Пэйринг и персонажи
Описание
Будущий пилот Формулы-1, Шарль Леклер, стремительно взлетевший к славе, рушит свою карьеру из-за скандала. Предполагается, что временное присутствие в безопасном лагере ООН решит проблему в глазах общественности, однако, спокойствие рушится в один миг.
Военное AU, где загадочный спаситель становится единственным путём Шарля, чтобы выжить.
«Ты веришь в судьбу?»
«Нет. Но иногда кто-то вроде тебя врезается в мою жизнь, и я начинаю сомневаться.»
Примечания
События не претендуют на крайнюю реалистичность, образы и веонные действия весьма собирательные - всё, чтобы насладиться историей.
Глава 8 — The Edges.
14 января 2025, 05:20
***
Солнце неторопливо выползает из-за барханов, и небо нежно окрашивается в оттенки сладкого персика. Тёплый утренний свет уже начинает менять привычные очертания улиц: трещины в плитке и на стенах домов выглядят мягче, словно затянуты дымкой раннего часа. Под ногами покачиваются мелкие камушки — городок здесь давно привык хранить следы времени. Рассел, облачённый в широкую рубаху и шаровары, почти сливается с пейзажем. Тюрбан закрывает часть его лица, отчего он кажется местным жителем, а не чужаком. Леклер идёт позади, стараясь держать тот же шаг, упрятав голову под простой шарф, чтобы не слишком выделяться. — На рассвете охраны обычно меньше, — шёпотом говорит британец, едва оборачиваясь. — А вот обычные люди уже проснулись. Отличное время, чтобы незаметно проскользнуть в мечеть. Шарль коротко кивает. Просыпаться так рано ему стало тяжеловато, ибо ночи здесь для него слишком тревожны. Но обстоятельства не дают выбора. — А вдруг внутри всё окажется сложнее, чем мы думаем? — он пытается говорить твёрдо, хоть в голосе чувствуется волнение. — Никто не гарантирует полную безопасность, — отзывается Рассел. — Но лучше рискнуть сейчас, чем потом идти через центральный двор, когда все на нас уставятся. С этими словами он снова начинает движение. Узкие двери по сторонам переулка приоткрыты, и за каждой, судя по тихому звяканью посуды, начинается новый день. Чьи-то босые ноги спешно прошлёпывают по каменным плитам, кто-то зажигает огонь под чайником, кто-то закутывается в наспех накинутую на плечи шаль. Шарлю всё это кажется непривычным, почти экзотическим, но он понимает: под внешней неторопливостью города таится ревностное любопытство. Здесь люди знают чужаков в лицо, а значит, лучше не привлекать к себе лишнего внимания. Вскоре они выходят на небольшую площадь, где возвышается мечеть с плавными куполами и изящно изогнутыми арками. Камень на этих сводах давно побит временем, местами на нём видны трещины, часть арабских надписей выцвела и стёрлась под яростным солнцем и ветрами, несущими песок. Тем не менее, даже в этом обветшании у мечети сохраняется благородное величие, словно она гордо несёт на себе груз сотен лет истории. Главные ворота заперты — на них висит массивный замок, — но несколько человек уже заходят в боковую дверь, чтобы вовремя успеть к утренней молитве. Джордж подаёт знак Шарлю, призывая к осторожности. — Захир — наш человек по документам, — шёпотом напоминает он, когда они приближаются к боковому входу. — Без его помощи мы не минуем никакие блокпосты. Но сразу идти к нему нельзя: охрана внутри может засомневаться. — И что мы будем делать? — переспрашивает монегаск, приглушая голос, становясь как можно тише. — Сначала смешаемся с толпой, помолимся. Вернее, они помолятся, а мы изобразим участие, — в голосе Рассела слышна ирония. — А потом двинемся вглубь. Только не делай ничего подозрительного, ясно? Шарль, чувствуя волнение, прижимает шарф плотнее. — Понял. Внутри у него всё сжимается: он не привык к обману, особенно в сакральном месте, где люди ищут покой и единение. Но выбора нет. Они с Джорджем сговариваются взглядом, и мужчина в тюрбане ведёт его вперёд, стараясь держаться уверенно и непринуждённо. У самой двери их останавливает угрюмый охранник в форме, которая когда-то, вероятно, была зелёной, а теперь выцвела до цвета старого хаки. Из-под кепи виднеются тёмные пряди волос, на плече висит автомат, а на лице явственная усталость. Он небрежно выставляет руку, останавливая пришельцев. Глаза, прищуренные от утреннего солнца, переходят с Джорджа на Шарля и обратно — видно, что он пытается ухватиться за любую несостыковку в их облике. Рассел быстро и уверенно переходит на арабский. Слова ластятся к уставшему охраннику, льются плавной речью: «родственник издалека», «пришли на утреннюю молитву». Леклер пытается изобразить на лице спокойствие, глядя поверх плеча охранника во дворик. Там несколько человек уже снимают обувь перед входом и готовятся к омовению. Как только охранник понимает, что ему не сулят проблем, он нехотя машет рукой, разрешая пройти. Уже за дверями мечети прохладные каменные стены окружает тихая полутьма. Свет из узких окон просачивается тонкими лучами, падая на резной ковёр и расчерчивая пространство широкими полосами. Здесь звучит приглушённый гул голосов тех, кто совершает омовение и готовится к молитве. Пахнет старинными каменными плитами, пропитанными веками благоговейного шёпота, и чем-то чуть терпким — возможно, маслом для ламп или ароматом редких благовоний. Рассел оглядывается, словно примеряясь, куда идти дальше. По плану они должны сперва влиться в ряды верующих, не вызвав на себя подозрельных взглядов. Шарль, невольно повторяя движения за окружающими, медленно опускается на колени на мягкий ковёр. Он прикасается к прохладной ткани, пытаясь поймать правильный ритм молитвенных покачиваний, и в этот момент его накрывает странное чувство — смесь смущения и любопытства. Он никогда не задумывался, как предстаёт Бог в глазах других людей, да и сам он нечасто обращался к Нему. Теперь же, видя, как молящиеся вокруг истово склоняются, Леклер на миг представляет, что для кого-то Бог может быть не просто образом из детства, а живым, пульсирующим стержнем жизни — поддержкой в мире, в котором солнце палит немилосердно, а песок скрывает под собой целые цивилизации. Монегаск вспоминает слова матери, которая всегда говорила, что Бог — это любовь, что бы ни происходило вокруг. И думает о том, что, может быть, в этот самый момент где-нибудь дома, в крошечном княжестве у моря, его семья тоже молится за его благополучие. Прикрыв глаза, он мысленно произносит короткое обращение, которое всегда казалось ему формальностью, но сейчас звучит иначе: «Если Ты где-то ещё есть, если сохранился здесь… прошу Тебя: пусть у мамы, у Лоренцо и у Артура будет всё хорошо». Сердце сжимается при мысли о доме и родных. Как они там? Наверное, волнуются за него, ничего не зная о том, что происходит. Несколько мгновений он сидит так, прислушиваясь к чужим словам молитвы, которые не понимает до конца, но чувствует в них искреннюю просьбу о милости и защите. Когда Шарль приоткрывает глаза, Джордж слегка толкает его локтем, призывая быть внимательнее — скоро нужно незаметно ускользнуть в глубь коридоров. Леклер поднимается на ноги, ощущая, как хрупкое спокойствие тонкой нитью остаётся при нём. Рассел осторожно ведёт его по узкому проходу сбоку от молитвенного зала. Стоит им свернуть за массивную дверь с резьбой, как благоговейная тишина, царившая в главном зале, остаётся позади, и воздух здесь становится другим — тяжёлым, почти затхлым. Стены лишены всякой изысканности: вместо витиеватых узоров — простая облицовка, местами облупившаяся, кое-где торчат грубо вбитые гвозди и шершавые следы штукатурки. Пол жёсткий, бетонный, под ногами немножко скользко, словно его чистили давным-давно, и теперь он похрустывает мелкими осколками. В конце коридора мерцает слабый жёлтый огонёк настенной лампы, дрожа от сквозняка. В этом полумраке даже шёпот звучит громче. Где-то вдали глухо раздаётся эхом чья-то речь, напоминающая далёкое бормотание. Оттуда же тянет удушливым дымом — возможно, кто-то курит или поджигает уже совсем не благовония. — Это уже не место для молитв, — негромко бросает британец, оглядываясь по сторонам. — Это место для сделок. Шарль на секунду замирает, ощущая, как мурашки пробегают по спине. Он слышит, как слева приоткрывается какая-то дверь: из щели вспыхивает полоска света, и видно несколько темноволосых людей в длинных одеяниях. Один из них бросает настороженный взгляд на монегаска, и ему кажется, что у человека на руке багровый рубец, похожий на шрамы, оставленные от цепей или ножевых ран. Он старается не задерживать взгляд — знает, что в таких местах не принято пялиться. У каждого здесь своя история, и лишние вопросы только добавят проблем. Коридор то сужается, то слегка расширяется, петляя, как будто специально построен для секретных встреч. Тишину нарушают лишь отдалённые шаги и глухие голоса, отдающиеся эхом. Пахнет чем-то старым, будто влажный камень, плесень и давняя сырость пропитали эти стены до самого фундамента. Наконец, Рассел останавливается у низкой деревянной двери, которая выглядит чуть крепче остальных. Оттуда доносятся негромкие голоса, перемежающиеся шорохом пергамента или бумаги. Парень тихо стучит костяшками пальцев. — Войдите, — звучит из-за двери приглушённо, с хрипотцой. Джордж приоткрывает дверь и жестом приглашает Шарля следовать за ним. Внутри — небольшая комната, тускло освещённая узким лучом света, пробивающимся сквозь высокое и узкое окно под самым потолком. Тёплый оттенок этого света падает на грубо сколоченный стол, заваленный кипой бумаг, чернильницами и стопкой каких-то сложенных в несколько раз документов. По периметру комнаты висят потрёпанные ковры, развешанные криво, местами застёгнутые на булавки. Один ковёр начинает сползать, обнажая кирпичную кладку стены. За столом сидит Захир — худощавый человек с впалыми щеками. Его глаза смотрят из-под тяжёлых век с недобрым вниманием. Когда он видит гостей, на лице возникает презрительная ухмылка. Он медленно встаёт, опираясь на стол, чтобы осмотреть пришедших. — Разиль, — произносит он на арабском, поднимая одну бровь. — Ты рискуешь, придя сюда. Рассел не тратит время на любезности: — Нам нужны документы, Захир. Для него, — он коротко кивает в сторону Шарля и переходит на английский, чтобы монегаск понимал, о чём речь. Захир переводит взгляд на Леклера, цепляясь за его черты лица, словно высматривая изъяны. Руки его тонкие, с выпирающими костяшками, и когда он касается подбородка, видно, как под кожей проступают жилистые сухожилия. — Он кто? Откуда? — спрашивает Захир всё так же на арабском, хотя в голосе нет ни капли уважения. — Приехал издалека, — уклончиво отвечает Джордж. — Это всё, что тебе нужно знать. Захир прищуривается, будто раздумывая, стоит ли его донимать расспросами. Но, видимо, взвесив ситуацию, достаёт из выдвижного ящика несколько полупустых бланков и карандаш. Он бросает их на стол, чуть смещая ворох бумаг. — Имя? — резко спрашивает он, теперь уже обращаясь напрямую к Шарлю. Шарль на мгновение теряется, чувствуя, как сердце колотится — будто стучит в грудь громче, чем он сам говорит. Но Рассел выручает: — Шамиль… Аль-Фахд. Захир кратко кивает, записывая это в верхней строке бланка. Он энергично водит карандашом, потом меняет его на ручку с непонятными иероглифами на корпусе. Леклер замечает, что все его движения точны и слаженны, словно он не первый раз занимается подобными «печатями» и «выдачами». — Эти документы будут действительны на многих блокпостах, — тихо бормочет Захир, словно оценивая качество своей же работы, — но сделка недешёвая. Джордж не даёт ему долго говорить: достаёт из-под складок рубахи несколько свёртков денег. Подавляет свой внутренний трепет и кладёт их на стол, рядом со шуршащими бумагами. Мужчина разворачивает свёртки, быстро пересчитывает купюры, при этом старательно отводит взгляд от глаз Рассела. На лице появляется недовольная гримаса — возможно, он ожидал большего, но, вздохнув, неохотно кивает. — Можете пока сесть, — говорит он, указывая костлявым пальцем на продавленный диван в углу. Раньше, вероятно, это был роскошный предмет мебели, но теперь подушки свалялись, а из прорех торчит грубая конская шерсть. Шарль осторожно проходит к дивану и опускается на край. Диван хрипло скрипит, точно живое существо. Джордж садится рядом, держа руку на колене, будто готов в любой миг снова встать и вступить в словесную схватку с Захиром, если что-то пойдёт не так. В комнате царит напряжение, которое, кажется, можно потрогать руками. Внешне здесь всё выглядит просто и убого: кое-где видны пятна влаги на стенах, чернила на столе разбавлены остатками воды. Леклер ощущает, что именно в таких местах плетутся сети тайных сделок, за углом может сидеть осведомитель, а каждая мелочь может обернуться предательством. Прямо как в старых военных фильмах. Дверь тихо приоткрывается, пропуская полоску коричневатого полумрака из коридора. В комнату заглядывает мужчина с холодным взглядом, и на миг Шарлю кажется, что глаза у него светятся недобрым любопытством. Взгляд Леклера ненароком падает вниз. На левом предплечье видны три выжженные клеймом звезды, и с каждым движением под тканью одеяния они то скрываются, то снова проступают. Губы незнакомца изогнуты в презрительной ухмылке, когда он переводит взгляд на Шарля и Джорджа. — Уходи, я занят, — угрюмо бросает Захир, даже не потрудившись оторваться от бумаг. Мужчина ещё несколько секунд сверлит взглядом монегаска, затем коротко фыркает и, не сказав ни слова, скрывается за дверью, прикрыв её мягким щелчком. Только теперь Леклер осознаёт, что непроизвольно задерживал дыхание всё это время. В груди колотится сердце, а ладони покрываются испариной — он уловил что-то неосязаемо угрожающее в облике этого человека. Даже не понимая толком их короткий обмен словами, он чует: это кто-то из «авторитетов» здешнего подпольного мира, и появление такого гостя в любой момент может обернуться проблемой. Зудящее ухо ловит каждый звук: и шелест бумаги, и приглушённые голоса за стеной, и даже тихое скрипывание вентиля, гоняющего воздух. Он наклоняется к Расселу и шёпотом спрашивает: — Эти звёзды, которые я видел… У того мужчины их три. Что это значит? Джордж слегка хмурится, будто не хочет вдаваться в подробности, но в конце концов отвечает тем же приглушённым тоном: — Первая звезда — это поединок насмерть, доказательство того, что человек готов убивать и не дрогнет, если ему придётся. Проводится на ритуальных клинках. Чем больше звёзд, тем более опасен человек. Шесть звёзд у самого главного в этой группировке. Пять — у его «правой руки» или ближайших доверенных. Четыре — уже редкость, но три тоже говорят о многом. Шарль чувствует, как внутри у него неприятно холодеет. Возвращается ощущение, будто ему снова не хватает воздуха в душном помещении. — Здесь вообще кто-то контролирует этот хаос? — наконец, решается он спросить. Рассел устало пожимает плечами: — Захир и остальные вроде него балансируют на грани между законом этой группировки и полным подпольем. Но подлинная власть у тех, кто носит звёзды — они выполнили «подвиги на выживание» и подчиняются собственным кодексам. Тут культ силы, Леклер, иного ожидать и не стоит. Монегаск сглатывает, кожей чувствуя, как атмосфера в комнате стала ещё более вязкой. И всё, чего хочется прямо сейчас, — это выбраться из этих коридоров, наполненных чужой враждебностью. Наконец, Захир отрывает взгляд от бумаг, чуть приподнимается и оглядывает написанное. Его впалые щеки и хищная линия рта выдают раздражение, но он сдерживается. — Готово, — коротко говорит он на неожиданно чётком английском. Протягивает Расселу небольшую папку, в которой хранятся, видимо, подложные листы и печати. Затем поворачивается к Леклеру и вручает ему аккуратно сложенные документы, от которых исходит тонкий запах свежих чернил. — С этими бумажками можешь пройти через пару блокпостов. Но помни: любая мелочь — и все усилия коту под хвост. Джордж, проверяя, всё ли в порядке, аккуратно прячет папку под накидку. Он неохотно кивает Захиру: — Спасибо. Надеюсь, мы не увидимся здесь снова. — Я тоже, — огрызается тот, явно не видя смысла в приличиях. — А теперь идите. Они поднимаются и направляются к двери, осторожно стараясь не смахнуть бумаги со стола. Спину жжёт чужой взгляд, и Шарль уверен: Захир не сводит с них глаз до самого момента, пока они не скроются в полутёмном коридоре. В конце концов, узкие помещения с потрескавшимися стенами и мутным светом, пробивающимся откуда-то сверху, остаются позади. Теперь они оказываются на улице, где утро продолжает стремительно пробуждать. Солнце, взойдя над песчаными холмами, начинает припекать всё сильнее, и городок заливается шумом: лавочники раскладывают свои товары, телеги скрипят, покупатели громко переговариваются. Шарль, почувствовав порыв свежего утреннего воздуха, проводит рукой по лицу, стирая капельки пота, и облегчённо выдыхает. — Вроде ничего особенного, а будто сделал пару кругов по Нюрбургрингу. Рассел отвечает ему едва заметным кивком, поправляя свой тюрбан, чтобы тот лучше защищал лицо от палящих лучей. — Не знаю, о чём ты, но звучит впечатляюще. Уголки губ пилота дрогнули в лёгкой улыбке: — «Нюрбургринг» — это одна из самых сложных автотрасс в мире. С узкими поворотами, жёсткими перепадами. Пройдёшь один круг — выжат, как лимон. Джордж чуть наклонил голову, стараясь вообразить этот «супер-трек»: — А в конце ещё выясняется, что лимон ехал в обратную сторону? Шарль рассмеялся, на миг забыв об осторожности: — Именно так, — кивнул, выдохнув шумно. Они свернули в боковой переулок, где высокие стены домов отбрасывали прохладную тень, спасая от немилосердной жары. Здесь звуки улицы звучали более приглушённо: редкие шаги, отдалённый гул голосов, шорох одежды о каменный пол. Монегаск ощутил, как напряжение последних часов потихоньку оседает в груди.***
В доме царил хаос. На большом деревянном столе, покрытом застарелыми масляными пятнами, лежали пучки проводов, пластиковые коробочки с болтами и тряпки, перепачканные неизвестным количеством машинного масла. Вся эта россыпь казалась настолько беспорядочной, что трудно было понять, что из этого только что разобрали, а что собирались починить. Даниэль, с лицом, украшенным характерной беззаботной ухмылкой, восседал за этим «алтарём» хаоса, ковыряясь в каких-то металлических пластинах. Он рассеянно напевал себе что-то под нос, время от времени поднимая глаза, чтобы проверить, не утащил ли кто призрачный из его арсенала самый важный винтик. Макс сидел неподалёку, полностью сосредоточившись на небольшом мотке проводов. Его руки уверенно разбирались в хитросплетении кабелей, лицо сохраняло привычно серьёзное выражение. Иногда он что-то бурчал себе под нос, вроде: «Если этот балбес опять решил купить самое дешёвое, то это дерьмо коротнёт при первом же использовании…». Дверь открылась с мягким скрипом, и в дом зашли Джордж и Шарль. Рассел первым переступил порог, быстро стянув с головы тюрбан и встряхнув короткие волосы. Он выглядел уставшим, но довольным — тот вид, что бывает у человека после удачно выполненной работы. Следом за ним вошёл монегаск. Его взгляд скользнул по столу с деталями, и на мгновение он будто удивился, что здесь всё по-прежнему мирно. — Ну что? — бросил австралиец, даже не поднимая головы. Он крутил в руках разводной ключ, его голос звучал с лёгкой иронией, однако, выражение лица оставалось непроницаемым. — Живы? Или Захир потребовал оставить в залог душу? — Всё прошло гладко, — сказал Джордж сдержанно. Казалось, что он до сих пор не может расслабиться, но в голосе сквозило облегчение. — Хотя, если честно, смотрел он на нас так, будто мечтал взять двойную цену. Шарль, который за это время оставался чуть в стороне, только выдохнул в ответ, словно из него выпустили накопившуюся за несколько часов усталость: — Да, определённо, это было… напряжённо, — заметил он негромко, устремив взгляд в пол, где валялись обрывки изоленты и какие-то старые гайки. Даниэль хмыкнул в полголоса, наконец отложив инструмент, и непонятно зачем вытер руки о и без того грязную тряпку. Он встал и сделал пару шагов вперёд, словно хотел рассмотреть товарищей поближе. — Ну, давайте, показывайте! — нетерпеливо потребовал он, вскинув ладони. Кажется, подгоревший интерес к добытым бумагам не меньше, чем к новым деталям. Но Джордж тут же среагировал, вскинув ладонь, будто ставя невидимую преграду: — Даже не думай! — воскликнул он, скользнув взглядом по обильно измазанным ладоням Риккардо. — С такими руками ты не прикоснёшься ни к одной бумаге в этом доме. Особенно к этим. Или я выброшу тебя в окно. Ферстаппен, до этого хранивший молчание, усмехнулся, отложил провода на край стола и подошёл ближе. Его взгляд был прямым, сосредоточенным, и лишь лёгкая дрожь в уголках губ выдавали, что он развлекается этой ситуацией. Он лениво протянул руку к Шарлю: — Давай сюда. Тот молча кивнул, достал папку с документами из сумки и передал её Максу. Голландец раскрыл папку одним ловким движением, словно делает это частенько. Его взгляд быстро заскользил по строчкам текста, проверяя их с таким вниманием, будто от каждой буквы зависела их жизнь. На заднем плане Даниэль, который так и не получил в руки документы, начал тихо посмеиваться, вчитываясь в текст. Смех вскоре перешёл в открытый хохот: — «Шамиль Аль-Фахд»… Ну, Чарли, вот это тебе идёт! Настоящий шейх! С таким именем только караваны через пустыню водить. Шарль, закатив глаза, тихо выдохнул, стараясь не поддаваться на провокации: — О, ну конечно, спасибо за поддержку. Это точно лучше, чем «принцесса». Он сел на стул, сцепив пальцы в замок. Его лицо выглядело спокойным, но внутри у него рождался вопрос, который монегаск больше не мог сдерживать. Он посмотрел на Джорджа, затем перевёл взгляд на Макса и Даниэля. — Слушайте… — начал он негромко, чуть нахмурив брови. — Я видел, какую пачку денег Джордж отдал Захиру. Это ведь была крупная сумма. Откуда у вас их столько? Тишина повисла на мгновение, словно и сама прислушалась к тому, о чём решил спросить Леклер. Макс, оторвавшись от бумаг, прищурился, а Риккардо, напротив, будто нашёл повод для веселья: громко фыркнул, отложил инструмент и легонько хлопнул Шарля по плечу. На рубашке тотчас расплылось мазутное пятно. — Ну, расслабься, Чарли, мы их не печатаем! Хотя я однажды предлагал, — заявил он с наглой ухмылкой. В ответ Макс лишь покачал головой, и по его губам скользнула слабая улыбка, такая, что можно было принять за «снова эти старые шутки». Даниэль же упирался руками в край стола, где среди кучи хлама торчал прибор — возможно, старый датчик давления. — Серьёзно, — повторил он, уже более ровным тоном. — Мы работали. Макс и я чинили всё, что только можно починить, от насосов для воды до дорогущих в здешних местах кофеварок, которые, кажется, были на последнем издыхании. — Иногда мы собирали детали буквально из мусора, — спокойно добавил Макс. Его голос звучал отстранённо, но твёрдо. — Но тут деньги ходят странно. Если ты умеешь что-то, что действительно нужно людям, они платят. А без воды никто тут долго не протянет. — А я торговлей занимался. Вроде мелочей, которые легко продать, если к ним добавить каплю выдуманной легенды, — Рассел развёл руками, — Люди тут любят колоритные истории, да и без сделки день зря не проходит. Менталитет. Шарль прикусил губу, будто переваривая, как это возможно — столько времени провести в этой пустынной дыре, работая, собирая детали, и при этом строя план по высвобождению. — И вы всё это время работали… чтобы заработать на побег? — спросил он, глядя на Макса. Тот коротко кивнул. — Ну, раз понял, теперь задумайся, — негромко сказал Ферстаппен, вновь уткнувшись в бумаги. Казалось, что эти документы интересовали его больше, чем любой хлам на столе, но в голосе звучала ворчливая забота. — Если хочешь быть частью команды, придётся тоже вложиться. — Я готов, — почти мгновенно отозвался Шарль. Даниэль хмыкнул, но в его тоне звучало одобрение. — Отлично, Шамиль Аль-Фахд. Только помни, шейхам в пустыне приходится пахать ничуть не меньше остальных. — Ага, — проворчал Леклер, прикрывая маленькую улыбку. — Спасибо за напоминание. Риккардо в это время снова уселся за стол и схватил ближайший инструмент, но его внимание целиком было приковано к папке, которую держал Макс. Тот, не поднимая головы, продолжал быстро пробегать глазами строчки текста, время от времени нахмуриваясь и что-то бормоча себе под нос. Шарль на мгновение бросил на них взгляд. Он шумно выдохнул, облокотившись на спинку стула, и машинально потер подбородок. — Кстати, Джордж… у тебя есть что-нибудь для бритья? Рассел снял с колен замотанную ткань и приподнял бровь: — Для бритья? Ты решил здесь устроить салон красоты? — усмехнулся он, но при этом голос звучал с долей любопытства. — Просто я не могу это больше терпеть, — тихо огрызнулся Шарль, потерев подбородок. — Чешется невыносимо. — Ладно, — махнул рукой Джордж. — В дальней комнате, в ящике слева от двери. Там должно что-то валяться. Монегаск оживился, коротко кивнул и начал подниматься. Но прежде чем он отошёл, голландец протянул ему папку с документами. Его взгляд смягчился, и он сказал: — Документы в порядке. Захир не облажался. Шарль взял папку, на мгновение задержав взгляд на Максе, и тихо сказал: — Спасибо. Тот кивнул, возвращаясь к своим проводам, но бросил через плечо: — Только запомни: за пределами города их проверят куда тщательнее. Привыкай. Леклер хмуро кивнул, держа папку в руках, и твёрдо ответил: — Я понял. Он скрылся за дверным проёмом, и тишину комнаты вновь наполнил привычный шелест железок. Даниэль, опустив отвертку в шляпку очередного винта, ещё раз мельком оглядел рабочую поверхность и со вздохом выбрал пару гайковёртов и щипцов — очевидно, сдавшись под тяжестью беспорядка. Он указал ими на груду проводов у края стола: — Макс, слышь? Может, разберём это раньше, чем кто-нибудь ногу свернёт? Глаза того метнулись к Даниэлю, а затем к разрозненным деталям: пластиковые коробочки с болтами были на волоске от того, чтобы упасть и раскатиться по полу. — Я-то не против, — буркнул он, вставая и оглядывая груду железа. — Только делай всё нормально. С меня хватит уже этих «творческих» потрохов под ногами.***
Сумерки нежно обнимали ветхий городок, и каждый его уголок погружался в мягкие полутона выцветших красок. В воздухе плавал тонкий запах пыли и чего-то терпко-сладкого, может, свежих лепёшек из соседнего дома. Шарль остановился на миг у входа в дом, прикрыв на секунду глаза, будто стараясь впитать эту атмосферу, а затем направился к старой веранде, почти вслепую нащупывая дорогу. Там, на покосившихся досках, его ждала оставленная ранее инсталляция: на обветшалом столе стояло пыльноватое зеркало в раме грубой вырезки, рядом — лезвие, кусочек мыла и глиняная чаша тёплой воды. Леклер скинул рубашку, чувствуя, как на плечах остался дневной зной, и сел, устало опершись локтями о стол. Он мельком глянул на себя в зеркало. В свете старой лампы зелёные глаза выглядели глубже и даже тревожнее, чем обычно — в них отразилось то, что ему довелось пережить за последние недели. Взгляд будто обнажал оголённые нервы, смутную тоску и что-то ещё, новое и незнакомое, — лёгкую решимость, проклюнувшуюся под толщей сомнений. Поначалу он вздрогнул, заметив, как черты лица приобрели оттенок недоверия к миру, словно на скулах залегла тень от внутренней борьбы. Раньше, дома, эти глаза искрились юношеской наивностью и азартом гонок, а теперь во взгляде поселилась осторожная зрелость. Налёт опыта, который пришёл не от хорошей жизни. Рот слегка дрогнул, когда он понял, насколько неизвестным ему стало собственное отражение. На мгновение ему показалось, что перед ним стоит кто-то другой — тот, кто мог с таким же спокойствием взять в руки раскалённый металл или грубое ружьё, если ситуация потребует. Он моргнул пару раз, стремясь прогнать наваждение, и попытался принять удобное положение. Пару дней назад ему бы и в голову не пришло бриться здесь, да ещё и столь спонтанно, но колючая щетина, успевшая отрасти, раздражала его едва ли не сильнее здешней жары. Вкупе эти двое и вовсе были беспощадны. Он обмакнул лезвие в воду и осторожно поднёс к подбородку, надеясь, что хотя бы часть волос поддастся. Но металлический кончик словно упёрся как в грубую проволоку. Шарль повторил попытку, чуть сильнее надавил, и только натянул кожу — не самый приятный результат. Он выругался вполголоса, откинулся на спинку стула и потёр лицо ладонью. Откуда-то из дома доносился неясный гул голосов, перемежаемый шорохом шагов, но на веранде он оставался один на один со своим отражением. — Чёрт, — тихо пробормотал он, постучав пальцами по столу. Было досадно осознавать, что такая мелочь, как бритьё, здесь превращалась в отдельный квест. — Что ты делаешь? — вдруг раздался голос за его спиной. Монегаск вздрогнул и обернулся: в дверном проёме стоял Ферстаппен, руки он держал в карманах, а на лице играла тень любопытства. Скудный свет из коридора подсвечивал его так, что глаза оставались в полутьме, и Шарлю стало не по себе — ведь Макс умел смотреть так, словно читал тебя насквозь. — Пытаюсь побриться, — досадливо пояснил парень, кивая на лежавшее на столе лезвие. — Но это… оно тупое, еле-еле скребёт. Голландец фыркнул, подойдя ближе. Его шаги, всегда бесшумные и уверенные, вызывали у Шарля смутное чувство — смесь опасения и отстранённого комфорта. — Лезвие Джорджа? — Макс приподнял бровь, разглядывая тусклую железку, взявши её двумя пальцами, словно боялся испачкаться. — Ты правда думал, что оно сработает? У него на лице ничего, кроме самодовольства, не вырастает. — У меня нет другого выхода, — упрямо повторил Леклер, чуть поморщившись. — Эта борода сводит меня с ума, а заменить нечем. Ферстаппен усмехнулся, и на миг в его взгляде мелькнул огонёк озорства. Он потянулся к ножнам у пояса и достал клинок — тонкой работы лезвие, сделанное из дамасской стали. Свет от лампы ложился на металле переливающимися узорами, будто волнами, замершими на стальном полотне. Рукоять украшали выбитые символы, которые казались древними и полными смысла. — Ты собираешься использовать это? — с недоверием спросил Шарль, невольно подавшись вперёд, чтобы лучше рассмотреть клинок, — Нож? Макс чуть наклонил голову, и монегаск уловил знакомое ледяное спокойствие в его глазах. — Да. Этой штуке лет сто, но она остра, как лезвие новой бритвы. И надёжнее, — он провёл пальцем по завиткам на металле, как будто клинок и правда был ему чем-то дорогим. На душе у Шарля поднялась волна неловкой тревоги — было в этой ситуации что-то странно интимное. Но колючая, раздражающая щетина и подавленность от своей беспомощности победили сомнения. — Ладно. Только… осторожно, — проговорил он, ощущая, как сердце пустилось вскачь, ведь Макс не производил впечатление особо ласкового человека, а теперь будет подходить с ножом к его шее. Ферстаппен коротко кивнул, сдвигая все ненужные вещи со стола, и встал напротив, опёршись поясницей о жёсткую поверхность. Затем окинул взглядом сверху вниз. — Расслабься, принцесса, — бросил он с лёгкой ухмылкой, — Я не собираюсь отрезать тебе голову. Пока. — Очень утешает, спасибо, — кисло отшутился Шарль, стараясь скрыть, что внутри у него всё сжимается. Макс медленно протянул левую руку, обхватил подбородок Шарля и чуть повернул его голову, чтобы свет падал под правильным углом. Нож прошёлся по волоскам легко и ровно, словно резал масло. Леклер ощутил прохладный металл и, к своему удивлению, не боль, а лишь лёгкое покалывание. Пальцы голландца, придерживавшие его, были тёплыми и надёжными, и в этом прикосновении была какая-то деликатность, которую монегаск никак не ждал от него. Он попытался отвлечься, но не мог. Каждый вздох казался громче в этой обволакивающей тишине. Где-то внутри него поднялось ощущение… будто, если он сейчас дёрнется, может произойти что-то совершенно неуместное. Однако Макс вел клинок с точностью хирурга: короткие плавные движения, пауза, чтобы смыть волоски, снова лёгкое прикосновение стали. — Ты слишком нервный, — заметил он, когда занялся зоной под подбородком. Голос оставался ровным, но в нём звучали нотки иронии. — Попробуй расслабиться, когда тебе нож к горлу приставили, — хрипло отозвался Шарль, стараясь не шевелить губами. — Если бы я хотел тебя убить, я бы нашёл способ поинтереснее, — Ферстаппен слегка усмехнулся, отвёл клинок, чтобы смочить его. — Спокойнее, Леклер. Иначе порежешься. Монегаск на миг закрыл глаза, выровнял дыхание. «Ладно, — подумал он, — доверюсь». И правда, с каждой секундой движения Макса казались всё более обыденными, а истерзанная щетина постепенно уходила, обнажая чистую кожу. В какой-то момент парень уловил их взаимные взгляды — спокойный, ровный у Ферстаппена и неоднородный у него самого: так много намешано в этом, что он не мог выразить словами. Между ними проскользнула странная искра напряжения — не враждебного, но какого-то глубинного, едва уловимого, чему Шарль никак не мог дать определение. Наконец, голландец сделал последний плавный срез, откинулся, глядя на результат. Раздражающая щетина исчезла, а кожа не была порезана ни в одном месте. — Всё, — отрывисто сказал он, вытирая лезвие о чистое полотенце. — Теперь как цивилизованный человек. Монегаск тихо хмыкнул, проводя ладонью по гладкому подбородку. Тепло разлилось у него в груди, чувство благодарности и облегчения смешалось с растерянностью — как будто маленькая частица его внутренней тяжести растворилась. — Спасибо, — негромко проговорил он, подняв взгляд на Макса. И на долю мгновения между ними проскользнуло нечто, похожее на улыбку, при этом Макс не отводил глаз, будто изучая реакцию Леклера. — Не за что, — коротко ответил он, убирая клинок обратно в ножны. Затем, уже выпрямляясь, добавил с кривоватой ухмылкой: — В следующий раз сам ищи, чем бриться, принцесса. Иначе придётся опять выступать в роли парикмахера. Шарль чувствовал, как в груди всё ещё гулко пульсировало напряжение. Он глубоко вдохнул, стараясь прогнать дрожь, которая подступала изнутри, но на лице уже успела появиться тень привычной дерзости. Поднимая взгляд, он изогнул бровь, но всё же улыбнулся, словно возвращая себе контроль над ситуацией: — Считай, что я уяснил. Не хочу давать тебе повода в следующий раз лишить меня уха. Слова прозвучали легко, даже с оттенком шутливости, но руки Леклера всё ещё были напряжены. Он украдкой выдохнул, наблюдая, как Ферстаппен направляется к двери. Но тот вдруг замер на полушаге, слегка повернув голову, словно обдумывая, стоит ли что-то добавить. Затем, без лишних эмоций, почти шёпотом, он произнёс, не оборачиваясь: — Если уж решил идти до конца, научись быть спокойным, когда у твоего горла холодная сталь. Может быть, это спасёт тебе жизнь. Затем он шагнул за порог и исчез в полумраке, оставив Шарля сидеть в одиночестве на старом скрипучем стуле. Глухой звук его уходящих шагов угасал где-то в глубине коридора, растворяясь в тяжёлом сумраке дома. Леклер сидел неподвижно, чувствуя, как тишина, будто густой туман, накрывает его со всех сторон. Он медленно вдохнул, улавливая ритм сердца, которое, казалось, выбивало удары в такт только что сказанным словам. Его пальцы, машинально проведя по линии подбородка, ощутили прохладную, гладкую кожу. Но почему-то уши горели, поймав смущённое пламя, а взгляд, выхвативший отражение в потускневшем стекле напротив, обнаружил лёгкий румянец. Шарль замер, подолгу вглядываясь в зеркало, словно оно могло дать ответы. «Что вообще только что произошло?» — мелькнула мысль, но ответа не находилось. Он потёр шею, взлохматил волосы, которые никак не ложились, и выдохнул, чуть покачав головой. Это была усталость. Просто усталость. Наверное. Или нервозность последних дней. Он всё равно не смог бы разобраться в этом сейчас. Вздохнув, Шарль поднялся со стула. На мгновение его взгляд ещё раз упал на отражение — спокойнее, чем минуту назад, но всё ещё озадаченное. Он потянулся к лампе, погасил мягкий свет и шагнул в прохладный полумрак дома.