All the Stars in Blame

***

      Вечер спускался мягко, как тонкая вуаль, обволакивая город золотистыми отблесками огней. Кафе, спрятанное на тихой улочке, казалось оазисом спокойствия. Внутри царила уютная полутьма: теплый свет тусклых ламп отражался в лакированных столах и чистых бокалах. Легкий аромат свежемолотого кофе смешивался с едва уловимыми нотами жасмина, доносящимися от цветов на стойке.       За столиком у окна сидели Пьер и Джадда. Тусклый свет очерчивал их силуэты, подчеркивая настороженность в выражении лица Гасли и едва заметное превосходство в спокойной позе девушки. Она, как всегда, выглядела безупречно: легкий макияж подчёркивал её выразительные глаза, а лёгкая игра света на её волосах добавляла образу загадочности.       Пьер слегка откинулся назад, его пальцы непроизвольно барабанили по краю чашки. Джанни наблюдала за ним, приподняв бровь, её взгляд был внимательным, но спокойным, как у человека, который заранее знает, что услышит.       — Спасибо, что согласилась встретиться, — начал он наконец, но в его голосе слышалась неуверенность.       Девушка приподняла бокал вина, рассматривая алую жидкость, словно пытаясь найти в ней ответ. Она отпила маленький глоток, отставила сосуд и ответила с лёгкой усмешкой:       — Ты всегда был вежливым, Пьер. Но, судя по твоему тону, это не просто дружеская беседа?       Он наклонился чуть вперёд, будто бы хотел, чтобы её голос, пусть и звучавший спокойно, не заглушил его мысли.       — Нет, — выдохнул он. — Я пытаюсь понять, что происходит с Шарлем.       Джадда откинулась на спинку стула, сцепив пальцы и внимательно глядя на него. В её глазах мелькнуло любопытство, смешанное с лёгким раздражением.       — И решил, что бывшая девушка знает лучше всех? — её голос звучал мягко, но колко.       — Ты знаешь его, — начал оправдываться Гасли. — Ты была рядом с ним, когда он добивался успеха. Если кто и понимает, что у него в голове, то это ты.       Джанни отвела взгляд к окну, за которым уличные фонари тонко подсвечивали мостовую. Казалось, её мысли унеслись куда-то далеко.       — Я была рядом, — наконец произнесла она. — Но это не значит, что я могла читать его мысли. Шарль всегда был… Она сделала паузу, словно выбирая слово, которое не оставит лишнего привкуса.       — ...слишком скромным, даже для себя. Иногда мне хотелось встряхнуть его, настолько он мог сомневаться.       — Скромным? — парень поднял на неё удивлённый взгляд. — Это звучит не очень похоже на Шарля. Джадда усмехнулась уголком рта, но в её глазах мелькнула тень ностальгии.       — Ты не часто видел его за пределами трассы и камер. Победив, он говорил, что просто повезло. Проиграв — винил себя. Иногда мне казалось, что его собственные демоны следуют за ним по пятам, а не болиды соперников. Пьер кивнул, его пальцы непроизвольно начали вертеть ложечку от кофе.       — Он говорил мне то же самое. Однажды упомянул, что успех Феррари — это всё, чего он когда-либо хотел. Он не мог позволить себе неудачу.       — Ты даже не представляешь, как он готовился, даже к банальной проверке. Неделями почти не спал, но твердил, что всё в порядке. — она смотрела вдаль, словно видела его перед собой. — Однажды он сказал мне: «Если я провалю это, значит, я не заслуживаю шанса».       Эти слова вызвали у Гасли тяжёлое чувство. Он уставился на чашку перед собой, пытаясь найти в её глубине утешение, которого не существовало.       Внезапно тишину разорвал звук телефона, лежавшего на столе. Экран засветился именем: «Лоренцо Леклер». Пьер поспешно схватил трубку, ощущая, как тревога взвилась внутри него.       — Лоренцо? — его голос дрогнул.       Ответ был резким, полным напряжения.       — Открой новости. Немедленно, — голос Леклера был на грани срыва.       Парень замер, затем лихорадочно открыл приложение на телефоне. Джадда смотрела, как изменилось его лицо — напряжённость, которую он пытался скрыть весь вечер, теперь ясно читалась в каждом жесте.       На экране крупным шрифтом мелькал заголовок: «Масштабная атака на миротворческий корпус в регионе Х.» Под ним виднелись фотографии сгоревшей техники, солдат, окружённых хаосом.       — Чёрт… — прошептал он, почти лишившись голоса. Девушка выпрямилась, её глаза расширились, в них уже не было прежнего спокойствия.       — Что случилось? — её голос был неожиданно острым, почти требовательным. Пьер посмотрел на неё, и она сразу поняла, что услышит то, чего боялась больше всего.       — Шарль… Он был там, — сказал он, с трудом выдавливая слова.       Её рука медленно поднялась к губам, будто она пыталась сдержать вырвавшийся вздох ужаса. Глаза наполнились тенью того, что она никак не могла представить.       — Это невозможно… — прошептала она. — Он ведь в порядке? Скажи, что он в порядке!       Пьер ничего не ответил. Нужных слов просто не нашлось. Его взгляд снова упал на экран телефона, где кадры разрушения сменялись, как в кошмаре. Молчание повисло между ними, наполненное гнетущей тревогой.       А вечер за окном продолжал рассыпаться яркими огнями города.

***

      Тёплый ветер шуршит выстиранным бельём, развешенным на натянутых верёвках. Одежда дрожит под его порывами, будто сама пытается вырваться куда-то. Шарль стоит у верёвки, в руке зажат уже сухой кусок ткани, но он так и не дойдёт до корзины. Его пальцы крепко сжимают рубаху, а взгляд, впившийся в даль, смотрит сквозь солнечные блики и дрожащий зной за стенами двора.       Внутри него кипит хаос воспоминаний, который раз за разом вспыхивает перед глазами — та сцена с платформой и мечом, стоны обречённого и леденящая кровь каша звуков от толпы. «Почему это выглядит так… притягательно ужасно? — спрашивает он себя. — Как можно не отвести глаз от того, что одновременно отталкивает и парализует?»       Его сердце стучит неровно; грудь сдавлена, будто кто-то сжал её железными тисками. «Ужасающее очарование», — вспоминает он, как Макс назвал это явление. Оно цепляет за самое нутро, захватывает, мешает дышать. Хочется отвернуться, а не получается. Хочется бежать, но ноги не идут.       От тёплого ветра на лице проступает липкая испарина, и рубашка, которую Леклер держит, начинает казаться тяжелее. Он вздрагивает, представляя, что вместо ткани в руках держит нечто более зловещее. Ведь если бы кто-то дал ему возможность вернуться назад и остановить то, что произошло на помосте… Смог бы он действовать? Смог бы он предотвратить? Или так бы и застыл, как статуя?       «Это было словно фильм, — крутится в голове, — но не тот, что смотришь из удобного кресла. Скорее кадры, от которых тошнит, но не оторвёшься. Запах крови, свист меча, крики… и ты понимаешь, что можешь только смотреть».       Он тяжело выдыхает и закрывает глаза, чувствуя, как солнце жжёт затылок. При      воспоминании о том хриплом дыхании обречённого, у Шарля сжимается желудок, а в затылке колет, словно иглой. «Как они могут? — спрашивает он себя и сам же отвечает: — Потому что они так живут. Потому что это их мир. Тот же мир, в котором теперь застрял и я.»       Его пальцы невольно начинают дрожать, и он выпускает рубаху обратно на верёвку. Она повисает, качаясь на ветру, а Леклер отводит взгляд на свои руки. На них нет ни крови, ни синяков, но ощущение, что они должны быть испачканы в чужой вине или в собственном бессилии, не отпускает.       «Если бы Макс не закрыл мне уши, — думает он, и по спине пробегает холодная дрожь. — Может, я бы уже сорвался. Может, меня бы тошнило от себя самого, и я бы никогда не пришёл в себя. А может, я уже никогда не буду прежним».       Порыв ветра задевает волосы своими тонкими касаниями на его шее, и парень вздрагивает. Он вспоминает слова Ферстаппена о том, что «здесь выживает только сильный», и его желудок сжимается в узел горечи: «Я подвёл всех. Лоренцо, Артура, маму… даже Жюля». При упоминании Бьянки в голове вспыхивают обрывки прошлых воспоминаний: счастливые лица, детские мечты, неустанная борьба за своё место под солнцем в Формуле. Всё рухнуло так внезапно, как будто никогда и не было реальным.       «Это я во всём виноват, — продолжает крутиться мысль, заполняя пространство. — Отец бы никогда не понял моей слабости. Он не принял бы, что я стал лишь пешкой в какой-то жестокой политической игре посреди пустыни. Где я вообще теперь?» И сам себе не может ответить, потому что всё вокруг — чужое и беспощадное.       Ноги перестают держать, и Шарль тяжело опирается на одну из стоек для белья. В этом жгучем воздухе не хватает кислорода, грудь болит от каждого вздоха и чудом удаётся оставаться в рассудке. Он поднимает лицо к небу, где солнце плавит всё живое. Но в сознании вместо жары и света снова встаёт кровавая сцена, и он понимает, что никогда, наверное, не сможет это забыть. Такая память прилипает к душе. «Если бы я мог что-то сделать. Если бы…». Леклер опускает голову, смотрит на потрескавшуюся землю у своих ног. На этот раз он даже не пытается сопротивляться печали — просто отпускает её, позволяя ей плескаться внутри, как волне.       Даниэль сидел чуть поодаль во дворе и ковырялся в телеге Абдуллы: откуда-то торчала железная ось, из-под колеса выпирали куски ткани, а рядом стояла увесистая кувалда. Он краем глаза заметил, как Шарль, стоя у верёвки для белья, буквально застыл на одном месте — плечи опущены, голова поникла, лицо почти не видно, лишь безжизненный профиль. Парень прищурился, покачал головой, потом громко окликнул:       — Эй, Чарли, ты что, там уснул? Тот медленно обернулся. В его взгляде витало что-то потерянное и пустое, но вместо ответа он лишь криво усмехнулся, будто нашёл в этой насмешке спасительную лазейку.       — Нет, просто… думаю, — произнёс он, без особой энергии. Даниэль выпрямился, поднимая кувалду:       — Думаешь, да? Ты? А ну-ка поведай мне о чём такие великие раздумья.       Слова звучали издевательски, но в голосе слышался отклик искренней и чистой заботы. Шарль лишь вздохнул и вновь отвернулся к верёвке. Он взял следующую рубашку, но руки замерли над ней, словно он забыл, что нужно делать.       Риккардо заметил это. Он отложил орудие труда и подошёл ближе, на лице исчезла привычная хохма.       — Ладно, чего уж там. Что случилось-то? — спросил он уже мягче, почти негромко.       — Всё в порядке, — Леклер наигранно пожал плечами и снова попытался ухмыльнуться, но не смог. Даниэль приподнял бровь, криво скривив губы:       — Ага, как же. У тебя на лбу написано «всё плохо». Уж я-то умею читать. О чём думаешь? Шарль закрыл глаза и поморщился, будто слова застревали в горле:       — О том, что… может, я уже не тот, кто приехал сюда. На миг парень застыл, затем медленно кивнул, принимая это признание всерьёз. Затем его лицо озарилось лукавым огоньком:       — Ладно, согласен. Ты хуже. Похоже, что бельё окончательно победило тебя.       Монегаск резко посмотрел на него, уже готовый возразить, но затем усмехнулся — коротко и на миг, как если бы смех сам проскользнул сквозь мрачную броню.       — Ты неисправим, — выдохнул он.       — Конечно, — Даниэль ответил улыбкой и снова облокотился на телегу. — Иначе все бы тут умерли от скуки. Но послушай, Чарли… Никто из нас уже не тот. Но ты держишься лучше, чем многие, — добавил он, уже без всякой насмешки. Шарль медленно перевёл взгляд, словно не веря в эти слова:       — Ты так думаешь? Риккардо кивнул:       — Ты ведь всё ещё пытаешься. Делаешь что-то. Борешься, даже если сам не замечаешь. Это о многом говорит.       Ответ застрял у парня в горле. Вместо слов он вернулся к своему занятию, аккуратно снимая остатки одежды с верёвки. Но теперь в его движениях не было прежней тяжести. Он стянул со стального троса простыню, аккуратно сложил её, и сердце уже не билось так отчаянно. Даниэль проследил за тем, как напряжённое выражение на лице Шарля начало подтаивать и преобретать более раслабленные черты. Он довольно прищурился:       — Знаешь, что я думаю? Сегодня у нас будет костёр. Мясо, напитки… Вот это всё, чтобы выбить из тебя твою «философию страдальца».       — Напитки? — тот недоверчиво поднял бровь. — Здесь?       — Эй, я же Даниэль, — ухмыльнулся он. — Если чего-то хочу, то обязательно найду, даже среди этих барханов и камней. Леклер краем губ улыбнулся:       — А остальные?       — Макс, как всегда, не пьёт, — отмахнулся парень. — Но это не значит, что мы не можем повеселиться. Монегаск покачал головой, слегка посмеиваясь:       — Так ты решаешь проблемы?       — А то! И знаешь что? Работает, — подмигнул Даниэль.       На этом они обменялись короткими взглядами, и Риккардо вернулся к телеге с чувством, что "внёс в этот напряжённый мир каплю жизни". Шарль наконец сложил все вещи в корзину и направился к дому. Взгляд его, хоть и по-прежнему содержал горечь, выглядел чуть теплее.       Он открыл дверь и вошёл в дом, где Айша, занятая на кухне, мельком кивнула ему — то ли в знак благодарности, то ли просто чтобы показать, что замечает его труд.       Парень устало опускается на кровать, чувствуя, как от свежей ткани исходит едва уловимый запах свежести выстиранного белья. Кажется, что во всём доме стоит приятная тишина: суматоха дня улеглась, и даже мысли в голове начинают замедляться, уступая место желанной дремоте. Перед глазами на миг вспыхивают тревожные образы — яркая вспышка меча, суровый голос Макса, весёлое лицо Даниэля, — но тело берёт своё, и Шарль засыпает, словно тонет в тёплом песке.       Просыпается он от мягкого звука. Где-то за окном хлопает створка, вдалеке слышна негромкая возня. Леклер потягивается, с трудом отрывается от скомканной простыни и идёт в гостиную.       Вечерний свет, проникающий в дом, придаёт вещам странные удлинённые тени, а воздух кажется теплее, чем днём. Здесь чувствовался уют, окутывая сладкой карамелью.       В гостиной он замечает Ферстаппена, который ворчливо пытается пригладить волосы, стоя у стены. Тот, видимо, только что тоже поднялся после короткого сна: рубашка помята, глаза смотрят хмуро, а общий вид выражает готовность огрызаться по любому поводу. Когда Макс видит Шарля, его лицо морщится от лёгкого раздражения.       — Ты всегда выглядишь таким бодрым? — кидает он коротко, не поворачиваясь целиком. Леклер, чувствуя в голосе Макса знакомую насмешку, ухмыляется в ответ:       — Я просто сплю, когда выпадает возможность. Попробуй, может, и тебе понравится, — он специально произносит это медленно, словно поддразнивая.       Тот сужает глаза, будто хочет ответить язвительнее, но лишь коротко фыркает и проходит мимо, ускользая в сторону своей комнаты.       Леклер подходит к окну. На улице солнце уже опустилось ниже, окрашивая небо в мягкие розово-золотистые тона. Даниэль и Джордж заняты тем, что сооружают что-то наподобие лавочек. Первый, как и всегда, беззаботно шутит: он раскурочивает старые ящики, достаёт доски, а Рассел складывает всё аккуратно, предпочитая выдержанную системность и перфекционизм.              — Ставлю десять к одному, что Макс скажет «это пустая трата времени» и уткнётся в свой любимый нож, — смеётся Даниэль, покачивая головой.       — И всё равно будет сидеть рядом с нами, — подхватывает второй, сощурившись на падающие сумерки. — Он не из тех, кто оставляет компанию. Даже если ворчит.       Шарль, наконец встряхнувшись ото сна, решает помочь на кухне. Айша, от которой пахнет мукой и специями, тихо напевает старинную песню. В её волосах запуталась выцветшая лента, а на губах играет лёгкая улыбка, пока она аккуратно помешивает кипящий горшок над небольшим огнём. Он берёт из её рук миску с посудой и начинает мыть её в тазу с тёплой водой. Айша что-то говорит ему на своём языке — интонации доброжелательные, почти ласковые. Леклер лишь улыбается, не понимая слов, но чувствует благодарность и спокойствие, исходящие от женщины.       — Ты хорошо справляешься, — кажется, вот это и есть смысл её фразы. Он отзывается коротким кивком.       В воде отражаются его собственные черты — усталые глаза, тонкая линия рта, лёгкая щетина и напряжение на лбу. Но в отличие от дня, сейчас в этом отражении есть нечто более спокойное — возможно, обретённое в коротком сне, возможно, в осознании, что скоро будет костёр, люди, разговоры; что-то другое, нежели бесконечный мрак.       Поставив последнюю тарелку в сторону, Шарль вытирает руки. Айша коротко, но дружелюбно кивает ему, приглашая к столу: она явно хочет, чтобы он поел или хотя бы сделал глоток воды, прежде чем пойдёт к остальным. Он склоняет голову в знак понимания, благодарно принимая пиалу с холодной водой. Глоток даётся легко, словно смывает пыль тревог, скапливавшихся внутри целый день.       За окном уже почти темнеет. Леклер выходит из кухни, чувствуя чуть больше лёгкости на душе.

***

      Ночь окутала двор мягкой темнотой, а костёр придавал пространству живое, подвижное сияние. Оранжево-красные отблески плясали на лицах собравшихся — у подножия огня расположились Шарль, Макс, Даниэль и Джордж; каждый устроился на грубо сколоченной скамейке или камне. В воздухе ощутимо пахло дымом, а едва уловимый ветерок колыхал отдалённые тени.       Риккардо первым нарушил тишину, поднимая кусок мяса ко рту с серьёзным видом: — Ну что, джентльмены, приветствуем вас на самом эксклюзивном мероприятии пустыни — «Костёр года». В программе: плохая еда, ещё более плохие шутки и обсуждение наших жалких жизней. Рассел, с улыбкой, внимательно посмотрел на дымящийся шампур:       — Если ты начнёшь петь, я уйду.       — Только если попросишь, — Даниэль приподнял брови, с наигранной торжественностью поднимая руку, будто давал клятву.       Шарль, чувствуя редкое для последних дней легкомыслие, тоже усмехнулся. Сидя так близко к огню, он ощущал приятную жару, и на мгновение забывал о тяжёлых мыслях:       — Ладно, а теперь серьёзно. Кто откуда? Риккардо, будто дожидаясь этого вопроса, театрально встал. Тени заиграли на его лице, подчёркивая улыбку:       — Лично я — из Австралии. Земля кенгуру, акул и других милых тварей, которые норовят тебя убить при каждом удобном случае. Леклер приподнял бровь, усмехнулся недоверчиво:       — Серьёзно? Ты жил среди всего этого?       — Абсолютно, — ответил парень, подбросив кусок древесины в костёр. И тот ярко вспыхнул, отбрасывая на его лицо всполохи света. — Знаешь, однажды меня укусила змея, а я даже не заметил.       — Как такое возможно? — в голосе монегаска звучало искреннее удивление.       — Ну, моя сестра заметила. Завизжала так, будто я уже умер. А я только сказал змее: «Слушай, не сегодня, дружище», и пошёл дальше. — он откинулся назад, вызывая общий смех. Даже у Макса при этом уголки губ чуть дёрнулись, хоть он и закатил глаза.       — Я из Великобритании, — не спеша произнёс Джордж, и в его тоне прозвучали тихие нотки гордости. — У нас нет змей, зато полно тумана. Даниэль фыркнул:       — Да, и чувство юмора у вас где-то в районе нуля градусов по Цельсию.       — Мы предпочитаем называть это «сдержанностью», — парировал Рассел с улыбкой, глядя на костёр. Шарль переглянулся с ними и засмеялся:       — Звучит, как что-то, что я всегда воображал о британцах. Пока смех не стих, Леклер перевёл взгляд на Ферстаппена, который во время их разговоров сидел более чем молчаливо:       — А ты, Макс? Тот на миг поднял глаза от огня. В них вспыхнуло отражение пламени, и лицо на мгновение стало более открытым:       — Нидерланды. Велосипеды, тюльпаны и плохая погода. Риккардо легонько пихнул его локтем:       — И танки не забудь!       — Танки? — переспросил Шарль, наклонившись вперёд. Ему вдруг показалось, что голландец при этих словах слегка напрягся.       — Подожди, ты играл в танки? — Джордж сразу проявил интерес, приподняв бровь.       — Военный на полставки, фуллтайм киберспортсмен, — ухмыльнулся Даниэль, не давая Максу ответить.       — Я был хорош в этой игре, — глухо отозвался тот, даже не пытаясь скрыть раздражения.       — «Хорош»? — австралиец криво улыбнулся, покачав головой. — Да он выносил всех. Выигрывал турниры один за другим. Рассел рассмеялся и откинул голову:       — И теперь ты здесь. Получается, все навыки пригодились, если так подумать…       — Если бы игра была реальной, — Ферстаппен упрямо пожал плечами, — я бы справился. Даниэль склонился поближе к Шарлю и притворно зашептал:       — Он до сих пор думает, что там было тяжелее, чем в этой пустыне. На мгновение, приподняв бровь, Леклер отозвался:       — Может быть. А что насчёт тебя, Даниэль? Что заставило тебя оказаться здесь? Тот шумно выдохнул, подаваясь вперёд, будто выдавал какую-то тайну:       — Я — механик. Но когда у тебя в резюме написано "помогал браткам чинить трактор", армия сразу считает, что ты инженер с дипломом из Оксфорда. Джордж спокойно усмехнулся:       — И ты сразу согласился?       — Конечно, — развёл руками Даниэль. — Думал, погляжу на мир. А теперь вот сижу здесь и обсуждаю тюльпаны и змей вместе с вами. Только звёзды, огонь и… ваши кислые физиономии.       — Кислые? — повторил Рассел, усмехаясь, прищурив глаза. — Видимо, ты говоришь о Максе.       — Я не кислый, — пробормотал голландец из тени, хмуро глядя в пламя.       — Конечно, — Риккардо повёл плечом, глядя на него с ухмылкой. — Просто у тебя вид такой, будто ты съел лимон и думаешь, кто виноват.       Шарль негромко рассмеялся, откинувшись, чтобы вновь посмотреть на озаряющий их костёр. На лице его играла улыбка, а в душе прокатывалось приятное тепло:       — Вы все такие разные.       — Но всё равно здесь, — кивнул Джордж, бросая ветку в пламя.       — За это и выпьем! — Даниэль поднял свою кружку со странным местным алкоголем. Тост который мог показаться насмешкой над их положением, но в его голосе чувствовалась искренняя признательность.       Каждый из них чуть приподнял кружку, будто тихо соглашаясь. Макс смотрел на них со своей привычной серьёзностью, но губы дрогнули намёком на улыбку, когда языки пламени осветили его лицо.       — Но, если честно, — сказал вдруг Даниэль, передавая кусок мяса Леклеру, — я бы не променял бы вас на других людей для этого чёртового костра. Даже тебя, Макс. Тот покосился на него, в глазах мелькнуло что-то тёплое, хотя лицо продолжало оставаться суровым:       — Спасибо, полагаю..?       Вновь раздались хохот и перешёптывания. Жёлтый свет плясал на деревянных досках и на их усталых, но воодушевлённых лицах, смывая с каждого груз недавних тревог. Несмотря на все проблемы, они всё ещё вместе — люди, умеющие смеяться там, где мало что напоминает о доме.