Это я, София Сэлинджер

Я не англичанин. Никогда им не был и становиться не собираюсь.

Я шотландец.

Шон Коннери

      «Я удивилась, когда меня потащили не вниз, в мою камеру, а наоборот, наверх, по уже надоевшим мостикам, и висела на плечах стражников я до тех пор, пока не оказалась в небольшой уютной комнате, правда, снова под замком. В ней было всё необходимое: кровать, столик, стул, зеркальце, небольшая ванная и моя сумка, лежащая на столе. Первым делом я проверила её содержимое; всё было на месте, в том числе и патроны, не было в ней только пистолета. Потом я осмотрела свое новое жилище, в котором я теперь должна была находиться, и выяснила, что если в моей камере было от силы шесть квадратных метров, то здесь уже больше двадцати. Мелочь, а приятно.       С чем было связана такая щедрость, я сначала не поняла. Возможно, существа решили поступить по совету старой шотландской пословицы: «Прости своего врага, но запомни имя этого гада». Если это так, то, видимо, меня простили, но пока не забыли. Впрочем, я так же, как и в камере, сижу одна; за все время, проведенное здесь, я видела только двух охранников, которые поочередно сменяли друг друга и периодически приносили мне еду. Я провела здесь уже пять дней, и никого, кроме этих двух существ, я больше не видела. Я успела соскучиться по человеческому голосу — стражники почти не разговаривают, разве что только перекинулись парой фраз между собой, и всё. А мне в этом заточении как раз не хватает хоть кого-нибудь, кто понял бы меня.       Теперь мне стало ясно: я застряла здесь надолго. Сканеры машины меня не обнаружили. Кими и отцу я доверяю, они не могли просто так оставить меня, тем более этого бы не сделал мистер Сэлинджер, который превыше всего своего богатства ценит свою дочь, а ведь я ему в разговоре перед отъездом намекнула, что его поход в подвал будет связан и с моей жизнью тоже. Мне нужно как можно быстрее сбежать отсюда, чтобы дойти до стоянки и ждать там. Конечно, маловероятно, что Кими или отец догадаются включить «Альфу-1» именно тогда, когда я соизволю появиться на месте, но то, что я буду торчать на стоянке, а не здесь, хотя бы придаст мне веры в будущее.       Сейчас, если я не хочу оставаться в этих пещерах надолго, мне следует, как я уже говорила, бежать, но сказать — это гораздо проще, чем сделать. Меня охраняют и днём, и ночью, на контакт со мной никто не выходит. Что-то мне подсказывает, что мой роковой выстрел сыграл немаловажную роль в моих отношениях с местными, и совсем даже не факт, что в лучшую сторону. Бежать — нереально. Оставаться — невозможно. А третьего мне не дано.       Я не знаю, как словами описать то, что я сейчас чувствую: смятение, непонимание, страх. Примерно этот набор эмоций, может быть, ещё что-то, но пока мне сложно сказать об этом. Поговорить хочется страшно; мне очень одиноко. Никогда не думала, что я, интроверт по натуре, буду скучать по общению. Я не ожидала, что это так важно, — услышать и быть услышанной. Это очень неожиданно, потому что я всегда старалась позиционировать себя как сильную и независимую личность. Хорошо, я поняла свой промах. Больше этого не повторится.       Я хочу быть уверенной, что со мной будет всё хорошо, но почему-то эта уверенность тает с каждым днём. Скоро от нее ничего не останется, и что я буду делать тогда — неизвестно. Придется мне смириться со своим положением, хотя я понимаю, что это будет чертовски тяжело. Я слишком гордая, чтобы так просто сдаться на милость судьбы. Я не фаталистка. Я готова бороться с роком, но только при одном условии: если я точно буду знать, что у меня есть хотя бы небольшой шанс на победу. Сейчас я такого шанса перед собой не вижу.       Кажется, я держусь только на своей силе воли и упрямстве. Если бы не они, я бы уже давно расклеилась. Оставаться спокойной невероятно сложно, потому что я не могу понять, как всё так получилось. Часами сидя в полном одиночестве, я смотрю пустым взглядом в стену и задаюсь простым вопросом: как могло все произойти именно так. Где я просчиталась? Где ошиблась? Всё было расписано, всё рассортировано по полочкам...»       София, лежа на кровати, устало помассировала виски и перевернулась на спину. Хотелось одновременно плакать и смеяться; хотелось обратно, домой. Настроение было подавленным: сегодня София внезапно с диким ужасом осознала, что больше она не вернётся. Прошло уже пять дней, и если раньше была какая-никакая угасающая надежда, то теперь и такой в её арсенале не осталось. Веры больше не было. Надежда исчезла. Были только боль, неверие и непонимание.       По ночам ей снилась Шотландия — синие-синие горы, покрытые зелёными лесами, голубые чистые реки, небо в белых облаках, старинные громоздкие средневековые замки, а среди них — родное поместье. Как же она злилась на себя потом по утрам: давать волю эмоциям было бессмысленно, здесь должны быть только тонкий расчёт и логика. София с болью созналась себе, что привязана к родине гораздо больше, чем она думала раньше, и это понимание заставляло её бесится в перерывах между бессмысленным глядением на стену или сном. До этого дня она считала себя хладнокровным, дальновидным прагматиком, который всегда спокоен, не делает ничего лишнего и, наоборот, делает все нужное. Нынче этот стереотип о себе можно было выбросить в мусорку, буде таковая здесь найдётся: нет, она не такая. Она — маленький, испуганный подросток, который хочет домой к папе и который из-за своей сентиментальности не может рассуждать здраво, трезво и рационально. Она — совсем не идеал гениального учёного, который София рисовала в голове все эти годы.       И что ей остаётся делать, если всё, что она может в своём положении, — просто сидеть, сложа руки?       «Как омерзительно, когда на своём жизненном пути встречаешь трудности, с которыми не можешь справиться в силу причин, от тебя независящих. Тебя может бросать в дрожь, ты можешь бить руками в стену или себе в грудь, ты можешь обвинять всех — от себя до Бога и судьбы, но всё это будет бесполезно, потому что кто-то свыше все уже решил за тебя, и что бы ты не делал, как бы не сбивал в кровь кулаки, это тебе не поможет: ты так и останешься марионеткой в лапах неведомой судьбы. Мне, как не-фаталисту, трудно принять это как данность. Слишком тяжело даже думать об этом.       Я сижу здесь как зверь в зоопарке — хожу кругами или просто лежу на постели, не зная, чем себя занять. Бездействие убивает. Оно заставляет непрерывно думать, и чем больше я думаю, тем больше меня посещают совсем не радостные мысли.       Если я не могу управлять временем, то время может управлять мной. Грустно, но факт. Да, видимо, прав был старина Бертран Рассел: философия — это когда берешь нечто настолько простое, что об этом, кажется, не стоит и говорить, и приходишь к чему-то настолько парадоксальному, что в это просто невозможно поверить. Да, нафилософствовалась я. И, похоже, так сильно, что потом еще придется всю жизнь расплачиваться за свои измышления. Если мне повезёт, конечно, и если моя жизнь не оборвётся через пару-тройку дней.       25 февраля 2012 года. Пещеры в нескольких милях от стоянки, параллельный мир»       София встала с кровати, положила дневник на стол и села на стул. Сидеть так она могла часами, размышляя и прислушиваясь к шуму за дверью. Там обычно было тихо, разве что иногда можно было услышать, как стражники сменяют друг друга на посту. Эта комната — сплошная ловушка. Нет окон, дверь всего одна, и та под надзором, справиться с охраной невозможно; даже её чёрный пояс по каратэ будет бесполезен против железа, лат и мечей. Не выбраться, не убежать — сплошной чёртов круг, мёртвая петля, в которую она по своей же воле влезла. Надо было взять с собой не оружие, а Кими: вместе с ним было бы и безопасней, и спокойней. Да, он поворчал бы немного, но это всё равно. Он бы не отказался от выгоды, которую ему могло принести это дело. Снова коря себя за собственную глупость, София начала ходить по комнате кругами, не в силах сидеть на одном месте. — Успокойся, успокойся, — как мантру повторяла она, готовая в любой момент разнести все в клочья. — Успокоиться — это же так просто. Сделать пару вдохов, как тебя учил сенсей Сато. Он был бы тобой недоволен, если бы узнал, что ты не можешь держать себя в руках. Глубокий вдох и на счёт три выдох. Вдох-выдох.       В горле пересохло, голова гудела, и дыхательная техника едва ли ей помогала, если и наоборот, не мешала сконцентрироваться. После нескольких безуспешных попыток София не выдержала, на выдохе прокричала боевое «Кийа!», которому научил её сенсей Сато, занимавшийся с ней каратэ, и легко опустила на стул ребро ладони. Стул разлетелся в щепки, не выдержав сильного удара, а София села на краешек кровати и запустила руки в волосы. Хотелось выкричать всё накопившееся эмоциональное напряжение, поколотить стену руками, попинать что-нибудь. Наверное, она бы давным-давно это сделала, если бы была уверена, что аборигены воспримут её поведение адекватно, но такой уверенности, как, впрочем, и любой другой, у Софии не было. Что же, теперь у неё будет возможность посмотреть, чем это всё закончится. Не выдержав, София заплакала, от безысходности, от горя, от злости. Заплакала, как маленький ребенок, который обиделся на себя или на весь мир, закрывшись от него, не веря в то, что всё ещё может поменяться.       Внезапно она почувствовала на своем плече чью-то руку, а после кто-то очень тёплый и добрый крепко прижал её к себе. София сначала хотела отстраниться от непрошеных объятий, но потом чувства взяли вверх, и она уткнулась в кого-то и зарыдала, вцепившись в чьи-то приятно пушистые волосы. Незнакомые руки ласково гладили её по спине, поправляли золотые пряди, обнимали. Наверное, так обычно матери успокаивают своих детей? Мама умерла давно, ещё когда София была ребёнком, и отец честно пытался заменить ей обоих родителей, но получалось у него откровенно плохо. Всё детство она была предоставлена сама себе, поэтому нельзя было сказать, что она была избалованным ребёнком, которого буквально носят на руках. Нет, у отца всегда были срочные дела — он бизнесмен, и для него всегда было важнее заработать деньги, больше и больше денег. Это желание перерастало в какую-то нездоровую манию. Мистер Сэлинджер думал, что так он сможет сделать счастливой оставшуюся без матери дочь. Дочь же была несколько другого мнения, и недалекий отец, у которого банально не хватало на неё времени, раздражал её с самого раннего детства, с того времени, когда София, в очередной раз оставшись на попечение няни, в гордом одиночестве бродила по поместью и рассматривала портреты своих предков. — Никогда не думала, что разрыдаюсь на плече у того, кого я совсем не знаю, да ещё и в другом мире. Я вообще не думала, что умею плакать. Я думала, что я — «железная леди», но, как выяснилось, это не совсем так, — София, вытерев слёзы краем рукава джемпера, отстранилась и увидела перед собой знакомые каштановые волосы, прекрасное женское лицо и глаза — тёмно-зелёные, смотрящие на неё с жалостью и сочувствием. — Ах, так ты то существо... из леса, — вспомнила София и пристальнее вгляделась в её черты лица. Она вдруг почувствовала себя учёным, а сейчас ей представился уникальный шанс посмотреть на неизведанное существо, столкнувшись с ним лицом к лицу, а не так, как это было до этого — мельком и в состоянии беспрецедентного стресса.       Первое, что признала София, — девушка была, бесспорно, красива, если смотреть на этот вопрос с человеческой точки зрения. Симметричное личико, приятная, даже, кажется, совершенная внешность, высокий рост, который она заметила, когда та вела её к своему королю. Гармоничное создание, и если уж говорить честно, больше похожее на продукт чьей-то генной инженерии, чём на результат долгой эволюции какого-нибудь гуманоидного вида. Второе — девушка ей сочувствовала, значит, не всё ещё было потеряно. Значит, у Софии ещё был шанс отсюда выбраться. Девушка ласково провела по её щеке рукой и сказала что-то на мелодичном языке, который, не знай София о том, что это другой мир, можно было принять за финский, например, или за язык индейцев — то, что звучало необычно для ушей европейца. — Не понимаю, — ответила София. — Конечно, хотелось бы знать, что ты говоришь мне, но пока уровень моего языка сильно ограничен, так что...       Девушка, поняв её без слов, кивнула и с грустью осмотрелась вокруг, увидев поломанный стул, непривычно смотрящийся в абсолютно чистой комнате — София терпеть не могла грязь и беспорядок и, как настоящий педант, соблюдала неписаное правило чистоты всегда и везде, даже в таких непредвиденных случаях. Потом она посмотрела в глаза Софии и положила себе ладонь на грудь. — Ta-u-ri-el, — медленно, глядя Софии в глаза, произнесла она. Видимо, наконец-то её недавняя знакомая решила назвать ей своё имя, и теперь София хотя бы знала, как её зовут. Тауриэль — на слух звучит необычно и немного... странно. София воспроизвела это забавное звучание про себя и, решив, что нужно представиться в ответ, указала пальцем на свой нос, как это было принято делать у японцев при знакомстве — если она решила показать необычность её жестов, как в случае с вулканским салютом, то надо было в своем решении идти до конца. — София Сэлинджер, — сказала она и постаралась мило улыбнуться — насколько это было возможно с красными от слёз глазами и спутанными золотыми локонами волос. — So-fi-a, — задумчиво повторила девушка. — Sa-lin-ger.       Имя далось ей с трудом — как подозревала София, из-за фонетических особенностей ее языка. Английский, каким бы простым в изучении он не был, имел некоторые фонемы, которые не все жители земного шара были в состоянии произнести — что уж говорить о... его не жителях. София вдруг заметила, как в глазах девушки появился какой-то необычный огонек, и она быстро встала с постели и подскочила к столу, на котором лежала сумка со всем её содержимым. Тауриэль схватила её и начала трясти ей перед глазами Софии, показывая на неё пальцем. — Laban! — громко сказала она. София удивленно приподняла бровь и попыталась понять, что это может означать, и девушка повторно указала на сумку и нетерпеливо повторила: — Laban! — Открой? Покажи? Что это может значить? — София нахмурилась, растерявшись и не зная, что хочет от неё Тауриэль. Потом у неё промелькнула неожиданная догадка, и она медленно и четко произнесла: — Сумка. Сум-ка. — Sum-ka? — неуверенно переспросила девушка, и София согласно кивнула. Потом Тауриэль, с таким же одухотворённым выражением лица, отложила сумку на стол и обвела руками все вокруг. — Hloth.       София огляделась, размышляя, что может иметь в виду её знакомая. Что-то общее, то, что находится около неё. Не стол, не стул, не кровать, а что-то ещё большее, то, что включает в себя все вокруг. — Комната, — с тихой радостью сказала София, довольная тем, что разгадка далась ей очень просто.       Это начинало напоминать какую-то игру, шараду, головоломку, загадку, в которые София иногда играла в детстве с няней, не имевшей понятия о том, чем можно развлечь ребенка-вундеркинда, в три уже выучившего наизусть таблицу Менделеева. Тебе показывают предмет, а ты говоришь его название. Все просто и гениально, а еще это дает ей возможность хоть чуть-чуть начать понимать этих существ, с которыми ей придется провести некоторое время. Этот дивный мир не такой уж и дивный, как выяснилось недавно, и в нем, похоже, придется не жить, а выживать, если вспоминать о встрече с пауками, и за любой шанс облегчить себе существование надо было держаться очень крепко. — Hloth, — Тауриэль сжала руку в кулак и указала на него, а потом вновь развела руками в стороны. — Phur. — Что-то побольше, чем комната. Дом? — София осмотрелась вокруг, и ей пришло в голову, что она сейчас все-таки не в доме, а в резиденции местного короля. — Значит, всё же дворец. Дворец, — медленно сказала она. — Dvoretz, — с трудом произнесла девушка. Она повторила это слово еще пару раз, чтобы запомнить его, а потом обвела комнату взглядом, думая, что можно еще употребить для улучшения взаимопонимания. Взгляд Тауриэль остановился на Софии, и она подошла к ней, опустив ладонь ей на плечо. — Nas.       Если первые три слова оказались не слишком сложными, то теперь Софии впервые пришлось хорошо призадуматься. Первым удачным вариантом перевода ей показалось слово «девушка», поэтому она указала на Тауриэль и переспросила «Nas?», на что получила отрицательный ответ. Значит, не девушка, не часть тела, не что-то абстрактное. То, на что можно показать пальцем. Но тогда что? Ответ нашелся сам собой — если это не «девушка», то это не что иное, как слово «человек». Бред, конечно: как существо из другой реальности может знать, что такое человек? Они же не могут не понимать, что она — это не они. Для них она должна быть такой же сказкой, как и они — сказкой для лондонского обывателя. Но Тауриэль стояла на своём: она усердно тыкала пальцем в грудь Софии и повторяла «Nas, nas, nas»... Похоже, она снова ошиблась. Похоже, что и здесь существовали люди — или кто-то очень схожий с ними, раз аборигены с такой уверенностью говорили, кто она. Чёрт, и снова промах, снова теория вероятности может быть выброшена на помойку, а теория эволюции смыта в сортир. И самое обидное, что то, во что София верила годами, то есть обоснованные научные теории, внезапно начало трещать по швам и отказывать на самом сложном этапе ее жизни. Люди не одни во всех Вселенных. Помимо того, что в другой Вселенной живут неведомые существа, природа которых Софии пока не была ясна, в ней, похоже, жили и люди, настоящие люди, из плоти и крови. Со своими радостями и печалями, со своим языком, со своей культурой. Люди — и в то же время не совсем они. — Человек... — ошарашено и тихо сказала София, широко раскрытыми глазами на Тауриэль.       Та смутилась, не понимая, чем вызвала такое удивление, и, так и не догадавшись, в чем дело, видимо, решила, что чем-то оскорбила ее. Девушка подошла ближе и обняла Софию, а она в свою очередь зарылась носом в каштановые волосы и думала над тем, что еще нового и неприятного ей предстоит узнать в этом мире, стараясь морально приготовиться ко всему самому худшему. — Приготовимся к самому худшему, а всё хорошее пусть будет для нас приятной неожиданностью, — сказала София по-французски слова Жюля Верна. А ведь он был чертовски прав — если не подготовится, то можно пасть духом, а падать София совсем не хотела.       Только не сегодня. Только не сейчас. Только не в таком положении, в котором она сейчас оказалась.