Пэйринг и персонажи
Описание
Будущий пилот Формулы-1, Шарль Леклер, стремительно взлетевший к славе, рушит свою карьеру из-за скандала. Предполагается, что временное присутствие в безопасном лагере ООН решит проблему в глазах общественности, однако, спокойствие рушится в один миг.
Военное AU, где загадочный спаситель становится единственным путём Шарля, чтобы выжить.
«Ты веришь в судьбу?»
«Нет. Но иногда кто-то вроде тебя врезается в мою жизнь, и я начинаю сомневаться.»
Примечания
События не претендуют на крайнюю реалистичность, образы и веонные действия весьма собирательные - всё, чтобы насладиться историей.
Глава 1 — Iron shocks.
04 января 2025, 03:20
***
Казарма наполнялась прерывистым дыханием людей, которых вырвали из сна внезапным резким сигналом. Только-только серые тени рассвета начали пробиваться сквозь узкие окна, а лампы дневного освещения уже вспыхнули с безжалостной яркостью, начисто стирая остатки утренней полудрёмы. Бетонный пол холодил босые ступни, и каждый звук — шорох простыней, лязг металлических шкафчиков — дробился и отдавался эхом. Сержант прокричал приказ на всеобщее «подъём», и это прозвучало так, будто из громкоговорителя вырвался волевой, механический голос. Кто-то мгновенно вскочил с койки, словно заводная пружина. Кто-то ворчливо сел на краешек, пытаясь понять, где находится. А Шарль Леклер только коротко вздохнул, потянулся и автоматически отметил: «Десять секунд, чтобы окончательно проснуться — как перед вылетом». Он провёл ладонью по лицу, вставая на ноги, и подумал, что к столь резкому пробуждению уже привык за время бесконечных перелётов и выступлений, хотя нынешние условия смахивали на нечто более суровое, чем любые гоночные сборы. Вместо гостиничного номера с видом на море он обнаружил вокруг ряды двухъярусных коек, у каждой — узкая тумбочка, прикрытая выцветшим тряпичным занавесом. В воздухе ощущался резковатый запах стирального порошка и дезинфицирующих средств. По бетонному полу бегали сонные новобранцы — некоторые уже натягивали штаны и шнуровали ботинки, боясь просрочить оставшиеся минуты. Шарль бросил взгляд на часы: стрелка сдвигалась к половине шестого утра, а сержант уже подгонял всех громкими выкриками. Леклер старался не задерживаться и быстро схватил полотенце, зубную щётку, чтобы присоединиться к потоку людей, утекающих из казармы в длинный коридор. Умывальники встретили его влажным воздухом, запахом цемента и шлёпаньем босых ног. Белые раковины выстроились в ряд, над ними зеркало, прочно прикрученное к стене. Холодная вода, журча, стекала в широкие сливные отверстия, образуя небольшие лужицы на плиточном полу. Рядом с Шарлем устроился невысокий худощавый паренёк с дружелюбной улыбкой. Он взбодрённо чистил зубы и, словно почувствовав родственную душу, заговорил первым: — Ты бодрячком встаёшь, будто тебе не впервой, — заметил он вполголоса, стараясь не спугнуть только что обретённую легкость утра. Монегаск сплюнул мятную пену и чуть улыбнулся отражению в зеркале. Ему не хотелось признаваться, что годы тренировок и гонок приучили к неспокойному ритму жизни — Привык вставать в такое время. Работа заставляла, — ответил он уклончиво. Парень кивнул, не задавая лишних вопросов. К ним присоединился еще один — чуть рослее, с полотенцем на шее. Он хмыкнул, растирая лицо ладонями: — У меня было проще: в деревне поднимался до рассвета, чтобы успеть поработать на поле. А тут, в лагере, хотя бы нет запаха навоза. Да и холод не такой пронизывающий. Он засмеялся, и Шарль почувствовал, как в этом общем утреннем оживлении зарождается тихая солидарность. Пару минут назад кто-то выбежал из казармы так стремительно, что чуть не сшиб косяк двери. Теперь всё это мельтешение со щётками, полотенцами, сонными лицами казалось чем-то обыденным, почти родным. Но сержант вновь прогудел своим низким, металлическим голосом в коридоре, давая понять, что времени осталось мало. Пришлось бросить взгляд на часы и второпях вытереть лицо. Обратно в казарму Шарль вернулся почти бегом. Вокруг сновали те, кто уже успел умыться, и всё-таки двое-трое нерасторопных продолжали искать недостающую деталь обмундирования, чья-то фляга с глухим звоном упала на пол. Монегаск отыскал свою койку, раскрыл дверцу низкого металлического шкафчика. Заранее сложенная форма лежала ровной стопкой: светлые штаны, китель с эмблемой миротворческой миссии на рукаве и нашивкой флага княжества. Ткань шуршала под пальцами, когда он натягивал штаны, обнаружив, что они висят на бёдрах чуть свободнее, чем ожидал. Вскользь кинул вопрос: «Так и должно быть?» — и получил в ответ шутку, что лишняя просторность пригодится, если вдруг придётся бежать от пуль. Шарль, усмехнувшись, затянул ремень потуже и подхватил флягу с водой. Сержант не заставил себя ждать. Вновь предупредил, что у медлительных будет персональное наказание в виде уборки туалетов, и распорядился выйти на плац. Все тут же задвигали шкафчики, подхватили берцы, один нерадивый парень чуть не запутался в рукаве кителя. Монегаск же ощутил то же волнение, что и перед важным заездом: нужно было успеть сделать всё точно по регламенту. На плацу ощутимо веяло свежим воздухом. Небо ещё хранило следы ночи, но на горизонте уже светлели полосы. Утрамбованная поверхность под ногами напоминала покрытие перед стартовой линией. Шарль встал в середине, чуть позади спины стройного парня, у которого на правом запястье виднелась маленькая татуировка якоря. Командир, офицер лет сорока, коротко прошёлся перед выстроившимися. Черты лица у него были резкие, волосы подстрижены настолько коротко, что едва видна начинающаяся седина. Когда он заговорил, голос звучал ровно, без лишней суровости: — Доброе утро. Вы находитесь в лагере международной миротворческой миссии. Здесь все равны, и никому не будут делать поблажек из-за гражданства или прежних достижений. Наш распорядок прост: подъём в полшестого, построение к шести, завтрак, затем распределение по задачам. В строю слышались тихие смешки, кто-то шёпотом спрашивал соседа, когда будет время позвонить домой. Но командир продолжал: — Надеюсь, вы все осознаёте, что от вас требуется дисциплина и взаимовыручка. А сейчас следуйте в столовую. Он развернулся и махнул рукой. Шеренги стройно двинулись к невысокому зданию напротив. Пока шли, Леклер краем уха услышал, как кто-то жалуется на неудобные ботинки, а кто-то, наоборот, радуется, что погода здесь теплее, чем в его родном городе. В столовой их ждал запах каши и свежего хлеба. Просторный зал, столы со скамьями, металлические подносы в руках у каждого. У раздаточного прилавка шла плавная череда: на один поднос клали порцию овсянки, на другой — яйцо, кусок хлеба, наливали кофе в жёсткие металлические кружки. Шарль ощутил, как урчит в желудке, и понял, что организм давно требует топлива. — Сытно, но без изысков, — пробормотал кто-то в очереди. Когда Леклер взял поднос, на нём красовалась порция каши, ломоть хлеба да яйцо. Он тихо поблагодарил повара и отошёл к одному из длинных столов. Тот самый парень с татуировкой якоря подмигнул ему и сел рядом, подвинувшись, чтобы никому не мешать. — Как тебе здешняя еда? — спросил он, покручивая кружку с кофе. Шарль глянул на кашу, которая была хоть и густоватой, зато пахла вполне съедобно. — Лучше, чем совсем пустой желудок, — ответил он и, заметив, как язык сам чуть не проговаривает «перед двухчасовым заездом», тут же замолчал. Через минуту к ним подсел светловолосый юноша с насмешливыми голубыми глазами. Он посмотрел на Леклера и на мгновение нахмурил лоб. — Ты мне кого-то напоминаешь. Я тебя где-то видел? Шарль почувствовал, как внутри сжимается сердце, но быстро натянул улыбку, всем видом показывая, что вопрос его не задевает: — Наверное, я похож на кого-то, кто успел тебе надоесть, — пошутил он, отмахнувшись. — Может, просто совпадение. Светловолосый юноша пожал плечами, решив не давить, и вернулся к своей каше. Шарль мысленно выдохнул, понимая, что сложные вопросы его не обойдут стороной, но, к счастью, хоть здесь, поутру, ему позволяют ненадолго сохранить анонимность. Стук ложек, негромкие разговоры, кто-то вдруг громко смеётся, вспоминая что-то из гражданской жизни. У другого стола звучит иностранная речь, явно арабские фразы. Леклер краем уха ловит слова «скандал», «Монако» — и внутри снова всё сжимается, будто на вираже. Видимо, кто-то обсуждает последние новости, которые ещё пару дней назад гремели на все лады. Но никто не поворачивается к нему, не вскидывает удивлённо брови — пока что его присутствие здесь остаётся незаметным. Он доел кашу, осушил кружку с горьковатым кофе и взглянул на часы: стрелка ползла к половине седьмого. Пора было собираться на инструктаж. Люди, чувствуя необходимость не опаздывать, вставали и уносили подносы. Шарль поднялся, уловив короткий взгляд светловолосого соседа, но тот лишь улыбнулся, промолчав. Леклер вышел на улицу, и утренняя прохлада обдала его лицо. Солнце начинало подниматься над казармами, обрисовывая низкие здания оранжеватым контуром. За сетчатыми заборами зашевелились тени других отрядов, уже занятых своими будничными делами. Он сделал глубокий вдох и на мгновение прикрыл глаза, осознавая, что этот день станет лишь первым шагом в череде неизвестностей. Здесь нет трибун и финишных флажков, нет бесконечных баннеровв спонсоров. У него новая роль, в которой он пытается сохранить свою сущность и не выдать себя раньше времени. «Пусть всё пока будет именно так», — подумал он, ощущая странную смесь свободы и тревоги. Теперь — в миротворческом корпусе, без старых регалий и статуса, — он мог хотя бы на время стать обычным человеком. Но понимал, что это лишь вопрос времени, когда фамилия «Леклер» всплывёт и здесь. Вечером казарма встретила Шарля полумраком, тесным воздухом, пропитанным пылью, потом и едва заметной сыростью. Казалось, внутри всё стояло неподвижно, будто здесь никогда не знали слова «сквозняк» или «кондиционер». После долгого патруля одежда липла к телу, а тяжёлые ботинки словно налились свинцом. Он прошёл между рядами двухэтажных коек, стараясь не зацепить сослуживцев, и, добравшись до своей, с облегчением бросил на пол рюкзак. Рядом негромко переговаривались о тренировках, кто-то склонился над большой потрёпанной картой, чертя карандашом странные значки, в углу слышались приглушённые смешки. Шарль смахнул с матраса несколько песчинок, словно именно они больше всего раздражали после долгого дня. Потом достал телефон из нижнего ящика тумбы, вытер экран рукавом. На экране всплыли несколько сообщений от Шарлотты. Он сразу узнал её шутливый тон: «Как ты там? Надеюсь, ещё жив!» Эти короткие строки вызвали на его лице улыбку, хотя шутка была с намёком на колючесть. Следующее сообщение оказалось серьёзнее: отец девушки устроил ей сцену из-за фотографий в аэропорту, обвинив, что она только подлила масла в огонь того злополучного скандала. Шарль знал, насколько семьи влиятельных людей порой болезненно реагируют на резонанс в прессе. Он прикусил губу, набирая ответ: «Всё ок. Целую. Не переживай за меня. И скажи отцу, что он слишком драматизирует, никто тебя и не узнал». Потом добавил пару сердечек, стараясь смягчить тон, чтобы не показаться чересчур серьёзным. В семейном чате увидел вопросы от мамы: всё ли хорошо, не голодает ли он, есть ли нормальный душ. Такие обыденные вещи на самом деле скрывали её настоящий запрос: «Правда ли ты в порядке?» Шарль осторожно набрал: «Всё нормально, держусь. Еда вполне терпимая. Как у вас дела?» Ему казалось, что если написать правду — признаться, насколько здесь всё чужое, — мамина тревога выросла бы втрое. Скользнул взглядом вниз, увидел новое сообщение от Лоренцо. Брат писал, что пытался выйти на контакт с Пьером: тот до сих пор напуган последствиями, но слухи вокруг скандала уже немного стихли. Шарль почувствовал, как внутри шевельнулся укол раздражения. Он вскинул пальцы над клавиатурой и послал короткий ответ: «Пусть соберётся с духом и выйдет. Я не собираюсь мстить, мне нужна правда, если это он. Но долго ждать не буду». Пока печатал, постепенно привык к суете казармы. В дальнем углу кто-то взрыднул от смеха, ещё двое спорили, как правильно стирать форму в ведре, чтобы она не тянула потом грязью. Ему это чем-то напомнило паддок перед гонкой: каждый занят своим делом, все погружены в подготовку, и во всём этом шуме есть ощущение общей жизни. Вечер пролетел незаметно. Примерно к девяти часам раздался негромкий звонок — сигнал готовиться ко сну. Пары ламп погасли почти сразу, оставив лишь тусклый свет около входа. Кто-то быстро осел на свою койку, другие судорожно дописывали что-то в блокнотах или убирали вещи, чтобы утром не проснуться в хаосе. Шарль с трудом пересилил себя и расшнуровал ботинки, заставив ноги отдохнуть. Сержант, проходя мимо, произнёс негромко, но с привычной жёсткостью в голосе: — Отбой. Завтра всё повторится с утра, так что не зевайте. Шарль знал, что нужно поспешить с укладыванием. Он рухнул на матрас, даже не сняв носков, натянул грубоватое, но тёплое одеяло и уставился в перекладину над головой. Мысли вернулись к сообщению Шарлотты, к сцене в аэропорту, к утренней суматохе журналистов. С одной стороны, это был мир, который казался теперь таким далёким, а с другой — всё ещё держал его в своих тисках. Он тихо пробормотал, слыша собственный голос лишь в полудрёме: — День не был уж таким тяжёлым. Завтра, наверное, будет сложнее. Вокруг слышался шорох переворачивающихся во сне людей и редкие перешёптывания. Со стороны улицы долетали звуки ночного ветра, то ли колеблющего колючую проволоку, то ли треплющего сухие травы. Шарль почувствовал, что погружается в дремоту, где реальность и воспоминания переплетаются, унося его куда-то вдаль.***
На горизонте догорал закат, окрашивая трассу в неестественный оранжево-алый цвет, будто дорожное полотно было залито расплавленным золотом. Болид мчался вдоль пустых трибун — как будто соревнование давно закончилось или никогда не начиналось, и Шарль оставался на трассе один. Руль лежал в его ладонях тяжёлой, металлической прохладой, кожаная обивка пахла машинным маслом и гарью. Солнце садилось быстро, свет клонился под острым углом, и тени протягивались до бесконечности, искажаясь на каждой кочке асфальта. В зеркалах — пустота: ни преследователей, ни соперников, только мелькающая полоса, которая исчезала за поворотами. Монегаск чувствовал гул двигателя не только ушами: он пробирался в грудь, сотрясал дёсны, бился в висках. Раздался голос по радио команды: — Шарль, всё хорошо. Ты первый. Темп держится стабильно. Разрыв между тобой и Латифи составляет… Внезапно сигнал пропал, и на смену ему пришёл хриплый треск, словно радиоканал засорился. Леклер постучал по кнопкам на руле, пытаясь вернуть связь, но вместо ответа прозвучал странный раскат — будто свист ветра пробивался в микрофон. Когда он снова услышал слова, сердце ухнуло вниз: голос принадлежал отцу. Тот звучал так, словно стоял совсем рядом, без наушников, без искажений радиосвязи, — печально и тяжело, с горечью в каждом слоге. Шарль не мог разобрать, что отец говорил, потому что слова смешивались с неистовым ревом мотора, но одно-единственное слово проплыло ясно: «Разочаровал». В груди похолодало. Он почувствовал, как педаль газа будто сама уходит в пол, и болид прибавляет ход. Запястья напряжённо сжимали руль, и подблески на спидометре указывали, что скорость растёт. Теперь солнце садилось так быстро, что за пару секунд огромная красная плоскость в небе сменилась фиолетовыми бликами. Впереди возникал поворот, его извилистая дуга выныривала из мрака, но на приборной панели загорелись предостерегающие красные индикаторы. Шарль ударил ногой по тормозу — педаль отозвалась звонкой пустотой, словно он нажал на воздух. Машина не сбавляла ход, лишь нарастала вибрация, прокатываясь по рулю в его пальцы. Голова шумела от перегрузки, а сигнализаторы моргали судорожным ритмом. — Бокс, бокс. Слышите? Есть кто-нибудь? Голос отца звучал снова и снова, теперь чётче. «Ты солгал мне, Шарль», — произнес он, и каждое слово отдавалось болезненным уколом в сознании. Шарль попытался возразить, открыл рот, чтобы выкрикнуть «Это не так!», но губы не слушались, а рев двигателя заглушал любые звуки. Стена поворота приближалась, и впереди проявлялся бетонный барьер, ужасающий своей серой неподвижностью. Леклер вновь рванул педаль тормоза, но та упорно проваливалась впустую. Руль затрясся в руках, а болид бросило в сторону. Он судорожно посмотрел на панель: датчики зашкаливали, словно крича о грядущем крахе. — Тормоза! Где тормоза?! Тогда отец произнёс: «Ты солгал мне даже на моих похоронах», и эти слова будто разрезали время надвое. Шарль чувствовал, как холод проползает вдоль позвоночника. Пальцы начали терять сцепление с рулём, он сделал отчаянный рывок, пытаясь выровнять болид, но машина неумолимо продолжала скользить к стене. Звуки стали резче, словно кто-то выкрутил громкость до предела: грохот двигателя, дикий визг покрышек, хриплое эхо слов отца. На долю секунды Шарль почувствовал нестерпимую панику и успел прокричать: «Отец! Я не хотел…» — но услышал в ответ лишь стук собственного сердца. Столкновение с барьером оказалось яростным: вспышка света ослепила, продержав его в болезненном белом вакууме мгновение-другое. Перед глазами сверкнула разлетающаяся крошка из бетона, а звук удара был таким насыщенным, что в нём смешались и боль, и гнев, и отчаяние. Когда всё стихло, остался только шёпот: «Ты разочаровал». Это эхо повторялось, как заевшая пластинка, и не давало прийти в себя. Откуда-то издалека послышалось биение, а картинка вдруг смазалась, превратилась в сплошной сгусток цвета и боли. Шарль открыл глаза уже в казарме — резко, будто вынырнул из ледяной воды. В груди бушевал взрывоопасный коктейль из страха и стыда, а тишина вокруг была такой громкой, что гул из сна ещё звучал где-то на грани сознания. Сердце не отпускало пережитое, отбивая стремительный ритм, словно машина продолжала мчаться в бездну. Он поджал колени к себе, тяжело дыша и закрывая лицо ладонями. Перед глазами неотступно стояла бетонная стена, безжалостная и холодная. Но шум казармы постепенно возвращал его в реальность: слева кто-то зашуршал одеялом, справа послышался скрип кровати, несколько ранних пташек пробежали в коридор, чтобы успеть умыться до подъёма. Он провёл ладонями по лицу и вытер пот со лба. Стараясь унять дрожь в пальцах, вздохнул поглубже, будто надеялся выдворить из лёгких напряжение, накопившееся за последние часы. Голос отца всё ещё эхом звучал в голове — «ты разочаровал меня». Эти слова проникали в сознание, точно выжженные на внутренних стенках памяти. Шарль оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что никто не заметил его состояния. Из угла доносились тихие перешёптывания: двое обсуждали, кто сегодня в наряде. Приглушённые шаги часового за дверью давали понять, что скоро раздастся сигнал к подъёму. Он пробормотал себе под нос, словно уговаривая самого себя: — Пора двигаться дальше. Скинув с себя остатки ночного ужаса, Шарль встал и принялся натягивать форму. Швы и грубая ткань уже не так раздражали кожу, как в первые дни; за полторы недели он привык к казарменному распорядку, где пространство ограничено узкими коечными рядами, а каждый день начинается и заканчивается по команде. Держать в руках оружие всё равно оставалось непривычным, словно вместо руля болида ему подсунули чужую деталь, которую он не до конца понимал. Но он знал, что здесь выбора нет — необходимо быть готовым ко всему. Утро вступало в свои права. В коридоре зажгли свет, несколько человек стали перебирать амуницию, кто-то уже шёл к строю, озабоченно сверяясь со своими часами. Казарма оживала, как гигантский улей. Шарль же сел на койку и включил телефон. В чате с Шарлоттой увидел новое сообщение, написанное аккуратными, будто летящими строчками: она рассказывала о благотворительном аукционе, где все сорили деньгами ради тщеславия, и как ей удалось «выгулять» платье от Dior. «Тебя бы туда, — писала она, — с твоей улыбкой собрал бы больше средств, чем все картины». Он невольно улыбнулся, представив яркий свет софитов, Шарлотту в роскошном платье, её уверенную осанку, вспышки камер и равнодушные лица богачей, опустошающих кошельки ради статуса. Ответил коротко: «У нас тут меньше платьев, но всё нормально. А тебе идёт Dior. Как учёба?», — и сам удивился, как легко может переключаться с мрачной атмосферы ночного кошмара на далёкую светскую жизнь. Дальше открыл семейный чат. На экране высветились несколько сообщений от Лоренцо и мамы. Лоренцо писал, что нашёл возможность связаться с Пьером: тот по-прежнему связан договорами о неразглашении, но, похоже, готов к встрече. Скандал ещё маячит, но, похоже, постепенно утихает. Леклер прочитал и почувствовал противоречивое облегчение. Мама интересовалась, не голоден ли он, не собирается ли он снова «худеть и пропадать», а если что — сразу вышлет посылку с пастой. С теплотой представляя, как она укладывает запасы макарон, Шарль машинально ответил, что всё в порядке, и в столовой кормят достаточно сытно. За последнее время ему удалось обрести знакомых, хоть большинство предпочитало не вдаваться в чужие истории. Одним из первых к нему подошёл высокий худощавый парень с пышной чёрной бородой. Его звали Матео. Как выяснилось, он из Испании: говорит с сильным акцентом и неустанно рассказывает о фермерском прошлом, как пожар уничтожил их земли. Как-то раз он заметил, что Шарль слишком ловко уворачивается во время учений, и в шутку спросил: «Ты что, из цирка? Или футболист?» — на что Леклер лишь отшучивался, предпочитая не раскрывать настоящих деталей. Был и другой товарищ, Амир, парень со слегка вытянутыми чертами лица и мягким взглядом. Он однажды произнёс, глядя на Шарля как будто сквозь: «Ты хорошо держишься, но в твоих глазах что-то есть. Знаешь, будто ты привык к адреналину, но не к оружию». Эти слова зацепили Леклера. Он тогда только кивнул, стараясь не углубляться. Однако тайна долго не могла бы оставаться тайной. Как-то вечером его перехватил веснушчатый парень с нескладной фигурой по имени Энтони. Тот нёс под мышкой старую газету и смотрел на Шарля взглядом человека, который уже всё понял. «Эй, ты же гонщик, да? Формула-2, Сильверстоун — я тебя узнал», — сообщил он, не вдаваясь в подробности. Шарль ожидал чего угодно: вопросов, упрёков, насмешек, но Энтони лишь широко улыбнулся. «Выбывший гонщик, если точнее», — уточнил Леклер, слегка напрягая плечи. Но тот ответил: «Никогда не знаешь, что будет дальше. Здесь все равны, но если ты гонял так, как нарезаешь круги вокруг базы, тебя рано списывать со счетов». Энтони подмигнул и направился к выходу, а Шарль тогда остался один, переваривая сказанное. Через приоткрытую дверь уже доносились крики сержанта, призывающего всех построиться. Монегаск встал, отложил телефон в карман и быстро проверил, как застёгнуты ремни, удобно ли сидит китель. Голос отца и проклятый сон не отпускали, но сейчас, кажется, у него не было времени на страхи.***
Сумерки опускались на лагерь, заливая небо мягкими малиновыми оттенками. Шарль сидел на узкой скамейке рядом со своей койкой. Мысли уносили его то к шумным трибунам, то к тишине ночного Монако, где только приглушённый плеск волн напоминал о существовании мира за пределами его комнаты. Позади вдруг раздались шаги — тяжёлые, уверенные, с едва слышным скрипом кожаных ботинок о твёрдый грунт. Монегаск быстро поднял голову и увидел подполковника Леруа. Это был высокий мужчина с резкими, почти квадратными чертами лица и короткой стрижкой. Спокойный взгляд, казалось, мог просверлить любого насквозь. Шарль в тот же миг вскочил, выпрямившись в струнку: — Господин командир! Леруа приподнял руку, давая знак расслабиться. — Вольно, Леклер. Парень немного сбавил напряжённую стойку, но всё равно держался ровно. Командир остановился перед ним, заложив руки за спину, и некоторое время молча разглядывал молодого человека. На лице подполковника блуждала лёгкая улыбка, словно он увидел что-то неожиданное, но не неприятное. — Как проходит адаптация? Шарль ответил ровным голосом, стараясь не выдать внутреннего волнения: — Нормально, сэр. Привыкаю к распорядку. Командир кивнул, будто заранее знал, что услышит именно эти слова. Он сделал несколько шагов в сторону, а потом вернулся и облокотился на соседнюю койку: — Если честно, когда я получил распоряжение о твоём присоединении, ожидал проблем. Услышал про будущую звезду Формулы-1 и подумал, что ты будешь одним из тех самоуверенных ребят, которые привыкли к роскоши и вниманию. Шарль чуть нахмурился, но решил промолчать, не зная, что именно стоит сказать в таком разговоре. Леруа коротко усмехнулся: — А оказалось, ты довольно простой человек. Держишься спокойно, стараешься выполнять приказы… Не думал, что всё так сложится. Улыбка коснулась губ Леклера, хотя ему всё ещё было немного неловко от такого пристального внимания командира. Леруа, заметив это, посерьёзнел и приглушил голос: — Я в курсе, что там произошло. Знаю, почему ты здесь. И скажу одно: ты сказал правильные вещи, хотя и не в том месте. Люди предпочитают слышать то, что им удобно. Слова подполковника неожиданно согрели, хотя и напомнили о прошлом, которое Шарль так старался отодвинуть на второй план. Он поблагодарил негромким «Спасибо, сэр», и увидел, как Леруа понимающе кивнул, глядя куда-то в сторону, словно оценивал закатный горизонт в окне. Пару мгновений они молчали. В воздухе пахло тёплой пылью и чем-то ещё — возможно, металлическим привкусом оружейной смазки, которая пропитывала лагерь. Затем командир сменил тему: — Завтра у нас первая вылазка за пределы. Нужно сопроводить гуманитарный груз. Знаешь что? Ты поведёшь грузовик. Шарль непроизвольно выпрямился ещё больше, растерянно смотря на подполковника: — Я? Сэр, я… Леруа взглянул на него с лёгкой насмешкой: — У тебя ведь есть опыт вождения, верно? Мне не нужно, чтобы ты там выделывал какие-то трюки. Просто доберись до места целым и не пытайся обогнать попутчиков. Парень вдруг коротко засмеялся, чувствуя, как внутри что-то оттаивает. Казалось, будто вес, который давил на него весь день, чуть полегчал: — Обещаю, сэр, никаких гонок. Командир хлопнул его по плечу: — Всё будет нормально. Главное, следуй инструкциям и слушай старших. Если что — обращайся ко мне или к лейтенанту Роберу. Он уже шагнул было прочь, но затем остановился и обернулся: — И, Леклер… Неважно, что там было прежде. Главное — что ты делаешь сейчас. Шарль молча кивнул в ответ. Когда подполковник Леруа скрылся за углом, он вновь опустился на скамейку, ощущая внутри удивительную смесь облегчения и лёгкого предвкушения. Завтра его ждала первая вылазка за пределы лагеря, первое настоящее испытание и, возможно, шанс доказать не только остальным, но и самому себе, что он действительно готов к новой, пусть и временной, но роли. Он снова взглянул на телефон, где в памяти всё ещё висели старые сообщения Шарлотты. Теперь тревога сменилась решимостью: пора двигаться вперёд, какими бы странными ни казались эти обстоятельства.***
Солнце жгло немилосердно, выжигая воздух и раскаляя металл кузовов. Три грузовика и два бронированных внедорожника медленно двигались по узкой дороге, уходящей куда-то в раскалённую даль, сквозь дрожащие марево пустыни. Казалось, сам горизонт плавится от жары. Шарль сидел за рулём первого грузовика и чувствовал, как руки приятно напряглись от твёрдого захвата баранки. Контроль, внимание к деталям, умение плавно вести машину — всё это отзывалось знакомой уверенностью. Пусть скорости были иными, чем на трассе, но на смену всплескам адреналина пришло лёгкое чувство свободы: он вновь за рулём, вновь ведёт, хоть и громоздкий, но транспорт. Ветер то и дело поднимал крошечные вихри пыли, они взлетали над дорогой и мгновенно рассыпались. Леклер смотрел на жёлтую равнину, которая тянулась без конца, и вспоминал Монако. Там сейчас, наверное, лёгкий вечерний бриз, шум волн, огни улиц. Он беззвучно улыбнулся, представляя, как через месяц, может, чуть больше, вернётся домой. Там от него ждали извинений, объяснений, каких-то перемен. Но здесь, в сердце пустыни, всё казалось простым и прямолинейным: машина, дорога и колонна охранных внедорожников, в которых сидели напряжённые солдаты. К закату солнце опустилось ниже, заливая небо густыми оранжевыми и багровыми красками. Зрелище завораживало, и усталость постепенно накатывала из-за монотонной езды и нескончаемого гулкого мотора. Монегаск уже начал успокаиваться, думая, что всё идёт как по маслу. Он бросил взгляд в зеркала, проверяя, на месте ли остальные. Всё выглядело спокойно, и он позволил себе чуть расслабить плечи. Внезапно сбоку на дороге мелькнул блик, словно солнце отразилось от острого металла. Шарль подумал: «Что это?..» — и сердце гулко стукнуло в груди. Он резко, скорее машинально дёрнул руль вправо и утопил педаль газа. В тот же миг воздух прорезал свист, а следом раскатился мощный взрыв. Грузовик зашатался, словно поймал удар: перед глазами вспыхнуло слепящее пламя. Ударная волна сдавила грудь, заложило уши, и парень ощутил, как тело вылетает вперёд и с силой бьётся о приборную панель. Острая боль пронзила висок, в сознании всё померкло. Он с трудом понял, что грузовик накренился, а позади что-то горит: слышался треск пламени, и горячий воздух был пропитан удушливым запахом горючего. Шарль ощупью нашёл ручку дверцы, резко потянул и, шатаясь, вывалился наружу. Песок обжёг ладони, голова кружилась. Он попытался встать, но ноги будто не держали. Все звуки вокруг вдруг смешались в жуткую какофонию: выстрелы, крики, отрывистые команды. Какие-то тёмные фигуры метались между машинами. Оружейная канонада била по ушам, а разрывы наполняли воздух гулким эхом. С трудом оторвав взгляд от искажённой жарой дороги, Леклер понял: колонну атаковали. «Двигайся…» — мелькнуло в голове. Он хотел поднять руку, сжать приклад автомата или хотя бы отползти в укрытие, но сил не хватало, и тело не слушалось. Пустыня вероломно тянула вниз, песок, ставший твёрдым от взрывов, колол ладони. Сбоку полыхал грузовик, который вторым шёл в колонне: его топливный бак взорвался, разрывая металл. Волна горячего воздуха полоснула по лицу. Мир растерял чёткость, будто кто-то выкрутил резкость на минимум. Вокруг сновали смутные чёрные силуэты, какие-то из них открывали огонь на бегу, кто-то рвал ящики с гуманитарным грузом и перекидывал в чужую машину. Вспышки выстрелов зигзагами прочерчивали сгущающиеся сумерки. Шарль попытался подняться на локтях, но в голове грянула тупая боль, и он упал лицом в песок. Когда пришёл в себя, всё казалось ещё более неясным: пламя лижет кузов грузовика, откуда-то раздаётся надрывный крик. По ушам бил постоянный звон, заглушая все звуки. Он смутно различил, как одна из фигур подошла к нему. Пламя на мгновение осветило её, и монегаск увидел холодный голубоватый блеск в глазах неизвестного. Хотел окликнуть, но губы не слушались, а горло обжигала пыль вперемешку с дымом. Казалось, его собственная кровь стучит в висках, вот-вот прорвётся наружу. Шаги приблизились. Сил на сопротивление не осталось. Мир начал тонуть в гуле и во тьме, а последнее, что запечатлел его рассудок, — ледяной взгляд тех странных глаз над ним. Всё остальное погрузилось в звенящую пустоту.