Мрамор

      Настольные электронные часы настойчиво напоминали, что сегодня восьмое июля.       Невыносимая, угнетающая июльская жара (она ли только?) вынуждала меня чаще обычного покидать свою квартиру и наведываться в дом Майки, у которого мы вдвоём или втроём с Джерардом, если он не пропадал неизвестно где по целым дням, раскидывались под кондиционером, с кайфом потягивая ледяное пиво или самодельные коктейли со льдом. Джерард всегда предпочитал банальный виски с диетической колой, а мы экспериментировали с разными ингредиентами, следуя рецептам из найденной у меня барной книги.       За исключением пары совместных вылазок в клубы, всё свободное время безвозвратно уходило в стены этого тёмного дома, в котором я и раньше бывал частым гостем. Теряя представление о времени дня где, порой, единственным источником света был экран телевизора, мы бездельничали за вялым обсуждением экзистенциальных вопросов и погружались в творчество: мы слушали и обсуждали всевозможную музыку, делились друг с другом найденными альбомами забытых или свежих, новых музыкальных групп, включали диски с музыкальными клипами или, что было интереснее и цепляющее, с концертными записями. А в особое, менее ленивое для нас время, смотрели кино.       Это было так беззаботно и восхитительно, словно мы оказались на долгих летних каникулах после седьмого класса, и ничто не торопило нас снова начать думать о серьёзных вещах вроде экзаменов. Когда задумываешься об этом, в голове невольно всплывают красочные изображения тех особых времён, с их причудливыми цветами, которые никто не может описать словами, но каждый знает.       Джерард не любил обсуждать связанное с его работой визуальное искусство, наверное, его совсем не интересовали неопытные мнения людей не разбирающихся, далёких от темы. Однако, он много чего мне показывал, делясь своими "любимчиками" с другой стороны творчества. Чаще всего его тянуло к любимым и ностальгически для него важным Iron Maiden. Бывает, включая одну и ту же кассету изо дня в день, он отвлечённо сидит на полу в своих клетчатых домашних штанах и параллельно что-то читает, выпадая из нашего общего пространства. А мы, как бы по негласному правилу, не смеем отвлечь его, такого сосредоточенного на своём мирке, не говоря уже о том, чтобы спорить с ним по поводу выбора играющего исполнителя. Он черпал из этого что-то личное, чего мы не могли понять, но он делал это время почти священным для меня. Это наблюдение наполняло меня энергией, хоть я не мог удержать себя и от чувства зависти к его погружению в такое состояние.       Я был тихим наблюдателем за его повседневной жизнью, в попытках уловить внутренний мир наблюдаемого.       Примерно трижды в неделю старший из Уэев позволял мне находиться в его компании или лицезреть его самые обыкновенные, повседневные, домашние дела. Мне нравилось обращать внимание на его привычки и предпочтения. Несмотря на то, что Джерард впитывал алкоголь как губка, к еде он относился действительно серьезно и даже дисциплинированно. Было ясно, что забота о здоровье им движет в последнюю очередь, а у всех этих овощей с курятиной была иная задача. Мы же с Майки постоянно баловали свои рецепторы калорийными снэками, не задумываясь об их пищевой ценности и составе.       Совместные дни можно было бы описать как "было как-то тоскливо, но уютно".       Где-то через три недели Джерард должен возвращаться в ЛА, где ему предстояло вести курсы для подготовки будущих первокурсников и разобраться с некоторыми делами до начала непростого нового учебного семестра. Я бы вёл отсчёт до этого дня X, но преподаватель не торопился назначать конкретного числа вылета. Я тяжело себе представлял возвращение своей жизни в привычное русло после знакомства с этим запавшим мне в душу человеком. Вряд ли, конечно, можно сказать, что в моей жизни вообще присутствовала скука — вечно что-то да происходило: встречи, знакомства, тусовки. Но сейчас это воспринималось как далёкая от меня, скучная пустота, не имеющая значения, стоило лишь убрать с общей картины в голове художника.       Майки, который безызменно находился со мной рядом чаще всех, и чьи искренность и близость по чувствам всегда роднили нас, стал казаться мне в то же время отдалённым. Но не потому, что он взаправду отдалялся от меня или закрывался. Наоборот — его присутствие слишком привычно, даже успокаивающе, в отличие от терзающего разум Джерарда. Я сам отодвигаю лучшего друга на второй план, а мои мысли всё чаще ускользают к его старшему брату. Наверное, всё дело в том, что он является слишком непростой загадкой, которая, будучи нерешённой, не даёт о себе забыть. Он казался для меня героем из книги, меняющим моё примитивное восприятие мира, — тем самым, которого в детстве берёшь себе за пример на долгое время и которому ты старательно пытаешься подражать, перенимая, как тебе кажется, его "крутые" повадки. Только он был нераскрытым персонажем. Поэтому было удовольствием по кусочкам вырисовывать в голове полный образ этого многослойного мужчины, загадочного художника и моего вдохновителя, используя своё воображение. Естественно, это было не единственным. Его притягательный образ, его внутренняя энергия, сила... Когда он находится рядом, в одном помещении с нами, он заполняет своим присутствием всё пространство так, что всё остальное кажется второстепенным, размытым и неважным. Ещё Джерард всегда знал, что сказать, он умело направлял мои мысли, когда я в чём-то сомневался. Это могло быть случайностью при всей его отстранённости, но он был чем-то вроде компаса для меня. Зрелый взгляд на вещи и опыт привлекали.       Иногда мой друг чувствовал эти внутренние изменения по отношению к нему и, подшучивая, говорил: "Фрэнк, ты сюда только из-за Джерарда приходишь? Может, уже рассмотришь вариант забрать его от меня в свою квартиру? Я буду благодарен." Я краснел и отнекивался, порой придавая себе в подобных моментах чересчур холодный видок — чтоб наверняка. Майки бы не понял моих странных рвений сблизиться с его необычайно эрудированным и харизматичным братом, от разговоров с которым требовалось ещё немалое время, чтобы отойти. Я себе ещё не до конца мог объяснить испытываемую смесь эмоций, которые казались странными, как минимум, для моего возраста.       Наверное, у каждого в жизни был свой собственный человек-авторитет, который помогал раскрывать весь этот огромный мир, обращая твоё внимание на ранее незначительные различные вещи, которые в дальнейшем стали иметь ценность. С ним ты знакомился с новыми интересами, эмоциями и даже с самим собой. Каждое его слово или поступок оставляли отпечаток, а всякие дурацкие мелочи обретали смысл. Это мог быть тот самый быстро повзрослевший мальчишка на класс старше тебя. А может и твоя первая девушка. Или даже отец. Это могло происходить даже неосознанно, но это сформировало тебя таким, какой ты есть. У меня особо не было таких проводников и первооткрывателей, которые помогли бы мне разбираться в жизни, я был больше сам по себе. Но теперь я часто задумывался о том, что им для меня, совсем не подозревая, невольно становился Джерард. Так я объяснял нескончаемую за прошедшие недели тягу к нему.       Что по этому поводу думал сам мужчина? Вряд ли он замечал, как я его идеализировал. Он был отстранённым и вообще не выходил за рамки поверхности — интересовался мной не глубже дозволенного и так же продолжал не подпускать меня к себе ближе, чем было и до. Привлечь его искреннее внимание и затянуть в какую-то тему было сложно. Он был дружелюбен, но не больше, чем с каким-нибудь неважным коллегой. Я уверен, что выходя за пределы общей комнаты, он ни разу не вспоминал ни о Майки, ни обо мне тем более. Этот человек ценил свое личное пространство и хорошо обустроил стены вокруг. Я же постоянно пытался эти стены пробить, расспрашивая о всяком: будь то личная жизнь, творчество или что-то из прошлого, но он вёл странную игру: шаг вперёд — два шага назад. Изредка раскрывая не самую значимую карту, он отстранялся и мастерски уходил от конкретных вопросов, оставляя меня один на один с ощущением собственной навязчивости. Он говорил только тогда, когда хотел этого сам, и то не всегда, и это в очередной раз казалось для меня поведенческим примером. Я жутко боялся как-то его оттолкнуть и сам вернуться на пару шагов назад в нашем общении, в котором всё же изредка проскакивали минуты откровения. Мне часто становилось не по себе, я не должен был стать для него назойливой пешкой в этой игре, где я не знал всех правил.              Ни раз я, будучи уже пьяным, задавал ему вопросы про вдохновение, про музу и всякое такое — как он находит это для себя? И я уже совсем не нуждался в его совете, догадываясь, что ко мне вдохновение само идёт в объятия, когда я всего лишь общаюсь с этим человеком.       Иногда Джерард и сам мог в лоб задавать мне вопросы, которых я ни от кого бы ещё не ожидал. И было это словно спонтанно, застав меня врасплох. Например: Фрэнки — так он часто ко мне обращался, и это было одной из тех маленьких вещей, которые давали мне ощущение какой-то близости — а какие у тебя отношения с отцом? Я терялся. Он выслушивал мои откровенные, сбивчивые объяснения и всё равно обделял ответом. Это какой-то приём, как вскрывать людей, оставляя их после наедине со своими размышлениями? Какие-то преподавательские фишки?       Самое важное — я чувствовал себя молчащим очевидцем, ненароком находя подтверждения тому, что Джерард живой человек со своими проблемами. Дважды я становился невольным свидетелем того, как мой вдохновитель глотает таблетки, запивая большим количеством воды. Вроде бы всё в порядке вещей, не считая излишней скрытности самого действа. Много различных вариантов проблем со здоровьем можно перечислить, и первая мысль была бы, безусловно, связана с чем-то банальным вроде мигрени или чего-то с желудком. Но всегда есть "но". В один из таких случаев он весь день просидел в своей комнате, откуда доносилась приглушённая музыка и больше никаких других признаков жизни. На следующий день он выглядел непривычно потерянным и сонливым. Я долго не мог перестать думать об этом моменте. Но дальше случилось то, что привлекло моё внимание и не торопилось его отпустить: я нашёл смятый пустой блистер от таблеток, валявшийся возле корзины для грязной одежды в ванной комнате. "Xanax". Раньше я о них не слышал, но, вернувшись домой, второпях вычитал информацию об этом рецептурном препарате в интернете. Меня стал мучить интерес, что им движет, и с какой целью он употребляет сильнодействующие седативы? Это настолько не давало мне покоя, что с тех пор я загорелся больной идеей: а что, если попробовать то же самое? Попробовать эти таблетки, побаловаться аптекой. Для меня это было нелепо и до возмутительности глупо — я не мог не понимать. Дело, естественно было не в том, что я с презрением отношусь к веществам — наоборот, как раз таки им я, известно, открыт. Но делать это из таких побуждений... Ведь я просто хотел на капельку приблизиться к нему и почувствовать то же, даже если это несло характер саморазрушения.       Вернувшись в очередной раз от ребят ночью в свою конуру, я лежал, прогоняя в голове всё-всё-всё за прошедшие дни, и слушал первый альбом группы Smashing pumpkins, который, спасибо Джерарду, я заслушивал ежедневно уже в течение недели до дыр перед тем как уснуть — уже ритуал.       За последние дни я совсем позабыл о своей собственной группе, за что чуваки меня уже ни раз подпинывали в чатах. И уже неизвестно сколько дней я не брал в руки гитару.       Но в то же время я начал активно строчить тексты... Наконец, не самого банального содержания. Моей продуктивности не было границ. Всегда казалось, что если я усядусь за стол и повисну над листом бумаги хотя бы на пять минут, то танцующие строчки сами набегут на страницу, даже не побывав у меня в голове. Как раз кстати, немного веществ стало бы ещё одним стимулом для расширения тем моих песен. Я понял, что могу создавать что-то совершенно новое, не пугаясь собственных мыслей. Может, всё это сублимация?