(не) верю

ночь понедельника, пятая неделя.

      Запасы сигарет медленно подходят к концу, но окончательно курить никто из участниц так и не бросил. И это понятно: сложно избавиться от пагубной привычки, которая шагает с тобой бок о бок уже несколько лет, за каких-то четыре с лишним недели. Преподаватели, видимо, всё понимают, поэтому и закрывают глаза на некоторые нарушения правил. Старательно делают вид, что девушки не курят на крыше по ночам или за стеной школы по вечерам, и не наказывают, когда ученицы нагло стреляют сигареты у соседей, выпрашивая их через забор. Для многих данная привычка — последняя отдушина в подобных условиях, ведь именно она помогает им не сорваться и не перегрызть друг другу глотки.       Петрова размашистым шагом преодолевает расстояние от входа в школу до угла, который уже давно получил звание местной курилки. По виду она вряд ли напоминает леди: хоть и светло-розовая, но очень растянутая толстовка, на голове капюшон, практически скрывающий лицо, а под глазами огромные мешки — последствия уже двух бессонных ночей.       Она нервно обшаривает карманы, пока рука не натыкается на помятую пачку сигарет Marlboro, которая, судя по её виду, пережила несколько мировых войн. Достаёт, с надеждой открывает и разочарованно выдыхает: последняя. Хотя, на что она вообще надеялась — эта пачка с ней ещё с самой первой недели, валяется по карманам, хранится на чёрный день. Можно ли назвать сегодняшний день чёрным? Определённо. Сначала ебучий клоун посреди ночи, который чуть не довёл до икоты половину девушек, включая самую смелую Настю, а затем — один из самых тяжёлых разговоров с психологом.       Самоубийство.       Глупо предполагать, что кто-то из присутствующих здесь ни разу в жизни не хотел сдохнуть, — иначе бы их здесь, наверное, попросту не было. Думала ли Настя о самоубийстве? Да тысячу, блять, раз. Доходила ли она до края? Нет, нет и нет. Ещё в подростковом возрасте Петрова для себя решила, что добровольный уход из жизни, — удел слабых.       А слабость — это позор.       Но разговор на подобную тему был пиздецово-тяжелым, тем более при всех одноклассницах, под прицелом надоедливых операторских камер. Девушка достаёт последнюю сигарету, зажимает её губами и лезет рукой во внутренний карман любимой толстовки: туда, где всегда лежит зажигалка.       Ну конечно, блять, как же иначе.       Петрова отступает на пару шагов, утыкаясь спиной в прохладную стену, и раздражённо сводит брови на переносице. Несмотря на грозный вид, выглядит она жалко: в дрожащих руках сжимает потрёпанную сигарету, которую даже нечем подкурить, а вокруг темнота и ни одной живой души. Никого, кого можно было бы беззлобно подъебать, обсудить прошедший, до ужаса стрёмный день, попросить огня или даже разделить эту несчастную сигарету.       На ум тут же приходит Бэлла, и девушка присаживается на корточки возле стены, всё так же опираясь на неё спиной. Она кусает и так разъёбанные губы, пока мысли в голове сменяют друг друга со скоростью реактивного самолета. Одноклассницы практически так и не разговаривали после инцидента на последнем выгоне, когда Бэллу исключили из обоих факультетов. Петрова злится на неё и идёт на принцип, тогда как младшая просто слишком гордая, чтобы просить у той прощения. Вот они и перекидываются злобными взглядами уже несколько дней, не говоря друг другу ни слова: гордость ведь важнее дружбы.       Но сейчас, в этой чёртовой темноте, посреди ночи, когда аж дышать тяжело от ебучего одиночества, Настя впервые ловит себя на мысли, что младшей здесь до одури не хватает. Она бы быстренько разрядила обстановку, пошутив пару-тройку неплохих шуток, обязательно добыла бы зажигалку и поделилась запасами какого-нибудь хавчика, которым у неё, кажется, вечно забиты все карманы. Петрова думает, что реально скучает по ней, и тут же сжимает кулаки, чувствуя, как короткие ногти впиваются в грубую кожу на ладонях.       Гордость и агрессия, боязнь привязанностей и страх одиночества — не девушка, а грёбанное ходячее противоречие.       Откуда-то слева слышится подозрительный шум, затем лёгкий шорох кустов и звук веток, ломающихся под тяжестью человеческого веса. Петрова вздрагивает и тут же поднимается, пытаясь ретироваться с места преступления, но вдруг замирает: ей даже скрывать нечего, зажигалка ведь так и не нашлась. Поэтому остаётся на месте, настороженно, но с любопытством вглядываясь в темноту. Всё равно нет смысла возвращаться обратно в комнату — заснуть ей уже вряд ли удастся. В руках у неё до сих пор несчастная сигарета, которую девушка крутит двумя пальцами, ухватив за фильтр.       Интуиция подсказывает Петровой, что это не преподаватели; здравый смысл смело заявляет, что это кто-то из одноклассниц; а надежда еле слышно бормочет, что это Бэлла, — правда, что она делает в кустах посреди ночи, не уточняется. Настя усмехается своим собственным глупым мыслям: ну вот, окончательно поехала, ничего не скажешь.       Преодолев преграду из плотных кустов, к Петровой наконец выходит… кто это, блять, вообще такой? Настя синхронно шагает вперёд, напрягаясь: это явно ни кто-то из съёмочной группы, ни, определённо, кто-то из девочек.       Буквально за долю секунды Петрова осматривает подозрительную фигуру, быстро движущуюся по направлению к ней, хотя в темноте это задача не из лёгких. На неизвестном чёрная, явно мужская толстовка, туго затянутый капюшон, голова опущена, руки в карманах. Настя щурится, напрягая последние извилины мозга, как вдруг замечает едва-едва торчащую из-под капюшона розовую прядь волос.       Интересно, эта ночь может стать ещё хуже?       Незваная гостья ловко снимает капюшон с головы, наспех приглаживает волосы и только потом обращает взгляд на Петрову: — Напугала?       Та закатывает глаза и снова неосознанно грубит: — Чё? Нет. Но радуйся, что я тебе не уебала, — думала, это кто-то посторонний.       Вероника пожимает плечами: нет, так нет. Подумаешь, бродила тут посреди ночи по кустам, хотя из школы после отбоя даже выходить нельзя, — совсем ничего подозрительного.       Петрова хмурится и, наконец сообразив, тянет: — Жукова, а ты какого хуя здесь делаешь? — и подозрительно щурится, что выглядит крайне комично.       — Гуляю, — пожимает та плечами, — не спится.       Настя оглядывает девчонку с ног до головы, пытаясь уличить во лжи, и параллельно понимает, что выглядит она неважно. Синяки под глазами — чуть меньше, чем у Петровой, но они всё же есть, растрёпанные волосы, а взгляд тяжёлый-тяжёлый, даже непривычно. Но в целом, Петровой плевать, как та выглядит. Она просто кивает, делая вид, что отмазка принята, и разворачивается, намереваясь уйти.       — Петрух, погоди, — Ника прерывает поток её мыслей, — покуришь со мной? Стрёмно одной как-то.       Настя резко оборачивается и слегка надменно смеётся над растерянной Вероникой, хотя в глубине души прекрасно понимает одноклассницу: на самом деле стрёмно, по-другому и не скажешь. Отказаться от предложения не хватает силы воли — курить хочется так, что скулы сводит.       Петрова, немного помедлив, подходит к девчонке поближе; та, уже успев отойти на несколько метров, плечом подпирает стену школы. Они переглядываются и молча отходят ещё дальше за угол, ведь спалиться уж точно никому не хочется. Вероника, словно местный наркодилер, разжимает свой неестественно маленький для своего возраста кулак — в нём покоятся ровно две сигареты. Настя кивает, но сигу не берёт, вновь зажимая в зубах свою. Это её негласное правило: если есть свои, не стреляй чужие.       Ника усмехается: по-детски забавная честность, которая на этом чёртовом проекте абсолютно ни к месту. Она чиркает зажигалкой, и небольшое пламя освещает лица обеих девушек — в темноте ночи это придает ситуации частичку странного уюта.       Петрова слегка наклоняется, касаясь пламени кончиком сигареты, затягивается, поджигая её, и тут же выдыхает дым: — Раскурим? Но в следующий раз ты стреляешь, — предлагает Настя, а девчонка напротив тут же быстро и довольно кивает.       Курить две сигареты на двоих — непозволительная роскошь в данной ситуации.       Петрова глубоко затягивается — в оглушительной темноте слышится звук тлеющей бумаги — и прикрывает глаза, не выпуская дым, а сигарету передаёт однокласснице. Долгожданный никотин не приносит успокоения, нет, скорее мнимое ощущение того, что всё в порядке. Жаль, что это чувство растворится через пару минут, — так же, как растворится в ночи эта странная встреча двух абсолютно не подходящих друг другу людей.       Вероника делает затяжку следующей, задерживая дым в лёгких, и возвращает сигарету обратно: Петрова в этот момент выдыхает плотное облачко дыма. Они передают эту сигу по кругу: затянуться, задержать, передать, выпустить — так до тех пор, пока она не подходит к концу.       Настя чувствует, как кружится голова — последствия подобного типа курения. Но, несмотря на это, делает последнюю глубокую затяжку, чувствуя, как горячий фильтр обжигает пальцы. И тут же, бросив бычок под ноги, тушит его ботинком. Петрова отходит на пару шагов назад и коротко кивает — своеобразное спасибо за компанию.       Жукова слегка улыбается, пытаясь завести диалог: — Мне Рома рассказывал, что так в армии курят, поэтому и называют «по-армейски». Не знаю, правда или нет.       Настя только пожимает плечами: — Мы в детдоме называли «по-солдатски». У всех по-разному, наверное.       Вероника хитро щурится и тихонько бормочет: — Нихуя не накурилась, если честно. В следующий раз будем курить «цыганочкой».       Петрова резко выдыхает, хмурится, сводя брови, и цедит: — Перегибаешь, Жукова. И с чего ты решила, что будет следующий раз?       Девчонка тут же вздрагивает и слегка отступает назад: боится, здесь ведь даже спрятаться не за кого. Петрова опускает голову и устало трёт пальцами переносицу, мысленно ругая себя за вспыльчивость. Ненависть ненавистью, но Жукова поделилась последними сигаретами — уже за это стоит проявить минимальное уважение, ведь в месте, где выросла Настя, это дорогого стоит. В воздухе повисает напряжение — хрупкий момент окончательно разрушен.       На улице, судя по всему, уже далеко за полночь. Неожиданно, но уходить Петрова не хочет: смысла нет, ведь понимает, что уже не уснёт сегодня. Но и оставаться здесь, рядом с самой раздражающей участницей — перспектива сомнительная. Настя хмурится, но в итоге против воли слегка улыбается: лучше уж такая компания, чем совсем никакая.       Вероника, оставив попытки разговорить одноклассницу, только обиженно молчит, чиркая дешёвой зажигалкой. Характерный звук крутящегося колесика разрезает тишину, и маленький огонёк пламени вспыхивает каждую секунду, освещая лицо девушки.       Петрова, прищурившись, наблюдает и, неожиданно для самой себя, обращает внимание на два факта: во-первых, волосы Ники постепенно выцветают, превращаясь в светло-розовые, что ей идёт даже больше, а во-вторых, выглядит девчонка не очень от слова совсем. Под глазами у неё тушь, явно потёкшая, зажигалка в руках слегка подрагивает от того, что дрожат сами руки, голова опущена, а в глазах осознанная, совсем не наигранная грусть. Непривычно.       Испытав лёгкий укол вины, Настя пытается себя пересилить: — Кстати, что ты тут делаешь? Ответ «гуляю» не принимается.       — Сигареты просила у соседей, через дырку в заборе, — всё ещё обиженно бурчит девчонка, не поднимая взгляда.       — И как, успешно? — усмехается Петрова.       — Как видишь, — Ника пожимает плечами, но губы уже трогает лёгкая улыбка.       Отходчивая.       Настя, немного подумав, снимает капюшон толстовки. Прохладный августовский воздух тут же треплет тёмные, непослушные волосы, и она слегка улыбается. Сложившаяся ситуация странная до крайности: каждый раз, когда эти двое попадают в поле зрения друг друга, не важно, под камерами или без них, всё заканчивается конфликтом. А тут стоят рядом, курят одну сигарету на двоих, разговаривают, слегка шутят и при этом даже не пытаются друг другу врезать. Подозрительно.       — Тоже не спится? — Вероника вопросительно склоняет голову вправо.       Настя эмоционально кивает: — Ебучий клоун! И весь остальной зоопарк. Я чуть не поседела, отвечаю. Да и психолог… не могу уснуть нихуя.       Жукова смеётся, но в глазах сквозит понимание. Плевать на комнату страха, но разговоры о суициде — то, что может вызвать бессонницу у каждого. Удивительно, что за этим углом ещё добрая половина школы не собралась, включая преподавателей.       Петрова улыбается уже чуть шире, а первая ассоциация, которая приходит ей в голову… поезд? Ночной поезд и его странные попутчики, которые могут на время составить тебе компанию, не прося ничего взамен. Да, может быть, они немного странные, раздражающие и абсолютно на тебя непохожие, но они хотя бы на время спасут тебя своей пустой болтовнёй от липкого одиночества. И этого достаточно.       Настя оглядывает девчонку с ног до головы и вдруг осознаёт: всё то время, пока Петрова сидела здесь одна, без огня, утопая в жалости к себе, Ника была где-то неподалеку, на территории школы. И с большей долей вероятности она видела её, но вышла не сразу. Почему?       — Ты ведь давно меня заметила, — Настя даже не спрашивает, а утверждает. — Почему сразу не подошла?       Ника скептически улыбается, всё ещё чиркая несчастной зажигалкой (непонятно, как колесико ещё не заело) — и вдруг, смеясь, выдаёт: — Ты, если не заметила, немного… пугающая. Я не то чтобы тебя боюсь, просто не хочу уехать в травматологию и вылететь к херам с проекта.       Петрова пожимает плечами: — Ну, в целом, справедливо.       А саму аж дрожь пробирает — привычка решать всё физической силой подразумевает то, что на проекте её будут бояться, но в последнее время ей этого совсем не хочется.       — Я ведь всё равно тебя не боюсь, знаешь? — Ника говорит это тихо, практически неслышно.       В её взгляде сквозит такое понимание и искренность, что Настя недоумённо моргает: на ум приходит мысль, что всё это странный, бессмысленный сон.       — Так и есть, не боишься, — утвердительно кивает Петрова, пряча руки в карманах, — потому что я тебе это позволяю.       Вероника замирает: никогда ещё они не разговаривали об их взаимной неприязни настолько откровенно. Девушка старается даже не дышать — не дай бог разрушить этот момент, когда Петрова снова начнет обзывать её и оскорблять, доводя до заебавших всех слез.       Настя молчит тоже — не зря говорят, что ночь обнажает искренность, и ей это определённо не нравится. Ещё откровений здесь не хватало, чтобы наверняка. Глубоко в душе она даже не понимает, почему продолжает заниматься откровенным буллингом и никак не может остановиться: просто привыкла защищаться, показывать таким образом свою силу.       Этой ночью ей впервые в голову приходит мысль, что бить и унижать людей, — это не сила, а самая настоящая слабость.       Она хмурится, настойчиво отгоняя чувство вины, абсолютно неуместное не только в данной ситуации, но и в этой грёбаной школе. На жалости здесь точно далеко не уедешь, и это понимает абсолютно каждая ученица.       Ещё минуты три проходят в полной тишине, прежде чем Ника понимает, что больше ни черта от своей соперницы не дождётся: та молчит, словно воды в рот набрала, взгляда не поднимает и в целом ведет себя как-то слишком нетипично. Вероника ещё раз чиркает раздражающей зажигалкой и наконец убирает её в карман. Неловко потоптавшись на месте пару секунд, она делает несколько шагов вперёд, надеясь свалить из этого места и заспать всё произошедшее. Ощущение того, что Петрова, оказывается, тоже живой человек, посылает по позвоночнику пугающую дрожь, и девчонке это совсем не нравится.       В ту же секунду, когда Ника убирает зажигалку в карман, Настя в свете луны видит её цвет и модель.       Чёртов желтый крикет.       Её желтый крикет.       Петрова резко хватает девчонку за рукав толстовки и слишком сильно тянет на себя. Та дёргается, выдыхает недоумённое и смущённое «Ты чего?», пока Настя, замерев чересчур близко, бесцеремонно залазит той в карман и вытаскивает наружу злополучную зажигалку.       — Какого хуя, Жукова?