С миру по нитке

В детстве Джон Ватсон очень любил самолёты. Их ферма была неподалёку от аэродрома, небольшого, но вполне себе живого и действующего, и он часто их видел. Даже мечтал, что станет лётчиком. Сколько бы отец не твердил ему, что он получит эту ферму, женится на девчушке с соседней фермы и всю жизнь будет работать на земле. Он рождён для этого: крепкий, ширококостный и неутомимый. Отец ошибся. В первые же дни войны их ферму забрали под военные нужды, отца отправили на фронт, а Джон с мамой оказались в городе, жить в котором не привыкли и не умели. А самолёты сейчас несли смерть. Завывания сирены оповестили об очередном налёте, и Джон привычно принялся помогать маме загонять малышню куда их только можно было загнать, хотя смысла в этом не было. Попади сюда снаряд — хилые крыши построек только добавят проблем, но никого не спасут. Маму взяли воспитательницей детского сада, и сейчас она везла малышей в эвакуацию. Их родители оставались в городе, работать для фронта, для победы. Джон в свои четырнадцать полагал, что он тоже готов к чему-то более важному и значительному, чем следить за детьми… и бежать прочь из города, словно он такой же ребенок. Но не мог, не смел спорить, каждый раз вспоминая, какие глаза стали у мамы, когда он заявил, что в эвакуацию с ней не поедет, а вот прямо сейчас уйдёт на фронт. Добровольцем. Как сделали все его бывшие одноклассники. Правда, их быстренько сняли с поезда и вернули обратно. Они только жаловались ему, что не успели добраться до мест боёв и насовершать подвигов. — Мэри, Мэри, не сиди на земле, простудишься! Кайл, не трогай кошку! — надрывалась мама Джона, усталым голосом пытаясь призвать ватагу из тридцати двух пятилеток хоть к какому-то порядку, и молясь, чтобы поезд, что опаздывал уже на шесть часов, все же пришел. Джон понимал, что должен подойти и помочь, но у него не было на это сил. Дети не понимали, что уезжают далеко и насовсем, и долго не увидят родителей. Если вообще увидят. Им никто об этом не сказал, и поездка для них — радость и приключение. Пока. Как и для его одноклассников. Ватсон же, когда идея с фронтом не прошла, отправился помогать в госпиталь. И только там начал приблизительно понимать, чем является война. Их городок оказался практически впритык к линии фронта, и наплыв раненых в первые же дни был просто колоссальный. Непривычный и неготовый к таким нагрузкам, госпиталь буквально сходил с ума. Не хватало буквально всего — от коек до бинтов, не говоря уже о медицинском персонале. Да и те, что были, специалистами по такого рода ранам не являлись. А люди продолжали прибывать. Джон отошёл так, чтобы видеть маму, но не маячить рядом с ней. Он опять чувствовал себя лишним. Все вокруг куда-то шли, явно делали что-то нужное. Даже вот его ровесники, от которых Ватсон последнее время старался держаться подальше. Ведь первый вопрос, что все задавали ему — что он делает? И ответ вызывал только смешки. А то и издевательства. Сколько он не пытался повторять им мамины слова, что забота о новом поколении — первостепенная задача. На него смотрели, как на дезертира. Как на здоровенного лба, что прячется среди детишек и женщин, вместо того, чтобы вот как все: «Всё для фронта, всё для победы». Скорее бы уже этот поезд… Джон начал подозревать, что он вообще никогда не придет, и им придется остаться здесь навсегда. Хотя тут нет ни места для них нет, ни еды. Да какой еды… хоть бы воды дали глотнуть. Но всё, что им с мамой удалось добыть, отдали детям. — Можно? — раздался вдруг рядом голос. Джон открыл глаза и увидел того, кого хотел видеть меньше всего. Своего ровесника. Высокого, стройного, в одежде, что напоминала военную форму. Но в руках новоприбывший держал стакан, исходивший паром. Ватсон кивнул. Парень протянул стакан ему и доложил: — Чай. — Лучше отдай… — Маме твоей отнёс уже, не переживай, — он кивнул в сторону миссис Ватсон, — так что, пей спокойно. Джон сделал глоток, а парень неожиданно присел с ним рядом. — Я должен буду забрать стаканы, — объяснил он. Джон кивнул и сделал ещё глоток. Он выпил бы залпом, так его мучила жажда, но было слишком горячо. — Как тебя зовут? — спросил вдруг паренек. Ватсон помолчал немного и представился. — А меня Шерлок. Шерлок Холмс. И вот что я скажу тебе, Джон Ватсон: посылай в жопу всех, кто не понимает, какое важное дело ты делаешь. Джон даже закашлялся… — Откуда ты… — Вижу. По лицу. Да и слышал пару замечаний. Поверь, воюют не только те, кто самолеты водит и с винтовками бегает. Ты тоже. И там, в тылу, будет не легче. Там будет, в некотором роде, куда тяжелей. Тогда, молодой и глупый, Джон его не понял. Понял гораздо, гораздо позже. И признал правоту. А тогда он просто тихо сидел и слушал, чувствуя бедром и плечом тепло тела Шерлока. Видел дрожь его рук, когда тот рассказывал, что здесь, в одном из военных ведомств, работает его старший брат. И что его самого, как ребенка, тоже собирались отправить в эвакуацию, но он заявил, что тогда сбежит добровольцем. И ему было позволено остаться с братом. Что брат — всё, что у него есть. И он не покинет его ни за что. Джон не знал, что на это сказать, он только накрыл ладонь Холмса своей. И невольно сравнил их руки. Широкие и сильные кисти фермера — потомка фермеров — и изящные, будто резные кисти аристократа. Чай закончился до обидного быстро. Как и разговор. Шерлок поднялся и взял протянутый Джоном стакан. Где-то далеко засвистело, задребезжало, земля чуть задрожала. — А вот и ваш поезд, — объявил Холмс, глядя в глаза Джону, — счастливого пути. — Шерлок! — Джон вскочил, стараясь перекричать шум. — Давай договоримся встретиться, увидеться после войны! Где-нибудь… выберем какое-нибудь значимое место и время. И будем ходить туда, пока не найдём друг друга. И определим дни, почаще! Ватсон понимал, что шансы на это малы. Выживут ли они, да и что значимое останется, а что будет стёрто с лица земли? — Хорошо, — Шерлок протянул ему руку, и улыбнулся, — тогда, не прощай, Джон Ватсон. А до свидания.