крови топит взволнованные возгласы, Теон падает, растянувшись к подножию гроба. Деревянная крышка плотно закрыта.

***

Теон нащупывает обивку, прежде чем сощуриться на свет ламп.

Маленькая комната тухлая в цвет зала, возле дивана стоит низкий столик с бутылкой воды. — Какого… — Очнулся. Не вставай, пусть ноги ещё побудут наверху, Яра пошла принести джинсы из машины. — Робб удерживает на месте. Теон смотрит вниз. Пиджак вместе с подушками свёрнут на ручке дивана, ноги без туфель лежат сверху. Взгляд поднимается к полотенцу на паху. — Вот блядь, только не говорите, что-твою-мать… — Теон закрывает лицо руками. — У тебя был долгий обморок, поэтому описаться — это вполне нормально, — Сэм. Толстый, уютный Сэм Тарли, тараторящий в любой непонятной ситуации. — Ох, чёрт, Сэм, — Джон опускает взгляд. — Мы решили раздеть тебя, чтобы ты, ну, не простыл, здесь холодно. И бельё, в общем, тоже было мокрое, конечно, но мы подумали, что если прикроем тебя, то тебе будет комфортнее. — Сэм заканчивает маленькой нервной улыбкой. Джон тыкает его в бок. — Он бы мной не гордился. — Теон теребит ткань уцелевшей рубашки, пуговицы скользят, когда он пытается вдеть их в петли. — Яра вернётся, то… — Робб держится в районе видимости, но не рядом. Прощупывает путь, как хлипкий мостик над бурной рекой. — Его же ещё не… Он же… — Теон резко садится, почти хватаясь за чужой рукав. — Гроб ещё не погребли. Ты не настолько долго был в отключке. — Джон стоит подальше. Джон-вечно-угрюмый-нудник. Из-за Теона все детишки в общей компании называли его эмо Джон. Им лет по одиннадцать, Джонни со своими огромными грустными глазами против Теона с языком без костей. «1:0, Уэнсдей, в мою пользу» Тот мальчишка никогда бы не подумал, что кареглазая плакса будет смотреть на него — блёклого, полуголого и осунувшегося. — У кого-нибудь есть кофе? — Теон придерживает полотенце, опуская ступни на пол. — Держи, он свежий, я ещё даже не отпил. Стаканчик Сэма приближается, как спасательный круг, горечь уже почти греет, промакивает паром под ноздрями. — Не так быстро, — Робб перехватывает его. — Мама спросила, видел ли кто-нибудь из нас, как ты ел сегодня. Мы выяснили, что нет, поэтому кофе откладывается. По крайней мере, пока ты не поешь. Теон вздыхает, растирая затёкшую шею: — Ладно, тогда просто дайте мне штаны.

***

Тучи серые, как гранит надгробия, стирают линию горизонта. Дождь стучит по расправленным зонтам, одинокие капли отскакивают от плащей, соседние могилы размываются, словно отражение в задымлённом стекле. — Тебе повезло, что я ношу широкие штаны, братишка. — Яра мнётся, как в детстве, — пояса сжимали живот, молния не расстёгивалась, голубые кружева кололись. Она уже тогда ненавидела платья. Мать с отцом вечно слушали о том, как в них неудобно бегать и что от ветра «тупые юбки» надуваются, как парашют. «А ещё ты выглядишь в них как пьяный морж» Кулак пришёлся прямо в переносицу, но, даже когда из ноздри торчала ватка, Теон не переставал шутить с перерывами на бурчание: «Да больно, блин, да жжёт». На похороны Аланнис всегда втискивала Яру в «мешок» без выреза, но подчёркивающий грудь, приталенный, выше щиколоток, обтягивающий или пышный. — Ты хотела переодеться перед застольем? — Теон наклоняется к сестре. Тихое шушуканье среди толпы напоминает о том, как они неугомонно болтали на стариковских юбилеях. Гроб занимает своё место в свежей яме, как кусочек недостающего пазла. Дождь рыхлит без того взъерошенную грязь. — О, далеко целишься, я хотела избавиться от этого дизайнерского аборта сразу после речи. — Она вздыхает. — Забей, это совсем не важно. Тебе пора. Еле заметный толчок в спину, и яма занимает всю площадь кладбища. Урчит, проглатывая воду, где-то глубоко слышится хрустально чистое эхо. Как в колодце. Шестилетний Теон трясся, поскуливая, пока Родрик не вытащил его по верёвке. Ручка зонта скользит, топот дождя, что барабанный бой, — отдаётся ударами под дых. Расщелина подползает ближе. Теон покачивается, загребая слякотную горсть земли, — он упадёт. Плюхнется сверху с первым взмахом лопаты. Яра, Робб, Джон, Санса столпятся по окантовке могилы, прежде чем его укроет плотное одеяло почвы. Нас похоронят вместе. Горсть падает на крышку. Теон отступает к толпе, не поднимая головы, лишь бы среди чёрных смокингов и зонтов не встала фигура Рамси.

***

Гости занимают весь первый этаж, мужчины и женщины бродят по винтовой лестнице, сменяются в туалетах на втором этаже. Теон запретил провожать Рамси дома, даже если все рестораны Великобритании закроются навсегда. Его передёргивало от одной мысли о том, как кто-то шарахается по гостиной, оценивает мраморную столешницу на кухне, моет руки напротив ванны, в которой всего неделю назад Теон сидел не один. Все эти люди заносили бы грязь в прихожую, скрежетали вилками по тарелкам, оставляли помаду на ободках стаканов, продавливали диван, набивали раковину ошмётками, напивались, забредали бы в их спальню. И всё это без настоящего хозяина. Он даже не может выставить их. Виски структурирует мысли — не застывай на одном месте, не держи зрительный контакт, кивай, пей. Теон растворяется среди сочувствующих гримас, ритмичного звона посуды, гудения разговоров. Дрейфует, как изворотливая лодочка, избегает прекрасных историй знакомства Рамси с кем-либо, ускользает от судаченья о том, что же будет с Bolton’s Sharp Steel, не садится за столы — а то затащут на берег. Отплывает к группке возле выхода, чтобы не попасться в сети Аланнис. Джинсы Яры сидят как влитые. Рамси бы пошутил, что для этого и было придумано равенство. Зал покрывается узором со дна стакана, виски растапливает в животе тёплую лужицу, пятка упирается в стену знакомым движением с вечеринок. С такого ракурса всё выглядит лучше. — Как ты? Я знаю, что это глупый вопрос, но все беспокоятся за тебя и не знают, как это показать. — Джон ловит его осевшим на жердь подоконника. — Всё нормально. Меня отлично поддерживает виски. — Теон осушает стакан, отлипает от стены, как клейкая лента, — медленно-медленно. — Если ты не против, я пойду ещё выпью. Бармен — «будь другом, мужик» — наливает до краёв. Теон просачивается по лестнице на второй этаж — здесь тише. Из компании — бежевые двери в уборные. В тупике прикрытая шторами комнатка с кожаным креслом, столиком, бутафорским старым телефоном, книгами и стопкой пластинок рядом с пыльным проигрывателем. Теон перебирает The Smiths, Modern Talking, Билли Айдола, The Cure, The Clash. Шорох обложек нагоняет сонливость, тишина теплит грудь, будто моська щенка, впервые ткнувшаяся в ладони. — Часто вспоминаю, что у тебя в комнате всё было усеяно музыкой, — Аланнис перебирает полупрозрачную шаль. «Попался, малыш Теон!» Снова продул в прятки. — Это у Рамси всё было усеяно музыкой, а у меня была пара плакатов, которые я даже не забрал. — Углы пластинок расплываются в жёлтой крышке проигрывателя, словно маслянистые пятна в супе. — Я знаю, что тебе сейчас очень тяжело, но ты справишься. — Она звучит вкрадчиво, как женщина из рекламы центра по борьбе с раком молочной железы. Пожертвование можно оформить по… — Я знаю это, потому что после всех потерь, после смерти твоего отца наша семья всё же оправилась. Как ампутированная конечность. — Мы не оправились. — Уютная лужица виски поднимается выше жгучим комом, как рвота, — всё-таки надо было впихнуть в себя что-то, кроме бутерброда с сыром. — Ты начала налегать на валиум, Яра ушла в отрицание, я впервые попробовал ЛСД, а потом ты прыгнула на хуй психопатичного дядюшки Э, который по-тихому подмял весь отцовский бизнес под себя. Пластинки по очереди плюхаются одна на другую. «Это я не со зла, Ти». «Это всё для твоего блага». Аланнис замирает, будто восковая статуя. Не мать — всего лишь её образ. — Пойду узнаю есть ли водка, — Теон выходит из комнаты.

***

Улица засахаривается в серой дымке, как жуки в янтаре. Электричество после грозы покалывает румяную корочку на щеках. Теон зажмуривается. На секунду всё становится тихим, будто он сидит под водой. — Решил сбежать с вечеринки? Арья, как и полагается, в чёрном: джинсы, свитер, огромная куртка, мартинсы, почтальонка. Возможно, она прямиком из университета. — А ты решила на неё прийти. — Теон съезжает правее, оставляет место у стены недалеко от входа. Арья опирается поудобнее, достаёт фляжку из нагрудного кармана. — Санса уже вставила тебе за опоздание? — Теон хмыкает. — Конечно, она ради этого и ждала меня на парковке. — Арья опрокидывает один большой глоток, протягивает ему. — Это из вежливости и потому что у тебя сегодня день явно хуже, чем у меня. — Я знаю, что ты не хотела приезжать, вы с ним толком не были знакомы. — Джин обволакивает солнечное сплетение, Теон оседает на фасад. Снаружи холодно, внутри тепло. Будто греешься у печки. — Вы оба засранцы. Но, несмотря ни на что, моей семье на тебя не всё равно, значит, и мне не до конца, — Арьи заключает, ровно как ведущая новостей. — Спасибо. — Последний глоток джина получается сладковатым. — За выпивку? — Арья закручивает фляжку. — За честность. Она подтягивается к входу: — Пойду покажусь остальным, а то Санса меня живьём съест. Теон кивает. Градус джина растекается от корня языка до кончиков ногтей.

***

Время сворачивается на коротких разговорах/соболезнованиях/прощаниях, как просроченные сливки. Люди рассеиваются по машинам, Яра просит написать из дома, Аланнис ждёт дочь у выхода, ни с кем не разговаривая. Теон одалживает у Арьи фляжку на один глоток. Беззвучно повторяет «до свидания, спасибо, что пришли», пока Старки не остаются единственными людьми в помещении, кроме убирающих со столов официантов. — Я поеду, пришлите счёт, если что. — Теон держит большой палец над кнопкой вызова такси. — Даже не думай об этом, мы всё покроем. — Робб сгребает в охапку. Чтоб не успел сбежать. — Мы тут подумали, ты не хочешь переночевать у нас? Дом большой, места всем хватит. С длинной косой, кольцом на пальце и в строгом пальто Талиса всё больше походит на Кейтилин. Можно было бы сказать, что Робб выбрал жену по образу матери, если б не её оливковая кожа и отсутствие недоверия. — Спасибо, но мне нужно домой, покормить девочек. — Теон вызывает такси. — Ой, говоришь совсем как он. — Сэм захлопывает рот. — Блядь, простите, господи, я не хотел, извини, я придурок. — Мы поняли, — Джон качает головой. — Всё нормально. И правда, совсем как он. — Теон отправляет телефон в карман. Никто, кроме Рамси, не называл свору адских псов «девочками». Нед провожает до машины. — Звони, если что-то будет нужно, мы всегда ответим. Следит за отдаляющимся номером. В салоне бормочет радио, мимо пролетают коттеджи, леса, фонарные столбы, здание крематория. Теона подкидывает на сиденье, как при столкновении, — у нового памятника, где следы ещё не примялись, кто-то стоит. Машина поворачивает, Теон припадает к соседнему окну — возле могилы никого нет.

***

Металл пузырится от навалившихся лап, клетки раскачиваются, как корабль, захваченный штормом, лай вкручивается-вкручивается ржавой пружиной меж позвонков. — Сидеть! Кира, Сара, Элисон спускаются с железных дверей, по четыре ноги встают в просветах прутьев, больше не нагоняя клубы пыли. Джез, Мод, Уиллоу разлаиваются, подпрыгивая, когти скрежещут вместе с недовольным воем. Упрямые, неугомонные суки. Чересчур вредные, чтоб слушаться его с первого раза. Сначала, задолго до настолько вместительной псарни, Теон с опаской возникал в поле их зрения, а подсовывая еду, почти чувствовал, как они раздрабливают косточки фаланг. Девочки так ни разу и не вцепились, кроме прикуса за отнятую у Джез тушу несчастного зайца, забредшего на участок. — Сидеть. Получите еду, только когда успокоитесь. Плошка Киры наполняется куриной грудкой вперемешку с сухим кормом, морда ныряет в миску. Лай Мод пробивает, словно молоточек по нерву. Сара задевает костяшки нежным языком, прежде чем начать есть. — Если бы здесь был папа, вы бы уже сидели тихо, как миленькие. Теона валяли по полю, зализывая, короткие хвосты девочек счастливо закручивались, едва ли не поднимая мускулистые тушки, когда он появлялся с мячиками. Рамси смеялся с того, насколько легко собаки приняли в стаю нового щенка. «Ты с ними слишком нянчишься, хочешь, чтобы они слушались, будь твёрже». Элисон чавкает, придерживая миску лапой. Лязганье сменяется на скулёж Мод и Уиллоу. Джез бурчит, встряхивая дверь. — Сидеть. Нудёж заваливается по углам, когти цокают кругами. Теон вслушивается в шорканье плошек. Мод ставит лапы перед собой, Уиллоу усаживается. — Молодцы, девочки. Чавканье заполняет пространство. Джез плюхается на живот, смурно глянув на Теона, стоило еде встать у лап. — Не надо на меня так смотреть. Только я теперь могу тебя накормить. — Слова рассеиваются. Дверь псарни отрезает запах шерсти в складках домашней кофты. Жмурься не жмурься, а под ресницами щиплет. Одежда Рамси пропахла ворсистым, толстым собачьим подшёрстком, когда он возился с девочками, обучая новым командам или обхаживал вылупившихся щенков. Этот шлейф прятался даже в подушках. Теон по приходе выкручивает обогрев полов на максимум, а дом всё стынет, маринуя труп на диване, — десять минут. Всего десять минут, он обязательно встанет. «Теон Грейджой — покойник!» Отголосок драк с футбольными фанатиками роняет «ты» на асфальт, проносится, дребезжа по рельсам. Маршрут: Хэмпшир — Лондон. Маршрут: «Студия 54» — семейная жизнь. Конечной оказывается не смерть во сне глубокими старикашками, а… Кровь. Теон вскакивает. Гостиная полнится незаконченными делами — на раковине следы от дна кастрюли, схватившиеся с плиткой брызги масла, домывшая утром посудомойка, плед Рамси на кресле. Наверху лопающаяся корзина для белья, до которой забота Талисы не добралась, — максимум, куда Теон впустил её жажду убраться, это кухя. «Только посуда, попроси её ничего не тереть и не переставлять, пожалуйста, Робб» «Она просто хочет помочь» «Мне помогает, когда никто не раздражает» Стиральная машинка сжирает цветастый ком штанов, носков, трусов, футболок, пасущих затхлым сквозь крышку корзины. Моющее средство размазывается по раковине, мыло пухнет в сливе с ошмётками мяса, салата, овощей, чего-то склизко-жёлтого. Теон кашляет, отшвыривая губку. Горло дерёт, как перед похоронами. За вторым диваном, неподалёку от лестницы, кресло, стеллаж пластинок, проигрыватель, гитара, усилитель — стоят, будто плотный мираж. Подойди, не станут настоящими. Затылок впивается в кухонный шкафчик. Если бы он просто мог лежать на нагретой подушке, пока бессонница не сдавит виски. Дни бы пробегали, как таймлапс, девочки выли, умирая от голода, пока тело полностью не сгнило бы в кровать. Полиция обнаружит влажный, обтянутый плёнкой скелет. На прощании все скажут: «Надо было за ним приглядывать». Робб, быть может, уронит скупую слезу в горстку, прежде чем бросить её. Яра встретит его труп так же стойко, как отцовский. Тарелки грохочат, рассовываясь по местам, приборы позвенькивают в выдвижном ящике сердобольным тоном Аланнис: «Наша семья оправилась» Мусорное ведро отдаёт сладковатой гнильцой, дверца хлопает, слив раковины давится волнами чистящего средства. «Ты должен увидеть его сейчас» Вымокшие рукава кофты обвивают локти, кружки скользят, опасно подбираясь к краю полки. «Он не был похож на остальных» Жужжание прихлопывает резкий стук, донце кружи стойко терпит удар о столешницу. По внутреннему ободку ползёт тёмно-зелёная линия, не отмывшаяся плесень. Край скрипит под зубцами губки, сквозь спокойную струю воды слышится лай. Теон старается не думать о — крови — разорванных мышцах, кусках плоти, размётанных по клеткам, по В-всюду Кружка выскальзывает, осколки разлетаются с оглушающим выстрелом. Звон разбегается по углам — быстрый, яркий, как вспышка фотоаппарата. Теон скидывает крупные куски стекла в ладонь. Тишина спускается в гостиную, как музыка Тук Тук Тук Бульканье в сливе становится еле слышно. — Дерьмо. — Осколок глубоко впивается, алые капли бегут к перепонке. — Он острый, осторожно. Лунный свет растекается лужицами к коридору, в проёме, ведущем в прихожую, сидит Рамси. Чёрные волосы вихрятся, смоченные потом. Электрический свет фонаря сбрызгивает куртку, мыски армейских ботинок, наливается в сияющую каплю на кончике ножа. Теон берётся за рукоять, вертит, как подарок на день рождения, — какой крутой мальчишка не мечтает о крутом ноже? Пепел с сигарет падает на бордюр, икры побаливают, сзади паб «Забытая армия». Внутри повсюду развешаны фотографии Томаса Мура. — А зачем он тебе вообще? — Теон осматривает лезвие чуть меньше ладони, зубцы, деревянную рукоять, гравировку «Р. Б.». — Чтобы спасать принцесс в корсетах, — Рамси усмехается. — Вернее, чтобы их раздевать. — Теон смотрит искоса. С тем самым выражением, которое Робб никогда не мог прочесть до конца. «Ты опять ничего не воспринимаешь всерьёз?» — Ну это по ситуации. Они смеются. Тебе понравился его смех. То, с какой лёгкостью тебе доверили нож. Вечер играл долго, пел, пил, кричал. Паб плясал под The Dublin Pub Crawl. Двое парней, кружащихся в центре танцпола, — совсем молодые. Зелёные-зелёные, топали так, что стены тряслись. Но ты считал себя безумно взрослым. Теон поднимается, осколки бренчат на манер застёгивающихся наручников. Он жмурится. Что-то лопается, стреляет точно в миокард. Что-то, что он не может собрать.