Вверенный

Личные помощники Главы, а так же Джэхан и Донсок носят траур. Лучшие друзья отца, кажется, скорбят по всей семье. Чёрные рубашки и костюмы горят перед глазами, Чондэ вторит им, но по глазам видно, что искренних соболезнований не дождёшься. При виде Бёна, Донсок готов дать ему пощёчину. Ярость, отпечатывающаяся на лице мужчины, кажется болезненной. Вместо удара следуют крепкие объятья и удушающий шепот, идеально слышимый в тишине зала совещаний.       — Что ты с собой сделал, парень? Так нельзя.       — Соболезную твоей утрате.       — Соболезную, сынок. Грозная туча Джэхан не может не сдавить его в медвежьих объятьях. Бэкхёну кажется, он видит слёзы в чужих глазах, но это скорее отблеск страха за него. Бён знает чем чревато его состояние, поэтому качает головой и мужчина воздерживается от лишних слов.       — Соболезную твоей утрате.       — Соболезную, родной. Чондэ поднимается с места последним, подаёт руку для рукопожатия и кивает. Бэкхён даже не пытается раскрыть губы. Не сейчас, когда перед глазами всё горит. Причинённая этим мужчиной боль кажется такой далёкой по сравнению с тем, что сейчас испытывают окружающие. Капля в море, но Бэкхён не может не помнить те подлые поступки, совершенные грязным сознанием.       — Прошу всех присесть. Кёнсу занимает место позади советников на одном из стульев. Чондэ неодобрительно взглядывает на него, но ничего не говорит, складывая руки на столе. Яркие дорогие часы пытаются выколоть Бёну глаза. Он отворачивает голову, прикрывая веки.       — Прежде чем мы начнём обсуждать вопрос церемонии прощания, я хочу убедиться в том, что все находятся при деле. Кому из присутствующих перепали поручения от отца? Оба помощника отца завершают списки дел, которые им были поручены. В их числе подготовка документов к принятию наследства Бэкхёном, оформление списка всего имущества, экспертизы, формирование коллекций личных архивов отца, описи, перевод сотрудников в подчинение Бёна вместе с бизнесом, который в скором времени также на нём повиснет. Советники разделились: Джэхан продолжает работать с Чондэ, в то время как Донсок влился в бизнес отца и помогает советникам удерживать его на плаву. Продажа драгоценных камней велась во все уголки мира и была такой же прибыльной, как и затратной. Люди сидели в цехах сутками, делая ювелирные украшения под заказ, либо обрабатывая камни и никогда — на продажу в магазины. Отец не разменивался на маленькие заказы, торговал беспощадно дорого и качественно. На любой товар находится свой купец, поэтому заказов было много и все они проходили через отца, иначе нельзя было удостовериться в том, что никто ничего не стянет из-под носа. Всё же, как бы сильно люди не были преданы друг другу, а всё равно находилась сумма и блестящий камешек, способные затмить разум. Бэкхён сомневался, что сможет уделять так много времени этому делу и скрупулезно проверять каждого, кто будет заниматься тем или иным делом. К этому придётся прийти постепенно, чтобы избежать непомерных трат вследствие предательств.       — Не оставляйте людей без надзора. Любое попустительство должно быть строго наказано. Всякую кражу буду воспринимать как нанесённое лично оскорбление и расплата за это будет соответствующей.       — Конечно, родной, ничего не изменилось: мы тщательно следим за тем, что происходит в цехах и мастерских. Несмотря на обстоятельства, ребята трудятся не покладая рук.       — Без переработок, — отрезал Бён, — смены должны закрываться минута в минуту. Мы обсудим дела каждого из вас более детально после всех похорон. До этого момента прошу быть бдительными, поскольку именно вы отвечаете за свои участки и ответственность понесёте также вы. Чондэ слабо качает головой. Бэкхён делает вдох и продолжает:       — На какой стадии церемония прощания с Главой рода?       — На конечной, — отвечает Суман, протягивая руку с папкой бумаг. — Я подготовил проект. Взгляните, господин Бён. Бэкхён взмахивает ладонью в сторону Кёнсу, который тут же подходит, чтобы забрать документы.       — Есть вопросы, которые мы ещё не закрыли в этом деле?       — Трёхдневное пребывание в зале. Парень кивнул, опуская взгляд на свои руки. Скрещённые между собой пальцы сжались в плотный замок. Бэкхён понимал, что высиживать трое суток у алтаря необходимо по традиции, но семья сейчас была настолько разобщена и загружена делами, что выполнить это условия было практически невозможно. Он мог бы попросить об этом омег, но он не мог оставить их там одних — слишком опасно, сколько охраны ему придётся выставить, сколько постов расставить в районе города, чтобы убедиться в их безопасности?       — Отец ожидает покоя уже десять суток. При всём уважении, которое мы обязаны преподнести ему, есть нужда придать его земле как можно скорее.       — Это не слишком…       — Не слишком, — перебил помощника Бэк. — Мы слишком долго разбирались с другими делами, чтобы суметь разделить с ним этот покой. Ещё есть нерешённые вопросы?       — Нет, господин Бён.       — Тогда давайте не будем заставлять Главу ждать ещё дольше. Назначаю похороны на завтра. Если всё готово, то с вас полная организация похоронной процессии. Все непредвиденные траты будут оплачены из моего личного счёта. Предупредите омег: завтра к девяти утра они должны проститься с отцом, после чего вернутся домой. Официально двери комплекса откроются в десять. Мы должны подготовиться к любым происшествиям, поэтому охватывайте церемонию со всех сторон. Ничто не должно нарушить наш покой. Все вопросы, которые невозможно будет решить самостоятельно, адресуйте Кёнсу — разберемся вместе. Есть ещё что-то, требующее моего внимания? Повисшее молчание длится несколько минут. Бэкхён так и не поднимает взгляд, продолжая глядеть на свои пальцы пустым взглядом.       — Займитесь делами. Всё в телефонном режиме. Помощники уходят первыми, им придётся проделать большую работу, чтобы успеть к завтрашнему утру. Бэк понимает, что спать они сегодня не будут, но всё-таки считает решение правильным: отец и правда лежит в морге слишком долго — так быть не должно. Внезапно перед глазами появляется папка с какими-то бумагами. Затуманенный размышлением взгляд не сразу идентифицирует лежащее перед ним.       — Я не получил никакой доли от наследства, — звучит голос Чондэ, — вчера приходили юристы, я подписал необходимые документы — это они.       — Зачем они мне? — вопрошает Бэкхён, поднимая взгляд на мужчину. — Передай тем, кто их принёс. Я этим не занимаюсь.       — Поэтому в экстренном порядке пытаешься войти в право наследования?       — Я потерял шестьдесят двух братьев, ни один из них не стоит даже твоего мизинца. Пошёл к чёрту, Ким Чондэ. Поджав губы, мужчина с неприятным звуком стягивает папку со стола и выходит из зала. Донсок вдыхает, поднимаясь с места. Ничего не сказав, он кивает ему на прощание и выходит из кабинета. Телефон Кёнсу звонит, мужчина вопросительно смотрит на Бэкхёна и получает едва заметный кивок, позволяющий выйти в коридор.       — В восемьдесят втором твой отец превратился в чудовище. В день, когда твоя мать взяла на руки недышащего ребёнка, его лицо посерело и с того года я ни разу не увидел улыбку на его лице. После похорон Бэксу я уже не мог разговаривать с ним так, как прежде. Ничто не могло растопить лёд, сковавший его рассудок. Твой отец был сильным альфой, способным пробиться даже сквозь глухие стены собственного разума, но мы потеряли его на год, а потом ещё на тринадцать лет, пока не родился ты.       — У меня практически не было отца — каменная глыба вместо него. Его было холодно обнимать и тяжело видеть пустой взгляд. Практически такой же была и мать.       — Эта трагедия связала их настолько, что они уже не смогли разъединиться. Будто мало было истинности, они вошли в умы друг друга. Поддерживали как могли, взглядами и мыслями. Всегда каменные, с прямыми спинами и ледяными глазами.       — Я понимаю, о чём ты говоришь.       — Пока ещё можешь соображать, — кивает мужчина. — Это продлится не долго — скоро перестанешь. Если не снимешь с сердца доспехи, больше не сможешь управлять собой. Постепенно усмиришь контроль, но всякий эмоциональный всплеск будет непроизвольно убивать всех вокруг. Хочешь так же?       — Отец всегда держал себя под контролем.       — Но ты не отец, Бэкхён. Ты не сможешь пережить боль, которую испытаешь, когда причинишь вред своей семье. Парень слабо кивнул. Смотреть на мужчину не хотелось. Дядя не впервые был с ним откровенным, в юношестве случались моменты, когда ему необходимо было с кем-то поговорить, чтобы объяснили, показали, научили… А что теперь?..       — Всё вокруг как в тумане, не могу выбраться, — шепчет Бён. — Хочу выйти, но не получается. Поднимаю голову и вижу свет, но дотянуться не могу. Иногда и не хочется: здесь безопасно, никаких эмоций, ничто не тревожит, собран и готов ко всему.       — Но хочется взорваться и наказать этот мир за боль, которую пережил.       — Из-за которой таким стал. … Чанёля будят в семь. Минсок шепотом просит его вставать завтракать, потому что они вынуждены будут в скором времени уехать. Не дожидаясь последующих вопросов, мужчина уходит, оставляя в смешанных чувствах. Куда уезжать? Зачем?.. Быстро приведя себя в порядок. Чанёль поднимает на руки хныкающего малыша и выходит в коридор. Попавшие на глаза дети здороваются с ним и он спрашивает у них, куда они собираются ехать.       — Церемония прощания с дедушкой. Вот как. Омеги вяло передвигаются по дому. У некоторых красные от слёз глаза, которые не поднимаются лишний раз. Чанёль заходит на кухню и сталкивается с Хвиёном (кажется), на руках которого находится умиротворённая Ынбёль.       — Доброе утро.       — Доброе, — вздыхает Ёль, бегая взглядом по кухонным тумбочкам в поисках нужной упаковки.       — Я приготовил смесь для Чонина. Если хочешь… — бутылочка стоит рядом с ним, Хвиён приглашающим жестом указывает на неё и отходит чуть в сторону.       — Плохо выглядишь, — замечает мужчина, — попробуй поесть, хорошо? Мы не знаем, насколько задержимся там, поэтому лучше перекусить. Неловко кивнув, Чанёль берется за тёплую бутылочку и обращает внимание на сына. Похоже, лечение помогает. С утра ребёнок кажется активным и неусидчивым. Приходится перебраться к столу, чтобы спокойно его покормить. Большие тёмно-коричневые глаза внимательно смотрят на него, вызывая слабую улыбку.       — Мне обязательно ехать вместе с вами?       — Думаю, да, — отвечает Хвиён. — Вряд ли Минсок позволит тебе остаться дома.       — Это не имеет никакого смысла. Я видел Главу всего один раз…       — Но ты в роду Бёнов. Бэкхён взял тебя под своё крыло, ты член семьи и должен выразить своё уважение Главе. Понимаю, не хочется куда-то ехать, пока ребёнок болеет, но… это правила, им нужно следовать. Хвиён выглядит взрослым омегой. Он достаточно долго прожил здесь и мыслит такими же порядками, как и все принятые в дом и рождённые в нём же. Чанёль тихо вздыхает и опускает взгляд на сына. Не похоже, что он сможет найти себе здесь собеседника. К тому же, все так сильно заняты в течение дня, что едва притягивают тела к обеду. А к ужину всей семьей толкутся на кухне, чтобы поскорее всё приготовить к возвращению альф, которые даже не появились ни разу. Джихё по этому поводу ходила по дому как привидение. Передвигаться с Чонином жутко неудобно. Хвиён передаёт малышку в чужие руки с такой лёгкостью, словно доверяет этим людям, как самому себе. Ёль же с трудом представляет, как передаст Чонина кому-то из проживающих здесь. Он боится упустить его из виду, переживает, что возьмут не так, как это делает он, и будут кормить не так, как он, и играть с ним будут не так безопасно, как он и ещё тысячу «не так, как он». Ещё, наверное, роль играет пережитое. Плохие сны не заканчиваются и даже во время дневного сна смазываются в какие-то фигуры, после чего портится настроение и должного отдыха не появляется. В шкафу уже висит чёрный костюм с белой рубашкой и галстуком. Принесли одежду даже для ребёнка. Чанёль упаковывается в непривычные вещи и чувствует себя животным, запертым в клетку. Ему так не хочется куда-то ехать, что он подумывает сослаться на плохое самочувствие, но потом он оказывается в гостиной и обращает внимание на детей, которые едва могут усидеть на месте, потому что их везут в город. Всё, что за пределами дома-клетки, вызывает у них плохо скрываемый восторг. Джихё сидит рядом с ними в чёрном ханбоке и ничего вокруг не замечает, поэтому замечание детям делает Минсок. Строго одёргивает их, напоминая, куда и зачем они едут. Близнецы сереют на глазах. Чанёлю их жаль.       — Все готовы? Выходим. Чанёль проскальзывает вперед, скорее обуваясь в прихожей и выскальзывая наружу. Свежий воздух пахнет озоном, наполняя сознание наступающим дождём. Пока омеги медленно выходят из дома, микроавтобус подъезжает немного ближе и охрана подходит, чтобы открыть отъезжающую дверь. Внезапно заагукавший малыш привлекает внимание. Чан прижимает его ближе к себе и поднимает взгляд на охрану. Привычная экипировка не пугает, автоматы, лежащие на предплечьях, тоже. Дети усаживаются в конец автобуса первыми, пока омеги сталкиваются около машины, Чанёль обводит взглядом охрану и внезапно замечает, что один из них настойчиво смотрит на него. Лисьи глаза вызывают такую бурю чувств, что Пак едва может вдохнуть. Он уже делает шаг вперед, как Сан немного склоняет голову в бок («Нельзя»). Этого достаточно, чтобы Чанёль замер на месте. Слёзы мгновенно собираются в глазах. Это единственный знакомый ему здесь человек, способный вытащить отсюда и защитить. Парень сжимает губы и опускает взгляд, когда Минсок зовёт его садиться в машину. Он так одинок в этом месте, но теперь Сан рядом. Теперь у него есть возможность хоть с кем-то поговорить. Сердце бешено бьётся от облегчения всю дорогу. Душа горит. … видеть себя в чёрном костюме привычно, поэтому Бэкхён даже если бы и мог, то ничего не почувствовал. Во всяком случае, он так думает. Галстук завязывает не задумываясь, будто на автомате, хотя никогда его не любил носить. Кольца и часы игнорирует, предпочтя полностью отсечь себя от мирского. Он смотрит на себя в зеркало и думает, что этот день будет длиться вечно. Сегодня все три ветки бизнеса замерли в бездействии. Освобождённые от работы сотрудники могут потратить время на прощание с Главой рода, посменные работники сменят друг друга, как только посетят комплекс. Бэкхён счёл это правильным и слушать никого не стал. Дверь в раздевалку открывается. Кёнсу от входа спрашивает, поедут ли они навстречу омегам.       — Если считаешь нужным — езжай. Я останусь здесь. Просто не видел в этом смысла. Омеги простятся отдельно от альф, и так будет хорошо. Держать их целый день в зале было бессмысленно и опасно. К тому же, на руках некоторых были маленькие дети. А ещё Чанёль… была вероятность, что он будет искать возможность поговорить с ним, но в этот день у Бёна были припасены силы только на принятие соболезнований. Разговаривать о том, что с ним, было бессмысленно. Если Бэкхён не может это исправить самостоятельно, то не стоит сотрясать воздух пустыми словами.       — Чонин готов к перевозке?       — Да, господин. Он приедет самым последним к десяти часам. Думаю, к тому времени омеги из родового дома уже будут готовы уехать и не встретятся с ним. Бэкхён поворачивается к помощнику, внимательно всматриваясь в бесстыжие глаза.       — Пожелание Чонина, господин, — говорит, будто это всё должно объяснить.       — Правильно. Лучше пожилому омеге не видеть, во что ты превратил его сына. … дорога домой кажется короче. Чанёль думает только об одном: «Сан», «он охраняет этот дом?», «увижу ли его снова?», «Сан, Сан, Сан, Сан». Бесконечное множество мыслей, связанных с охранником. Пак не может усидеть на месте, Минсок косится, но ничего не говорит. На въезде во двор Ёль не может не провожать взглядом каждого охранника, глядящего на машину. Желание увидеть его настолько велико, что он выскальзывает из машины одним из первых. Парня нигде нет. Как Пак не пытался незаметно оглянуться вокруг, а найти знакомых глаз не может. Сердце обмирает. Надежда на встречу сгорает вместе с ним заживо. Чанёля быстро загоняют в дом, чтобы не держал Чонина на улице дольше нужного. Приходится подчиниться. Быстро разувшись, парень становится у стены напротив двери, до последнего выглядывая на улицу. Сана нигде нет. Чонин хнычет, приходится оставить его в гостиной под присмотром Джихё, чтобы быстро вымыть руки и смыть с лица впечатавшееся огорчение. Женщина, кажется, даже не заметила, что ей доверили присмотреть на малышом. Безропотно передаёт ребёнка обратно и садится на диван. Хвиён ожидаемо уходит на кухню с Ынбёль, ЮнДо просит сына переодеваться и возвращаться к учёбе, сам предупреждает Минсока, что скоро спустится в сад. Погода не благоприятствует таким работам, но омега упорно тащится наружу. Честно говоря, Чанёль с каждым днём начинает лучше понимать намерение мужчины покинуть пределы этого дома. Хотя бы на улице, но зато не здесь, не в клетке, из которой невозможно сбежать. Укачивая малыша, Пак выходит на террасу. Намерение очевидно: хочет увидеть охранника хотя бы в саду, вдруг, ему приказали занять пост именно там, но в саду никого нет: пустые дорожки и качающиеся ветки деревьев. Чанёль зажмуривается и укладывает малыша на предплечье, мысленно умоляя его перестать плакать.       — Чанёль! Зайди в дом, — слышится голос Минсока.       — Чуть позже зайду.       — Вернись в дом, Чанёль, — говорит мужчина, приближаясь. Ёль оборачивается, встречаясь с чужим пустым взглядом.       — Я не могу выйти из дома не попросив разрешения?       — Не можешь. Мы должны знать, где ты находишься.       — Я не в тюрьме, — процедил Чанёль, — я свободный человек и имею право находиться там, где захочу. Захочу и буду здесь стоять столько, сколько захочу, ясно? Не надо сгребать меня под одну гребёнку со всеми вами! Слабо усмехнувшись, Минсок качает головой, опуская ладонь на его плечо.       — Придёт время и ты поймёшь, что это не то место, где ты можешь что-либо решать самостоятельно. Сейчас тебе ещё трудно свыкнуться со всем. Всё кажется чужим и глупым, но как только ты перестанешь избегать нас и познакомишься со всеми ближе, ты поймёшь, что устав семьи и традиции не дают нам сойти с ума. Мы двигаемся по графику как единый организм, зная, что будем делать через час, два, три, день и неделю. У нас есть дела, в какой-то мере выдуманные на пустом месте, и мы решаем их в любом состоянии. Все мы двигаемся, потому что закрывшись в комнате завоем от одиночества и пробьём лбами стены комнат. Движение — это жизнь, Чанёль, и мы двигаемся, соблюдая все правила, потому что это создаёт видимость жизни и ослабляет все мысли и чувства. Даже Чонин затих. Чанёль стоял как вкопанный, не зная, куда себя деть. Глаза заслёзились с такой силой, что невозможно было не заметить. Минсок жалостливо взглянул на него, спуская ладонь с плеча.       — Я не хочу так жить, — Пак заплакал, едва произнёс первые слоги. — Не хочу жить, как в тюремной камере. Ограниченный во всём, одинокий, брошенный, такой же сумасшедший, как и все вы. Не хочу так жить, не хочу…       — Тебе повезло застать другую жизнь. С Бэкхёном всё казалось более свободным и простым, будто ты сам себе хозяин и имеешь какие-то права. Я знаю Бэкхёна, этот мальчик насмотрелся в нашем доме такого, что поклялся никогда не вводить такие порядки в своей семье и ни к чему не принуждать, но это было до смерти его отца, Чанёль. Забудь о том Бэкхёне, которого ты знал, теперь нужно свыкаться с его новой версией и привыкать к тому, что ты всецело предоставлен самому себе и семье. Найди себе дело в доме и неустанно выполняй его, чтобы Бэкхён выветрился из головы, чтобы не вспоминать о том, как хорошо было раньше, чтобы не жалеть себя и своего сына. Забудь о том, что было, и постарайся не сойти с ума от беспомощности и одиночества. Так горько Чанёль не плакал даже когда его настойчиво попросили проследовать за охраной китайца. Он вообще не мог вспомнить, когда в последний раз его сердце разрывалось от свалившегося на спину горя.       — Дай-ка мне его, чтобы простуда не усугубилась. Минсок забрал из безвольных рук Чонина и вернулся в дом. Чанёль обернулся к перилам и зажал лицо руками, пытаясь заткнуть жалкий рот, захлёбывающийся вдохами. Так больно, так горько, так обидно, так страшно, так неприятно, так… одиноко. «Господь, я не смогу так жить, умоляю тебя: сделай так, чтобы всё наладилось. Пожалуйста, сделай так, чтобы всё наладилось…» … поток людей, кажется, не прекращается. Бэкхён ожидал, что придёт много людей из-за семей, находящихся на попечении Бёнов, всех охранников, работающих на Бэка и отца, партнёров отца или вторых лиц этих партнёров, даже жителей, но он не ожидал, что придут Главы других районов. Пожилые мужчины со своими помощниками; только принявшие посты молодые Главы родов… Совокупность людей из разных сфер влияния, даже борющихся между собой, поражала. Парковка была забита полностью, въезд в комплекс был перекрыт, машины парковались вдоль дороги с двух сторон, даже приезжала полиция, но Кёнсу удалось убедить их в соблюдении порядка. Если даже заклятые враги молча подходили к алтарю, то органам правопорядка не о чем было беспокоиться. Церемония прощания будто позволила времени остановиться. Мир, наполненный жестокостью и болью, вдруг сошёлся на границе понимания и смирения. Окаменевший Бэкхён стоял посреди общего зала на распутье к алтарю, столовой и выходу. Слова соболезнований (не всегда однообразные) лились из чужих уст как затяжная печальная песня, пробирающаяся в само сердце. Именно там, в одно мгновение, Бэкхён вспомнил написанные отцом слова в завещании и оглянулся к алтарю. Отец был прав даже после смерти: принимать соболезнования оказалось тяжело, но факт того, что твоё горе разделяет столько сотен людей, разогревало каменное сердце. Парень почувствовал, как что-то толкнуло его из груди и на долгие минуты прощания сумел избавить от металла в груди, будто забыв о том, что у него проблемы с контролем. Дышалось спокойно, облегчённо, необычайно приятно. Мозг насыщался кислородом, лёгкие наполнялись и свободно раскрывались, поощряя дышать глубже. Оказывается, он так давно не дышал… Церемония закончилась после трёх часов. Бэкхён продолжал стоять напротив открытой входной двери и смотрел застывшим взглядом, как последние машины выезжают из парковки. Никто не входил минуту. Пять. Двадцать. Сорок.       — Как они узнали? — шепнул Бэкхён, ощутив позади помощника.       — Не знаю, господин. Ситуация с Чжаном привлекла внимание многих семей. Полагаю, за нами приглядывают.       — Мы должны быть внимательнее.       — Не думаю, что нам будут угрожать.       — Мы должны быть внимательнее, — прошептал Бэкхён. Повисшее молчание снова было нарушено помощником:       — Через несколько дней будет такой же тяжелый день. Шестьдесят два человека. Они похоронят шестьдесят два человека, Бог мой. Бэкхён поворачивается к алтарю и обращает тяжелый взгляд на Кёнсу, пытаясь через него передать, что такого больше не должно случиться. До опускает голову.       — Ты попрощался?       — Да, господин.       — Пусть все выйдут. Сопроводи их, — «и ты тоже уходи». Кёнсу кивает и разворачивается. Проходящая мимо охрана продолжает сыпать слова соболезнований. Бэкхён смотрит на алтарь и в последний раз в жизни делает свободный вдох, наполняющий кровь кислородом. Его отец умер. Бэкхёну больше нечем дышать. …малыш возится на постели, успешно поднимаясь на ручках и удерживая голову. Чанёль даже если и хочет, всё равно не может радоваться. Его ребёнок выздоравливает, он в порядке, теперь со всеми ними всё в порядке, но лучше бы он горел в аду, чем находился здесь. Дом душит. Парень практически не выходит из комнаты, разве что по нужде: поесть и накормить Чонина. Всё лишается смысла, даже дыхание становится тяжелой обязанностью, с которой он спонтанно подумывает расстаться. Его не пугают мысли об этом. Он уже находился в этом состоянии ранее и до беременности, и после неё. Эти мысли принимают его как родного, завлекают, будто домой. Чанёль всё чаще думает о матери и страшно жалеет о том, что… много о чём жалеет. Возможно, ему лучше было бы не выбраться из того подвала. Возможно, там ему и было самое место. Утром Чанёль проводил взглядом ЮнДо, вышедшего в сад, и наблюдал за тем до тех пор, пока тот не скрылся в глубине. Он не знает, сколько простоял у окна: возможно, час или чуть больше. Методичное копание в земле, кажется, было его медитацией. Чанёлю подумалось, что в случае наступления дождливой погоды даже этот факт не сможет отогнать мужчину от клумб. Его сын Бомгю преимущественно исполнял роль затворника. За всё время, что Чанёль пробыл здесь, он видел его лишь за обедами и ужинами. Изредка он помогал папе, но не более того. Большую часть времени он проводил у себя в комнате, то ли обучаясь, то ли просто спуская время в унитаз. Хвиён больше всех походил на адекватного человека. Он занимался детьми с утра до вечера, был активен, поворотлив и даже, возможно, наполнен жизнью. Чанёль наблюдал за ним и не мог понять, как пышущий жизнью человек мог в принципе ужиться в доме с каменными изваяниями. Ёль даже не подозревал, что у Хвиёна в жизни также были трудности. Его дочь Минджо часто можно было заметить на кухне с заторможенной Джихё и Минсоком. Девочка была умна, хороша собой в её, кажется, четырнадцать. Невероятно спокойная, сосредоточенная, развлекающая близнецов. Джихё казалась Чанёлю родственной душой. Сновалась по дому, заторможено отвечала на вопросы, обязательно чем-то занималась, но чаще всего пропадала на кухне. Она постоянно что-то готовила или пекла. Казалось, весь её день проходит в роли кухарки. Чанёль случайно увидел, как охрана забирает коробки с выпечкой, а после вопроса «куда» получил странный ответ «Джихё снова перестаралась». Видимо, женщина готовила даже больше, чем могла съесть вся семья, поэтому угощения отпускались за пределы дома. Чанёль знал, что где-то существует её муж. Чондэ он ни разу не видел, да и не особо хотелось встречаться с каким-то альфой. Его запах практически не улавливался в доме, поэтому никакого впечатления человек не оставлял. Он был безликим приведением, не приходящим домой даже сменить одежду. Минсок тоже мог где-то пропадать. Чанёль иногда видел, как он вяжет детские вещи или занимается пошивом. Ёль уже несколько раз замечал на Ынбёль вещи с ручной вышивкой. Кажется, там было изображение пионов. Чанёль не находит себе в доме никаких дел. Ни стирка, ни уборка не способны забить день делами, да и каждый день убирать дом от крыши до подвала бессмысленно. Он прожигает время в комнате с Чонином, даже не думая открыть книгу, ноутбук или журнал. Он наблюдает за чужой погибающей жизнью через окно и думает, что совсем скоро присоединится к ЮнДо. Кажется, он единственный, кому не требуется отпрашиваться, чтобы выйти наружу. «Движение — это жизнь, Чанёль, и мы двигаемся, соблюдая все правила, потому что это создаёт видимость жизни и ослабляет все мысли и чувства». Если он с кем-нибудь не поговорит, то сойдёт с ума. … Бэкхён моргает. Жизнь напоминает, что она продолжается. Кёнсу с этим вполне согласен, поскольку именно он продолжает удерживать на плечах большую часть дел. Атлант.       — Сана видели на территории родового гнезда. Вчера он появился там на час, после чего покинул территорию. Утром он снова там показался во время пересменки, ребята попросили его приехать в офис.       — Приехал?       — Неохотно.       — Почему?       — Сидел в машине полчаса.       — Хотел сбежать?       — А у него есть повод?       — Ты с ним уже общался?       — Нет. Возможно, ты хочешь взглянуть на него? Нет. Бэкхён совсем не хочет смотреть на человека, покинувшего его вверенного омегу в самый тяжелый момент. У него не то чтобы нет желания — даже сил, но он встаёт с кресла и выдыхает от проявившихся чёрных точек перед глазами. Потеря контроля вытягивает из него ещё больше сил. Вероятно, в скором времени он просто не проснётся и всё закончится. В допросной идеально чисто. От того, как здесь чисто, наплывают неприятные мысли о том, как скоро здесь будет грязно. Ребята выдраивают это место, удаляя даже малейшие пятнышки крови и не только её. Разумно было сделать слив в комнате, бетон под давлением воды прекрасно очищается. Едва Бён переступает порог, Сан поднимает на него взгляд. Кёнсу тут же бьёт его в лицо, срывая с губ шумный выдох. Больно. Больше он взгляд не поднимает, повиснув на цепях. Бэку даже отсюда видно, как чужие глаза хаотично высматривают что-то на полу. Сан не знает, куда себя деть, опуская голову между натянутыми до предела руками. Частые вдохи, если бы могли, заразили бы нервозностью, но по факту нервничает здесь только охранник. Очевидно, уже бывший.       — Допроси, — бросает Бэкхён. Перед тем, как закрыть дверь, он слышит задушенный выдох после удара. Разговоры всегда честны и искренни, если доводишь человека до отчаяния. … Сана нигде нет. Больше не появляется. Чанёль несколько дней высматривал его в окнах, но так и не смог заметить ни одного взгляда, коснувшегося окон. Ни один человек ни одной из смен не позволял себе взглянуть на окна или верхние этаже, похоже, было запрещено. Чанёль расстраивается. Конечно, расстраивается. Он просыпается с этим чувством и засыпает, озадаченный силой боли, появившейся в груди. Брошенный и одинокий. Больше ничего из себя не представляет. Он правда хочет злиться на Бёна, на Кёнсу, на Сана, на весь этот мир и этот проклятый дом, в котором живёт, но мысли плавно перетекают к зависимости от всех этих людей. Есть крыша над головой, его кормят, поят, вылечили его ребёнка, он находится в такой безопасности, что она напоминает тюрьму — не плюс, скорее минус, но здесь хотя бы создалось ощущение, будто никто не сможет напасть. Чанёль чувствует себя неблагодарным. Он ненавидит всё вокруг, но чувствует себя обязанным. Он знает, что без Бэкхёна не смог бы прожить дольше недели. Он думает об этом постоянно. В комнате нет места, где он смог бы спрятаться от самого себя. Каждое утром он начинает с обиды на этот мир, посреди дня скатывается к ненависти ко всему, а под вечер ощущает жалость к себе, к этим людям, к Бёну. Он ведь жил с ним столько месяцев, конечно, он в курсе того, как тяжело сейчас парню. А ещё то, что с ним случилось… Что это? Такой мощный блок. Такой невыносимый контроль, от которого внутри всё затряслось от страха. Бэкхён потерял мать, отца и самого Ёля в одно мгновение. Конечно, не находится сил обижаться и ненавидеть его слишком долго. Чанёлю его так жаль, так жаль, но к чему эта жалость, если он даже показать её не может. Бэкхёна рядом нет, но если бы был… будь он здесь, ничто не было бы таким нестерпимым и отвратительным. Все чувства смазались бы ожиданием альфы, его приходом домой. Ночью выходить из комнаты не принято. Чанёль убеждается, что ребёнок спит, и выходит. Ядовитые мысли сковали его сознание. Он больше не может находиться в той комнате, насквозь пропитанной страданиями. Закрыв все двери в кухню-столовую, Чанёль включает небольшой светильник и ставит газовый чайник на плиту. Носик поднимает, чтобы случайно не забыться и пропустить свист. Он стоит так достаточно долго для того, чтобы его нашли. ЮнДо, с которым Чан сталкивался только во время приёмов пищи, становится рядом с ним и выключает конфорку. Молча достав две чашки, он делает чай и подвигает одну из них к Паку. Чужой взгляд кажется тяжелым от усталости. Чёрные глаза затягивают в густую черноту, будто позволяют провалиться внутрь себя.       — Я знаю, каково это — замуроваться в комнате, наплевав на жизнь, — тихо произносит мужчина; глаза застилаются дымкой воспоминаний. — Альфы никогда нет рядом, он где-то там, разбирается с делами, проблемами, бизнесом, партнёрами, а ты здесь… гниёшь. Один на один с ребёнком. Сидишь и не знаешь, что с собой такого сделать, чтобы боль перестала душить так сильно. Ты ждёшь, альфа не приходит. Ты идёшь по аду, обжигая ступни, а его всё ещё нет. Дети взрослеют, начинают задавать вопросы, становятся старше, а его всё ещё нет. Ты и за папу и за отца, стараешься изо всех сил и даже в какой-то мере душишь ребёнка заботой, потому что больше ничего в жизни нет — она пустая, ничем не заполненная, интереса к ней нет и ты не можешь всё бросить и умереть только потому, что ты и сам не знаешь почему. Ребёнок? Нет, это другое. Семья? Ты не чувствуешь себя её частью. Ты просто есть, но тебя будто и нет, — ЮнДо моргает. — Но так не всегда: большую часть жизни, но не всю. Иногда он возвращается домой к утру или к ужину, чтобы снова уйти. От него пахнет порохом и ядовитой яростью, ты понимаешь, что никаких других дел, кроме работы, у него нет. Никаких других омег или детей на стороне. Целуешь, успокаиваешься, и снова ждёшь. Любишь и ждёшь. Он говорит: «займи себя чем-нибудь», «что я могу для тебя сделать», «как помочь». Не понимает, что человеку нужен человек. Хоть увидеться, хоть прикоснуться, удостовериться, что живой. А потом он умирает. Одновременно со своим братом пропадает из жизни, и горе заполняет собой каждый уголок сознания, не оставляет ни одного пробела, никакого проблеска в душе. Теперь гниёшь не один, теперь нас двое. Госпожа запрещает нести траур дольше положенного, а душа горит так, что в какой-то момент кажется: сгоришь заживо… — мужчина поднимает на него взгляд. — Жизнь в этом доме очень жестокая, Чанёль. Ты ещё так молод, тебе жить и жить. Где-то там, счастливо, забыть обо всём этом и о Бэкхёне тоже. Начать всё заново в безопасности, без тревог, страхов и ненависти ко всему живому. Мне так жаль, что ты стал вхож в этот дом. Мне так жаль, что тебе приходится через всё это проходить. Чанёль не улавливает, в какой момент оказывается в чужих крепких объятьях. ЮнДо выше него и умудряется закрыть его от мира большими руками и плечами. Плачет молча. Слёзы ничего не дают, не облегчают ношу. ЮнДо будто пытается перетянуть её себе, оторвать этот горб боли от спины, но у него свой такой же, куда ему ещё один… В конце концов, они перебираются в столовую и садятся за стол. Чай остывает, Ёль греет о него руки. Голова невероятно пустая.       — Скоро он приедет принять должность Главы рода и назначить Старшего омегу дома, — произносит мужчина.       — Не похоже, что он будет частым гостем.       — Он обязан. Хотя бы к ужину. Сейчас он всё ещё наследник, но после принятия рода обязан будет хотя бы раз в сутки показываться семье. Чанёль вздыхает.       — Толку от его присутствия. Я виделся с ним всего раз после того, как мы встретились, и это ощутилось очень болезненно. У него какой-то необычный контроль. Он поднял его настолько, что влияет абсолютно на всех. Концентрация такая, будто в грудь ударили. Он сейчас очень опасен. Вспышка беспокойства в чужих глазах мгновенно погасает. ЮнДо кивает.       — Думаю, я видел часть этого в покойном Главе. Обычно люди не такие закрытые, молчаливые, бесчувственные. Мне кажется, в какой-то момент он смог пройти эту стадию, а мы уже наблюдали впечатанные в сознание остатки состояния.       — Не представляю, что с этим делать.       — Ничего не сделаешь. Справится сам, если захочет. Не знаю последствий этого состояния, кроме тех, что видел лично. Минсок говорил, что такое состояние возникает от горя, которое невозможно пережить без угрозы здоровью альфы, поэтому организм поднимает все ресурсы и какое-то время помогает выжить.       — А что потом?       — А потом вытягивает все ресурсы и человек может умереть. Возможно ли быть каменным вечно?..       — Утешил, — усмехается Чанёль.       — Не время для утешений, — тихо говорит ЮнДо, поднимаясь с места. — Не тогда, когда главный альфа семьи пытается убить себя своими же руками. Чанёль не оборачивается. Он и так слышит, как мужчина беспощадно выливает чай в раковину. Ёль опускает взгляд на свою чашку и делает глоток холодного горького чая. Сколько же ему придётся отхлёбывать, чтобы вокруг, наконец, всё стало нормальным?.. … третьи сутки после похорон отца начинаются с боли. Странно, но она постепенно проступает, охлаждая безвозмездно выданную активность. Возможно, его организм начинает отдавать больше, чем планировал. Возможно, ему нужно больше спать и есть. Возможно, ему нужно глубже дышать. Он весь день провёл в разъездах: пришлось побывать на шестидесяти двух церемониях прощания. Казалось, день не закончится никогда. Он безумно устал видеть чужую боль и скорбь, смотреть в пустые глаза истинных омег, беременных или только родивших. Девушки и парни, совсем ещё юные, были похожи на кукол. Как поставь так и будет стоять, как усадишь — так и будет сидеть. Их сердца были достаточно сильными, чтобы перенести потерю истинных; те омеги, что были постарше, оказались в больницах. Для некоторых будут оформлять новые похороны. Терять родных, безусловно, больно. Бэкхён с трудом, но может вспомнить это удушающее чувство беспомощности. Ужас от осознания того, что ничего исправить нельзя, что так дальше и будет — поглощающее жизнь одиночество. Он потерял шестьдесят двух товарищей, его рот не закрывался, пытаясь выразить собственную боль и искренне посочувствовать тем, кого он подвёл. Он вдыхал мерзкий запах лилий, задыхался благовониями, не разбирая вкуса ел еду, и думал, что сходит с ума. После посещения каждого комплекса была небольшая передышка на время, пока кремируют тела. Это время Бэкхён потратил на поездку к кладбищу. Одной из его прямых обязанностей было присутствие при захоронении. Он наблюдал за тем, как закапывают кости его товарищей шестьдесят два раза. Возможно, он уже давно обезумел. Вырытые в несколько рядов могилы стали памятником. Напоминанием о том, как сильно он подвёл своих людей, сколько глотнул горя, сколько в один вечер сумел потерять… Вернувшись из кладбища в офис, сразу идёт в душ. Еле волочит ноги, боясь коснуться горящей груди ладонью, чтобы помощник не зашёлся беспокойством. Руки с трудом снимают пиджак и рубашку. Одежда будто прилипла к нему от слёз пап и матерей, будто слиплась с ним, создавая впечатление невозможности снятия. Он становится под воду и закрывает глаза, прижимая к себе руки. В голове всё ещё слышится тихий вой омег, перед глазами кукольные тела истинных, потухшие глаза альф. Бэкхён тычется лбом в кафель и сжимает челюсти, зажмуриваясь. Больно. Так больно, что хочется пробить грудь. Что-то пытается пробиться сквозь контроль, но этого недостаточно — снова поглощает пустота и тишина, защищая от эмоций. Он не знает, зачем едет домой. Слишком поздно для встреч. Слишком обессилен для того, чтобы разговаривать. Слишком измучен собой, чтобы показываться омегам на глаза. Ключи звенят в ладони. Дверь открывается с тихим скрипом, прогоняя с порога. Бэкхён смотрит в коридор, в открытую дверь гостиной и задыхается. Может ли войти? Имеет ли право ступать внутрь, отобрав жизни родителей?.. Ноги упрямо тянут его внутрь. Что-то воет в голове, зазывает его войти. Он слышит просьбу прийти, ему видится, будто чужая рука приглашающим жестом тянет к лестнице. В груди снова всё пылает. Контроль почти что трескается, пока он поднимается по ступенькам вверх. Голос говорит «Приди», требовательно зовёт, открывая раны. Бэкхён становится у комнаты и нерешительно нажимает на ручку, открывая с тихим скрипом. Чанёль будто не понимает, кто стоит на пороге комнаты. Смотрит таким пустым взглядом, будто никого и не нет. Возможно, ему это снится? Может, этот голос и Пак лишь видения?.. Он закрывает за собой дверь и горящий в коридоре опускает черноту на глаза. Медленно двигаясь, он подходит к кроватке и заглядывает внутрь. Боится, что сон подкинет ему мёртвого ребёнка. Боится, что не успел спасти их от китайца. Иначе почему Чанёль так пуст и холоден, глядя на него?.. Может, он и тут не успел? Может, и тут подвёл?.. Чонин спит. Заметно, как поднимается комбинезон на животе и груди. Ребёнок спокойно дышит на зависть находящимся в комнате, ведь на самом деле куда не пойди — нечем дышать. Лунный свет медленно заливает пол в комнате. Бэкхён оборачивается к Чанёлю и вместо сотен произнесённых слов читает их в глазах. Чанёль смотрит «мне больно», Чанёль смотрит «ты бросил меня», Чанёль смотрит «ты подвёл меня», Чанёль смотрит «я страдаю из-за тебя», Чанёль смотрит «я обижен», Чанёль смотрит «я больше не хочу тебя видеть». Бэкхён слышит: «Ты похоронил меня здесь». Бэкхён не уверен, что это ложь. Он смотрит на омегу и не может вспомнить, видел ли он когда-нибудь такой дикий взгляд. Чанёль бьёт его в грудь, пробирается через выступающие рёбра к сердцу и сжимает его пальцами. Бэкхёну натурально нечем дышать. Ему кажется, он умирает: с силой хватает сердце, импульс боли прошивает грудину и поднимается к плечу, захватывая в тиски. На подгибающихся ногах, он валится в чужие руки и слышит задыхающееся «Бэкхён?!». Руки повисают вдоль чужого тела, он отпускает всё — все силы покидают тело, а в груди так горит, так болит, что контроль трещит, словно треснувшее стекло. На полу холодно. Тяжело дышать. Свет из коридора освещает комнату, а потом его ослепляет. Вспышка отбирает у него все силы, окуная в благодатную тьму. Кто-то на фоне шумящего радио просит: «Очнись!», но что значит очнуться?..       — Выходи, он убьёт тебя! Выходи!       — Дети! Выводите детей! Бомгю, тащи Чанёля! Слёзы ли это? Заволакивающий всё туман?.. Боль при каждом вдохе сводит с ума. Бэкхён умирает. Сквозь ощущения, сковавшие ужасом тело, он ждёт, когда на душу опустится облегчение. … они вынуждены были остаться во дворе до самой ночи. Охранники вынесли им пледы, Минсок скомандовал расположиться на террасе. Хвиён прижимал к себе Ынбёль и заторможенную Минджо, вдали от всех ЮнДо успокаивал подрагивающего Бомгю, Джихё привела в порядок описавшихся близнецов и опустилась на плетённый диванчик, крепко прижимая их к себе. От затуманенного сознания, в котором она пребывала всё время с момента знакомства, не осталось и следа. Напряженная, горящая, она напоминала тигрицу, готовую растерзать любого, кто к ней подойдёт. Чанёль смыл выступившую из носа кровь, окутал сына запахом и стоял у перил, заглядывая в окно ставшей его комнаты. Кёнсу приехал первый. Машина пролетела через двор на такой скорости, что при торможении образовался визг. Чанёль не сдвигался с места, заглядывая в окно, как преданная собака. Совсем скоро окно нараспашку открыли, а Кёнсу высунулся наружу, глубоко вдыхая горячий вечерний воздух. Если даже помощнику стало плохо, то что уже говорить… о них, омегах — существах, что в принципе по природе чувствительны ко всем запахам. Следом за ним практически сразу приехало ещё несколько машин. Охрана по краям территории упорно стояла на своих местах, в то время как остальные, заполнившие место перед домом, тщательно за всеми наблюдали и контролировали. Чанёлю отсюда было плохо видно происходящее с другой стороны дома, но он немного вышел за угол и несколько минут наблюдал за тем, как люди в чёрном с коробками-аптечками вылетели из автомобилей. Один из таких мужчин в чёрном едва не выбил дверь в гостиную, выходя на террасу. Он сразу определил, кому нужна экстренная помощь, и бросился к Бомгю. Молодой альфа уже стоял на коленях, пытаясь отдышаться от захватившего рассудок ужаса. Чанёль, как бы ему не было жаль парня, всё равно вернул свой взгляд к окну. Он видел тени фигур, находящихся в комнате, изредка мелькал силуэт Кёнсу, но этого было катастрофически мало. Несмотря на то, что через несколько часов им позволили вернуться назад, осмелился на это только Чанёль. Не став тянуть уснувшего и спокойного Чонина внутрь, он передал его Минсоку и прошел из террасы в гостиную, а оттуда в коридор. Свет горел во всём доме. Из настежь открытой двери было видно, как мужчины оставляют коробки в машинах, но не спешат садиться. Вероятно, останутся контролировать ситуацию и дальше.       — Господин Пак. Чан обернулся на голос Кёнсу, замечая его на лестнице, вспотевшего и заметно потрёпанного.       — Как он сейчас? — чужое сомнение в передаче информации воспринялось, как предлог для ярости. О, Чанёль был готов разорвать этого альфу прямо тут. — Прекрати издеваться надо мной! Хватит молчать!       — Приступ сбили. В таком случае нужно колоть подавитель, но с учётом высокой степени контроля опасно снова глушить господина.       — А что медики?       — Не могут сойтись на мнении, как поступить правильно. Некоторые хотят вызывать машину для перевозки в больницу, другие сомневаются, что смогут безопасно его довезти. Сейчас им удалось стабилизировать его, но неизвестно, что случится, когда он очнётся. И без того сильное беспокойство взвилось в нём.       — Я могу увидеть его сейчас? Сказали, что можно вернуться в дом.       — Я бы не рисковал.       — А я хочу. Безвольно взмахнув рукой, До пропустил его к лестнице. Чанёль с опаской пробрался к комнате, заглядывая внутрь. Бэкхён лежал на кровати, расслабленный или, скорее, обессиленный. Ядовитого запаха не было и насильственно опущенного страха тоже. Было мирно. Тихо. После наплыва медиков, Кёнсу и охраны, тишина практически казалась мёртвой. Ёль прошёл внутрь, разглядывая поставленный штатив для капельницы и кардиомонитор, отсчитывающий умиротворённый пульс. С парня был снят пиджак, разрезана рубашка и рукав. Чанёль сбросил с ног тапочки и перелез через Бёна, присаживаясь со свободной стороны. Он не знает, сколько так сидел, держась за чужую ладонь. Казалось, время остановилось. В какой-то момент чужие веки дрогнули, а грудь впустила больше воздуха, чем до этого. Чанёль разомкнул слипшиеся губы, чтобы позвать кого-то, но чужие пальцы с силой сжали ладонь, призывая к молчанию. Больше заспанный, чем затуманенный, взгляд медленно обвёл его лицо. Бэкхён усиленно пытался проморгаться, сгоняя то ли дрёму, то ли усталость. Некоторое время ему понадобилось для того, чтобы самостоятельно оценить своё самочувствие. Чанёль наблюдал за тем, как он прислушивается к себе, моментами хмуря брови или поджимая губы. Всё в нём казалось невероятно хрупким.       — Тебе надо остановиться, — шепнул Ёль, — иначе ты когда-нибудь себя убьёшь. Слабая улыбка расцвела на чужих губах. Бэкхён закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Странное наслаждение проступило на чужом лице.       — Не могу остановиться, ты говоришь: «остановись». Не могу прийти, ты говоришь: «приди». Ничего не получается. Стараюсь — не получается.       — Бэкхён, — сказать, оказывается, нечего. Чанёль столько дней перебирал слова в голове, чтобы выговориться, но, видимо, проглотил ещё тогда. Они смотрят друг на друга, а парень думает: «я не смогу без тебя», «не бросай меня», «не причиняй себе боль», «ослабь давление, которое создал вокруг себя», «прости себя за то, за что винишь». Губы не раскрываются. Глаза не могут передать чувства. Хочется сказать: я завишу от тебя, я не могу без тебя дышать, все мои дни наполнены тобой, твоя жизнь важнее моей, я плачу за тебя, когда ты не можешь, я хочу быть тем, кто вернёт тебя к чувствам, я умираю от желания видеть тебя и заботиться о тебе, я мечтаю о семье с тобой, возможно, я люблю тебя так сильно, что задыхаюсь от горя, потому что тебе всё это не нужно.       — Ты можешь лечь рядом со мной? — шепчет парень. Чанёль отпускает его ладонь, чтобы просунуть её под рукой и лечь рядом, опуская голову около чужой головы. Даже ткнувшись носом в плечо, Пак ничего не ощущает. Если бы грудная клетка не поднималась перед глазами, можно было бы считать, что рядом лежит пластиковая фигура. Хотя даже пластик чем-то пахнет. — Я могу попросить тебя… твой запах. Хочу тобой подышать. Закрыв глаза, Ёль пропускает сквозь себя все эмоции. У омег нет того, что имеют альфы. Они могут влиять на чужое сознание запахом преимущественно инстинктивно. Трудно заставить себя усилить феромоны без особой на той нужды, но Ёль знает, что омеги постарше умело управляют собой и способны на большее. Чанёль мог так делать неосознанно: часто терялся инстинктах, когда боялся, беспокоился, испытывал боль или желание, во время циклов и от чувств. Бэкхён делает несколько глубоких вдохов и шумно сглатывает. Видимо, снова набрался рот слюны. Странно. Организм Пака давно уже понял, а его сознание осознало всю ситуацию только сейчас: не имея чувств, невозможно передать запах.       — Бэкхён? Судорожный выдох вызывает слабую улыбку.       — Да?       — Приходи иногда домой… подышать мной, хорошо?       — Я не имею на это права.       — Это уже не имеет значения. Тяжелые судорожные вдохи отражаются на участившемся писке на кардиомонитора. Бэкхён дышит так глубоко, будто до этого долго не дышал. Сглатывает слюну и моментами жмурится. Чувства немного сходят с ума из-за ощущения присутствия посторонних в коридоре. Что-то подсказывает, что Кёнсу и так там стоял вечность, но теперь слышатся шаги тяжелых ботинок. Дверь закрывается с тихим щелчком. Чанёль смущается, запах сгущается и кардиомонитор сильно сбивается с ритма.       — Твою мать, — выдавливает альфа. Ёль смущается ещё больше, срывая с чужих губ стон.       — Успокойся, — мягко говорит он, обнимая ладошкой чужую щеку. — Дыши ртом. Скоро придёшь в себя.       — Боже, я не хочу, — Бэкхён зажмуривается. — Не хочу приходить в себя, не хочу новый день, не хочу дышать, ничего не хочу. Чанёль приподнимается на локте и целует парня в щёку, на мгновение задерживая губы.       — Сколько трудностей мы пережили, сколько боли осталось позади. Нельзя сдаваться, Бэкхён. Чужие глаза искрятся столькими чувствами… Ёль слабо улыбается, садясь на кровати, чтобы перелезть через парня.       — Не уходи, — просит, вцепившись в запястье.       — Ты оставил меня здесь, твой помощник сказал, это мой новый дом. Я никуда не ухожу, это ты всё время уходишь и не возвращаешься. Так начни приходить и оставаться. Чанёль спускается с кровати, обувает тапочки и отходит к двери, не позволяя себе взглянуть на парня в последний раз.       — Я не могу найти путь, ты говоришь: «приходи». Что мне делать?.. Что мне делать?.. — шепчет тот.       — Ищи через силу, родной.