(не) верю

      Оказавшись в детском доме, Настя уяснила одну простую истину: либо бьёшь ты, либо будут бить тебя.       Будут избивать толпой: руками, ногами, да чем, блять, попадётся. Будут поджидать посреди ночи, когда воспитатели уже не смогут защитить. Будут объединяться в группы, выбирать жертву и давить — давить до тех пор, пока та не сломается. Поэтому ей пришлось научиться давать отпор — это был вопрос не силы и превосходства, а элементарного выживания. Пришлось научиться драться и не бояться крови. Пришлось сделать так, чтобы не она всех боялась, а наоборот.       «Машина для убийств» — так её называла воспитательница. А Петрова только улыбалась: так и есть, ведь слабых здесь ой как не любят. Ведь быть слабой — это позор.       Выпустившись из детского дома, Настя уяснила одну простую истину: либо сломаешь ты, либо сломают тебя.

***

      Этот чёртов проект — как капля надежды в море. Глоток воздуха для утопающего. Шанс сделать в своей жизни хоть что-то стоящее.       Стать леди.       Да какой, нахуй, леди?       Стать человеком.       Но детдомовские привычки — не то, от чего можно избавиться по щелчку пальцев. Поэтому и на проект Петрова буквально врывается, прокручивая в голове фразу «либо ты, либо тебя». В первый день пребывания избивает всех, кто косо на неё взглянул, да и просто всех тех, кто попался под горячую руку. Количество разбитых к концу дня лиц пугает даже её саму, хотя она, конечно, этого не показывает.       Ведь страх — это слабость.       А слабость — это позор.       Уже спустя пару недель, на очередном выгоне, Настя вдруг неожиданно понимает — это место совсем не похоже на детский дом. Количество драк в школе уже давно снизилось к минимуму, а в комнатах постепенно воцаряется уютная атмосфера: девчонки травят тупые шутки, обсуждают всех вокруг, таскают еду с кухни после отбоя и, кажется, постепенно открываются. Они поддерживают друг друга, делятся последними запасами сигарет, раскуривая их по-армейски, помогают на испытаниях и искренне расстраиваются, когда кого-то выгоняют.       Только Петрову они недолюбливают: косо смотрят, периодически игнорируют, обсуждают за спиной. Боятся. Конечно, блять, боятся — она ведь чуть не отправила в реанимацию добрую половину одноклассниц. Но Насте плевать: она ведь не дружить сюда приехала, а меняться. Повторяет себе это снова и снова, прокручивает в голове, как мантру, настойчиво отгоняя обиду на одноклассниц так, как отгоняют назойливую муху.       Им похуй, что она старается, что меняется на глазах, что пытается быть равной, но не в силе. Ведь никто не замечает хорошего, правда?

***

      Больше всего на свете она боится одиночества. Не, банально, темноты, огня или пауков, нет: чувство одиночества — это то, что заставляет её хотеть забиться в темный угол и рыдать, будто маленький ребёнок. Она всегда говорит, что ей никто не нужен, — даже татуировку зеркальную на шее набила, чтобы не забывать: единственная, кто тебе поможет, это ты сама.       Только вот это самовнушение нихера не работает — она всё равно боится остаться одной и никому не нужной. Поэтому и рвётся бездумно к людям, которые этого даже не стоят: помогает, защищает, поддерживает. Да, возможно, перегибает, обижает, грубит — но она просто старается быть честной и справедливой. Искренней. Ведь для неё искренность — самый важный жизненный принцип, когда как для всех вокруг, кажется, это просто пустой звук.       Но абсолютно любая привязанность оборачивается полнейшим дерьмом: может быть, она просто делает что-то не так? Портит всё своей неуместной агрессией или излишним попечительством? Может, это не все вокруг такие плохие, а она — неправильная? Ведь любой в этой школе, кому она имела глупость довериться, в итоге уходил, предавал или разочаровывал.       Сначала Бэлла — самая маленькая участница на проекте, до дрожи напоминающая Петровой саму себя: такая же обиженная и обозлившаяся на весь мир, прошедшая все семь кругов ада сначала в детдоме, а затем в собственной семье. Точно так же не умеющая решать проблемы словами, топящая своих демонов в алкоголе и не оправдывающая абсолютно ничьих ожиданий.       И Настя, та самая Настя, что «я сюда не дружить приехала» вдруг вызывается ей помочь. Смотрит на неё — и видит саму себя, только ещё не такую потерянную. Они чертовски похожи — и эта схожесть их объединяет. Впервые на проекте она не чувствует себя одинокой в тот момент, когда Бэлла, смеясь, выдаёт: «ты мне как старшая сестра».       Настя искренне старается: чувствует, что несёт за неё ответственность. Да, возможно, она всё делает неправильно — слишком сильно контролирует, слишком сильно опекает, слишком сильно заботится. Ведёт себя как настоящая старшая сестра; ведёт себя так, как делала это воспитательница в детском доме.       Ведь никто не научил её, что дружба и опека, — это разные вещи.       Бэлла, возможно, старается тоже, только вот нихрена не заметно. Плачет, обещает, что больше не будет, засыпает по вечерам на Настиных коленях под глупую болтовню, но в итоге всё равно срывается. Напивается, истерит, дерётся (чаще всего со стенами) и, что самое главное, разочаровывает. Разочаровывает абсолютно всех: преподавателей, одноклассниц, Настю и даже саму себя.       Петрова злится, когда Бэлла оказывается на грани отчисления, злится, когда той дают второй шанс, а она его проёбывает, злится, когда та пьёт, как не в себя, злится, когда она ведёт себя как малолетняя идиотка, думая, что кредит доверия никогда себя не исчерпает. Она разочарована, и только поэтому позволяет себе грубые слова на камеру, на тот момент не совсем понимая, что положила начало чему-то очень страшному.       Потом — Костья. Максимально запутавшаяся и, кажется, попросту родившаяся не в своём теле. Привыкшая защищаться и защищать, считающая, что сила, — это только мужской удел. Она ломает себя с каждой неделей, стыдливо пряча за спиной руки, забитые партаками прямо поверх широких шрамов. Она меняется, старается, несмотря на то, как ей сложно.       И Настя понимает. Понимает, что ей на этом проекте сложнее всего, что вся эта бессмысленная женственность — ну совсем не про неё. Видит, как человек ломается изнутри, стараясь не стать похожей на свою мать, и в очередной раз приходит на помощь — защищает, оберегает, спасает. Не позволяет ложиться поздно — ведь завтра будет тяжёлый день; не позволяет слишком много пить — ведь преподаватели этого не любят. Она совершает ту же самую ошибку снова и снова: не дружит, а опекает того, кто в её опеке даже не нуждается.       Их дружба рушится, практически не начавшись: Костья, недолго думая, посылает её к черту вместе со своим синдромом спасателя, говоря, что никто на всём белом свете не будет решать, что ей делать.       Так Настя разочаровывается уже во втором человеке за такой короткий срок, не понимая, что она делает не так: она ведь просто хотела как лучше. И снова она наступает на те же грабли — оскорбляет и унижает человека на камеру, пытаясь сделать как можно больнее. Отвечает на разочарование агрессией — глупая защитная реакция, от которой она так и не смогла избавиться.       Где-то в этот момент Петрова обещает себе: больше никаких привязанностей в этой чёртовой школе. Давно уже пора понять, что заводить дружбу на проекте, где победитель только один, — заведомо плохая идея. Но она боится. Боится до скрежета в зубах, до сбитых об стены школы костяшек и выбитых казанков. Боится до дрожи, до слёз и панических атак посреди ночи. Боится, что снова останется одна.       Как тогда, в детском доме.       Поэтому она ныряет в этот омут снова и снова, позволяя абсолютно неподходящим ей людям проникать куда-то в самую душу.