Пэйринг и персонажи
Описание
Будущий пилот Формулы-1, Шарль Леклер, стремительно взлетевший к славе, рушит свою карьеру из-за скандала. Предполагается, что временное присутствие в безопасном лагере ООН решит проблему в глазах общественности, однако, спокойствие рушится в один миг.
Военное AU, где загадочный спаситель становится единственным путём Шарля, чтобы выжить.
«Ты веришь в судьбу?»
«Нет. Но иногда кто-то вроде тебя врезается в мою жизнь, и я начинаю сомневаться.»
Примечания
События не претендуют на крайнюю реалистичность, образы и веонные действия весьма собирательные - всё, чтобы насладиться историей.
Глава 4 — Innocence.
07 января 2025, 01:48
***
Мутный свет дрожащей лампы висит в густой темноте, будто заблудившийся мотылёк, бьющийся о стекло. В отблесках этого жёлтого мерцания блики падают на потускневшие боковые поверхности болидов, сверкающих призрачным сиянием. Они стоят рядами в плотной тишине. Шарль оказывается посреди этого храма машин, тело напряжено раскалённой струной, словно он боится шевельнуться. Кажется, что самое лёгкое движение может потревожить нечто, дремлющее под слоем пыли. И тут взгляд его падает на фигуру в дальнем углу: отец. Лицо того теряется в тени, очертания кажутся скрытыми и неясными, но Шарль не сомневается — это он, статный, с ожидаемой строгостью держит руки за спиной. Шарль пытается сделать шаг, но от ног его тянется вязкая, невидимая тяжесть, словно наступил в болото или окунулся в гудрон. Внутри холодеет, наполняется предчувствием удара, который невозможно отразить. «Прости, пап» мелькает в его сознании. Папа. Это слово никогда не казалось таким горьким. Молчание, гуляющее под сводами гаража, сжимает его горло. Отец медленно поворачивает голову. Тусклый свет выхватывает только очертания подбородка и тени от скул, но Шарль чувствует взгляд — холодный, как лёд, пустой, как беззвёздная ночь. И вдруг в глубине этой тени что-то меняется: глаза отца приобретают колючую, враждебную синеву, знакомую и чужую одновременно. Сердце Леклера сжимается: эти глаза кажутся ему до жути похожими на глаза… Лампа мигнула ярче, всплеск света обжёг взгляд, и фигура отца растаяла в рваном ритме мерцания. Стены словно двинулись, вздрогнули, а на месте отца застывает Макс. Напряжённая челюсть, губы искривлены усмешкой, щеки покрыты засохшей пылью, в которой угадываются тёмные пятна, будто следы запёкшейся крови. — Вот ты где, Леклер, — произносит Макс, и голос его прокатывается по заледеневшим углам гаража и испуганному телу. — Маленький принц, решивший, что может обогнать весь мир. Ферстаппен идёт вперёд, каждый шаг звучит гулко, как удар тяжёлых ботинок. Шарль хочет отступить, но ноги не слушаются: воздух словно загустел, приклеил движения намертво, каждый вдох — через силу. Сердце колотится, будто глухой барабан в пустыне. — Ты правда верил, что всё сойдёт тебе с рук? — он подходит ближе, и от его слов льдом обжигает кожу. — Ты играл с жизнью, Леклер, думал, что гоночная трасса и настоящая опасность — одно и то же? Нет. Ты подвёл их всех. Шарль закрывает глаза на долю секунды, искренне пытаясь заткнуть уши от этих обвинений. Но голос Макса звучит надрывно, исподтишка проникает прямо в сознание. — Нет… это неправда, — шепчет он, и голос его дрожит, словно у ребёнка, которого застали с разбитой вазой. Улыбка Ферстаппена становится оскалом: — Они надеялись на тебя. Они хотели гордиться тобой. А что получил твой отец? Ничего, кроме лжи. Ты лгал им, лгал себе. Монегаск рванулся в сторону, пытаясь бежать. Столкнулся с каким-то болидом, чуть не опрокинулся — эхо каждого шага отдается тысячу раз громче, чем следовало бы. Воздух в гараже сгустился, стал влажным и липким. Оглядываясь, он видит всё тот же мерцающий свет, бьющейся в судорогах лампы. Уголком глаза замечает Макса, который скользит за ним, не торопясь, но безжалостно, будто лев, подкрадывающийся к загнанной антилопе. — Ты здесь, в этой проклятой пустыне, Леклер, — хохочет он. — Здесь — ни родных, ни друзей, ни скорости, которая спасёт тебя. Только холод ночи да палящее солнце днём. Парень судорожно ищет выход, но каждый раз оказывается в тупике, натыкается на одни и те же болиды, покрытые толстым слоем серой пыли. И тогда, с отчаянием, он замечает ярко-красную машину: номер «17» сверкает, как потёртый талисман. Шарль резко замирает, сердце будто останавливается. За рулём болида сидит Жюль, спокойный, с доброй, чуть лукавой улыбкой на губах. В его глазах отражается тот же мерцающий свет, но они не полны ненависти — напротив, в них радушие, надежда. Как во времена, когда они часто проводили время вместе. — Не завидуй, Шарль, — негромко произносит Жюль, улыбаясь мягко, будто встречает друга. — Когда-нибудь и ты сядешь за подобную машину. Леклер раскрывает рот, желая крикнуть, но слова не доносятся, не выражают звука, язык словно оковал паралич. Он знает, что Жюль вот-вот уедет навстречу тому, после чего никто не возвращается. Паника вспыхивает внутри, выжигая остатки здравого смысла. — Нет! Жюль, не надо! — наконец вырывается из него гневный, отчаянный вопль. Но Бьянки только приветственно машет рукой, нажимая на педаль газа. Слышится рёв двигателя. Болид окутывает дымка пыли и света. Через секунду огни мерцания поглощают его целиком, оставляя после себя лишь пустое пространство на бетонном полу. Хрипловатый голос режет сознание:— Если бы ты мог помочь, ты бы уже сделал это.
Резкий удар: стены гаража содрогаются, будто в них врезался ураган. Потолок выгибается, лампа гаснет, загорается, гаснет вновь. Шарль падает на колени, взгляд бежит по полу, но видит лишь рваные тени, будто всё пространство решило рухнуть на него. Грохот, треск разлетевшихся деталей и вой — всё смешивается в одно сплошное страшное уханье.***
Леклер вскидывается в кровати, хватая ртом воздух, как утопающий, выплывший на поверхность. Тихий свет луны пробивается сквозь крошечное окошко и вырезает на стенах причудливые полосы. В груди колотится сердце, горло пересохло. Лицо мокро от пота, а простыня под пальцами смята в кулаки. Он судорожно моргает, пытаясь понять, что он уже не в гараже, не под этим зловещим, колеблющимся светом. Его руки дрожат, когда он дотрагивается до лица, словно проверяя, не остались ли на нём следы кошмара. Но перед глазами всё ещё видится фигура Бьянки в том самом болиде, а оглушительный смех Макса звенит в ушах. — Жюль… прости, — шепчет он в ночной тишине. Извиняясь за невыполненное обещание, за то, что не сумел спасти ни его, ни себя. Откуда-то снаружи доносится едва различимый шум и голос ночного ветра. Шарль глубоко выдыхает, стараясь успокоить бешеную дрожь, но в груди остаётся глухая боль, словно выжженная клеймом. Прошлое не отпускает, и он чувствует, что сон был не просто страшной галлюцинацией, а точным отголоском его собственной вины, сидящей глубже, чем он готов признать. Он запрещал себе думать об этом уже несколько дней. Потому что знал, что наверняка утонет, застрянет в терновнике из страхов и просто-напросто сдастся. Нужно отвлечься. Срочно. Тонкий лунный свет, отливая белым серебром, скользит по стенам, делая из узкого дворика что-то вроде древнего колодца: высокие стены поднимаются вокруг, отбрасывая глубокие тени. Воздух прохладный, чуть сыроватый, и отдалённо пахнет выстиранной тканью и увядшими листьями. Шарль, тяжело ступая босыми ногами по каменному полу, выходит из сумрака коридора. На мгновение он замирает, вдыхая воздух полной грудью, словно стараясь выветрить из головы образы недавнего кошмара и сжимающую тяжесть. Лёгкое шуршание заставляет его повернуться. Под низкой скамьёй приглушённо звенят металлические предметы. Оказывается, там сидит Макс, склонившись над тазом с влажной одеждой. Рядом с ним разложены несколько ножей — их лезвия поблёскивают в ночном свете, придавая сцене зловещий оттенок. Ферстаппен, не оборачиваясь, произносит ровным голосом: — Трудно спится, да? Шарль внутренне вздрагивает, но делает вид, что ничуть не удивлён. Он медленно идёт к Максу, при этом старается держаться на расстоянии: — А ты, похоже, всегда на ногах. Тот продолжает тереть лезвие как профессиональный мясник после долгой смены, чтобы избавиться от разводов. Из-под его пальцев вода стекает в таз, разбиваясь о влажную ткань. — Спать некогда, — отвечает он с ледяным спокойствием. Леклер замечает, что Ферстаппен, хоть и говорит без агрессии, всё же выражает мрачноватую усталость. — Как проходят твои «задания»? — вдруг спрашивает Макс, с лёгкой, почти незаметной насмешкой. Монегаск сжимает губы, мгновенно догадываясь, к чему тот клонит: — О, прекрасно. Я замечательно справился с «помоги Айше на кухне» и «приберись во дворе». И да, я гениально загрузил телегу для Абдуллы. Может, тебе интересны подробности? Макс бросает короткий взгляд через плечо, в уголках его рта проскальзывает ухмылка: — Настоящий супермен. Шарль чувствует, как по позвоночнику пробегает раздражение, подкреплённое недавним сном и общим напряжением. Он смотрит на ножи, видит собственное отражение в одном из лезвий — растерянное, злое. — Ты издеваешься? Я могу больше. Вы обращаетесь со мной, как с ребёнком, — говорит он, повышая голос. Ферстаппен аккуратно складывает один из ножей и только затем поднимается, неторопливо вытирая руки о влажную рубашку из таза: — Ребёнком? — его тон жёстче, чем обычно. — Ты даже не представляешь, что значит выйти за этот забор. Леклер делает шаг вперёд, сжимая кулаки, почти бессознательно: — Тогда объясни! Макс вдруг вскидывает подбородок, взгляд его становится пронзительным. Внутри дворика при этом всё становится наэлектризованным; лунный свет словно тускнеет под давлением обстановки. — Хорошо, — решает он. — Хочешь доказать, что не пустышка? Начнём сейчас. С этими словами парень швыряет ему рубашку из таза. Сырая ткань бьёт Шарля по груди, оставляя прохладную каплю влаги под ключицей. — Помоги развесить одежду, — коротко бросает Макс. Монегаск на секунду замирает, сдавленно выдыхая: — Серьёзно? — Ты хотел начать — вот и начни. Некоторое время они молча занимаются постиранной одеждой. Макс развешивает вещи на натянутой верёвке, а Шарль повторяет его действия: тягуче поднимает мокрую ткань, выжимает, разворачивает и аккуратно вывешивает. Тишину нарушают лишь шуршание одежды и едва слышный завывающий ветер, пробегающий по стенам двора. Шарль вдруг чувствует, как напряжение внутри чуть отпускает: простое механическое действие убивает часть нарастающего гнева. Ферстаппен, закончив с последней рубашкой, приглушённо бросает: — Завтра утром пойдём в город. Хочешь увидеть, как тут всё устроено? Увидишь. Шарль, опустив голову, морщит лоб: — И что мы будем там делать? — Смотри и учись, — отрезает Ферстаппен, складывая оставшиеся личные вещи. — Может, тогда поймёшь, почему твоё «я готов на всё» звучит смешно. Он тяжело вздыхает и, уже чуть тише, добавляет: — Увидимся на рассвете. Вернувшись в комнату, монегаск прикрывает за собой дверь, и полутьма окутывает его фигуру. Кажется, запах ночного воздуха ещё висит вокруг, смешиваясь с сыростью от мокрой одежды. Он бросает взгляд на старую кровать: простыня скомкана как после бессонных метаний. «Хорошо, Макс, — думает он, чувствуя, как в груди пульсирует стальной стержень решимости. — Я докажу тебе, что ты ошибаешься». Сев на краешек кровати, он упирается локтями в колени и проводит рукой по волосам, которые слегка топорщатся от пота и сырости. Но сон не приходит. Его глаза всё ещё горят остатком адреналина, а в голове роятся образы кошмара, разговор с Максом, мысли о завтрашнем выходе «в город»… Первые лучи рассвета окрасили окно смутным светом, когда Шарль понял, что так и не сомкнул глаз ни на минуту. Однако, он не чувствовал усталости — только отчаянную решимость, непривычно острое желание показать, что он не «ребёнок» и не пустое место. Он поднимается, одёргивает футболку вниз, расправляя складки. Вскоре нужно будет пойти на встречу с Ферстаппеном, а заодно — со своим первым настоящим испытанием. Резкий скрип двери заставляет его вздрогнуть. Макс входит, заполняя пространство своей непоколебимой уверенностью. Его накидка песочного цвета облегает фигуру, шарф обмотан вокруг шеи, прикрывая часть подбородка. В руках он держит свёрток, который тут же бросает на кровать, даже не утруждая себя приветствием. — Надень это, — голос резкий, без лишних объяснений. Шарль смотрит на свёрток, затем медленно его разворачивает: лёгкая, почти полупрозрачная ткань накидки, грубые сандалии и длинный шарф. — Зачем? — спрашивает он, поднимая бровь, но голос звучит больше устало, чем удивлённо. — Потому что твоя европейская физиономия здесь сильно бросается в глаза, — Макс бросает на него короткий взгляд, но в его словах нет насмешки, только утверждение. Леклер закатывает глаза, но молча начинает натягивать предложенную одежду. Ткань колючая, сандалии жёсткие, но он даже не пытается жаловаться. Макс, закончив проверять снаряжение, привычным движением перематывает шарф вокруг лица, оставляя открытыми только глаза — холодные, цепкие, в которых читается то, что Шарль не решается расшифровывать. — Готова, принцесса? — спрашивает Макс, когда монегаск наконец натягивает шарф. — Ага, фея-крёстная. — язвительно бросает Шарль, но Ферстаппен уже поворачивается к двери, не удостоив его ответом. Улицы поселения наполняются движением, едва солнце поднимается над горизонтом. Тени ещё длинные, а воздух прохладен, но уже предвещает неумолимый зной. Пыльный песок цепляется за ноги, обжигая стопы, а старые дома из глины и камня кажутся слепыми и глухими. Макс идёт впереди, его шаги размеренные, но в каждом движении ощущается осторожность. Шарль следует за ним, бросая настороженные взгляды по сторонам. Несколько мужчин с автоматами стоят у стены, лениво курят, но их взгляды задерживаются на Максе. — Они смотрят на тебя, — шёпотом говорит монегаск, стараясь не отставать. — Что-то не так? — Это нормально, — отвечает тот, не оборачиваясь. Его голос приглушён, — Здесь либо боятся, либо уважают. — Ты уверен, что это уважение? — Шарль добавляет с ноткой иронии. Макс на мгновение останавливается, разворачиваясь к нему. — В таких местах уважение стоит дороже золота. А если его нет, ты уже труп. Рынок оживает с первым рассветом, как пчелиный улей. Крики торговцев перекрывают друг друга, на узких улочках царит хаос. Продавцы предлагают всё: от свежего мяса, источающего резкий запах, до мешков с пряностями, которые окрашивают воздух в насыщенные тона кориандра и зиры. Ферстаппен проходит через толпу, как нож сквозь масло. Его шаги лёгкие, но уверенные, будто он знает каждую трещину на камнях под ногами. Леклер старается не отставать, но чувствует, как люди провожают его глазами, словно ощущая чужака, которого не должно здесь быть. — Не смотри никому в глаза, — говорит Макс, не оборачиваясь. — Здесь это знак вызова. — А если я случайно… — Шарль пытается уточнить, но Макс перебивает: — Тогда тебя выкинут отсюда быстрее, чем ты успеешь сказать «Извините». Толпа вокруг кажется монегаску плотной и враждебной, подозревая твою персону, устремляя колкий взор. Он делает всё, чтобы не терять Макса из виду, следя за его спиной, как за маяком. Ферстаппен останавливается перед одним из магазинчиков, обменявшись коротким взглядом с его хозяином. Мужчина, одетый в длинную чёрную джеллабу, коротко кивает, после чего скрывается в глубине своей лавки. Шарль краем глаза замечает, как мальчишка неподалёку вытаскивает что-то из кармана одного из прохожих и бесследно исчезает в толпе. Здесь каждый, похоже, играет по своим правилам. — Это нормально, — сухо замечает Макс, бросая быстрый взгляд на Леклера. — Привыкай. Воздух в соседней лавке тяжёлый, почти удушающий. Смешение ароматов — базилик, высушенный тимьян, острые специи — давит на обоняние, создавая плотную стену запахов. Узкое пространство заставляет Леклера чувствовать себя ещё более неуютно. Полки, заполненные мешками с крупами, связками сушёных трав и блестящими бутылками с тёмной жидкостью, кажутся слишком близкими, будто готовы поглотить любого, кто войдёт. Продавец, мужчина с цепким взглядом и резкими чертами лица, мгновенно переводит своё внимание на вошедших. Его рука нервно скользит к поясу, где виднеется кобура, но, заметив Макса, он замирает. Его лицо становится нейтральным, но в глазах всё ещё читается осторожность. — Ты снова здесь. Что нужно? — произносит он на арабском, голос ровный, но напряжённый. Ферстаппен делает шаг вперёд, не сбавляя темпа. Его ответ звучит твёрдо, почти приказным тоном: — Рис, сушёные овощи, специи. Шарль наблюдает за их обменом с молчаливым интересом. Он чувствует себя посторонним, неуместным в этом взаимодействии, как чужак, случайно проникший в закрытое общество. Продавец кивает, начиная собирать заказ. Его движения резкие, он хочет закончить дело как можно быстрее, но каждый раз, проходя мимо Ферстаппена, он избегает встречаться с ним взглядом. Макс наблюдает за процессом с хищной сосредоточенностью. Когда продавец завершает сбор, Ферстаппен достаёт несколько сложенных банкнот и кладёт их на деревянный прилавок. Не глядя на продавца, он берёт тяжёлую сумку, полную шуршащих мешков, и передаёт её Шарлю. — Держи это и не роняй, — бросает он шёпотом, голос сухой, без малейшего намёка на шутку. Сумка оказывается тяжелее, чем Шарль ожидал. Он слегка покачивается, но быстро берёт себя в руки, сдерживая равновесие, чтобы не показывать слабости. Путь к следующей лавке ведёт их через шумный, запылённый рынок. Леклер ощущает себя среди сотен глаз, которые, кажется, внимательно следят за каждым его шагом. Ему становится жарко под накидкой, но он не осмеливается ослабить шарф на лице. Мастерская с механическими деталями едва ли похожа на магазин. Это скорее груда металлолома, собранная под ржавым железным навесом. Запах здесь другой: металлический, с ноткой машинного масла и чего-то палёного. Под навесом на импровизированных крюках висят детали, некоторые из них покрыты ржавчиной, другие ещё блестят, будто их недавно отмыли. Продавец, пожилой мужчина с густой бородой и взглядом, напоминающим сталь, сразу замечает Ферстаппена. Его осанка становится напряжённой, а пальцы крепче сжимают небольшую тряпку, которой он протирал одну из деталей. — Зачем ты здесь? — его голос звучит осторожно, с оттенком недоверия. — Детали для картера. Хорошие, — отвечает Макс на арабском, его слова короткие, так как он хочет избежать лишних разговоров. Продавец смотрит на него несколько секунд, как будто взвешивает, стоит ли ему вообще иметь с ним дело. Затем, нехотя, он кивает в сторону деревянного ящика, полного металлических частей. Шарль молча наблюдает за происходящим, стараясь не выдать своего напряжения. Он краем глаза замечает двоих мужчин, стоящих неподалёку. У них оружие, и они тихо переговариваются, изредка бросая взгляды в их сторону. — Макс… кажется, за нами следят, — шёпотом говорит он, стараясь не встревожить окружающих. Макс не отвечает сразу. Он поднимает один из фильтров из ящика, тщательно осматривает его, оценивая, достойна ли эта вещь его времени. — Это нормально, — глухо отвечает он. Его голос звучит так, будто ему безразлично, но в этом спокойствии чувствуется что-то почти угрожающее. — Продолжай молчать. Леклер с трудом сдерживает желание оглянуться на вооружённых мужчин. Ферстаппен кладёт фильтр обратно в ящик, кивает продавцу и забирает два больших мешка на ремешках, перекинув их через плечи. — Пойдём, — говорит он коротко, уже двигаясь к выходу. Шарль, стиснув зубы, следует за ним, чувствуя, как каждый взгляд в толпе становится всё более тяжёлым. Он сжимает лямки сумок, его пальцы побелели от напряжения. Выйдя на небольшую площадь, монегаск чувствует, как толпа затягивает его и Макса ближе к деревянной платформе, возвышающейся над остальным рынком. Макс, напротив, будто бы сливается с этой обстановкой. Его шаги уверенные, движения спокойные, но взгляд — цепкий, напряжённый. Шарль наклоняется ближе, его голос почти теряется в шуме: — Что здесь происходит? Ферстаппен на секунду останавливается, затем оглядывается через плечо, его взгляд острый, как лезвие. — Дерьмо. Как же не вовремя. Слова Макса заставляют у Шарля сжаться всё внутри. Он снова бросает взгляд на платформу. Её обветшалые доски напоминают ему виселицу из какого-то старого фильма, и это сравнение не приносит успокоения. — Что? Что не вовремя? — повторяет монегаск, теперь его голос более настойчив. Но Макс не отвечает. Его глаза прикованы к фигурам, которые поднимаются на платформу. Это трое мужчин, одетых в одинаковые свободные накидки цвета песка. Один из них держит в руках лист бумаги, другие — вооружены. Толпа вокруг них будто замирает на секунду, а потом гул голосов стихает до неприятной, звенящей тишины. Леклер ощущает, как его сердце начинает биться быстрее. Ферстаппен, не оборачиваясь, шепчет сквозь сжатые зубы: — Держись ближе. Мужчина с листом бумаги начинает говорить на арабском. Его голос звучит громко, жёстко, и, хотя Шарль не понимает слов, интонации говорят сами за себя. Это не приглашение или просьба. Это приговор. Макс стоит как вкопанный, его взгляд не отрывается от сцены. Толпа вокруг них становится всё плотнее, люди начинают перешёптываться. Некоторые поворачиваются, чтобы попытаться протиснуться назад, но большинство остаётся. Шарль замечает, как лица вокруг него меняются: кто-то смотрит с презрением, кто-то с любопытством, но есть и те, чьи глаза наполнены страхом. Леклер снова наклоняется к Ферстаппену, его голос становится резче: — Что он говорит? Макс морщится, словно слова самого Шарля доставляют ему боль. Он наклоняется ближе, его голос сухой: — Это часть суда. Парень моргает, его руки крепче сжимают лямки сумок: — Суд? Кто… кто судит? Ферстаппен слегка поворачивает голову, и его глаза встречаются с глазами Шарля. — Аль-Зульфикар. Показательное наказание. Леклер, чувствуя, как дыхание перехватывает, поворачивается к Максу: — Что он сделал? Макс вновь бросает на него взгляд — быстрый, резкий, словно оценивающий, стоит ли вообще тратить время на объяснения. Затем он всё же отвечает, безразлично: — Стадо скота угнали. Виноват он. Шарль хочет что-то сказать, но в этот момент на платформе раздаётся резкий голос. Мужчина, стоящий в центре, кричит на арабском, его слова бесжалостно режут воздух, как ножи. Каждое слово звучит с силой, почти с яростью, а его взгляд горит праведным гневом. Макс, не отрывая глаз от платформы, шепчет: — Они считают, что он подвёл своё племя. Такое нельзя оставлять безнаказанным. Шарль чувствует, как его пальцы начинают дрожать. Он смотрит на пленника, видит, как тот едва стоит на ногах, его колени подгибаются, а глаза метаются по толпе, словно ищут спасения, которого не будет. Толпа начинает скандировать что-то на арабском. Слова рвутся из сотен глоток, создавая общий гул, от которого у Шарля звенит в ушах. Мужчина на платформе поднимает руку, и шум на секунду стихает. В этот момент к нему подходит другой человек, держа в руках длинный хлыст. Макс снова говорит, его голос остаётся ровным, но теперь в нём звучит некая тёмная нота: — Будет порка. Первый удар разрывает воздух. Его звук острый, режущий, как треск разорванной ткани, и от него монегаск вздрагивает всем телом. Толпа взрывается криками, многие начинают аплодировать, а кто-то выкрикивает одобрительные слова. Шарль чувствует, как его желудок сжимается в тугой узел. Он отводит взгляд, но в ушах продолжает звучать глухой свист хлыста и крики пленника. — Макс, — его голос срывается, звучит глухо. — Это неправильно. Толпа рвала воздух безумным шумом, а деревянная платформа под ногами осыпалась пылью в свете слепящего солнца. Оглушительный рёв выбивал почву из-под ног, и Леклер чувствовал, что вместе с каждым выкриком толпы его сердце сжимается ещё сильнее. Он краем глаза видел, как на помост выходит худой мужчина с кривой улыбкой и знакомым блеском стали в руках. Блики света скользили по лезвию меча, как луна, отражённая на чёрной воде. Ферстаппен, стоявший рядом, мгновенно напрягся, глаза его сузились, а голос обретал какое-то особенное, чужое звучание. — Сейчас будет хуже, — выдавил он сквозь зубы, не оборачиваясь к Шарлю. — Отвернись. Шарль, словно не слыша слов, застыл, наблюдая, как тот мужчина на помосте зловеще крутит меч в руке. Мысли в голове метались: «Как они могут? Почему никто ничего не делает?» — Что?.. — пробормотал он, не отрывая взгляда от жестокой сцены. Макс резко повернул голову, его голос взлетел до резкости приказа: — Леклер, отвернись. Но тело Шарля не слушалось. Весь мир будто замедлился, и он различал каждый удар пульса в висках, каждый вздох в разгорячённом воздухе. Вдруг он ощутил резкую тяжесть на своём плече: рука спутника сдавила, встряхивая его, как чтобы вывести из транса. — Смотри на меня. — более громко повторил Макс, с чьего лица соскользнул шарф. Шарль медленно перевёл внимание, но глаза были распахнуты от шока, а дыхание сбивалось. Паника распирала рёбра изнутри. Макс, не теряя ни доли секунды, накрыл ладонями его уши, погасив жужжащий гул толпы и жуткий свист. Как будто вокруг них исчезли жестокие крики — всё было приглушено. Теперь оставался только Макс, глядящий куда-то за спину Леклера. Напряжённые скулы, чуть приоткрытые губы, дыхание неровное, но сдерживаемое… — Только. На меня, — произнёс Ферстаппен одними губами, словно вколачивая каждое слово в мозг Шарля, и посмотрел на Леклера. Тот моргнул, словно от удара яркого света, и наконец взглянул на Макса по-настоящему — без панической пелены на глазах. И в тот же момент что-то щелкнуло — не в буквальном смысле, конечно, но внутри, в воздухе между ними. Будто кто-то нашел невидимый выключатель и щелкнул тумблер, запуская электрическую цепь. Невидимый ток пронесся сквозь нервы, кости и кожу. Глаза Шарля расширились, но не от страха — скорее от того странного, беспричинного интереса, который вдруг вспыхнул внутри. Он чувствовал, как дыхание начинает замедляться, а сердце бьётся ровнее, поймав нужный темп. Всё вокруг будто сжалось до узкого тоннеля: ни толпы за спиной, ни гомона умирающего рынка, ни запаха крови, ни знойного ветра — ничего, кроме этого короткого соприкосновения взглядов. Это было похоже на азарт гонки, когда догоняющий болид начинает сокращать расстояние. Не страх, не опасность, а чистый адреналиновый вызов, от которого в крови загораются искры, и ты готов броситься вперёд, чтобы испытать пределы. В голубых глазах мелькнул блик от лезвия меча. Секунда длилась вечность. Толпа взорвалась криками, пламенный воздух обнял плечи. Лишь когда шум начал стихать, Макс моргнул, отводя взгляд первым, отчего Шарль ощутил подступающее необъяснимое разочарование. Но тут же прочитал в лице напротив нечто сродни облегчению: оно, как волна, прокатилось по жёстким чертам, заставив мышцы расслабиться. В голову Леклера пробирался смешанный вопрос: «Почему ты…» Но Ферстаппен будто прочёл его мысли. Он вдруг прервал этот взаимный гипноз, схватил Шарля за руку и решительным движением повёл прочь, сквозь давящую толпу. — Пошли, — выдохнул он резко, и в его голосе слышался отголосок ярости, но ярости не на Шарля, а на весь этот жестокий цирк. Воздух здесь был чуть чище, менее пропитанный отчаянием и болью. Макс отпустил руку монегаска, но не сразу посмотрел на него. Казалось, он боролся с чем-то внутри, с пульсацией собственных эмоций. — Это… Это было ужасно, — сорвался голос у Шарля, он едва дышал, а в голове всё ещё звучали отголоски кошмара. Ферстаппен развернулся: его лицо снова стало ледяным, но в глазах колыхалась усталость. И всё же, где-то на дне этого взгляда осталась тёплая искра, та самая, что проскочила между ними ранее. — Добро пожаловать в наш мир, — хрипло выдал он. — Здесь выживают лишь те, кто привык к голосу силы. Шарль молчал, ощущая, как привычные для него ценности рассыпаются в прах, оставаясь лишь горсткой пепла. Что-то в нём треснуло, и он не знает, как это исправить. Макс вздохнул глубоко и, запустив руку в волосы, обжёг его взглядом, ставшим чуть мягче: — Ты правда думаешь, что мне это нравится? Мы заложники, Леклер. Если хочешь жить, — придётся научиться отворачиваться… не смотреть. Он отвернулся, готовясь уйти, но резко замер. Его голос на сей раз прозвучал тихо, даже немного тепло: — Ты справился. Держи голову выше. Шарль кивнул, но в его глазах стояли скорбь и усталость. Он окинул последним взглядом удаляющуюся толпу, где ещё эхом слышались разочарованные или ликующие выкрики. Потом повернул голову к Максу, который уходил твёрдым шагом, оставляя за собой след из привычки выживания и какой-то непривычной искренности. Леклер тяжело вздыхает и, собравшись с силами, медленно следует за ним. В голове пусто.