Крылья ласточки

      — Мартин!       Джон слегка притормозил у ведущей в коридор арки, мысленно поморщившись и крепче перехватив в руках серую папку с документами.       Не успел властный оклик Баронессы повиснуть в воздухе, как девчонка тут же подорвалась с места, взметнув кверху огненные пряди и едва не смахнув со стола длинный рулон кальки. Джон поскорее отступил в тень, догадываясь, что за этим последует.       — Обед, и поживее! — не оборачиваясь, бросила Баронесса и застучала каблуками по лестнице в свой кабинет. — У меня мало времени.       Джон покачал головой и, стиснув челюсти, решительно зашагал прочь по коридору. И весьма вовремя: останься он на месте, стремительно пронесшийся к выходу из цеха рыжий вихрь как пить дать снес бы его с ног, невзирая на довольно ощутимую разницу в габаритах и туфельки на тонкой шпильке, в которых Эмма Мартин в последнее время на диво шустро рассекала по залам модного дома, умудряясь при этом удерживать в руках по паре-тройке рулонов ткани разом.       Торопливый цокот острых каблуков по плитке, и без того едва слышный в море голосов и стрекоте швейных машин в смежных цехах, стих с гулким хлопком тяжелых двухстворчатых дверей.       Отпирая дверь кабинета, Джон представил, как девушка, громко топая по ступенькам, торопится вниз по лестнице к служебному выходу. Он был почти уверен, что ее пальто осталось висеть на спинке стула. К счастью, ресторан, в котором огурцы для салата нарезались под нужным Баронессе углом — и ни градусом меньше, располагался на другой стороне улицы. И все же Джон не удержался от того, чтобы резче обычного опустить увесистую папку на стол. Поток воздуха взметнул несколько листов, аккуратной стопкой сложенных на краю столешницы. Машинально приведя стопку в первозданный вид, Джон опустился в свое кресло и, прикрыв глаза, потер переносицу большим и указательным пальцами.       Думать о том, как промозглый осенний ветер, с самого утра налетавший резкими порывами со стороны Темзы, безжалостно треплет довольно эффектную, но, увы, ничуть не согревающую шелковую рубашку, совершенно не хотелось. И все же воображение упрямо рисовало перед мысленным взором облаченную в привычный черный тонкую фигурку, торопливо пересекающую четырехполосную проезжую часть под монотонный писк светофора.       Джон откинулся на спинку кресла и побарабанил пальцами по обитым черной кожей подлокотникам.       Умудрившись привлечь внимание Баронессы в первый же день — впрочем, его это отчего-то совсем не удивило, — Эмма Мартин невольно проложила себе извилистую, но довольно короткую тропинку в круг тех, кого можно было назвать ее приближенными — за неимением более подходящего слова и с учетом весьма своеобразного понятия фон Хеллман о приближенности. Счастливчикам, как правило, выпадала честь являться к ней по щелчку пальцев — без промедления и возражений, зато с полной готовностью выполнить любую ее прихоть. Джон, как ни пытался, никак не мог отделаться от скверной ассоциации с дрессированными собачонками вроде ее ненаглядных пятнистых монстров — особенно когда видел несущегося на всех парах Джеффри.       А теперь и Эмму Мартин.       Джон поморщился.       Справедливости ради стоило заметить, что девушке удалось зайти куда как дальше остальных: прежде ему не доводилось видеть, чтобы кому-то позволялось править уже одобренные Баронессой эскизы или — упаси Боже — ввязываться с нею же в спор относительно необходимости подкладочной ткани для отдельно взятой модели.       И все же он уже не раз видел, как она семенит по залу на своих каблуках, ловко лавируя между многочисленными портными и крепко держа в руках тяжелый серебряный поднос. Или, бросив наполовину сделанную работу, бежит вслед за Баронессой, готовясь сопроводить ее в город. До появления в модном доме Эммы Мартин подобные нехитрые обязанности лежали на все том же несчастном Джеффри, который, судя по озадаченному выражению, застывшему на и без того вытянутом бледном лице, до сих пор не мог решить, стоит ли ему огорчиться в связи с появлением нежданного конкурента в лице рыжей новенькой или вздохнуть с облегчением.       Впрочем, Джона куда больше интересовало лицо самой Мартин. Он прекрасно видел, как девчонку буквально разрывает, словно на черное и... — внезапная ассоциация заставила мужчину резко тряхнуть головой, — словом, надвое.       Джон видел, как она смотрит на Баронессу, изучающую ее очередной эскиз. Тот же незамутненный свет, мерцая, горел в ее взгляде, когда он впервые увидел ее на презентации в «Либерти», чуть встрепаннную от возбуждения, со стареньким фотоаппаратом на шее. Однако он не мог не заметить стиснутых в бледную линию губ и странного напряженного взгляда немигающих зеленых глаз, когда она торопилась в кабинет начальницы с подносом в руках.       Джон невесело усмехнулся себе под нос. Он даже не знал ее настоящего имени.       Зато он прекрасно знал: для выросшей на улице свободолюбивой девчонки быть у кого-то на побегушках — пусть даже у той, кого она привыкла едва ли не боготворить, — сродни особо изощренной пытке. И она стискивала зубы, натянуто улыбалась, расправляла плечи, учтиво склоняла голову... и, едва освободившись, со всех ног устремлялась в цеха.       Или в его кабинет.       Последнее немало удивляло его поначалу.       Появившись на пороге кабинета через несколько дней после того, как он впервые привел ее сюда, Эмма с невозмутимым видом вручила ему счет за обслуживание пожарной сигнализации. Джон удивленно приподнял бровь — квитанции на его столе обычно оставлял Джеффри, — но бумажку из ее рук взял и, ничуть не сомневаясь, что девушка откажется, все же предложил ей чашку чая.       В очередной раз его удивив, Эмма неожиданно кивнула и, точно бывала здесь уже тысячу раз, непринужденно прошествовала к одному из кресел для посетителей. Он поскорее спрятал улыбку: ей определенно хотелось усесться поудобнее — по привычке перекинуть колени через подлокотник или попросту забраться в кресло с ногами, — но она, лишь немного поерзав на сиденье, разгладила несуществующие складки на брюках, чопорно сложила руки на коленях и принялась рассматривать тянущиеся вдоль правой стены книжные полки.       Молча вручив ей чашку — Эмма обхватила ее пальцами, грея их о теплый фарфор, — Джон уселся за стол и вновь приступил к разбору бумаг, изредка поглядывая на заметно расслабившуюся девушку. Та продолжала с интересом разглядывать сдержанное убранство кабинета, все-таки закинув ногу на ногу — судя по всему, неосознанно. Джон с удовлетворением отметил ее разгладившийся лоб и слегка опустившиеся острые плечи. Признаваться в этом почему-то не хотелось, но оттого, что теперь в его присутствии она явно чувствовала себя куда спокойнее, чем прежде, у него под ребрами, привычно стиснутыми тупой стылой судорогой, шевельнулось давно забытое тепло.       С тех пор Эмма Мартин регулярно, два-три раза в неделю, оказывалась в его кабинете, в том же самом кресле, с той же самой фарфоровой чашкой в тонких руках. Он перестал удивляться ее появлению, а она перестала изобретать предлоги и начала приходить просто так — всякий раз, как им с Маккензи Прайс удавалось покончить с нехитрым обедом быстрее обычного, а Баронесса, избрав для разнообразия компанию более подкованного в большинстве вопросов Джеффри, отбывала восвояси.       Поначалу Джон гадал, чтó всякий раз вело ее сюда, заставляя искать убежища в его молчаливой компании, которую мужчина, не привыкший врать самому себе, вряд ли счел бы интересной для взбалмошной молодой особы вроде Эммы Мартин, привыкшей дурить головы полицейским и демонстративно болтать ногами, сидя на столе. К тому же, девчонке наверняка приходилось плести с три короба, умело прикрываясь полуправдой, чтобы объяснить свои отлучки добродушной Прайс. Расскажи она все как есть — и не избежать ей расспросов, а расспросы, подозревал Джон, в личном рейтинге любимых вещей Эммы Мартин занимали некое промежуточное положение где-то между Дьяволом и Гитлером.       Лишь спустя время он, в очередной раз наблюдая за медленно потягивающей чай девушкой — та, вытянув ноги и подперев рыжую голову свободной рукой, расслабленно прикрыла глаза, — все понял.       Она искала тишины.       Она — полудикая, острая на язык, осторожная и пугливая, точно дикий зверек, плетущая ложь, словно кружево, охотно демонстрирующая окружающим зубы и когти, — искала тишины рядом с ним.       И если Эмма Мартин могла удивить его еще сильнее, она сделала это не далее, как на прошлой неделе.       Джон заподозрил неладное, когда девушка, опустив на стол пустую чашку, вдруг заинтересованно шагнула к книжным полкам, которые прежде рассматривала исключительно из своего кресла. Проследив за направлением ее взгляда и поняв, что именно привлекло ее внимание, Джон невольно вздрогнул и, отложив перьевую ручку, тоже встал со своего места.       — Только не говорите, что это вы, Джон, — Эмма указала на небольшую черно-белую фотографию в простой рамке. — Честное слово, нынешняя прическа идет вам куда больше! — и она насмешливо посмотрела на него, обернувшись через плечо.       Джон машинально усмехнулся в ответ — к счастью, железный самоконтроль практически не давал сбоев, — а внутри весь похолодел. На миг кривоватая улыбка на бледном женском лице показалась ему до боли знакомой. Так же улыбался человек, открыто смотревший с фотографии. Молодой Барон в компании совсем юного темноволосого Джона, казавшегося рядом с другом нескладным угрюмым мальчишкой, улыбался в камеру, лихо подкручивая усы.       Джон невольно сжал кулаки и, прикрыв глаза, медленно выдохнул.       Перестань видеть то, чего нет.       Разжав пальцы, он открыл глаза.       Эмма снова отвернулась к снимку. Наваждение пропало.       — Это и есть ваш друг, о котором вы говорили? — насмешка из ее голоса пропала. Неосознанно постукивая пальцем по губам, она внимательно рассматривала молодых людей на фото. Оба в полевой форме британской армии, разве что знаков отличия у симпатичного незнакомца рядом с Джоном заметно больше. — Значит, вы вместе воевали?       — Он был командиром моего взвода, — коротко ответил Джон на оба ее вопроса.       Что-то в его голосе заставило ее обернуться. Джон перевел взгляд с ее лица на снимок. И едва слышно вздохнул — то ли от облегчения, то ли от разочарования.       Нет, совсем не похожа.       Дочь Барона тоже не была его копией, ехидно напомнил внутренний голосок. Джон безжалостно обрубил его на корню. Голосок заскулил, точно побитая собака, и вскоре заткнулся, убравшись в свою нору.       — Мне жаль, что все так вышло, — Эмма, явно не ожидавшая, какой поворот примет затеянный ею полушутливый разговор, и уж точно не подозревавшая о том, какую бурю невольно вызвала в душе мужчины одной своей улыбкой, избегала смотреть ему в глаза. — Я пойду, перерыв почти закончился. Спасибо за чай.       В следующее мгновение затянутая в черное прямая спина и копна ярко-рыжих волос скрылись за неожиданно громко хлопнувшей дверью. Гулкие шаги ее ботинок по ковровому покрытию коридора стихли через пару секунд.       Устало массируя пальцами виски, Джон опустился в кресло.       И увидел на краю стола круглое краснобокое яблоко и маленькую шоколадку в шуршащей фольге.       Последнее воспоминание заставило Джона невольно улыбнуться. Стряхнув наваждение, он снова выпрямился в своем кресле и окинул взглядом стол. Там, где в прошлый раз лежал оставленный девчонкой нехитрый — и от этого почему-то еще более трогательный — гостинец, теперь мрачно серела принесенная им тяжелая папка. Тронувшая бледные губы слабая улыбка тут же потухла.       Интересно, подумал он, без особой охоты подтягивая папку к себе, она уже вернулась? Успела ли замерзнуть?       Ответ на его вопрос последовал почти сразу и явился в кабинет в лице самой Мартин. Она всегда стучала в дверь дважды.       — Джон? — в проеме показалась буйная рыжая шевелюра.       Мужчина кивнул вошедшей девушке, попутно поднимаясь из-за стола и окидывая ее с головы до ног внимательным взглядом. Щеки и нос у Мартин слегка покраснели, довольно заметно выделяясь на обычно бледном лице. Выходит, замерзла. Джон стиснул зубы.       — Проходите, Эмма, — глядя, как девушка слегка одергивает узкую юбку чуть ниже колен, он отрешенно подумал, что бегать в такой, особенно с подносом в руках, должно быть, совершенно неудобно.       Мартин устроилась на краешке кресла, странно нахохлившись. Наливавший чай Джон с трудом подавил внезапно вспыхнувшее необъяснимое желание снять пиджак и накинуть его ей на плечи — гордо расправленные, беззащитно-узкие плечи. Вот только девушка, пожалуй, решила бы, что у него не все дома. Как, впрочем, и он сам.       И он молча подал ей чай.       Приняв чашку с благодарным кивком, Эмма Мартин слегка поколебалась, что-то обдумывая, и наконец подняла на него взгляд.       — Джон, — он приподнял брови, показывая, что слушает. Она еще немного помедлила. — Я к вам, вообще-то, по делу...       Минут десять спустя он, качая головой с едва заметной улыбкой, наконец углубился в давно ожидавшие его бумаги. А за дверью кабинета, в коридоре, прислонившись спиной к стене, стояла рыжеволосая девушка, и, прижав ладонь к груди, пыталась утихомирить собственное сердце. То билось неровно и неожиданно громко. То ли от осознания того, что она безнадежная идиотка и настоящая самоубийца, раз снова — теперь по собственной воле — пригласила его к ним домой, будто бы он и впрямь был кем-то вроде друга семьи, то ли... от чего-то еще.       * * *       Сидя полубоком к столу, после ужина лишь слегка растерявшему лоск непривычной для него сервировки, Эстелла в одной руке вертела за ножку высокий бокал, а другой рассеянно гладила по загривку устроившегося рядом Бадди. Верный пес привычно примостился у ее ног, положив голову ей на колени и оставляя рыжие шерстинки на черной ткани брюк. Эстелла не обращала на это никакого внимания.       Она смотрела на двоих мужчин, что, негромко переговариваясь между собой, неторопливо прохаживались вдоль противоположной стены комнаты. В какой-то момент Джаспер, чьи уши слегка зарумянил презентованный гостем отменный шотландский виски, заодно развязавший ему язык, пустился в пространные рассуждения о необходимости замены ветхой проводки, и, не обращая внимания на нечитаемый взгляд сестры, сидевшей напротив, увлек Джона из-за стола, едва тот успел опустить вилку на пустую тарелку. Эстелла лишь с усмешкой махнула рукой на его негромкое «прошу меня простить, Эмма», и, не удержавшись, слегка поправила — в чем, впрочем, не было особой необходимости — аккуратно висевший на спинке опустевшего стула мужской пиджак.       Взгляд в который раз соскользнул с оживленно жестикулирующего Джаспера — тот указывал на совершенно бездарно расположенную распределительную коробку — и вновь остановился на его собеседнике. В отличие от братьев и, что уж говорить, нее самой — учитывая, что ей, как девушке, полагалось исключительно шампанское, — непробиваемый Джон оставался трезвым как стекло, даром что вместе со всеми дважды поднимал бокал за виновницу торжества и ее весьма успешный дебют в мире высокой моды. Он внимательно слушал излияния Джаспера и время от времени говорил что-то в ответ, указывая то на один тянущийся вдоль потолка провод, то на другой. Машинально отпив из своего бокала, Эстелла рассеянно подумала, что Джон, в этой своей черной рубашке без галстука — и без табельного оружия на поясе, — до странного естественно смотрелся в их небогатой комнатенке. Да и чувствовал себя, похоже, так же.       Когда первоначальная неловкость, исходившая преимущественно со стороны братьев, пала под гнетом первого произнесенного Джаспером тоста — от волнения тот взмахнул бокалом и едва не снес со стола оказавшийся у него под рукой декантер с виски, — Эстелла позволила себе наконец расслабиться и перестать стискивать зубы так, словно у нее заклинило челюсти. Со свойственной ему вежливой невозмутимостью Джон, которого девушка на всякий случай усадила рядом с собой, на диво быстро влился в общую беседу, и вскоре ей стало казаться, что она, вероятно, не такая уж и дурында, как ласково назвал ее обалдевший Джаспер — и как не назвала себя она лишь по причине наличия в ее арсенале куда более изысканных эпитетов для описания собственных умственных способностей, — когда она впервые сообщила братьям о запланированном ею торжестве в слегка расширенном составе, чего в их разношерстном семействе не случалось уже лет так... словом, с момента его образования.       Эстелла не заметила, как голова Бадди соскользнула с ее колен, и удивленно моргнула, когда обнаружила, что пес, которому Джон, похоже, приглянулся еще в прошлый раз, уже вовсю шерстит его черные брюки, выпрашивая милое сердцу почесывание между рыжих ушей.       — Эй, веди себя прилично, Ба... помойное животное!       Выкрикнув начало гневной фразы, ее окончание Эстелла едва слышно дошелестела на автомате. Потому что в следующую секунду Джон уже сидел перед псом на корточках и негромко смеялся, ласково трепля его по загривку, а тот, довольно жмурясь, совал острую морду мужчине в ладонь.       — Не сквернословь, сестрица. Я все слышу.       Дернувшись от неожиданности, девушка едва не расплескала остатки шампанского на себя и на скатерть и гневно уставилась на возникшую в облаке роз, точно джинн из бутылки, физиономию Хораса. Розы были в элегантной корзинке — без всяких бантиков и прочей дребедени, под стать дарителю, — и были белыми, так что их цвет удачно оттенял красные «яблочки» на круглых щеках брата. Закончив возиться с чайником, Хорас неслышно присел рядом с Эстеллой и, раздвинув руками стебельки цветов, заговорщически подмигнул ей из-за корзинки.       — Это ты, к слову, к кому из них сейчас обратилась?       — Заткнись, Хорас! — прошипела Эстелла и грохнула пустым бокалом о стол. Будь цветы подарком от кого-нибудь другого, корзинка, вероятно, уже оказалась бы на голове у брата.       — Да ладно тебе, я же шучу, — вынырнув из облака цветов, Хорас добродушно подтолкнул ее локтем в бок. — А он и впрямь неплохой парень, знаешь.       — М-м, — неопределенно хмыкнула Эстелла, гнев с которой схлынул, гонимый пузырьками шампанского, на диво быстро.       В голове было легко и на редкость пусто. Только звучал, щекоча подернутое дымкой сознание, негромкий мужской смех — низкий и чуть хрипловатый. Приятный смех.       Он редко смеялся — она знала.       Подперев кулаком голову и привычно закинув ногу на ногу, Эстелла лениво размышляла о том, что в эту самую минуту они так похожи на самую обычную, совсем-не-оскорбительно нормальную, такую-как-у-всех, счастливую семью.       А что? Она получила работу мечты, закономерно проставляется в честь удачного старта. Позвала в гости...       ... кого?       Эстелла резко перестала покачивать в воздухе ногой.       Коллегу? Приятеля?       За спиной чем-то шуршал Хорас.       Мужчину?..       На столе перед ней оказалась открытая коробка явно очень дорого бельгийского шоколада, которую она получила от Джона вместе с цветами в качестве персонального презента. На плите шумел закипающий чайник. Хорас выставлял из шкафчика чайный сервиз. Эстелла вспомнила, как несколько дней назад, взяв на абордаж обоих братьев, устремилась в рейд по магазинам с намерением немного облагородить их нору к грядущим почти-семейным посиделкам. Увидев сестру с набором чайных чашек в руках, Джаспер, любивший ее поддразнить, не преминул отпустить пару шуточек, за что чуть не отхватил удачно попавшимся ей под руку тяжеленным декантером. Удачно — потому что декантер в итоге тоже пошел в дело. Правда, по прямому и куда более скучному, по мнению Эстеллы, назначению.       Впрочем, сейчас он тоже оказался под рукой весьма своевременно: девушка подтянула его к себе и, с мгновение поколебавшись, от души плеснула забористого, судя по братьям, шотландского виски — не пропадать же добру — прямо в пустой бокал из-под шампанского. В голове промелькнула мысль о том, что какой-нибудь прожженный аристократ — взять хоть ту же Баронессу — пришел бы в ужас от подобного кощунства. Свято чтущий правила хорошего тона педант вроде Джона, вероятно, снисходительно улыбнулся бы ее невежеству.       Но Эстелле было плевать. Внезапно взвывшая душа Эстеллы требовала чего-нибудь крепкого — и прямо сейчас. Не окажись под рукой бокала, она бы, вполне возможно, лихо, по-пиратски, отхлебнула прямо из декантера точно из фляги.       Поднеся бокал к губам деревянной рукой, Эстелла внезапно натолкнулась на мягкий взгляд орехово-зеленых глаз. И, нервно хохотнув — неожиданно всплывшая в голове дурацкая шутка брата колючей костью встала поперек горла, — сделала большой глоток, чувствуя, как обжигает нёбо терпкой остротой.       — Хорас, — в первую секунду ей показалось, что она проглотила ежа. Сиплый голос прозвучал слишком тихо, что, впрочем, сейчас было ей только на руку. — Уберешь тарелки с бокалами? Пойду открою окно: духотища адская.       Хорас, с усердием хозяюшки сновавший по кухне и никакой духотищи не замечавший, мурлыкал себе под нос какую-то песенку, но ее, тем не менее, услышал.       — М-гхм, — согласно хмыкнул он, до блеска натирая новенькую чашку и явно входя во вкус.       Быстро окинув взглядом пространство — Джон, похоже, отправился в ванную оттирать с брюк шерстинки, а Джаспер устало развалился на диване Хораса, — она прихватила из коробки шоколадную конфету и вместе с ней и бокалом спешно эвакуировалась в свой наполовину зашторенный уголок, по пути едва не опрокинув портновский манекен.       Широко распахнув окно, Эстелла подставила пылающее лицо студеному осеннему ветру. От былой благостной неги не осталось и следа, и она поспешно отхлебнула из бокала еще виски. Прекрасный бельгийский шоколад несколько притупил жжение в горле, и она принялась сосредоточенно обкусывать конфету. Позади нее, на аккуратно застеленном покрывале, мирно похрапывал до отвала наевшийся из тарелки Хораса Мигун.       Разумеется, Джаспер сморозил глупость. Не зря же чуть по башке своей дурной не отхватил!       Впрочем, лучше бы отхватил. В качестве моральной компенсации за ее теперешнее состояние.       Эстелла обреченно застонала и, подавив желание надавать себе — а заодно и брату — пощечин, устало облокотилась на рассохшуюся раму, которая тут же больно впилась в кожу предплечий, и уронила голову на грудь, едва не окунув рыжую челку в бокал с остатками виски.       Девушка не знала, сколько она так простояла, свесив голову во мрак осенней ночи.       Зато знала, что мешать виски с шампанским определенно было не лучшей идеей. Бокал было бы неплохо куда-нибудь поставить, хоть на тот же комод, а то не ровен час, выскользнет из ватных пальцев — и ищи-свищи завтра в ворохе листьев, если никто раньше не сопрет. Да и вообще — присесть бы тоже не помешало.       Эстелла успела пожалеть, что они с братьями по молодости — в подростковые, то бишь, годы — не слишком баловались алкоголем. Глядишь, научилась бы пить и не пьянеть. Хотя в чем тогда смысл?       Эстелла потерла между бровей основанием ладони и тупо уставилась в бокал.       — Джас, — прошипела она наконец, не решаясь отцепиться от рамы, в которую намертво впилась непослушными побелевшими пальцами свободной руки. — Ты у меня все-таки получишь, морда твоя... — она мучительно наморщила лоб, припоминая нужное слово, — ехидная...       Внезапно кто-то дважды негромко постучал по дереву — точно так же, как она стучала в дверь его кабинета.       От души надеясь, что это Джаспер, раскаявшись, приволок для расправы свою ехидную морду, Эстелла воинственно развернулась на стук, едва не заплетясь в собственных налившихся свинцовой тяжестью ногах, и... застыла на месте.       У стены, у входа в ее комнатушку, стоял тот, кого она меньше всего — и, черт возьми, кажется, больше всего — хотела видеть.       — Эмма, у вас все в порядке? — выглядевший весьма обеспокоенным Джон все же не спешил без приглашения шагать на ее территорию. Чертов джентльмен.       — Ни хрена подобного, — неожиданно даже для самой себя, Эстелла с пьяным смешком утерла нос внутренней стороной предплечья. — Я тут поняла, Джон, что я, знаете... как это... — она неопределенно поводила в воздухе пальцем, не замечая его ошарашенного взгляда и пытаясь навести фокус на застывшую у стены высокую фигуру, — в заднице, в общем. Пардон за мой французский, — и она снова сдавленно хихикнула, однако на этот раз звук отчего вышел больше похожим на всхлип. В горле неистово горело — и уже, кажется, не от виски.       — Господи, Эмма!.. — решив более не спрашивать разрешения войти, мужчина в два шага оказался рядом. — Посмотрите на меня, — он попутно забрал бокал из ее непослушных пальцев и опустил его на комод. Она подняла на него лицо, на котором отражалось вселенское отчаяние. — Что с вами? — молчание. — Хотите, чтобы я ушел? — она отрицательно помотала головой. — Позвать Джаспера? Хораса? — снова «нет».       Внимательный взгляд его зеленоватых, кажущихся в полумраке темнее обычного глаз тревожно бегал по ее лицу. Она, пожалуй, никогда не видела его... таким. А еще его руки, оказывается, незаметно легли ей на плечи — почти как тогда, у ворот Риджентс-парка.       — Я больше не могу, Джон, — жалобно прошелестела она, стараясь не смотреть на его руки с закатанными по локоть рукавами черной рубашки. — Так дерьмово... не быть ею... — она снова вытерла нос.       — Кем? — его пальцы чуть сильнее сжались на ее плечах. Ей показалось, что он едва сдерживается, чтобы не встряхнуть ее в попытке привести в чувство. — Эмма?       — Вот ей, — горько хохотнула она, качая головой. В глазах уже вовсю щипало. — Эммой, мать ее, Мартин. И вообще... а тут еще Баронесса!..       Спасительное имя — нежданный прощальный привет от угасающего инстинкта самосохранения, грозившего вот-вот оставить ее, — внезапно всплыло из заволокшего мозг алкогольного тумана, так и подмывавшего ее совершить какую-нибудь непростительную глупость. Осоловевшая Эстелла из последних сил уцепилась за эту соломинку, которая должна была пустить его по ложному следу. Не дать ему понять то, что всего несколько минут назад поняла она сама.       — Еще эти салаты ее, мать их... огурцы... строго под одним углом! Черт возьми, Джон, это какой-то кошмар... — заплетающимся языком бормотала она, нервно всхлипывая едва не через слово и утыкаясь носом в плотную черную ткань.       Ткань его рубашки.       Стоп. Что?..       Вконец разомлевшая девушка внезапно поняла, что в какой-то момент он, не выдержав, осторожно обнял ее за плечи, точно она была зареванным ребенком, до свезенных в кровь коленок навернувшимся с велосипеда, и теперь практически прижимал ее, пьяную дурочку, к себе и успокаивающе гладил по ненавистно-рыжим, чужим волосам.       — Я знаю, Эмма, — тихо приговаривал он, не представляя, что делает с ней. — Знаю.       Она на мгновение замерла, точно зверек перед охотником, и подавила желание прижаться щекой к твердой мужской груди — хотя бы раз. Предательское сердце трепыхалось под ребрами пойманной птичкой.       Если бы у нее еще оставались силы, она бы горько рассмеялась.       — Ничего вы не знаете, Джон.       Он осторожно обнимал ее, утешая, и понятия не имел, что причиной слез скукожившейся в его руках перебравшей девчонки была не Баронесса. А он сам.       Причиной всему был только он.       Перед глазами снова встала насмешливая смуглая физиономия Джаспера, по которой до зуда в пальцах хотелось заехать чем-нибудь тяжелым.       — Знаешь, сестрица, — говорит он, — если бы я тебя не знал, то решил бы, что от этого ужина либо зависит твое повышение, либо...       — Либо? — с нажимом интересуется Эстелла, стискивая в руках коробку с сервизом. Хитрый прищур брата ей совсем не нравится.       Джаспер паскудно хихикает, довольный пришедшей в голову шуткой.       — Либо ты к нему неравнодушна. Ну, знаешь... — он заговорщически играет бровями и предусмотрительно отступает на безопасное расстояние, — как к мужчине.       А он все гладил и гладил ее по волосам, шепча что-то успокаивающее, и тихонько покачивался из стороны в сторону, баюкая ее в своих руках. В нос набивался знакомый прохладный запах его парфюма.       Она закрыла глаза.       Это была катастрофа.       Эстелла Миллер — изворотливая мошенница, первоклассная лгунья, искусная интриганка — сама того не заметив, завела себя в пропасть.       И впервые за долгие годы потерпела оглушительное фиаско.