С миру по нитке

— Устали, друг мой? Вопрос Холмса застал меня врасплох. Я думал, что он ещё как минимум с час не выйдет из своей комнаты, занятый экспериментом, и решил использовать этот час для отдыха, которого обычно не позволял себе, когда мой гений был дома. Уселся в своё кресло так, чтобы уложить ноги на кресло Холмса, чуть повернув оба для этого. Накрылся пледом, и в таком тепле и уюте смотрел в окно. На жемчужно-серые краски осеннего Лондона, чуточку раскрашенные красной и оранжевой листвой, и, незаметно для себя, заснул. Всё же, мне уже давно не тридцать лет, и даже не сорок, и всё чаще мне хочется спокойно посидеть после очередных похождений моего друга, в которых я по-прежнему принимаю самое горячее участие. Но если десяток другой лет назад это давалось мне легко, даже вызывало азарт, то сейчас я следую за ним скорее из опасений, что без присмотра он точно забудет вовремя поесть, несколько ночей подряд не будет спать, подстёгивая бодрость бесконечными чашками кофе и сигарами, а то и будет бегать по улицам промокший насквозь, сидеть по нескольку часов в засаде, промерзая на всех ветрах. Мой неугомонный друг не хочет помнить, что ему тоже уже далеко не двадцать. Да, он по-прежнему сильный и ловкий для своего возраста… Но всё же, ему сейчас следует больше беречь себя. И меня заодно. Особенно от волнений за его здоровье и жизнь. Не так давно, мой давний друг, Майк Стемфорд, этот безобиднейшей, добрейший души человек, скоропостижно скончался только потому, что промочил ноги по дороге в театр. Весь спектакль он просидел, мужественно перенося это неудобство, хотя ноги у него страшно мёрзли. Вернулся домой, ночью начался жар. Вызвали врача, тот сделал назначения. Обычный вирус разгулялся в замёрзшем организме, ничего страшного… В молодости такую «простуду» мы, случается, переносим на ногах, даже без лечения, но тут годы взяли своё. Два дня жара, слабости, и моего давнего друга не стало… Я получил от него записку, что он приболел, и просил меня найти время зайти, сказать своё авторитетное мнение, хотя знал, что я давно уже не практикую, отдавая все силы расследованиям Холмса и своим записям, которые без преувеличения считаю куда как чем-то большим, чем просто хобби. Он нарисовал смеющиеся рожицы в той записке, как бы показывая, что всё это ерунда, и он просто хочет увидеть меня. Я хотел его навестить, да и Холмс был не против сходить со мной, но как только мы закончим очередное дело. Пара-тройка дней, не больше… Но у моего друга не было этих дней. Известие о его смерти ударило меня, как неожиданно рухнувший потолок. Стоя над могилой в окружении плачущих людей, я всё никак не мог поверить в случившееся. Корил себя, что так и не зашёл, не увидел его напоследок. Чувство вины усугублялось тем, что горничная рассказала, как сильно он меня ждал и непрестанно обо мне рассказывал. Что «Старина Джон назначит что-нибудь, от чего будет толк» и он не будет чувствовать себя, как в Аду на сковородке. Смерть Майка заставила меня по-новому посмотреть на свою жизнь и жизнь Холмса. Да, он и прежде был безалаберным, а я как мог приглядывал за ним, но обдумывая всё случившееся, я вспомнил и осознал, что выздоравливаем мы оба сейчас куда медленнее, и куда больше покоя нам для этого нужно. Прежде, после «простуды» Шерлок был на ногах уже на третий день, в последний же год он лежал пластом по две недели, едва в состоянии выпить чай. Да и я был не лучше. Последний раз вообще провёл практически без сознания около десяти дней, хотя мы всего лишь попали под дождь, уже возвращаясь с дела. Я вспомнил, каким испуганным было лицо Холмса, когда я, наконец, очнулся. Я поверил его заверениям, что опасности не было, но позже стал сомневаться в этом. Наверняка мой друг просто не хотел пугать меня, сообщая, что я лежал при смерти и как это напугало его. То-то в последнее время он берёт дела исключительно для размышлений у камина, а по улице мы не бегаем уже с полмесяца. Но так не может продолжаться долго. Он даст мне время окрепнуть, и всё вернётся на круги своя? Вздох. Я не знал, как поговорить с ним, что привычные нам обоим нагрузки становятся непосильными. Ведь это его жизнь. А значит, и моя. Не могу же я остаться сидеть в тепле, когда мой дорогой Холмс будет уходить в холодную ночь? Один? – Устал немного, – признался я, чуть улыбаясь и убирая ноги с его кресла. – Хотите присесть? – Хочу поговорить с вами, – он покачал головой и сделал движение рукой, что я могу вернуться в прежнее положение. – История с Майком Стемфордом, да и ваша недавняя простуда, навели меня на мысль, что, может, пора нам с вами… выйти на пенсию? Что скажете? – Х… Холмс… – Все делают это рано или поздно, – теперь уже он чуть улыбнулся мне. – Кто доживает, – уточнил он. – Кому так повезёт. Нам вот повезло. Что даже странно при нашей-то профессии. – Но как же вы будете без своих дел? Без своего азарта, разгадок? – Справлюсь, – он присел перед моим креслом, чтобы наши глаза оказались друг напротив друга. – Но вот без вас, без моего дорого друга, моего биографа, моего доктора Уотсона… – он сделал паузу во время которой вздохнул, и осторожно положил свою ладонь мне на запястье и легонько сжал его, – без моего дорого Джона, я точно не смогу. Боюсь, что его голос на последней фразе, а точнее, когда он назвал меня по имени, заставил меня прослезиться. Я долго пытался нашарить свободной левой рукой платок, чтобы промокнуть глаза, и сумел сделать это, только когда Холмс подал мне свой. – Вы продолжите писать, – сказал Холмс. – Если того пожелаете. У нас в запасе ещё множество историй, не рассказанных миру. Ну а я… Я найду себе занятие. Он поднялся, а я только кивнул. – Будете разводить пчёл? Помнится, вы недавно шутили об этом?   – Почему нет? Мёд – первейшее средство от простуды, мой дорогой… Джон.