(не) верю

вечер среды, пятая неделя.

      Разговор заканчивается так же резко, как и начался, и Настя в недоумении хлопает глазами, не понимая, что только что произошло. На руке у неё болтается дурацкая красная нитка, которая уже начинает раздражать: она закрывает татуировку, а небольшой узелок неприятно щекочет кожу при малейшем движении запястьем. Девушка вновь пытается её развязать, но, вопреки всему, узел снова затягивается ещё сильнее.       «И где она научилась так узлы завязывать?» — думает Петрова, пока с раздражением дергает эту дурацкую нитку в разные стороны.       В итоге, психанув, бросает это дело — всё равно ничего не выходит. Нитку, конечно, можно просто разрезать любым кухонным ножом, но девушке, на удивление, совсем не хочется этого делать.       Жукова ведёт себя странно. Она, блять, ведёт себя настолько странно, что Настя уже давным-давно ни черта не понимает: думает-думает, но мысли никак не складываются в кучу, расплываясь внутри в какое-то странное нечто. Много думать она не любит — предпочитает делать и не спрашивать разрешения. В данном случае это не работает: Ника, несмотря на все унижения и побои, упорно идёт на контакт, пытается завести диалог и проявляет… дружелюбие?       Петрова забавно хмурится, сводя брови — в промозглой ванной это выглядит чертовски комично. Ледяной порыв ветра вновь заставляет её поморщиться, и Настя, махнув рукой, решает послать всё к черту — на данный момент это ей кажется самым лучшим выходом из ситуации. Она наконец ловко спрыгивает с подоконника и выходит из ванной комнаты, как минимум, с надеждой на то, что болтовня других участниц поможет ей отвлечься.       В какой-то степени это срабатывает: одноклассницы, как обычно, обсуждают какую-то ерунду, в которой легко можно раствориться и отпустить все неуместные мысли. Настя заваливается на одну из свободных кроватей, с разочарованием понимая, что до отбоя осталось уже всего-ничего. Девушка на автомате исподлобья осматривает комнату и понимает, что Жуковой нигде нет. Думать о том, куда она уже успела убежать, не хочется: и так слишком много впечатлений для одного вечера.       — Вы закончили? — саркастично спрашивает Костья, приподнимая брови.       Бэлла, сидящая рядом, улыбается и слегка усмехается в кулак. Настя смотрит в недоумении, искренне пытаясь сообразить, что вообще смешного: хмурится, сводя брови, и неловко чешет затылок, тем самым вызывая ещё более широкие улыбки одноклассниц.       — Разговаривать? — переспрашивает Петрова, а девушки, не выдержав, смеются уже в голос.       Настю это бесит: она давно уже потеряла суть странного разговора и поэтому искренне не может понять, что, чёрт возьми, смешного. Девушка раздражённо машет рукой в сторону одноклассниц, тут же чувствуя, как нитка соскальзывает с запястья чуть ниже и вновь неприятно щекочет кожу.       — Чё за хуйня на руке? — спрашивает Бэлла.       Она поднимается со своего места и подходит к Настиной кровати, бесцеремонно усаживается рядом и, протянув ладонь, тянет руку девушки на себя, рассматривая запястье.       — Бля, — Петрова закатывает глаза, — долго рассказывать.       Бэлла хмурится, вопросительно склоняет голову, но вопросов больше не задаёт. Нет — значит нет, и этим всё сказано.       — Это же оберег какой-то, да? — задумчиво бормочет Костья, обращаясь к Наташе.       Гончарова уже давно обзавелась званием самого умного человека в коллективе, который очень ловко оперирует различными фактами. Эти факты, правда, чаще всего нахуй никому не сдались, но Наташу это всё равно не особо останавливает. Девушка отворачивается от туалетного столика, возле которого проводит большую часть времени, и задумчиво смотрит на Костью; та терпеливо ждёт ответа.       — Да, религиозный. Иудейский каббалистический, если точнее, — отвечает Наташа.       — Чё? — одновременно переспрашивают остальные.       — Да блять, — Гончарова закатывает глаза, — это течение в иудаизме.       В комнате повисает тишина, не нарушаемая, для полной эпичности, разве что звуком сверчков. Костья, задавшая вопрос, смотрит на одноклассницу, прищурившись — кажется, если прислушаться, можно будет услышать звук крутящихся у неё в голове шестеренок.       — В пизду вас, — смеётся Наташа. — А чё за нитка-то, откуда?       — Уверовала, — фыркает Костья, закатывая глаза.       Настя раздражённо выдыхает. Надежда на то, что хотя бы здесь её оставят в покое, тает словно мороженое в летний зной. Объяснять никому и ничего не хочется, разговаривать тоже. Она даже не участвует в обсуждении — слушает одноклассниц краем уха, чувствуя, что начинает потихоньку засыпать.       — Ага, или худеть собралась, — усмехается Гончарова и, видя, что никто не понял, о чём речь, добавляет: — Такую хуйню носят те, кто… скажем так, хотят очень быстро сбросить вес.       Петровой требуется где-то секунд пять, прежде чем до неё доходит смысл последней фразы. Она резко подрывается на кровати, протирает сонные глаза, а потом недоумённо смотрит то на Наташу, то на своё запястье.       — Что ты сейчас сказала?

***

вечер четверга, пятая неделя.

      Настя не знает, кто придумывает им испытания, но этот кто-то точно тот ещё идиот. И, собственно, именно он виноват во всём происходящем сейчас дерьме: например, в том, что Ника опасливо отступает от неё на пару шагов назад, вздрагивая, а Петрова уже заносит руку для удара. Настя ненавидит унижение больше всего на свете — это именно то, что заставляет её испытывать животную, совсем нечеловеческую злость. В такие моменты она не помнит и не чувствует ничего, кроме всепоглощающей ярости, что бурлит внутри и разливается по венам кипящей лавой.       Жукова смотрит боязливо и делает ещё шаг назад, понимая, что натворила дел. Конечно, она предполагала, что этот рэп-баттл ни к чему хорошему не приведет, но, видимо, спровоцировать самую агрессивную участницу проекта ей хотелось чуточку больше, чем жить.       — Нахуя? — практически рычит Петрова, замирая в секунде от того, чтобы нанести удар.       — Это просто испытание… — бормочет Ника, но договорить не успевает.       Громкий звук пощёчины разрезает тишину в комнате.       Кто-то из участниц успевает сориентироваться: перехватывает Настю за руку, встаёт между девушками, не давая им приблизиться друг к другу. Сквозь пелену ярости Петрова понимает, что это Бэлла — и слава богу, — иначе получила бы сейчас не только Ника. Жукова пятится обратно, прижимая ладонь к щеке, на которой уже виднеется красный след. Слёзы выступают сами собой, но она упрямо вытирает их рукой, размазывая косметику.       — Ты ёбнутая, — кричит Ника, дёргается вперёд, но вдруг чувствует, что кто-то резко хватает её за руку, выше локтя.       Девчонка оборачивается и понимает, что её крепкой хваткой держит Ксюша. Только вот обида на Петрову гораздо сильнее их договорённости, и Вероника снова рвётся вперёд с явным намерением отомстить — успевает даже вырвать руку, прежде чем Прокофьева хватает её со спины и буквально оттаскивает в противоположный угол комнаты.       — Успокойся, — шепчет Ксюша однокласснице на ухо, — всё хорошо.       — Да нихуя не хорошо! — кричит Ника в ответ, всеми силами пытаясь освободиться.       Петрова хмурится, сжимает зубы, пытаясь найти в себе хоть капельку человечности, которая поможет прийти в себя. Это, на удивление, помогает: девушка выдыхает и чувствует, что её потихоньку отпускает. Настя в упор смотрит на растрёпанную девчонку: видит красный след от пощёчины на её лице и дрожащие руки, которые она с завидным упорством сжимает в кулаки, — а после удовлетворённо усмехается. Злость сменяется лёгким раздражением, смешанным с толикой восхищения: мало кто на проекте может так открыто бросить вызов самой Насте Петровой. А у этой чёртовой девчонки это почему-то получается на раз-два.       Девушка закусывает нижнюю губу, силой удерживая внутри такое дурацкое и абсолютно неуместное «Извини», а вместо этого бормочет:       — Сама виновата.       — Иди к чёрту, — отвечает Ника сквозь плотно сжатые зубы.       Вот и поговорили.       Настя аккуратно убирает руку Бэллы, которая всё это время настойчиво удерживала её за плечо, и кивает, показывая, что всё уже более-менее в порядке. И, казалось, ситуацию можно было бы разрешить мирно, но именно в этот момент происходит что-то странное: Ника всё-таки вырывается из цепкой хватки Прокофьевой и кидается вперёд.       Никто не успевает среагировать и остановить дурную девчонку — она, словно совсем ничего не боясь, заносит ладонь для удара, явно намереваясь оставить на лице соперницы пару царапин от ногтей. Петрова успевает сориентироваться в последнюю секунду: перехватывает Нику за запястье, удерживая её руку в воздухе.       Остальные участницы потасовки предусмотрительно отступают назад, от греха подальше — никому не хочется попасть под горячую руку и получить за просто так. Костья, плюнув на всё, вообще выходит из комнаты: ей эти идиотские стычки уже давно осточертели. Бэлла сначала растерянно смотрит то на Настю, то на только что захлопнувшуюся дверь и, всё-таки сделав выбор, выскальзывает вслед за одноклассницей.       Только этим двоим, кажется, всё нипочём: Ника второй рукой пытается дотянуться до лица обидчицы, выкрикивая оскорбления и не замечая ничего вокруг, а ни черта не понимающая Петрова просто с силой держит её за запястье, не давая возможности вырваться.       — Успокойся, — твёрдо проговаривает Настя.       Это слово почему-то оказывает слишком странный эффект: девчонка тушуется, опускает глаза, вздрагивает — в общем, ведёт себя слишком странно. Петрова хмурится, уже даже не пытаясь понять, какого чёрта происходит. Они замирают посреди комнаты: Ника с её занесенной для удара рукой и взглядом, опущенным в пол, и Настя, в которой уже не осталось никакой злости, только недоумение. Жукова послушно пытается опустить руку, но одноклассница, не отрываясь, смотрит прямо на девчонку, по инерции продолжая крепко удерживать её за запястье. Ника, осмелившись, поднимает взгляд, встречаясь с карими — такими же, как и у неё — глазами.       Словно они снова в этой чёртовой клетке.       Время, кажется, останавливается: Вероника сглатывает, быстро-быстро бегает глазами по лицу соперницы и совсем не палится, когда на секунду опускает взгляд чуть ниже, на губы. Настя же смотрит недоумённо, хмурится, отказываясь складывать все имеющиеся факты в одну цельную картину.       — Либо ты уйдешь, либо я тебя убью, отвечаю, — бормочет Петрова, напряжённо выдыхая.       Ника выдыхает разочарованно, ещё раз пробегает глазами по лицу-губам-ключицам и, дёрнув рукой, вырывается из этой странной хватки. От ярости и следа не остаётся — внутри грохочет какое-то дурацкое и абсолютно неправильное чувство, а девчонка всеми силами пытается его прогнать: хмурится, зубы сжимает и с завидным упорством спорит со всем своим естеством, которое ей кричит уже о совсем неприличных вещах. На щеке ещё горит след от пощёчины, но Вероника, на удивление, боли почти не ощущает — только смотрит странно-настороженно, пытаясь саму себя понять. И совсем не осознаёт, что, кажется, по уши вляпалась.       Настю это не касается — она, как обычно, ни черта не понимает, либо упрямо не хочет понимать. Девушка даже уже не злится почти — всю злость выплеснула в этой странной стычке, которую и дракой-то назвать нельзя. Однако, привычки с ринга дают о себе знать: она чувствует, что не довела дело до конца. Кулаки чешутся, ожидая продолжения, и Петрова скрещивает руки в замок, будто бы силой удерживая себя от чего-то страшного.       — Иди, — цедит Настя, понимая, что ещё секунда — и от девчонки не останется даже мокрого места.       Ника моментально понимает смену настроения — видимо, инстинкт самосохранения ещё остался. Она закусывает губу, последний раз окидывая взглядом девушку напротив, а когда понимает, что именно она только что сделала, спешит ретироваться: буквально выбегает из комнаты, по дороге чудом не задевая разъярённую Настю плечом.       И только Ксюша, что всё это время наблюдала за всем разворачивающимся безобразием издалека, неприятно ухмыляется: всё происходящее, конечно, слегка отличается от того, что она планировала, но… так ведь даже интереснее, правда?