лилии.

      — Тсуму, зачем ты общаешься с Сакусой? — спрашивает Осаму, выхватывая у него пульт от телевизора.       — Слушай, братец, давай не сейчас… — недовольно тянет Атсуму, пытаясь забрать пульт обратно.       — Нет, мы решим это сейчас. Я не хочу, чтобы он оказался частью очередной твоей махинации.       — Он не часть моей махинации, ладно? Я все расскажу тебе потом.       Саму вздыхает, бросает пульт на диван и уходит в спальню. Он ложится на кровать и залипает в телефоне. Такое повторялось уже не первый раз. Они никогда не ссорились из-за выходок друг друга, но если все заходило слишком далеко, то ситуация решалась криками и иногда дракой. И иногда у Осаму складывалось впечатление, что Атсуму не до конца понимает последствия его поступков. Сколько бы его не защищали от плохих исходов, он наступает на те же самые грабли снова и снова.       А Тсуму просто не хотелось бы, чтобы его воспринимали как несамостоятельного ребенка, который может общаться только со своим братом. Поэтому он пытался придумывать стратегии, которые помогут ему найти новых друзей. И каждый такой план проваливался. И каждый человек, который так или иначе попадал под влияние этого плана, страдал после. Атсуму страдал тоже, не понимая, что он сделал не так. В случае с Сакусой он не придумывал никакого плана, он сам постепенно собирался по пунктам в голове. Это отвратительное чувство.       После того, как прошло около пяти программ, Тсуму заснул, забывая выключить телевизор. Его выключил Осаму, который специально вышел из спальни, накрыл брата одеялом и сказал ему: «Ты, конечно, болван, но мы должны заботиться друг о друге».       И, не понимая этого, они всегда заботились. Готовили друг для друга (чем занимался Осаму, в основном), занимались стиркой, убирались по возможности. Если один из них заболевал, то второй брал на себя все обязанности на работе. И это происходило так невольно, что так называемая «братская связь» правда проявлялась между ними. Ненадолго.       — Киёми, прости меня! — ныл Комори. — Я не хотел вообще с ним связываться, он просто лежал здесь!       — Мотоя, я не злюсь на тебя, — строго отвечает Сакуса, выпивая уже третью чашку зеленого чая за ночь. — Даже если ты рассказал, что-то очень личное, я не злюсь.       Комори тут же хлопает себя по лбу и падает всем телом на кухонный стол. Оми вопросительно приподнимает левую бровь, и ему абсолютно все равно, если какая-то личная информация случайно оказалась в голове Атсуму. Любовь к разговорам была у Мотои с детства, но не стоит его винить за это.       — И что же ты рассказал? — спрашивает Киёми.       — Он спросил про твою гермофобию, — пробормотал Комори, чувствуя, как сильно напрягся Сакуса. — Но я так и не успел что-то рассказать, потому что ты пришел!       Снисходительно улыбнувшись, Оми уставился на Мотою, который, краснея и нервничая, пытался найти, за что бы такое схватиться.       — Ладно, я сказал только то, что никогда не мог подумать, что такое случиться и чувствую себя виноватым, — высказался Комори и уставился на кузена. По его лицу невозможно было понять, что он чувствует сейчас. Повисла неловкая пауза, которую пришлось разрушить. — Ты когда спать лечь собираешься?       — Когда пойдешь ты, тогда и я, — пожал плечами Оми.       Оба еще не ложились около нескольких часов. В основном потому, что Сакуса решил все убрать и продезинфицировать перед сном и поменять постельное белье. Поэтому спать они легли под запах хлопка, черничного мыла и спирта. И все утро прошло под тот же самый запах. Только когда они пришли в салон, все так сильно поменялось, что первые несколько минут нос чесался.       Осмотрев помещение, Киёми еще раз убедился в том, что зря устраивал себе выходной. Все выглядело, мягко говоря, отвратительно. К счастью, почти все его клиенты были отлично обслужены Комори и Иизуной, но бардак, который они успели создать за пару дней, был правда страшен. Он посадил обоих коллег подальше от основных комнат и занялся уборкой самостоятельно. После, когда он закончил с основным залом, перебрался в соседнюю комнату, протер везде пыль и расставил все баночки, мисочки по местам.       Атсуму, который решил снова заглянуть в тату-салон, чтобы узнать новости о своей татуировке, удивился, когда увидел Мотою и Тсукасу, разделяющих один стул и тихо и злобно переговаривающихся о бардаке. Они быстро рассказали ему всю ситуацию и посоветовали уходить, пока Киёми занимается другой комнатой. Но было поздно. Уже никуда не убежать.       — Мия, — холодно роняет эту фамилию Сакуса, входя в основное помещение.       — Оми-оми! — радостно провозглашает Тсуму, подходя ближе к гермофобу. Тот отшатывается в сторону. — Я пришел спросить по поводу своей татуировки.       — Лучше тебе не присутствовать здесь сейчас, — говорит Оми, дергая бровью и зло смотря на своих коллег. — У меня есть незаконченные дела.       — О, не волнуйся, я подожду здесь, — спокойно отвечает Атсуму, садясь за ближайший к нему стол. — В «Инаризаки» могут справиться и без меня какое-то время.       Пожав плечами и зачем-то натянув на лицо маску, а на руки надев перчатки, Киёми наклонился к двум парням и начал их отчитывать за то, что они тут испортили. Комори выглядел правда очень напугано, когда лицо татуировщика находилось к нему ближе обычного. Иизуна попытался отшутиться из ситуации, но получалось очень плохо, и он получил больше всех.       Мия смотрел на это «шоу» не с удовольствием, но с шоком и страхом. Он не ожидал, что такой вроде спокойный человек, может так сильно выйти из себя. Когда Сакуса закончил, Мотоя и Тсукаса быстро вернулись к работе, ничего не говоря и иногда виновато переглядываясь между собой, а гермофоб только тяжело вздохнул и, не снимая ни маски, ни перчаток, сел перед Атсуму на стул, показывая ему страницу в блокноте с колокольчиками, которые он рисовал.       — Ты доволен, или мне стоит что-то изменить? — спросил Киёми.       — Нет, все шикарно, Оми-оми! — воскликнул Мия. Он потер свои руки в закипающем восторге. — И ты набьешь это мне на кисть?       — Как ты и хотел. Идем.       Они прошли в соседнюю комнату, и Оми предложил Атсуму присесть на кресло, которое расположено ближе к возвышающемуся окну. Он стянул перчатки, выкинул их и надел новые. Подошел к Тсуму, взял его за руку и внимательно рассмотрел кисть, проводя по коже пальцами.       — Ты так нежен с каждым клиентом или только со мной? — ласково спросил Мия, сделав свой голос немного ниже.       Никакого ответа не последовало, но Сакуса недовольно цыкнул, отходя в сторону и приготавливая необходимые инструменты. На лице татуировщика не появилось ни одной капельки смущения или приятных эмоций, что немного расстроило Тсуму.       Пока двое других мастеров тату-салона рассказывали всю ситуацию Мие, Киёми успел перенести рисунок на трансферную бумагу, и этот пункт уже был сделан. Он вернулся к клиенту с полупустой пачкой ватных дисков, чистую иглу для машинки и небольшое количество пленки. Прилепив на кисть все части татуировки, он машинальными действиями поменял иглу и принялся выливать чернила в мисочку, отойдя в сторону.       — Насколько больно по шкале от одного до десяти мне будет? — спросил Атсуму. Он очень сильно нервничал и не мог себе представить, что вообще его ждет. На себе он почувствовал непонимающий взгляд. — Просто волнуюсь и хочу знать, к чему стоит быть готовым.       — Для тебя на четыре. Если будешь мне мешать и много болтать, то могу устроить и все десять, — улыбнувшись под маской, ответил Сакуса, садясь на табурет. Он убрал рисунок и на руке остались округлые контуры. — Я дам тебе брошюру после, в которой почитаешь, что делать и не делать, когда тебе только набили тату. Ни о чем не беспокойся.       Под руку Тсуму была положена влажная салфетка, и все началось. Сначала Атсуму и правда расслабился: бояться нечего — с ним работает профессионал, но первые несколько касаний были такими непривычными, что у него вылетело пару жалобных писков. Он прикусил указательный палец другой руки и отвернулся. Никогда бы он не подумал, что цветы могут приносить боль.       Каждый раз, когда Сакуса ненадолго останавливался, он поднимал взгляд и внимательно наблюдал за тем, как Мия из крутого и бесстрашного парня, каким хочет казаться, превращается в настоящего чувствительного и эмпатичного себя. Это вызывало улыбку, и Киёми правда старался как-то снизить уровень боли. Иногда ему хотелось сказать: «Тише, скоро все закончится», но эта фраза показалась ему такой глупой, что он предпочел промолчать.       Атсуму открыл глаза только тогда, когда почувствовал, что вокруг его кисти оборачивают пленку, по своей текстуре похожую на пищевую. Он посмотрел на ромашки, на Сакусу с приспущенной маской, который произносил свою фирменную речь о том, что и так прописано в брошюре, и тяжело вздохнул, убирая волосы со лба.       — Это было правда на четверочку, — усмехнулся он, не торопясь вставать с кресла. — Но ромашки получились хорошими.       — Я не мог и подумать, что ты так чувствителен к боли, — проговорил Киёми, обрабатывая руки антисептиком. Он протянул Мие брошюру. — В оплате у нас Иизуна разбирается, так что тебе к нему.       — Да, хорошо, — вздохнул Тсуму. — Просто дай мне еще минутку, и я уйду.       Оми хотел просто раствориться за своим столом, чтобы посмотреть, что еще может сделать за этот рабочий день, но остановился и вернулся на табурет. Он внимательно осмотрел покрасневшую кожу Атсуму, не прикасаясь к нему, и хлопнул его по плечу.       — Все будет хорошо. А теперь вставай.       Мия встал, медленно выходя из комнаты, переговорил с Тсукасой, поблагодарил весь коллектив за отлично проведенное время и вышел на улицу, рассматривая руку. Он чуть не столкнулся с парой людей, пока шел эти несколько метров до магазина. Когда же Атсуму оказался внутри, и Суна, и Осаму, и Кита выглядели не лучшим образом. А неподалеку от черного входа стоят заклеенные скотчем коробки.