С понедельника по воскресенье

Около двенадцати лет назад

      — Э-эй! Иди сюда!              Громкий, звонкий возглас, раздавшийся посреди густого поля, усеянного белоснежными цветами, заставляет мальчика отвлечься и, подняв голову, обратить взгляд прямо перед собой…       В нескольких метрах от него стоял юноша, державший в руках большую корзину, доверху засыпанную белыми пышными цветами. Такими же красивыми и светлыми, как и его слегка потрепавшаяся на ветру рубашка, местами мятая и даже грязная. А его худые бледные руки, явно не привыкшие к тяжёлой работе, по локоть были испачканы в сырой земле, из которой он последние пару часов выкапывал цветы…              — Этого хватит? — улыбаясь ярче закатного солнца, прямо сейчас заходящего за горизонт, мальчик спешит подойти к другу и протянуть ему корзинку. В ней умещалось цветов примерно на три часа работы — ровно столько, чтобы хватило на новую нотную тетрадь и, возможно, на кусочек мармелада к ужину.              — Пойдём, — кивает юноша в сторону небольшого домика, стоящего у дороги — единственного здания, находящегося посреди бескрайних полей: ярких и пёстрых, словно лоскуты большого одеяла, покрывающего плодородную землю.       И если бы не мелькающие фигуры уставших людей, этими бесконечно красивыми полями можно было бы любоваться днями напролёт: можно было бы гулять посреди них, вдыхая аромат свободы, или наблюдать за плывущими к горизонту облаками…              — Эй, Бард, ты меня слышишь?              Уже знакомый мальчишеский голос, раздавшийся со стороны, вновь отвлекает парня от раздумий, напоминая о реальности, в которой они — двое юных музыкантов — стояли посреди цветочной плантации не ради прогулок и мыслей о свободе, а с целью заработать хоть немного денег на еду и разные нужды.       Впрочем, только одного из них донимала эта потребность: второй юноша, тот, который прямо сейчас стоял в мятой белой рубашке и беспечно улыбался, не знал проблем бедняков. Он был сыном местного чиновника, и вместо танцев или игры на скрипке он сбегал сюда — на плантацию, на которой его лучший друг после школы пытался заработать немного денег.       Потому что, в отличие от своего товарища, бард был ребёнком из весьма неблагополучной и бедной семьи. Впрочем, он никогда не жаловался и не сетовал на судьбу, никогда не завидовал своему другу и был честен перед каждым, кто задавал ему один и то же наскучивший вопрос:

«Где твои родители, мальчик?»

             И он всегда отвечал сухое, но правдивое… «Я не знаю».              Он ничего не ведал о той жизни, которой жил его близкий друг, хоть тот и пытался угощать его и приглашать в свой дом. Но бард всегда отказывался: он не хотел выглядеть попрошайкой в глазах своего товарища, не говоря уже о том, чтобы посетить его красивый большой особняк.        Мальчишкам в дырявых, поношенных туфлях в таких местах делать попросту нечего.              Впрочем, ничего из этого не заботило его. Он жил мечтами о красивом будущем, о музыке, которую они с другом исполняли, о большом, шумном городе, в который они переедут и каждый день будут есть столько мармелада, сколько захотят.       Ну а пока, поднимаясь с земли и отряхивая колени от грязи, хватая в руки маленький портфель и корзинку, бард был намерен сдать собранные цветы и пойти на площадь, чтобы играть. Благодаря тому, что его друг пришёл сегодня на плантацию, он управился гораздо быстрее, чем обычно, и теперь мог быть свободен…              — Знаешь, тебе правда не нужно приходить и помогать мне каждый день.              Когда они шли по дороге обратно к городу, мальчик посреди прогулки решился озвучить то, что беспокоило его последнее время. Он был уверен, что детям богатых чиновников не пристало шататься по полям и пачкаться ради помощи беднякам.              — Я хочу и буду это делать, отстань, — однако в ответ его друг лишь отмахивается, попутно пытаясь заправить помятую рубашку обратно в брючные шорты. — И вообще, думай о другом. Ты ведь помнишь наш уговор?       — Да, да… — вздыхает парень, вспоминая, что друг просил придумать что-нибудь новое для репертуара его новенькой флейты. Так уж сложилось, что, несмотря на весьма сложные обстоятельства, бард был очень талантлив в сочинении музыки.       Откуда в нём это зародилось, не понимал никто: ни учителя, ни родня, ни он сам. Просто что-то особенное нравилось ему в том, чтобы держать в руках инструмент, из которого разливалась мелодия. Даже если она была ужасна и неправильна, с уймой ошибок или нарушенным ритмом — он просто верил, что любая музыка достойна своего созидания.              И даже то, что ему приходилось по вечерам ходить на городскую площадь и играть за деньги, или то, что его отец ненавидел все эти разговоры о его будущем как музыканта, или то, что он не имел возможности купить себе нотных тетрадей — не омрачало его представления о любимом деле. Он был уверен, что ничто и никогда не сможет отвратить его от музыки, сделать её ужасной в его глазах…              Так он думал.              — Всё, что мы сегодня заработаем, мы потратим тебе на новые туфли, — присвистывая, произносит его друг, беззаботно разглядывая небо.       — Но зачем они мне? — недоумевая, переспрашивает мальчик, не припоминая, чтобы хотел купить себе обувь.       — Мама говорит, что нельзя ходить в гости в плохих туфлях, — юноша оборачивается к нему, внезапно озаряя лицо яркой и радостной улыбкой, — когда мы поедем в большой город, я хочу, чтобы ты был красивый. Иначе нас не пустят играть в дома к богачам.              Услышав о том, что друг намеревается «пойти к богачам», бард вдруг останавливается и, поджав губы, с лёгким чувством вины потупляет взгляд. Прямо на свои старые, изношенные туфли…       Как бы он ни старался отворачиваться от реалий и проблем, что окружали его, совсем юного и неопытного ребёнка, он не мог попросту закрывать глаза на ту действительность, которая мешала уже не только ему, но и тому, кого он искренне любил.              Он не хотел, чтобы его друг пытался ему помочь, пытался «заработать» денег в то время, как он свободно мог гулять и заниматься любимым делом.              Эти дурацкие старые туфли, которые бард всем сердцем ненавидел, были олицетворением всего, чем он жил каждый день: будь то школа, музыка или цветы, он всегда обращал взгляд вниз, к своим ногам, погрязшим в бедности.       И меньше всего ему хотелось, чтобы его друг, приехав в большой город, сломя голову гнался за деньгами — тем, в чём он сам никогда не нуждался…              — Эй, ну не делай такое грустное лицо! Я же сказал, что хочу и буду тебе помогать…              Каждый раз, слыша эти слова, юноше становилось и грустно, и отрадно одновременно: он был безмерно благодарен другу за всё, что он для него сделал и собирался сделать в будущем…              Большой город, серьёзная музыка, богатые дома…              Он с огромным предвкушением мечтал обо всём этом, однако…              Печаль этой истории в том, что бард даже не подозревал, чем по итогу обернутся эти юношеские грёзы. Что спустя много лет, оказавшись в столице, он потеряет абсолютно всё, что у него есть — своё имя, любовь к музыке и… лучшего, единственного друга.

Настоящее время

      Потрескивающий звук кипящей воды и витающий в воздухе аромат, оставшийся после сожжённых свечей — клонили молодого учёного в сон, вынуждая его опуститься головой к столу и устало сомкнуть глаза…       Альбедо вот уже несколько дней нормально не спал из-за слишком большой нагрузки: сессия, экзамены, от которых его частично освобождали ради исследований и проектов, что он обязан был закончить до Нового года.       До праздника оставалось примерно пару дней, однако вместо того, чтобы по обычаю поехать с Люмин и Итэром в их родной город и отметить его вместе, Мел решил остаться в студгородке и посвятить всё своё свободное время «учёбе».       Он старался не думать о том, что Итэр, нарушив их маленькую традицию, решил отметить Новый год с друзьями на море. Это слегка расстраивало и даже удручало, но Альбедо прекрасно понимал, что юноша уехал с «ANEMO» не столько ради развлечений, сколько ради Хэйдзо, которого… Венти очень хотел вернуть в группу.       Альбедо не нравилась эта излюбленная его другом «жертвенность» ради тех, кто его даже не ценил. Бард слишком много и напрасно старался ради «ANEMO», будто эта группа из музыкантов, которые даже ни разу не играли вместе — это всё, что ему оставалось и было некой главенствующей целью. Только вот параллельно с желанием всех «спасти» и помочь он упивался своим личным горем и пытался заглушить его всевозможными способами.

«Я знаю, что это прозвучит странно, но у тебя нет случайно знакомых, кто занимался бы какой-нибудь… такой темой?»

      Когда пару месяцев назад Венти впервые пришёл в его лабораторию , Мел даже близко не предполагал, чем закончится их безобидное знакомство. Однако молодой учёный, как бы он ни хотел думать обратного, не смог бы изменить произошедшего: он не смог остановить рвущегося на свободу музыканта, который не выдерживал чувства вины и тяжести своего прошлого.

«Откуда ты… узнал об этом? Тебе рассказала Сахароза?»

      Бард буквально окружил себя схожими историями: все, кто был ему близок, переживали когда-то страшные потери, будь то родители, близкие друзья или целая группа.

«Нет-нет, просто предположение. Я давно ищу способ, знаешь…»

      Только это ни разу не было полезно для самого Венти — слишком ранимого и отзывчивого к каждому, кого он пытался приютить в «ANEMO» и напомнить ему о ценности музыки — то, что дарит пускай и иллюзорное, но всё же чувство свободы.

«Просто… есть кое-что…»

      Венти вкладывал в их умы это понимание, он надеялся, что сможет помочь тем, чью боль переживал, как свою. Однако искренность этих порывов не приблизила его самого к чувству освобождения. Он как был заточён в собственные переживания о прошлом, так там и остался…

«Ай, ладно. Это просто лирика, не бери в голову…»

      Впрочем, Альбедо мог только догадываться о том, что именно происходило в голове Венти, особенно теперь, когда по его же вине с ним и вовсе творилось нечто странное. С другой стороны, Мел не винил себя в этом — он считал, что просто помогает другу справиться со своей болью, ну а вот способы и процессы, этому предшествующие…       Это никого не должно было волновать.       Утомлённый этими непрошенными мыслями Альбедо тихо вздыхает и, пытаясь согнать сонливость, приоткрывает глаза, что удаётся ему крайне сложно…       Он прикладывает остаток сил, чтобы подняться из-за стола и перебраться к дивану, на котором он частенько спал, ночуя в лаборатории.       И стоит только учёному уложить голову на подушку, как вдруг до него доносится какой-то шум. Поначалу он кажется совсем незначительным, напоминающим простые звуки улицы, раздающиеся из-за приоткрытого окна, однако… Спустя пару мгновений, когда некий глухой стук, становящийся всё громче и отчётливее, подбирается так близко, что Альбедо может различить в нём чьи-то шаги, парень резко открывает глаза и поднимается с дивана…       И пока он наблюдает, как дверь его лаборатории внезапно открывается, являя на пороге человека, которого он никак не ожидал увидеть, молодой учёный пытается совладать с потоком беспокойных мыслей и предположений, не сулящих никакого хорошего исхода…       — Профессор Чжун Ли…?              Альбедо выпрямляется, пытаясь выглядеть естественно-удивлённым от их с преподавателем внезапной встречи...              — Добрый вечер… — решается поздороваться учёный, следя за тем, как мужчина молча подходит к нему, не сводя пристального, пугающего, мрачного взгляда, в котором было заключено столько тихой ярости, сколько Альбедо не видел в лице этого человека никогда. Профессор Чжун Ли всегда отличался своей сдержанностью и выточенными до идеала манерами, которые во многом восхищали молодого учёного, но сейчас… Его холодный взгляд янтарных глаз не казался ему нейтрально-добродушным или привычным. Сейчас он был пронизан крайним… презрением.              — Я не стану здороваться с тобой, — сухо произносит профессор, сощурив взгляд, на что Альбедо, ощущая укол тревоги, в недоумении хмурится, краем мысли начиная догадываться, что Чжун Ли делает здесь, в его лаборатории, так поздно, да ещё и в преддверии Нового года, когда во всём университете не было ни души.              — О чём бы вам ни было известно, профессор, — не став изображать фальшивого удивления, произносит Альбедо, — вам не стоит делать поспешных выводов.       — Я не хочу знать ни причин, ни обстоятельств того безумия, что взбрело в твою голову, — холодным тоном отвечает Чжун Ли, — мне хватает того факта, что из-за твоих деяний страдают другие люди.              Ах, вон оно что…              — Послушайте, вы, вероятно, не понимаете, о чём мы говорим… — пытается начать Альбедо, однако мужчина внезапно перебивает его:       — Я не намерен с тобой ничего обсуждать. Я пришёл потребовать, чтобы в течение следующих нескольких дней ты собрал свои вещи и уехал отсюда, — потянувшись в карман своего пальто, профессор вынимает небольшой прозрачный гриппер и небрежно бросает на стол.       Альбедо моментально узнаёт содержимое маленького пакетика: разноцветные таблетки, похожие на конфеты.              — Ты должен уехать из университета, — холодным тоном произносит Чжун Ли, разворачиваясь, чтобы уйти, — если ты этого не сделаешь, я обращусь в полицию.       Услышав прямую, не прикрытую образностью угрозу, Мел едва заметно вздрагивает, ощущая, как по спине проходится холодная дрожь. Он понимал, что очень рискует, связываясь с Венти, ведь то, чем он занимался на протяжении последнего года… всё это теперь не имело смысла.              — Вы можете сколько угодно опекать его и прятать ото всех, кто вам неугоден, — вдогонку уходящему мужчине бросает Альбедо, зная, что это совершенно точно заденет его. — Вы не были рядом, когда Венти нужна была помощь, вы даже близко не знаете того, что с ним происходило…              И эти слова, которые Мел произносит с долей искренности, с чувством некой ответственности за то, что он совершил, они заставляют Чжун Ли остановиться и, обернувшись, произнести негромкое:              — Не смей даже произносить его имени, — хмурится он, напоследок одаривая парня мрачным взглядом. — Ты думал, что совершаешь добродетель, помогая ему пережить боль. Но вместо этого ты загнал его в клетку.              О чём он…              — Ты полагал, что психоактивные вещества, которые ты изготавливаешь — это всего лишь безобидное развлечение, — холодно произносит профессор, — однако ты подвёл Венти к той самой черте, от которой я пытался оградить его последние пять лет.

«Венти — это всего лишь альтернативная версия другого человека…»

      — Ты должен уехать как можно дальше отсюда. Дальше от Венти, Ху Тао и всех тех, кому ты ещё способен навредить, — договаривает профессор, вновь отворачиваясь и направляясь к двери.              — Ты должен исчезнуть, Альбедо, а иначе… — останавливается он, перед тем как уйти, — обещаю, я сделаю твою жизнь невыносимой.       

??????       

             Это просто невыносимо…              Колкий холодный ветер, заполнивший прихожую, стоит только открыть дверь, заставляет юношу вздрогнуть и поёжиться, посильнее запахнув ветровку, которая уже не спасала от осенней влажной погоды.              Впрочем, прямо сейчас, в спешке переступая порог чужой квартиры, ни холод, ни ветер, ничто из этого не имело значения. Потому что в момент глубоких переживаний и вереницы вопросов, которые, словно рой взбешённых пчёл, не давали покоя, последнее, о чём думал юноша — это обстоятельства, происходящие извне.              — Эй…              Дрожащий, испуганный голос, которым вошедший в квартиру юноша пытался дозваться до своего друга, был очень тих и слаб, словно он сам боялся нарушить застоявшуюся в доме тишину.       Ему было чертовски страшно находиться здесь, в этом проклятом, забытом светом и всеми богами месте: маленькая захудалая квартира, наполненная едким заплесневелым запахом и временами тихим плачем молодого музыканта, продавшегося в руки больного ублюдка.              Именно так и случилось, стоило двоим друзьям выбраться из бедного пригорода в большой город — за такими же большими мечтами и воздушными замками, которые на деле оказались карточными домами, сломавшимися из–за малейшего дуновения ветра.              И вот теперь, ища своего друга среди немногочисленных маленьких комнат, музыкант был уверен, что этот раз — точно последний. Они сегодня же соберут свои вещи и уедут отсюда так далеко, как смогут. Чтобы никто не смог найти их: ни те, кто пытался их удержать, ни те, кому удавалось бить в самые больные места, привязывая юношей к себе, словно цепями.              Это и близко не было похоже на ту жизнь, о которой они мечтали. Жизнь вольных музыкантов, странствующих по городам и странам…              Это было невыносимо.              — Где ты…?              Заглядывая за очередную дверь, юноша спотыкается о порог, едва не встречаясь лицом с уймой коробок, расставленных по полу. Часть из них была заполнена вещами и какими-то бумагами, которые парень едва успевает окинуть взглядом…              — Бард…? Это ты?              Как вдруг он слышит слабый голос своего друга, сидящего где-то посреди комнаты в окружении коробок, к которым он прижимается всем телом, словно боясь выпустить нечто ценное из своих рук.              — Эй… — различив среди вещей знакомый силуэт, юноша спешит пробраться сквозь дурацкие, мешающие коробки прямо к своему другу, к его почти бездыханному, ослабевшему телу, покрытому уймой синяков и порезов.              Нет, нет, нет…              Они не виделись всего лишь сутки, они не виделись всего лишь каких-то несколько часов с того момента, как продюсер забрал мальчика к себе. Он увёз его за город, сказав, что хочет поговорить прежде, чем музыканты разорвут с ним контракт.              Однако барда он с собой не взял, наказав ему ждать звонка, которого, к слову, так и не поступило.       — Что… что он с тобой сделал…?       Опускаясь к изувеченному телу своего друга, юноша аккуратно берётся за его худые плечи в надежде получить ответ — в надежде услышать голос мальчика, который, лёжа почти на полу, судя по всему… тихо умирал.       — Возьми… — однако вместо ответа на вопрос мальчишка слабо протягивает руку к одной из небольших коробок, к которой прижимался. Он будто остатками своего умирающего естества пытался сохранить эту вещь, защищая её от всего внешнего мира…              — Что… с тобой?              Несмотря на просьбу, эта самая коробка — была последним, о чём бард мог думать прямо сейчас. Его не волновало то, что лежит в ней, ведь…              — Пожалуйста, скажи, что случилось…?              …тот, кто был его лучшим другом, тот был частью его самого, его миром, тем, с кем он делил собственную жизнь, кровь и музыку, тот, кто приехал в этот проклятый город ради денег, которые ему не нужны…              — Пожалуйста… пожалуйста, ответь…              …прямо сейчас умирал.              — Нет, пожалуйста…              Он был тем, кто привёл Барда в этот город, он был тем, кто встретил Дотторе, тем, кто подписался на контракт с ним ради того, чтобы заиметь денег и стать известным. Он бросил абсолютно всё: семью, родного отца, умолявшего его остаться, мать, что плакала перед его уходом, но самое главное — он бросил самого себя. И всё только ради того, чтобы его лучший друг, не знавший хорошей, комфортной жизни… наконец познал её.              — Прошу тебя, ответь…              Он подписал договор с человеком в надежде, что сможет исполнить ту самую заветную мечту       

«Поющий дуэт с полей белых цветов»

      Но вместо этого… он отдал себя на растерзание человеку, который на самом деле даже близко не видел никакого таланта. Он просто хотел мучить его, терзать, насиловать, напаивать его наркотой, от которой того выворачивало наружу.              Он продался Дотторе ради денег, которые ему даже не были нужны. Он продался в руки больного ублюдка ради друга, которого любил больше, чем кого-либо на свете.              Он продался этому проклятому городу ради чужой свободы.              — Нет, нет… пожалуйста…              И вот теперь, мёртвым телом лёжа в руках своего друга, что склонялся над ним, начиная тихо, едва слышно плакать… ему ничего больше не оставалось, кроме как принять исход этой ужасной истории.              — Нет…              Истории, в которой двое молодых музыкантов, живя друг в друге, мечтали стать чуточку свободнее — выбраться за пределы большого поля, усеянного…              …белыми цветами.

Настоящее время

«Я уверен, нет, я знаю, что вы прекрасно справитесь!

Даже без меня»

      — Венти…              Услышав признание парня в том, что он действительно хочет уйти, Итэр впервые за всё время этого тяжёлого разговора и ужасных откровений, в которых не звучало и толики оправдания, а скорее лишь необъятная горечь — впервые за всё это время Итэр ощущал какое-то необъяснимое чувство тоски, чувство сожаления…                     — Ты…              Почему за всё это время каждый раз, когда Венти был рядом, никто не задавался вопросом, а что… чувствует он сам? Что вообще им всем известно о нём? Какой он человек на самом деле? Какую боль он пережил в прошлом, что теперь пытается справиться с ней таким… мучительным способом?

«Ты знаешь Сяо гораздо больше и лучше, чем кто-либо другой»

      Но ведь… именно этот человек и стал тем, кто привёл Итэра в «ANEMO». Он стал тем, кто помог ему определить свои чувства. Благодаря Венти…

«— Венти, подожди, ты уверен, что это правда хорошая идея? Мне кажется, Сяо будет нам совсем не рад…

— Но ты ведь хочешь же проведать его, да?»

      …Итэр смог помочь Сяо. Итэр смог выбраться из бесконечной путаницы своих переживаний. Итэр смог добраться до истины, проститься с мамой и найти своё утешение в любви к человеку, без которого теперь не представлял своей жизни.       Благодаря Венти Итэр… теперь был здесь.

«Каждый в нашей группе на своём месте, Итэр.

Даже ты».

      — Венти, ты и правда хочешь уйти…?              Вопрос, который задаёт ему Кадзуха, звучит с тенью искреннего беспокойства — ни капли осуждения или гнева. Только волнение за человека, с которого началась вся эта бесконечно долгая, тяжёлая, но такая важная для Каэдэхары история…

«Кадзуха, давай создадим музыкальный клуб?»

      История о том, как он, потерявший родителей и всякую волю к жизни, встречается с парнем, что на полном серьёзе предлагает ему создать группу. В этой идее не было ничего, кроме желания запивать свои горести вином и иногда что-то играть на гитаре, но…       

«— Он даже слушать меня не станет, — заявляет Кадзуха на слова Венти, который намеревался пригласить Скару в их группу. Бывший солист на это лишь улыбается, наблюдая, как его коллега тянет из бутылки сидр, и говорит:

— Кадзуха, что за неуверенность в себе? И вообще, — Венти прищуривает глаза, — если я скажу тебе, что Скара сам предложил?»

      …мог ли он предположить, что по итогу эта история сложится подобным образом? Тем, что происходит прямо сейчас?       

«У вас со Скарой что-то случилось?»

      Ведь благодаря именно Венти Кадзуха обрёл нечто большее, чем имел когда-либо. Благодаря Венти Кадзуха смог проститься с обещанием, данным когда-то своему другу. Он смог по-настоящему влюбиться…              Благодаря Венти Кадзуха был здесь.       

«Кадзуха понимает, что будет хорош лишь с гитарой в руках, готовый вести всех на себе как лидер, знающий своё дело не меньше других… Вот так!»

             — Я… думаю… мне больше нечего здесь делать.              Этот тихий, слезливый, такой искренне печальный всхлип, который издаёт бард, отдаётся в груди Сяо глубокой резью, напоминающей ему…

«Я не хотел вас втягивать. Это ведь моя идея была с самого начала. Я думал, что, если просто сделаю так, как считаю правильным, я смогу добиться правды. Я хотел просто… Я хотел, чтобы он ответил за то, что сделал. Он совершил нечто ужасное, Сяо. Из-за него погиб мой друг, и он… Он смог всё подстроить так, чтобы остаться безнаказанным, понимаешь? Он сменил работу, переехал в другой город, но даже здесь… Он не остановился»

      — Я не знаю…              Это было невыносимо: слышать его слёзы и внимать его отчаяние, разбавленное помешательством из-за веществ, которые он начал принимать; видеть настолько разбитым этого некогда жизнерадостного парня, ставшего тем самым человеком, который…

«Знаешь, Сяо, я ведь тоже… хотел совершить нечто подобное. Но я не смог, потому что встретил такого же страдающего, ищущего истин…»

      …вернул ему любовь к музыке. Вернул ему веру в свои собственные чувства, помог проститься с мыслью об ошибке собственного существования и вместе с тем подарил ему то, что вернуло его к жизни…

«— Сяо, ты уже похерил всё, что можно было похерить, — в почти гневном шёпоте Венти проскальзывают нотки какой-то лёгкой издёвки, выдающей его несерьёзность, — я тебе клянусь, если ты и в этот раз облажаешься, я тебя захуярю…»

      Благодаря Венти… Сяо был здесь.

«Посмотри на Сяо. Знаешь, почему я поставил его на роль именно бас-гитариста? Потому что эта роль подходит ему больше всего. Его работа — тихая, но важная и очень нужная другим, понимаешь?»

      — Простите меня… Я не должен был сюда приезжать.              Была ли это какая-то воля судьбы или очередной пункт в плане Венти, который он тщетно пытался претворить в жизнь? Хэйдзо ничего не ведал об этом: и оттого ему становилось лишь… печальнее.

«Ты даже себе не представляешь, что на самом деле происходит, Хэйдзо. Насколько всё серьёзно и сложно. Я просто хочу, чтобы вы перестали ругаться.

Я больше всего боюсь потерять «ANEMO», потерять хоть кого-то из вас…»

      — Перестань просить прощения, — тихо произносит Хэйдзо, задерживая взгляд на юноше, который в ответ лишь качает головой. Он молчал, не зная, что ему теперь сказать.       А что он мог? Говорить о том, как несмотря на всё, что чувствовал, на всю боль, которую переживал, он продолжал и продолжал заботиться о тех, кого приютил?

«Я сюда приехал ради тебя! Я здесь ради тебя…! Слышишь?!»

             И если бы не эта самоотверженность, если бы не желание Венти помогать и защищать тех, кого он любит, Хэйдзо бы никогда не оказался так близко к разгадке, он бы не решился открыться и проститься со своим прошлым, которое буквально тянуло его на дно…       

«Ты ведь хочешь поехать к Хэйдзо, чтобы вернуть его…?»

      Благодаря Венти… Хэйдзо был здесь.

«А Хэйдзо вот, например. Он ведь очень плохо играл, когда пришёл, и по шесть часов сидел репетировал, очень уставал и всё равно хотел с нами играть… Говорил, что ему безумно нравится дубасить палочками… Уверенности и рвения ему не занимать, только такой, как он, может быть ударником»

      — Это уже не важно… Какой смысл было пытаться…              Его дрогнувший голос, прозвучавший так ясно и отчётливо на фоне стихнувшего дождя, который медленно уходит куда-то далеко, уступая место… холодному ветру.              — Какой смысл, если… — его лицо вдруг вновь рассекают горькие, крупные слёзы. — Если… Дотторе всё ещё на свободе…              Это были слёзы отчаяния и осознания того, что всё, что он пытался, через что прошёл и переступил, как и его друг когда-то — абсолютно всё это бессмысленно. Борьба с системой или несправедливостью мира была совершенно бесполезна. И за столько лет ничего другого, кроме исхода умереть где-нибудь в тихом углу, познав такую же участь, как и его друг когда-то…              — Смысл есть… — произносит вдруг Кадзуха, подходя ближе к юноше, которого он аккуратно берёт за руку. — Мы ведь все здесь.       — Он прав, — соглашается Сяо, украдкой взглянув на Итэра, что в ответ поднимает к нему глаза, всё ещё слегка влажные после слёз…       — Ты ведь сам говорил, Венти, что каждый из нас на своём месте… — произносит тихо Итэр, оборачиваясь к юноше, что в некой растерянности осматривает стоящих перед ним ребят. Кадзуху, который мягко ему улыбался, Сяо и Итэра, что стояли вместе и теперь держались за руки, затем Хэйдзо…       — На мой счёт вообще не волнуйся, приятель, — усмехнувшись, пожимает плечами барабанщик, замечая, как Венти с осторожностью поднимает к нему взгляд, — видимо, там, где «ANEMO», там и я.              Произнеся это, Сиканоин тянет слегка виноватую, но искренне благодарную улыбку — такую, что, едва лишь её увидев, Венти чуть шире раскрывает глаза…              — Пускай ублюдок на свободе, пускай делает, что хочет. Но мы все… здесь, живые и здоровые, — продолжает Кадзуха, медленно обращая взгляд к стоящему чуть поодаль Скарамучче, который всё это время молчал, опустив голову, будто боялся стать частью происходящего…              Но ведь… Прямая заслуга Венти была именно в этом.

«Я хочу, чтобы он стал новым солистом «ANEMO»!»

      В том, что Скарамучча стоял здесь: живой, наполненный предвкушением, целями и представлениями о будущем — о том, о чём никогда не задумывался всерьёз…

«Потерпи немного, как только вытащим Скару из всей этой херни, так всё и закончится…»

             Благодаря Венти Скарамучча был жив. Благодаря ему он встретил человека, что смог вернуть ему веру в чувства. Веру в себя…

«Скара, может, ты станешь нашим новым солистом? Правда, тебе надо будет понравиться Кадзухе. Он, конечно, парень хороший, но слишком правильный…»

      И меньшее, что Скара мог сделать… это заверить человека, что ради него и остальных на одних своих плечах вынес так много…              — Скара…?              Заверить его, что всё, через что ему пришлось пройти, пожертвовать собой, стереться в пыль…              Что всё это было не напрасно.              Именно поэтому, не сказав Венти ни слова, Скарамучча лишь медленным шагом подступает к нему и, стараясь перебарывать всякое стеснение, гордость и мысли о том, насколько сильно окружавшие его люди будут удивлены…              Он подходит к нему и, протянув руки, крепко обнимает.

«Каждый на своём месте, да? А какое место занимаешь здесь ты…?»

      И эта последняя мысль, которую Скара себе позволяет, отзывается где-то глубоко в груди желанием сказать нечто очень нужное — за всех, кто был и остаётся в «ANEMO»:              — Спасибо, Венти. Без тебя меня бы здесь не было.       

??????

             Тихое гудение двигателя на фоне и свист ускользающего ветра заставляет барда раскрыть глаза и очнуться сидящим в чей-то чужой, отдалённо знакомой ему машине…

«Где я…?»

      Он поднимает сонный, ничего не понимающий взгляд, замечая перед собой сидящую фигуру мужчины в чёрном пальто.              Чжун Ли…?              — Проснулся? — спрашивает он, мягко улыбаясь, будто радуясь тому, что юноша пришёл в себя.       — Где мы…? — оглядываясь, пытается осознать себя в пространстве музыкант, желая посмотреть в каждое из окон, из которых лился белый, яркий солнечный свет.       — Мы едем домой, — произносит профессор спокойным тоном, будто этого ответа могло вполне хватить…       — А ребята…? — вспомнив о последнем разговоре с друзьями, об их объятиях и признаниях в том, как сильно они любят его и благодарны за всё, что он сделал, Венти вдруг намеревается обернуться назад, в сторону пропадающих с горизонтов гор, однако…              — Не оглядывайся назад, — останавливает его мужчина, произнеся свою просьбу так мягко, словно дружеский совет, словно нечто сказанное так аккуратно, будто боясь спугнуть ценность происходящего момента…              — Пришла тебе пора, Венти, подумать о себе.              …момента быстрого, лёгкого полёта посреди полей…       

«Спасибо тебе, друг мой…»

      …окружавших дорогу, по которой они уверенно ехали, смотря только вперёд…       

«Без тебя меня бы здесь не было…»

      …тех самых полей, усеянных белоснежными цветами.