Cadwch ef, Amaterasu

— Чего же ты так, весь в пыли, — Дайс начинает легонько отряхивать от толстого слоя пыли остекленевшего юношу, который побелел настолько, что, вероятно, дунь на него, и он тут же упадёт в обморок. Младший сын торговцев саке удивительно хорош собою, и Арисугава время от времени ловит себя на том, что замирает, глядя на россыпь золотисто-русых волос. Парень и вправду едва ли понимает, как вообще так вышло, что они встретились, и почему он сам помчался неизвестно куда, и почему сейчас ведёт красивого, как фарфоровая кукла, мальчишку подальше от шумных взрослых, норовящих разрушить его дом. Дайс не знает, как понял что ему нужна помощь, но раз так случилось, значит на то была воля небес, вот и все. Этого достаточно.       Он не дрожит на холодном ветру, отдав свою накидку, не вздыхает часто от холодного воздуха, наполнившего лёгкие до краев, и старается вести себя куда взрослее, чем он есть, хоть они с его спутником и одногодки. Просто выходит так, что ему сейчас явно нужно твёрдое плечо, а Арисугава и готов его подставить, напустив на себя стойкости, до тех пор, пока только может.       Мальчишка сидел в одиночестве, забившись в угол, как напуганный ребенок, которым он и является, а Дайс, даже не подумав о его семье, вытащил его из дома, наплевав на всё вокруг. В конце концов, это было опасно – просто оставить его сидеть там. Было бы достаточно одного булыжника, чтобы разбить это невероятно хрупкое создание, и он решил, что медлить нельзя. Но сейчас дело стояло за другим, и парень повернулся к своему еле стоящему на ногах спутнику, легонько тронув его за плечо. — Хочешь есть? — Дайс подошел чуть ближе и запахнул свою простенькую накидку на чужом дрожащем теле посильнее, чтобы было не так холодно, хотя лёгкий морозец уже успел коснуться нежных щёк юноши, окрашивая их оттенками камелии, до безобразия красивое зрелище – Арисугава не знает куда и спрятать пылающее от адреналина, ещё плещущегося в крови, лицо, и просто улыбается, стараясь подбодрить своего подневольного компаньона. Спутник его мотает головой, беспокойно и немного обречённо, и, в конце концов, выдавливает из себя один-единственный вопрос, кутаясь в верхний слой одежд горе-спасителя: — Как тебя зовут? — и среди зимней изморози будто распускаются лотосы, красивые и грациозные, на фоне убогих построек бедного городка, служащего домом для обоих: фарфорово-невероятного младшего сына лавочников и потрёпанного, но жизнерадостного до неприличия крестьянского отпрыска. — Дайс Арисугава, — Дайс протягивает руку, кошмарно счастливый оттого, что наконец получилось выйти на контакт, и широко улыбается, красуясь резкими штрихами клыков. — Гентаро Юмено, — Гентаро жмёт протянутую руку сначала несмело, а потом уже более уверенно, огибая тонкую, но покрытую старыми шрамами и мозолями смуглую ладонь.       Наконец, познакомившись как следует, они пересекают ещё одну улицу, петляя между домами, совершенно не замечая течения времени, плывущие по хрустящему слою свежего снега всё дальше. В действительности, никто из них точно не знает, куда они идут, успокоились ли люди, яростно рушащие сакаю, вернулись ли домой родители Дайса, но постепенно всё это отходит на второй план, уступая блеску в чужих глазах и глупым разговорам ни о чём, в попытках отвлечься от жестокой реальности.       Гентаро — младший сын, и хоть и любимый, но сравнимый лишь с предметом мебели, он с малых лет приучен, что сакая по наследству непременно перейдёт его брату, и никак иначе. Брат же его – зеркальное отражение юноши, но болезненный, и чуть серьёзнее, с тонким складом ума и сильной волей к тому, чтобы выжить, после каждой болезни он будто возрождается вновь, держась за жизнь еще яростнее, чем до этого. Юмено говорит размеренно и негромко, интонация голоса у него льющаяся ручьём и нежная, переливами соловьиных трелей обволакивающая слух так, что Арисугава невольно заслушивается, переставая ощущать заледеневшие пальцы рук еще в самом начале разговора, а теперь и подавно. А Гентаро всё молвит голосом прирождённого рассказчика, обветренными губами рождая звуки и сплетая их в слова, предложения, унося своего слушателя в совершенно другую реальность, будто нет и этого обветшалого города, осыпающегося засохшими лепестками на ладони, нет несправедливости наследования, нет голода и холода, и обмороженных пальцев, и урчащего желудка, и будто есть сотни, тысячи других вселенных, где они точно так же бессмымленно разговаривают обо всём подряд, позабыв о времени, будто в каждой из этих вселенных Дайс самый преданный его слушатель, самый наивный и доверчивый, бессмысленно геройствующий и глупый, но такой приближённый, не иначе как душой к душе.       Дойдя до самых последних домов крошечного города, они находят полуразрушенное пустующее здание, и оба понимают, что пора передохнуть и хотя бы постараться согреться. На синеющие пальцы Дайса смотреть больно, но сам Арисугава лишь отшучивается, однако в итоге все равно прячет свои ледяные ладони Гентаро под накидку. И то, когда юноша делает это чуть ли не силой, не желая чтобы его спаситель скоропостижно скончался от обморожения. Юмено устало хватает чужие руки, заключая в свои, и заводит ещё одну из своих историй, хотя Арисугава едва ли улавливает смысл, согретый не столько теплом нефритово-белых рук, сколько искренним желанием их обладателя поделиться с ним, Дайсом, своим теплом. — Я сочинил очень много таких историй, чтобы моему брату было легче выносить болезни, — Гентаро говорит это настолько повседневным тоном, что Арисугава просто полностью принимает это и одобрительно кивает. — Расскажешь и мне ещё парочку? — мёртвенно-холодные пальцы потихоньку согреваются, и Дайс едва ли не теряет рассудок, замечая в зелёных глазах напротив яркое удивление и немой вопрос вперемешку с болезненной радостью, послужившие реакцией на брошенные вскользь пару слов. — Конечно, — Гентаро полушёпотом произносит онемевшими от стужи губами, — Слушай историю про человека, который проводит жизнь в вечной погоне за азартом.