Вверенный

      — Это Глава, господин, — говорит Кёнсу, подавая ему телефон. Бэкхён, не отрываясь от поиска нужного документа, принимает звонок и выпрямляет ноющую спину.       — Слушаю, отец.       — Я хочу увидеть тебя.       — Отец, я не могу приехать к тебе прямо сейчас. Если дело срочное, я отправлю Кёнсу.       — Я хочу увидеть лицо своего сына, а не его помощника. Приезжай, когда сможешь. Надеюсь, этот момент настанет раньше, чем умру я или твоя мать. Вызов сбрасывается. Бэкхён вздыхает, закрывая глаза всего на мгновение. Кёнсу роняет стопку папок и с рычанием начинает собирать их под ногами. Бэк ставит очередную коробку на стол и начинает быстро просматривать содержимое, надеясь увидеть нужные записи.       — Его здесь нет. Можно не искать.       — Я проверю всё. Ну конечно этот педант не может успокоиться сразу. Бэкхён способен бросать дела на полпути будучи убежденным в том, что они действительно не выгорят. Эти поиски определённо ни к чему не приведут, а у Бёна и так хватает дел, поэтому он решает заняться чем-то более важным, чем попытки найти то, чего нет. Майские дни душат жаром и горячим воздухом. Бэкхён выходит в холл, вынуждая своим появлением подорваться с места охранников. Взмахнув рукой, он становится под кондиционер и вздыхает, не зная, как ему разорваться между Паком, срочными делами, отцом и Ыну. Прошли сутки с тех пор, как они получили результаты все анализов и обследований. У Чанёля действительно мог начаться цикл раньше времени. Оставить его в больнице было тяжелым решением. Пак сопротивлялся до последнего, даже расплакался, умоляя его забрать с собой, но омеге нужно было пройти укрепляющий медикаментозный курс. Бэкхён просидел с ним до самой ночи, а после поехал домой, чтобы проверить малыша и заверить едва соображающего омегу в том, что с ребёнком всё в порядке. Получилось так, словно они добавили ещё больше стресса, разлучив папу с малышом, но препараты были с сильным воздействием на организм (в чём Бэкхён убедился, пока сидел с парнем до ночи) и омеге необходимо было находиться под неусыпным присмотром врачей.       — Ребята, есть закурить?       — Нет, господин, — ответил один, и другой за ним же:       — Мы бросили, босс. Вздёрнув бровь, Бэк поворачивается к ним всем корпусом, ставя руки в бока.       — Вы оба заядлые курильщики. Что значит бросили?       — Тебе же нельзя курить, босс, и мы бросили тоже.       — Курение вредно, господин. Видел, что на пачках рисуют?       — Сумасшедший дом, — вздыхает Бэкхён, отворачиваясь от парней и возвращаясь в коридор. Кёнсу безуспешно роется в бумагах, пытаясь найти контакты нужного им человека.       — У нас в офисе теперь никто не курит?       — Да, это вредно. Бэкхён закатывает глаза, падая в кресло для посетителей.       — Я уже вижу, откуда это взялось.       — Это их личная инициатива, я туда не лез. А для тебя могу включить познавательное видео про рак лёгких.       — Ты ведь знаешь, что мой приступ не был связан с сигаретами?       — Да, господин, но это не значит, что такого приступа больше не будет. Ты много куришь и сжигаешь свои лёгкие. Я сохраню их для тебя, чтобы в следующий приступ ты смог вернуться ко мне в реальность.       — Если случится ещё один приступ, я не намерен сюда возвращаться — так и знай. Кёнсу бросает папку в коробку и поворачивается к нему, недовольно глядя в глаза.       — Не думаю, что реаниматолога будет интересовать твоё мнение.       — Очень даже зря. … Чанёль возвращается домой спустя четыре дня в состоянии, которое можно прямо назвать нестоянием. Он с таким трудом передвигается по коридору в согнутом состоянии к детской, что больно смотреть. Всё, чего он хочет в этот момент, это как можно скорее взять ребёнка на руки и забыть обо всём на свете. В него влили столько дерьма, что он едва мог соображать, не то что разговаривать. «Чёртов Бэкхён». Чанёль с трудом делает глубокий вдох и открывает дверь, чтобы улыбнуться ребёнку. Чонин тут же проявляет узнавание, начиная кряхтеть и двигать ручками в попытке дотянуться до него.       — О боже, господин Пак, — сочувствующе протягивает Хэрин.       — Я тоже думал, что будет иначе, — хмыкает Чанёль, буквально падая на колени около постели, на которой лежит малыш. — Подвинь его ближе ко мне. Я не смогу взять его на руки, но хотя бы так… Тело подрагивает. Чан с чудовищным трудом высиживает полчаса, после чего понимает, что готов распрощаться с сознанием. Он просит Хэрин позвать кого-нибудь из охраны и окончательно съезжает на пол, обессилено утыкаясь макушкой в кровать. Джухён появляется первым, после чего с тревожным взглядом в комнату входит Сан.       — Я не смогу дойти до комнаты, — шепчет Чанёль, — не хотелось бы пробить голову, падая в обморок.       — Я отнесу Вас. Сан, вызывай медика.       — Не надо медика. Он знает, что мне вкалывали. Это побочные эффекты или ещё какое-то дерьмо, я не знаю, — Ёль обессилено закрывает глаза, поднимая руку. — Пожалуйста, помогите мне добраться до кровати. Начальник смены поднимает его настолько резво, что у Чанёля начинает кружиться голова. Сан говорит, что он сильно побледнел, и это неудивительно при таких резких движениях. Хорошо, что комната находится напротив детской и не нужно идти далеко. Ёля укладывают на подушку и тут же оставляют одного. Хэрин разувает его и помогает снять с него кофту с брюками. Он отключается, как только женщина тихонько начинает складывать вещи в шкафу. Врач предупреждал Ёля о том, что большую часть дня он будет проводить в бессознательном состоянии, потому что во время сна организму проще сконцентрироваться на перестройке. Ему также говорили о болях и немощном состоянии, но Чанёль представлял это совсем иначе. Не настолько тяжело. К вечеру он просыпается от чудовищного голода и боли в желудке. Поразительно, что он смог разобрать, где он, потому что в последние дни живот болел так, словно был единственным органом, а не совокупностью. Его чертовски тянет к Чонину, но он вынужден продолжать лежать, изнывая от необходимости поесть.       — Наконец-то, — выдыхает чужой голос. — Как Ваше самочувствие, господин Пак?       — Плохо, — отмахивается Чан. — Где Чонин?       — Хэрин купает его. Он поел час назад и хорошо себя чувствует.       — Прекрасно. Сан, я ужасно хочу есть, но я не смогу встать с постели.       — Я скоро буду, — решительно произносит парень, захлопывая дверь. Чанёль морщится от резкого звука и закрывает глаза, укладывая ладони на живот. Спазм сдавливает его по бокам с такой силой, что он скулит, сжимая футболку в кулаках. Охранник возвращается в самый неудобный момент, когда Чанёль едва не кусает подушку, проливая слёзы от боли.       — Мне вызвать медика?       — Он мне не поможет, — всхлипывает Чанёль. Поднос опускается на тумбочку. В нос бьёт резкий аромат супа, который жутко хочется съесть, но от которого внезапно начинает тошнить. — Где Бэкхён?       — Господин ещё не появлялся. Что мне сделать? Как мне помочь Вам? Чанёль зажмуривается и закусывает губу так сильно, что во рту появляется яркий привкус крови.       — Господин…       — Иди, Сан. Пожалуйста, иди, — выдавливает парень, мысленно умоляя парня оставить его в покое. Он не хочет, чтобы кто-то видел его в таком унизительном положении. Он обязательно справится с собой, только нужно потерпеть. Ещё неделю в таком состоянии, судя по прогнозам врачей. Неделю гореть в аду. Чанёль шумно выдыхает и плачет в голос, зажимая низ живота. Его собственный организм пытается прикончить его — иначе не назовёшь. … пасмурно. Бэкхён открывает дверь в машине до упора и приспускается чуть вниз, наблюдая за появляющимися каплями дождя на воде. В этом месте пахнет свежестью. Пахнет свободой, и сама местность кажется лишенной забот. Только он и природа, затмившая собой взгляд. Когда Бэк просил помощника отвезти его куда-нибудь, он не знал, что До выберет именно это место. Всего в семи километрах от коттеджа природа подарила миру частичку чистого озера, скрытого за густым (с виду) лесным насаждением. Машина спокойно проехала по узкой дорожке, которую едва можно было распознать незнающим людям. Бэкхён сводит взгляд к помощнику: парень стоит снаружи, курит, прислонившись к боку машины. Всего в паре метров от него позволяет себе курить, соблазняя терпким запахом сигарет. Бэк едва заметно улыбается, опуская взгляд: это место дорого не только ему. На его молодость выпало немало бед, способных свести Бэкхёна с ума от горя. Кёнсу привозил его сюда, чтобы они могли хотя бы на мгновение спрятаться от внешнего мира и заново научились дышать.       — О чём думаешь? До не сразу поворачивается к нему. Может, не хочет отвечать. Может, ищет ответ на вопрос… Бэкхён наблюдает за тем, как парень достаёт из внутреннего кармана плотный портсигар и тушит о него окурок, вкладывая его внутрь коробки. Обойдя дверь, он слегка прислоняется к ней спиной, складывая руки в карманы брюк.       — О будущем, господин.       — По-твоему как оно будет выглядеть? Кёнсу позволяет себе грустно усмехнуться и опустить взгляд к земле. Бэкхён понимающе кивает, отворачивая голову. И правда, что тут думать: они и так знают, что ничего хорошего впереди нет. Вся их жизнь — это вечная борьба, и им остаётся хватать редкие моменты счастья в виде прожитого дня без потери друзей, похорон, улыбок родных и… любимых.       — Ты уже решил, что будешь делать с истинным?       — Нет. Не могу принять решение. Как не крути, Чжан обошёл меня со всех сторон: бизнес могут отобрать в одно мгновение, весь род в смертельной опасности, мой истинный омега у него в руках. Посуди сам, Кёнсу, — задумчиво произносит Бэкхён, — даже если я откажусь от Ыну — это развяжет руки Чжану и мы начнём воевать, чтобы просто защитить род. В процессе я могу подвергнуть омегу опасности и умереть вместе с ним в то же мгновение.       — Как в сказке.       — Как в сказке, — безрадостно соглашается Бэкхён, сминая в кулаке лежащий на коленях пиджак. — Если я не откажусь от Ыну, то это так же приведет нас к войне и тогда мы всё равно проиграем. Мы проигрываем во всех случаях, Кёнсу. Неважно, откажусь я от него или нет: мы либо погибаем все вместе, либо частично я смогу сохранить продолжение рода.       — Чанёль бы сказал: обрекаешь на тревожное существование. Бён усмехается, закрывая глаза.       — Что мне делать, Кёнсу? — спрашивает он. — Я был разочарован встречей. Он ударил меня в сердце, но я не могу отказаться от надежды на лучшее будущее. Мне хочется попробовать исправить это неправильное начало.       — Омега пришёл к тебе на встречу после связи с китайцем, господин, — Бэкхён открывает глаза, впиваясь в помощника жестким взглядом. — Запах ублюдка хорошо впитался в тебя в тот день. Его невозможно было не разобрать, поэтому… возможно, не стоит пытаться построить то, чего не может быть в принципе?       — Почему ты так думаешь?       — Потому что ты прав: китаец держит нас за горло, он готов отнять у нас всё, если не больше. Он первее тебя встретил твою омегу и встречается с ним уже полтора года. Я понимаю, что вы были свободными людьми и правила не запрещают создавать семью со сформированными опытными омегами, но всё упирается в обстоятельства. Ты бы без проблем смог завладеть его вниманием, если бы Ыну состоял в отношениях с простым парнем, но тебе не повезло: омега связан с человеком, который готов сжать нас в кулаке.       — Значит, он уже победил, так что ли? — раздраженно бросает Бэкхён, садясь ровнее. — Я откажусь от притязаний на Ыну и что дальше? Думаешь, Чжана это остановит? Он приехал сюда отобрать у старожилов бизнес, решил подмять под себя другую страну, потому что в Китае ему уже негде развернуться! Если мы не будем воевать за омегу, то будем воевать за территорию, и тогда это ещё больше усугубит ситуацию. Кёнсу тихо вздыхает, поднимая взгляд к лесу. Бэкхён не спускает с него раздраженный и в какой-то мере по-детски обиженный взгляд. Друг не поддержал его. Выразил свою точку зрения, не схожую с его, и это ощущается так тяжело…       — Назначь мне ещё одну встречу. Я не могу решать это дело один. Нам нужно объясниться друг с другом.       — Как прикажешь, господин. … Чанёль открывает глаза только для того, чтобы увидеть сына, и снова закрыть их. Чудовищная сонливость спасает его от болей, стягивающих всё его тело. У него болят бёдра и спина от лежания в постели, но он не может подняться с кровати. Он безумно хочет самостоятельно сходить в детскую, но его максимум — посетить туалет. Он не хочет думать о том, насколько плохо он выглядит, даже умыться проблематично, не то что сходить в душ. Измождённость сжирает последние силы, оставляя жалкие крохи для того, чтобы говорить и улыбаться Чонину. Однако, одно его радует: он дома, родные стены и привычные вещи облегчают нелёгкую участь. Чанёль знает, что здесь ему нечего стесняться и бояться, потому что тут его охраняют десятки вооруженных людей. В больнице бы он сошёл с ума. Он благодарен Бёну за то, что тот пошёл ему навстречу и не заставил переживать начало цикла в незнакомом месте. Утром им удалось поговорить совсем немного: Бэкхён объяснил, что в доме не будет никого, кроме медика, Хэрин и ребёнка, что наблюдать за его состоянием необходимо и охрана будет реагировать согласно новому протоколу. Звучало идеально. Чанёль не стал спрашивать, где будет находиться Бэкхён в этот период, поскольку никто из них не мог предугадать, сколько часов займёт пытка.       — Хэрин, — едва женщина приоткрывает дверь, чтобы проверить его состояние, он приглашает её внутрь, — как Чонин?       — Всё в порядке, господин Пак. Малыш уснул. Я недавно покормила его.       — Хорошо, — Чан пытается приподняться на локте и ему с трудом удаётся это сделать. — Я знаю, что это не входит в твои обязанности, но не могла бы ты помочь мне в ванной? Секундной запинки достаточно для того, чтобы женщина охнула и тут же согласилась, приговаривая, что готова сделать для него что угодно, лишь бы он почувствовал себя лучше.       — Я знаю, Вы воспринимаете нас как работников, но на самом деле мы очень преданы семье Бён и готовы сделать для Вас всё.       — Я не Бён, — возражает Чан, садясь на постели благодаря чужой поддержке.       — Для меня Вы самый что ни на есть Бён, — уверенно произносит Хэрин. — Я рада, что могу Вам помочь. Хотя бы так смогу облегчить Ваше состояние. Пока набирается вода в ванной, Чанёль в ожидании сгибается, пытаясь уменьшить боль в таком положении.       — Скажи Сану, чтобы присмотрел за сыном. Женщина открывает дверь и застывает, привлекая внимание. Чанёлю трудно из своего положения поднять голову, но он поднимает взгляд и утыкается им в молодого охранника.       — Господин просит, чтобы ты присмотрел за малышом, пока я отсутствую.       — Что-то случилось?       — Нет, иди уже, — шипит Хэрин, — я помогу господину Паку и вернусь к малышу. Она закрывает дверь прямо перед чужим лицом. Из горла вырывается смешок, но лицо тут же кривится от боли. Сделав небольшой вдох, парень пытается приподняться с постели, пока есть решимость довести дело до конца. В ванной он садится на опущенную крышку унитаза, а потом позволяет себя раздеть. Тело выглядит просто ужасно: живот кажется полным, но при этом проступили рёбра; шрам всё ещё кажется опухшим, слегка изменив цвет.       — Вы сильно сбросили вес.       — В больнице тоже заметили. Они думают, это из-за стресса.       — У Вас его было предостаточно. Чанёль ничего не отвечает. Не потому что опускается в ванную, а потому что ему банально нечего ответить. Он не хочет говорить о том, что это жизнь или распоряжение Судьбы страдать вечно, или уклад обстоятельств. Хэрин наверняка не первый месяц работает на Бёнов и знает, что значит жить жизнью семьи, которой служишь.       — Думаю, мне нужно перебраться в мою бывшую комнату на втором этаже. Не хочу, чтобы эта комната пропиталась циклом.       — Подъём будет тяжелым, — отмечает женщина вместо переубеждения.       — Стерплю как-нибудь. После ванной он чувствует некоторое облегчение, но оно сразу же смазывается под общим состоянием. Начальник смены с неодобрением относится к его пожеланию перебраться на второй этаж, но Чанёль пронизывает его таким взглядом, что ему приходится заткнуться.       — Мне и так тяжело говорить, не заставляйте меня объяснять причины, которые Вас даже не касаются. Сан молча переносит вещи, которые Хэрин собирает для него. Чанёль не знает, как ему удаётся преодолеть лестницу, но когда он садится на кровать, силы практически покидают его. Он заваливается на бок с удушливым стоном, едва удерживая слёзы. Хэрин возвращается к Чонину, поэтому полноценно лечь на постель ему помогает начальник смены и тут же командует Сану покинуть комнату. Повисает такая тишина, что грех было не заплакать, чтобы разбавить её. Чанёль выпускает боль хотя бы так, вздрагивая от режущей боли в бёдрах. Ему в подробностях рассказали, чем опасно ранее наступление цикла после родов, но разве он мог это проконтролировать? Не тогда, когда на кону стояла жизнь его ребёнка. Чёрт возьми… Когда Ёль просыпается в следующий раз, в комнате горит настольная лампа на рабочем столе в дальнем углу комнаты. Приглушенный свет освещает пространство, не вызывая напряжения в глазах. Чанёль прислушивается к себе и выдыхает, ощущая себя чуточку лучше. Острая боль сменилась тянущей, поэтому он может немного расслабить тело, перестав зажиматься в ожидании спазмов. Он не знает, сколько времени так лежит, глядя в пустоту, а потом приоткрывается дверь и в комнату заглядывает кто-то из охраны. Чанёль даже не пытается напрягаться, чтобы поднять голову или взгляд — так и продолжает смотреть в стену, подозревая, что дело в банальной проверке его состояния.       — Я могу нарушить Ваш покой, господин Пак?       — Входи, — шепчет Чан, смаргивая пелену с глаз. Парень тихо закрывает дверь и проходит внутрь комнаты, тут же присаживаясь около него перед кроватью. Чанёль вынужденно опускает взгляд: даже если бы не хотел, всё равно бы взглянул на парня, находящегося так близко к нему.       — У меня мало времени. Джухён вышел на обход, чтобы узнать у старшего, как обстановка. Я хотел Вам сказать, что… не знаю, как это правильно сделать, потому что я не умею правильно выражать свои мысли — я умею только исполнять то, что приказывают. И я хочу, чтобы Вы приказывали, господин Пак, — торопливо произносит Сан, глядя на него бегающим взглядом. — Я имел возможность наблюдать за Вашей жизнью долгое время и понял, что Вам нужен человек, который всегда будет на Вашей стороне, всегда находится в курсе дел и расскажет обо всём, что происходит вокруг, который выполнит любое указание, даже самое тяжелое, который защитит Вас и Вашего ребёнка ценой всего — не так, как охрана снаружи, а иначе — с искренним желанием, не поддаваясь лишним мыслям. Я хочу быть для Вас тем самым человеком, который выполнит любое тайное поручение или, если потребуется, превратится в молчащую статую, или…       — Мой личный До Кёнсу, — понимающе произносит Чанёль. — Это слишком много для одного меня, Сан.       — Я знаю. И я прекрасно понимаю, на что иду, когда предлагаю это, ведь если господин Бён узнает о нашем разговоре, он прострелит мне голову. Причиной для этого станет не суть моих слов, а сам факт того, что я посмел заговорить с Вами. Но я хочу, чтобы Вы знали, что я готов стать Вашим личным охранником, подчиняющимся Вашим приказам и выводящим каждое Ваше слово в приоритет взамен слова моего босса. Возможно ли такое?.. Реально ли?..       — Что ты хочешь, чтобы я ответил? — шепнул Чанёль, устало глядя на парня.       — Я хочу только одного: чтобы в какой-то момент Вы прибегли к моей помощи и я смог оказать Вам её в полной мере. Знайте, что я дал себе клятву и намерен следовать ей до конца жизни, даже если она будет короткой, если господин Бён об этом узнает. … они снова встречаются в том же месте, но теперь решительности в глазах стало больше. Ыну кажется собранным, но Бэкхён улавливает его беспокойство одним только взглядом. Чем ближе они находятся друг другу, тем сильнее проявляются особенности их взаимоощущений. Бэкхён надеется, что омега не почувствует ничего негативного с его стороны.       — Думаю, у тебя есть предположения касательно этой встречи.       — Наши отношения и Исин.       — Да, — Бэкхён встречается с ним взглядом. — Скажи мне, что ты думаешь обо всём этом? Ыну слегка поджимает губы, словно сомневается в том, что хочет сказать.       — Я много думал о тебе и пытался понять, что мне делать в этой ситуации. Я скажу правду, Бэкхён: истинность не наполнила мой мир любовью, поскольку до твоего появления это сделал Исин. Альфа внутри готов сорваться с цепи, но Бэкхён с такой силой оттягивает зверя, что сам себе удивляется, когда возвращает себе самообладание.       — Ты готов отказаться от меня?       — А ты готов отказаться от меня? Ыну вздыхает, задав этот вопрос. Бэкхён видит, какой дискомфорт они причиняют друг другу, но им необходимо дать предельно точную оценку сложившимся обстоятельствам. Парень опускает взгляд, рассматривая полупустой стол перед ними. Не знает, куда деть руки, желая ухватиться хоть за что-нибудь.       — Нечестно задавать такой вопрос, Бэкхён, — тихо говорит Ыну.       — Чтобы понять, что делать дальше, нам нужно быть предельно честными. Ты не знаешь меня, я не знаю тебя, но сейчас мы вынуждены говорить правду, какой бы она не была. Не пытайся скрыть намерения, Ыну, мы всё равно будем замешаны в этом треугольнике. Парень сжимает пальцы в кулаки и поднимает на него решительный взгляд.       — Насколько хорошо ты осведомлен о том, что происходит в городе?       — Имею некоторые представления. Исин держит меня вдали от бизнеса и своих дел, но я не слепой и вижу, как много у него связей, возможностей и могущества в своих кругах. Грудь царапают чужие слова. Бэкхён вздыхает, кивая произнесённым словам. Трудно с этим не согласиться.       — Чжан рассказывал тебе о своих планах?       — Я не буду об этом говорить. Всё, что касается личных дела Исина, останется при мне.       — Чжан рассказал тебе о планах касательно моего рода? — уточняет Бэкхён. Ыну поджимает губы, молча кивая. — Полагаю, ничего хорошего меня не ждёт. И что, тебя это устраивает? Ыну тяжело вздыхает, устало поднимая взгляд к потолку. Он выглядит так, словно бёновские слова причиняют ему боль.       — Ты можешь не задавать такие вопросы?       — А что я такого спросил? — вздёргивает бровь Бэк. — Я спросил: устраивает ли тебя то, что я и моя семья подохнет в муках?       — Бэкхён! — возмущённый вскрик тут же остужает голову. — Разумеется, нет! Но это жизнь и его работа, это его планы! Мне очень жаль, что твои родные находятся у него на прицеле, но и ты пойми его — это его бизнес, его личные дела, я туда не лезу.       — Понять его? Человек поработил весь Китай, всю страну, а теперь пришёл на чужую территорию и разрушает установленные десятками лет порядки! Я таким никогда не грешил: работал на своей территории и ничего ни у кого не отбирал только потому, что мне не хватает места! Бэкхён сжал руки в кулаки и отвернул голову, не желая смотреть на истинного омегу с яростью, взвившейся в груди.       — Я туда не лезу, Бэкхён, — вздыхает парень. — Это его дела, а не мои. Я всегда абстрагировался от убийств и сопутствующих вещей, пока не встретился с тобой. Я в ужасе от того, что вы столкнулись лбами. Поверь мне: я не хочу твоей смерти по очевидным причинам, и мне будет под силу уговорить его не убивать тебя ради моей безопасности, но что касается твоей семьи…       — Я и минуты не проживу после того, как похороню весь свой род, — усмехается Бэкхён, возвращая ядовитый взгляд к омеге.       — Ты мне угрожаешь? — чужие брови удивлённо приподнимаются.       — О чём ты говоришь? — рявкнул Бэкхён, едва удерживаясь от стука кулаком по столу. — Ты мой истинный омега! Как я могу угрожать твоей жизни, если это тоже самое, что угрожать смертью самому себе?! Всего несколько мгновений Ыну смотрит на него шокированным взглядом, после чего его скулы заостряются, а пальцы плотно сжимаются в кулаки. Бэкхён клянётся: он никогда бы не подумал, что его истинный будет смотреть на него со злостью.       — Не смей повышать на меня голос! — крикнул он.       — Неужели я создаю впечатление настолько дерьмового человека, что ты посмел предположить угрозы в свою сторону? — пораженно вопросил Бэкхён. — Что Чжан Исин наговорил тебе обо мне? Что этот человек ещё сделает? Как он ещё хочет уничтожить меня, если он уже это практически сделал? Он отобрал у меня десятки моих товарищей, отобрал у истинных беременных омег возможность жить и воспитывать своих детей, он отобрал у меня безопасность, отобрал покой, помогал моему врагу деньгами и людьми, он покушался на моего вверенного — часть моей семьи, часть моей души, часть моей жизни!.. Чуть не отобрал жизнь у ребёнка, которого вверенный с огромным трудом выносил и родил, пребывая в ужасе и панике на протяжении полугода.       — Хватит, Бэкхён, — омега скривился, огорчённо взглянув на него. В чужих глаза тут же собрались слёзы обиды. — Я не хочу этого слышать.       — Он отобрал у меня даже тебя, — шепнул Бэкхён, — то сокровенное, что даётся один раз в жизни и должно быть поддержкой и опорой — даже это он сделал. Даже это, — сердце зашлось в быстром ритме, подрывая в нём такую силу, что хочет заорать. — А теперь все козыри у него в кармане! — рявкнул он. — У него связи, деньги, возможности, моя омега! Моя истинная омега, которая открещивается от всего и говорит: «Семью уничтожат, но ты будешь жить». Не буду! — заорал Бэкхён, вскакивая с места и наклоняясь над столом к напуганному омеге: — Ты правда думаешь, что реально жить после смерти всего рода? Ты думаешь, моё сердце выдержит такую боль?! Как я буду есть, спать, работать, чем я буду заниматься, если смысл покинет мою жизнь?! В груди укололо так сильно, что Бэкхён резко выдохнул и медленно выпрямился под чужие всхлипы. Скривившись от осознания того, что сорвался как мальчишка, Бён приложил ладонь к опустившейся на грудь тяжести и отошёл от стола к окну. Он попытался успокоиться как можно скорее, с облегчением понимая, что держит контроль в железобетонной уверенностью.       — Я не собираюсь отказываться от тебя, Ыну. Я бы не хотел этого делать, — Бэкхён постарался говорить спокойнее, прерываясь на тяжелые вдохи. — Ты должен понимать, что мы с тобой оказались в ловушке этой ситуации и в любом случае нас ждёт смерть. Слушай меня внимательно, — говорит он, оборачиваясь к молча плачущему парню. — Послушай меня, Ыну, я собираюсь объяснить тебе, в какой заднице мы оказались. Есть два развития событий: первый — я отказываюсь от тебя и мы с Чжаном воюем за территорию и род, стараясь сделать так, чтобы я случайно не убил тебя, и чтобы он случайно не убил меня, чтобы тем самым не причинить вред тебе. Второй вариант — я не отказываюсь от тебя, и тогда мы с Чжаном воюем за тебя, за территорию и род. В этом случае борьба будет ещё жестче, потому что на кону будет стоять слишком многое — для меня уж точно.       — Неужели всего этого нельзя избежать? Ох, Господь… Ыну поднял свои хрустальные глаза и Бэкхён едва не потерялся в чужом взгляде, наполненном отчаянием и болью.       — Можно, если Чжан перестанет нападать на мою семью, мой бизнес и территорию, но он этого не сделает, потому что убеждён в том, что я уже проиграл. Ты — главная фигура в этом конфликте, и сейчас он обладает тобой, потому что ты меня совсем не можешь воспринимать как своего альфу. Я для тебя никто, Ыну, он это знает и мы тоже это знаем. Проблема в том, что причиняя вред мне, он причиняет вред тебе. Он будет бить меня по бизнесу, и я тоже буду бить его. Он будет причинять вред моей семье, и я буду отвечать ему тем же. Я наполняюсь этой агонией, мобилизую все силы для того, чтобы уничтожить его, если он хотя бы посмотрит в сторону моего рода.       — Если ты убьёшь его, то потеряешь меня!       — Лучше убить его и потерять тебя, чем потерять всю свою семью. Удерживая лицо, Бэкхён плюхнулся обратно за стол, в глубине душе пораженный тем, что произнёс эти слова. Ыну не скрывая смотрел на него так, словно Бён только что выстрелил в него, и Бэкхён не понимал, что конкретно он сказал не так, поскольку это Ыну второй раз позволяет себе приходить на встречу пропахшим китайцем до такой степени, что хочется вызвать рвоту.       — Неужели я не вызываю в тебе никаких чувств? — тихо спросил Бэк.       — Вызываешь. Ты заполнил все мои мысли. И твой запах забился в нос и тревожит меня каждую секунду жизни с тех пор, как я с тобой встретился, — шепнул Ыну, отрешенно глядя на стол. — Но мы ведь понимаем, что это ничего не значит. Умом я понимаю, что люблю Исина и хочу быть вместе с ним, но сердце обливается кровью. Внутренний омега так сильно орёт на меня за то, что я не могу отказаться от Чжана… Бэкхён со стуком поставил локти на стол и накрыл лицо ладонями. Ему так сильно хотелось простонать, выражая этим звуком весь спектр усталости и нежелания слушать ничего связанного с грёбаным китайцем!.. Хотелось расколоться на несколько частей и не иметь никакой связи между ними: одна часть пошла бы домой и спокойно жила рядом с Паком, а вторая бы занималась разборками с упёртым истинным, который сам себе на уме и даже не думает идти ему навстречу. Опустив ладони, Бэкхён собрался с духом и задал главный вопрос:       — На что ты готов, чтобы наше существование перестало находиться под угрозой? Омега стер следы слёз с щёк.       — Наше существование включает в себя Чжан Исина? — уточнил Ыну. — Так же как и ты, я не смогу жить дальше, зная, что мой истинный альфа убил человека, которого я любил. Исин должен остаться жив — при таком условии я готов на всё. Усмехнувшись, Бэкхён покачал головой, не надолго замолкая. Такая преданность человеку, который готов уничтожить его жизнь одним щелчком пальцев… Бэкхён не мог отделаться от мысли, что Ыну слишком сильно погряз в отношениях с китайцем. Он совсем не воспринимал Бёна как истинного альфу даже несмотря на чувства, которые истинность вызвала в нём.       — Нам нужно нейтрализовать тебя от него, — произнёс Бэкхён. — Пока ты находишься рядом с ним — преимущество в его руках. Я не смогу… драться за жизнь, пока он удерживает тебя рядом с собой. Ты сможешь уйти от него, пока мы разбираемся между собой?       — Уйти от него? — удивлённо переспросил Ыну. — Что ты имеешь в виду?       — Я найду тебе дом в моём районе, переедешь туда, чтобы мы в стычках случайно не причинили тебе вред. Это подарит тебе защиту на время наших разборок, я не буду бояться того, что ты случайно попадёшь под удар. Я не буду жить с тобой там, но я буду навещать тебя, чтобы ты привык ко мне. Это даст нам возможность узнать друг друга лучше, чтобы ты смог понять меня и сделать свой выбор. Я не буду против твоего общения с Чжаном, но я попрошу тебя не сбегать оттуда, иначе это поставит окончательную точку между нашими попытками хоть как-то выйти чистыми из этого дерьма.       — Ты будешь бороться за меня до смерти Исина? Бэкхён опустил взгляд, грустно улыбаясь. Какая чудовищная решительность и настороженность появилась в чужих глазах, едва дело дошло до обсуждения далекого будущего.       — Ты ведь попросил оставить его живым, — Бэк пожал плечами, — я буду ориентироваться не на его убийство, а на лишение его всех благ, что он имеет в Корее. Я попробую заставить его вернуться к себе на родину — уж так-то он точно останется живым, а потом ты сделаешь выбор между нами. Ыну поджал губы.       — Если я буду иметь равную возможность общаться с тобой — это даст тебе реальную возможность понять ситуацию лучше. Сейчас ты всецело на стороне Чжана и это нечестно, но… я же твой истинный, в конце концов, неужели ты не хочешь… Неужели ты не хочешь ничего связанного со мной? Парень повёл плечом, отводя взгляд. Бэкхён огорчённо кивнул, откидываясь на спинку стула.       — Какая твоя выгода кроме моей защиты и общения?       — Только это.       — Этого мало, — качнул головой парень. Бэкхён понял, что разговор заходит в тупик, и тяжело вздохнул.       — Ты наверное не понял… даже предположить не можешь, что я чувствую от осознания того, что моя истинная омега трахается с моим противником. И нет, я не в обиде на тебя за то, что ты захотел построить отношения до встречи со мной, но я чудовищно огорчён и разбит из-за того, что ты второй раз приходишь на встречу со мной насквозь пропахшим Чжаном. Ты настолько сильно пахнешь им, что я даже твой истинный запах распознать не могу. Какое неуважение ты проявляешь ко мне, приходя сюда в таком состоянии... Неужели я заслужил к себе такое обращение, Ыну? Хорошо, что тебе хватает стыда покраснеть, но плохо, что ты даже не подумал воздержаться от секса с ним хотя бы сегодня. Ты ведь прекрасно знал, к кому идёшь торговаться за будущее. А потом ты рассказываешь мне о том, что Чжана надо оставить в живых, — Бэкхён неверяще качает головой. — Я не люблю тебя, Ыну. Я глубоко разочарован твоим легкомысленным поведением и готов убить китайца хоть сейчас, даже если это навсегда отрежет тебя от меня — по крайней мере тогда мой род будет продолжать существовать. Я скажу тебе вот что: я здесь унижался не из-за тебя, а из-за угрозы моей семье, и я собираюсь бороться за тебя не потому что влюблён или испытываю какую-то симпатию, а потому что я взрослый сформированный альфа, который понимает серьёзность ситуации и знает, что должен хотя бы попытаться найти понимание со своим истинным омегой. Встав с места, Бэкхён поправляет пиджак и опускает взгляд на притихшего омегу.       — Переезжай, Ыну. Может, через неделю Чжан выветрится с твоего тела и ума, и тогда я наконец-то смогу разобрать твой истинный запах. Имей в виду, что я предложил переезд не только из-за твоей защиты, но и по личным причинам, поскольку это не только ты должен сделать выбор, Чха Ыну, но я должен определить для себя, смогу ли я смириться с мыслью, что мой истинный ублажает моего врага. … в спутанном сознании, рвущемся на куски от боли и периодически наступающего облегчения, не мелькает ни одной мысли о ребёнке. Чанёлю кажется, что он себе не принадлежит. Чанёль не чувствует себя собой. Сознание сузилось до жутких границ, оставляя только беспощадную слабость и поглощающую его боль. В моменты, когда он приходит в себя, Чанёля не существует: нет мыслей, эмоций, чувств, воспоминаний и понимания происходящего. Есть ощущение животного, закованного внутри тела, пытающегося пробраться наружу. И больше ничего нет: ни запахов, ни узнавания, ни осознания. Периодами он цепляется взглядом за человека, который вжимает его руку в постель и прокалывает вену иглой. Смазанный взгляд, заплывший болью, не цепляется ни за что в комнате. Чанёль и не Чанёль вовсе — лишь комок нервов, повисший в пустоте, вне пространства, сжигаемый в огне и восстающий из него же. Он не думает, не говорит, не соображает. Взрывающиеся вспышки возвращения в реальность между уколами заставляют его цепляться за чужой голос. Всегда разный, но такой отчаянный, полный моления. Чанёль и не Чанёль вовсе. Чанёля больше нет. … охрана спокойно патрулирует местность, когда он влетает во двор на машине. Кёнсу рядом нет: он занимается устройством дома для Ыну, который дал-таки согласие на переезд. Бэкхёна это не занимает, потому что у Чанёля начался цикл, потому что он находится далеко за городом, потому что он был занят и слишком долго не мог вернуться домой. Несмотря на ночную прохладу, Сан сидит на каменной кладке около дома. Снятая маска открывает вид на бледное лицо и свисающие мокрые волосы. Бутылка воды в его ладони сжата до предела. Начальник смены стоит рядом с ним с такой же бутылкой, тяжело дыша и размазывая влагу по лицу. Бэкхён выходит из машины, но не подходит к ним, тут же направляясь к дому. Его не заботит чужая реакция на начало цикла, он знал, что для организма неподготовленного альфы это будет тяжелым потрясением. На первом этаже работают фильтры на полную мощность. Никаких запахов нет, но есть шум вентиляторов, прогоняющих воздух через систему. Бэкхён смекает, что Хэрин наверняка закрылась с Чонином в комнате, чтобы малыш не был подвергнут шуму. Едва он открывает дверь, как женщина оборачивается к нему, выводя беспокойство на новый уровень.       — Началось, — тут же говорит няня, подходя к нему со спящим малышом на руках.       — Ты заходила к нему?       — Нет. Я не могу оставить ребёнка по инструкции.       — Все действовали по регламенту?       — Да, господин. Чанёль попросил утром вызвать медика и он до сих пор не выходил из его комнаты. Мы узнали о начале цикла, когда он позвонил начальнику смены.       — Охрана входила в комнату омеги?       — Нет. Они в плохом состоянии, потому что фильтры на втором этаже не включились и они пытались починить их. Они возвращались время от времени, устраивали себе передышку, но так и не смогли их починить. Запах пробивается сквозь таблетки, которые они приняли.       — Я понял. На первом этаже всё хорошо работает, но там очень шумно. Думаю, для детского слуха это будет слишком громко, оставайтесь здесь, — предупредил Бэкхён, опуская взгляд к малышу. — Чонин в порядке?       — Да, господин. Я буду присматривать за ним всё время, пока господин Пак отсутствует.       — Если что-то будет не так, немедленно звони Кёнсу. Я хочу знать, что с ребёнком всё в порядке — это понятно?       — Да, господин, я всё поняла. Бэкхён не знает, что его тянет на второй этаж. Беспокойство за омегу душит его так сильно, что он не может воспротивиться желанию подняться наверх, хотя прекрасно знает, что не осмелится заглянуть в комнату. Каким бы сильным контроль не был, он знает, что не сможет удержать себя на месте долго, даже если Чанёль попросил бы его об этом. К тому же, его присутствие наверняка сделает только хуже. Он преодолевает лестницу, проходит мимо библиотеки и только потом делает несколько шагов вперед, прежде чем уткнуться рукой в стену. Запах Чанёля бьёт в нос с такой силой, что он едва может стоять на ногах. Чужая боль отчётливо проступает в запахе, вынуждая его задыхаться беспомощностью. Это не запах жажды, не просьба утолить чужие желания, не приглашение, а отчаянный страх и чудовищная боль, жгущая всё в носу и бьющая в голове яростным приказом «уходить» и «бежать». Бэкхён через силу делает несколько шагов назад, смаргивая выступившие из-за жжения в носу слёзы, и внезапно дверь в комнату Пака открывается, выпуская в коридор медика. Тот незамедлительно отшатывается, когда встречается с ним взглядом. Бэкхён с трудом вспоминает, что Канхо бета и он сам приказал ему наблюдать за состоянием омеги.       — Господин Бён, Вам следует немедленно покинуть дом.       — Как Чанёль? — пропускает слова мимо слуха.       — Цикл начался в десять утра и длится уже одиннадцать часов. Острые приступы сбиваю медикаментами, утвержденными врачами в больнице. Пока что этих доз хватает для того, чтобы облегчить его состояние на некоторое время. Приступы возвращаются, когда действие препаратов уменьшается. Болевой синдром мы снять не можем, поскольку цикл обязывает омегу иметь контакт с альфой, но для господина Пака сейчас будет смертельно опасно даже вдохнуть чужой запах.       — Только боль и ничего больше?       — Это лишь подготовка к циклу, организм перестраивается для него и он ещё не развился в полной мере, чтобы проявились другие симптомы. Это не будет похоже на обычный цикл здоровой омеги, господин Бён, первый раз после беременности всегда болезненный, но у господина Пака…       — Я понял. Бэкхён делает маленький вдох и с силой сжимает губы, оттягивая себя дальше по коридору. Ему не удаётся дойти до дивана в библиотеке всего несколько метров: он сгибается пополам, не в силах выдержать чужое отчаяние. Его тошнит, его колотит, начинают дрожать ноги. Чанёль воздействует на него так сильно, что это поражает сознание. Бэкхён едва может осознать силу, с которой Пак бьёт его в самые больные места.       — Я помогу Вам спустится вниз.       — Мне не нужна помощь, чёрт возьми, — рычит Бэкхён, отмахиваясь от чужой руки. — Я не тот альфа, которого можно сломить одним только запахом.       — Безусловно, господин Бён, — говорит мужчина, присаживаясь перед ним. — Если бы это был любой другой омега в этом тяжелом состоянии, Вам бы не было так плохо, но это Ваш вверенный омега. Он часть Вашей семьи, поэтому Вы воспринимаете его состояние так, словно готовитесь убить любого, кто довел его до такого самочувствия.       — Значит, мне надо убить себя, — слабо усмехается Бэкхён, с дури делая глубокий вдох и выпрямляясь. Внутренности сжимаются, на грудь опускается камень, припечатывая его к полу, но Бэкхён скалится самому себе и расправляет плечи. — Если Чанёлю станет хуже, звоните мне лично. Я приеду в любое время дня и ночи.       — Я не думаю, что господин Пак будет нуждаться в Вас, — озадачено произнёс Канхо.       — Ты меня услышал, — бросает Бэкхён, прежде чем сделать шаг вперед. Он останавливается на лестнице, вцепляясь в перила так, словно не доверяет своим ногам. Запах Чанёля кружит голову отчаянием, заполняет всё собой и не оставляет даже возможности ощутить облегчение под работающими фильтрами. Вот, ради кого он будет бороться с Чжаном. … Канхо глотает очередную порцию таблеток и вздыхает, наблюдая за происходящим на улице. Ребята сдают смену, спокойно разговаривая друг с другом и здороваясь за руку. Окно напоминает мужчине о том, что за границами беспросветной боли существует другая реальность, та, которая не может быть ими достигнута. Он отворачивается от окна и складывает руки в карманы брюк, неизменно упираясь взглядом в омегу. Сейчас он безвольно лежит на постели, но ещё три часа назад Канхо пришлось привязывать его к кровати, чтобы сделать укол, не повредив вену. Действие чудодейственного препарата закончится через полчаса, а пока он с облегчением может отвлечься от пробивающей сознание жалости, потому что он тоже способен испытывать чувства. Канхо подходит ближе и берется за концы одеяла, приподнимая его, чтобы расправить сбившееся полотно и аккуратно укрыть им омегу. Привязанная рука привлекает внимание, но отвязывать её он не торопится. К тому же, ткань мягкая и даже при натяжении не оставит никаких следов. Он не спал больше суток, разделяя чужую боль препаратами на малые доли. Мужчина обессилено садится в кресло, зная, что самые трудные дни ещё впереди. Омега начинает делать глубокие вдохи как по будильнику. Канхо присаживается ближе и отодвигает сумку с препаратами за тумбочку, потому что между приёмом препарата должно пройти от четырёх до шести часов. Это значит, что как только у Пака случится небольшой просвет в сознании, его накроет болью на долгие часы. И медик будет стоически молчать, наблюдая за чужими муками, потому что это не первый пациент в его жизни, испытывающий такую боль. В своё время ему пришлось наблюдать за мучительными циклами у своих коллег-омег в полевых госпиталях. Однако, этот чудодейственный препарат что тогда, что сейчас доступен только для высшего класса. Канхо помнит каждого товарища-омегу, сердце которого не выдержало болевого шока. Некоторые погибли от истощения, некоторые заснули и не проснулись, некоторые убили себя сами. Чужие веки начинают дрожать. Канхо вздыхает. Сейчас господин Пак начнёт моргать, пытаясь проанализировать свои чувства и осознать, где находится, затем ему придётся снова объяснять, что с ним происходит, где его сын и сколько прошло времени с тех пор, как начался цикл. Пак делает глубокий вдох и промаргивается, от чего-то кривясь и сжимая в кулаке одеяло.       — Что сл…       — У Вас начался цикл, господин Пак, — медленно произносит Канхо, немного наклонившись к повернувшему голову парню. — С Вашим ребёнком всё в порядке, няня всё время находится рядом с ним. С тех пор, как это началось, прошло двадцать восемь часов. Пустые глаза медленно обретают осознание. Канхо объяснили принцип работы препарата и что-то ему подсказывает, что пора беспокоиться о зависимости, хотя они соблюдают правила приёма, чтобы не вызвать новый кризис в организме. Пак вбирает пересохшие губы, и Канхо тут же подносит ко рту стакан с трубочкой. В таком состоянии практически невозможно утолить жажду, но давать воду ещё Канхо не решается.       — Сколько ещё?..       — Я не знаю, господин Пак. Цикл ещё не достиг своего развития.       — Сколько… ты думаешь?.. — омега моргает, усиленно делая взгляд более осмысленным и старательно вцепляясь им в мужчину. — Честно.       — Минимум ещё четыре дня.       — У меня было… с альфой максимум два дня, — чужие глаза мгновенно заполняются слезами. — Без альфы три… если общее состояние ухудшалось, то могло и сутки. Канхо хмурится. Он едва останавливает себя от вопроса «как Вам удалось забеременеть?». Наверняка это было удачное стечение обстоятельств и здоровый альфа, но с таким ненормированным циклом забеременеть было проблематично, особенно не прибегая к поддерживающему лечению.       — Я не выдержу столько, — добавляет Пак, смаргивая слёзы. Взгляд всё больше приобретает адекватность, а лицо всё сильнее хмурится и вскоре кривится от наступающих неприятных ощущений. Канхо с трудом может понять, с какой скоростью нарастает боль и как именно она ощущается, но исходя из поведения омеги в пиковые моменты приступов ясно, что чувствуется остро и ярко. Мужчина проверяет капельницу и вытягивает из катетера, закрывая его и поправляю бинт вокруг. Парень тяжело выдыхает, начиная панически ощущать приближение боли. Канхо убирает пустой сосуд и отсаживается ближе к спинке кресла. Омега сгибает колени и опускает свободную руку вниз живота. Чем лучше он начинает воспринимать реальность, тем больше ощущений возвращается к нему и тем лучше он начинает их распознавать. Канхо наблюдает за проблеском сознания долгие тридцать минут, пока омега не сдаётся, горько заплакав и сжавшись на боку в комок. За будущие пять-шесть часов он пройдёт стадии боли: плач, крик, всплеск гормонов, буйство эмоций, начнёт задыхаться, плавно перейдёт от стонов боли к мычанию, скулению и в конце — к сжатому в кулаках одеялу, к молчаливому дрожанию и бессилию, поселившемуся в теле. Канхо кажется, что он закрывает глаза всего на мгновение, но вот Пак перекатывается на другой бок и пытается подобрать позу, в которой не будет так больно. Медик знает, что больно будет в любой, но пока ещё не мешает ему попытаться найти выход от сгущающейся вокруг тьмы. Он вернёт его в нормальное положение ещё не скоро, но обязательно это сделает, чтобы не передавить кровоток в скрюченных руках. Он не знает, сколько это будет длиться, но уже сейчас кажется, что это длится вечность. … охрана открывает калитку. Машина въезжает в небольшой двор и останавливается недалеко у входа в дом. Бэкхён глушит мотор и вздыхает, глядя на горящие огни в комнате верхнего этажа. С этого ракурса практически не видно, что происходит в доме, но его это и так не интересует. Головная боль от недосыпа сводит с ума, делая его раздражительным и уставшим. Настолько, что теряется в пространстве. Бён думал, что прошли те дни, когда он и его товарищи не спали сутками, охраняя склады и его вверенного. Теперь не спит только он и Кёнсу, который наверняка занят чем-то очень важным и даже не думает об отдыхе. На часах почти два ночи. Бэкхён сидит в машине так долго, что охрана подбирается к машине ближе. Вцепившись руками в руль, парень опирается виском о костяшки пальцев и наблюдает за патрулём парней через боковое зеркало. Один из них мучается догадками минут двадцать, прежде чем подходит к автомобилю и стукает по стеклу. Приходится опустить его, чтобы впечататься взглядом в маску и острый взгляд, наполненный небольшим беспокойством.       — Всё хорошо, господин?       — Да, Ынхёк. Как здесь дела?       — За время смены никаких происшествий не произошло. Омега не выходил из дома весь день, по инструкции были оставлены продукты у входной двери.       — Хорошей смены.       — Спасибо, господин. Доброй ночи. Кивнув, Бэкхён закрывает окно, в то время как охранник тут же отворачивается уходит к себе. Парень ещё несколько секунд сидит, уткнувшись лбом в свои руки, после чего открывает дверь и выходит из машины. Территория хорошо освещается ночью, так что Бёну даже с парковки видно, как же здесь красиво: зеленый газон пахнет сыростью от недавнего полива, недалеко от прогулочных дорожек цветут фруктовые деревья, ухоженная территория кажется маленьким уголком рая. Жаль, что Ыну всё ещё его не оценил. Он открывает входную дверь своим ключом и останавливается в коридоре, делая глубокий вдох. Тонкий аромат омеги понемногу начинает пропитывать пространство, вызывая грустную улыбку. Он не уверен, надолго ли Ыну задержится здесь и сможет ли найти покой в этом новом месте вдали от привычного существования, но правильно — это единственный выход из ситуации. Бэкхён проходит на кухню и наливает себе стакан воды, после чего уходит в гостевую комнату и закрывает дверь. В его намерениях не было беспокоить Ыну в такой час, даже если омега бодрствует. Сегодня Бэкхён использует этот дом как место ночлега, потому что нахождение в соседней с Паком комнате без возможности облегчить чужие страдания представляется пыткой, а сон — издевательством. Не снимая костюм, Бэк валится на застеленную постель и складывает руки на груди, опуская плотный замок из пальцев на солнечное сплетение. Отчего-то даже глаза не хочется закрывать. Он лежит и думает о том, как тихо в доме, хотя здесь нет изоляции ни в одной из комнат; что гостевая находится под комнатой Ыну; чем он может заниматься и снова возвращаются мыслями к Паку. Он не может не анализировать свои чувства к Чанёлю и сравнивать их с тем, что чувствует к Ыну. Ощущения разнятся настолько, что становится горько. Несмотря на то, как сильно Бэкхён отстранился от Чанёля, его чувства всё ещё сильны к вверенному омеге. Он не может не беспокоиться о нём, не может не думать, не может перестать представлять, как подарит ему лучшее будущее, и вспоминать как было уютно и тепло рядом с ним, когда он ходил по дому с большим животом. Отчего-то он совсем не может представить Ыну беременным. Он совсем не может его представить в таком положении. Бэкхён отключается всего на полчаса, может, час, но дёргается на постели и тут же тянется рукой ко внутренней части пиджака, где холодит тело пистолет. Ещё не проснувшееся сознание со всей дури бьёт его в сердце мыслью о том, что Ыну пособник Чжана и у него есть возможность прикончить его здесь и сейчас, облегчая китайцу жизнь. И только успокоив дыхание, Бэкхён вспоминает, что они с Ыну истинные и любой вред отразится на его жизни, как вред причинённый омеге на нём. От осознания того, что такие мысли поселились в его голове, в груди появляется невыносимая тяжесть. Бэкхён кривится, жалостливо глядя в пустоту. Он выходит из дома в начале пятого, оставляя позади неуместное беспокойство за собственную жизнь. Теперь светает рано, так что Бэкхён без труда видит кончик сигареты, которую держит губами. Он чиркает зажигалкой и поднимает взгляд на парковку, удивлённо замечая помощника, опёршегося спиной на машину. Выдохнув через нос, Бэк с сожалением вытаскивает сигарету изо рта и кладёт обратно в пачку. Чем ближе он подходит к До, тем сильнее замечает недовольство, смешанное с чудовищной усталостью в чужих глазах. Бён молча отдаёт пачку помощнику и тот принимает её, начиная медленно крутить в руках. Бэкхён вздыхает, засовывая руки в карманы брюк. Взгляд прикипает к небу, медленно светлеющему. Солнце выходит из-за горизонта, гоня тьму взашей.       — Ты разговаривал с Канхо?       — Два часа назад. Докладывать?       — Расскажи, — просит Бэкхён, умалчивая повисшее в воздухе «как друг». До смотрит на него всего несколько секунд, после чего отводит взгляд.       — Состояние стабильно тяжелое. Медик вкалывает препарат строго по назначению: между приёмом проходит пять-шесть часов. Он не вдавался в подробности о симптомах, но я думаю, что из них там только боль в разной проявленности: от ноющей до острой. Канхо предполагает, что эта стадия экстренной подготовки организма к циклу может занять ещё три дня, а потом медленно сойдёт к привычному нам пониманию цикла. Дальше будет другая боль, скорее похожая на дискомфорт из-за отсутствия партнёра рядом. Её можно будет спокойно сбить обычными таблетками, но для Чанёля у них есть препарат с усиленным обезболивающим эффектом. Его рассудок прояснится и не будет путаться в ужасах ощущений. Эту стадию они смогут пережить. Наверняка присутствие Бэкхёна сможет облегчить это состояние, если он немного опустит контроль. Главное до него дожить…       — Господин. Бэкхён моргает, выплывая из мыслей.       — Говори.       — Я думаю, нам нужно пригласить врачей в коттедж. Пусть отработают смену, понаблюдают за показателями Чанёля. Препарат очень сильный и блокирует состояние омеги до потери сознания, а потом он вынужден терпеть боль долгое время. Его сердце подвергается большой нагрузке… — Бэкхёну больно только от того, что он это слышит, а уж осознание сказанного беспощадно бьёт в грудь, вызывая ноющую боль в левой руке и лопатке. — Я просто хочу, чтобы вы оба смогли пережить этот цикл.       — Пусть приезжают сегодня же. Предупреди Канхо. Отработают двенадцать часов и сразу с докладом в офис. Кёнсу кивает, опуская напряженные плечи.       — У нас есть дела?       — Неотложных нет, господин. Есть указания?       — Приютишь меня у себя? — Бэкхён слабо улыбается, заметив приподнятый уголок губ.       — Разумеется, господин. Я отвезу. Бэкхён тут же отмахивается, отпихивая помощника от водительской двери.       — Поведу я. В отличие от тебя, я поспал целый час.       — Я тоже поспал целый час и набрался сил на день вперед.       — Не спорь со мной, Кёнсу, — наигранно раздражается Бэкхён, садясь в машину.       — Как прикажешь, господин.