Огонь и Лёд "Когда Пламя станет Льдом" часть третья

Я не знаю сколько прошло времени с тех пор, как я погрузилась во тьму, но когда разум стал проясняться, вместе с ним вернулась и нечеловеческая боль, выкручивающая наизнанку все мое тело. Агония. Все тело горело яростным огнем, как будто я лежала в самом центре пожара или являлась его источником. Что это? Почему так больно? Почему горит все тело? Я умираю? Или становлюсь… чем-то другим? Справа от меня послышался шорох и звон металла. Тихий шепот напугавший меня своей громкостью. Чей-то плач, и тихое мелодичное пение где-то в глубине дома пронзили мое сознание. Но самым неприятным звуком был беспрерывный гул, похожий на рев реактивного самолета. Звуки были настолько громкими, что будь я в состоянии пошевелиться, то непременно зажала бы уши руками, чтобы не сойти с ума от этого шума. Я попыталась вспомнить причину, по которой оказалась в ловушке собственного тела, но мой мозг был похож на кисель, и я долго не могла вспомнить истинную причину своего паралитического состояния. После долгих трудов и стараний, на поверхность все же всплыла истинная причина моих мук. «Ребенок? Где мой малыш?» — мелькнуло в моей голове. Мне хотелось положить руки на живот и убедиться в том, что там пусто, но как не силилась я хоть как-то поднять руку, увы, мое тело абсолютно мне не принадлежало.  «Как долго я буду находиться в подобном состоянии? Когда закончится эта пытка и я смогу увидеть свое дитя, давшееся мне такой болью и тяжким трудом?» «А может, меня больше нет, и все, что я сейчас испытываю, это пламя возмездия за ту жизнь, которой жила? Интересно, в каком мире я сейчас нахожусь? Или может меня просто отправили в ад, не став церемонится с моим определением?» «Неужели я буду гореть в этом пламени вечно?! Или все же, когда-нибудь мои муки прекратятся? Хотя, если брать во внимание то, чем я занималась на протяжении многих лет, мне бы не стоило на это надеяться». Как подтверждения моим мыслям, перед глазами, одна за другой, стали всплывать картинки прошлого, мелькая как в цветном кино. Самые болезненные и тяжелые моменты моего детства и юности, которые мне вряд ли бы хотелось снова пережить. Говорят, когда стоишь на пороге смерти вся жизнь проносится перед глазами. Я думала, что это приятные, греющие душу воспоминания, но на деле, все оказалось гораздо сложнее. Может быть, так происходит для того, чтобы у человека не возникало желание цепляться за жизнь, а смело перешагивать черту небытия. Я не знаю. Но сейчас меня жгло всепоглощающее чувство несправедливости и обиды.

***

      Мне всего шесть. Вместе с бабушкой мы приехали на день рождение моего двоюродного брата Жака-Луи, сына моего дядюшки, наследника титула герцогов Клермонт. Мальчишке исполнилось десять и он считал себя непомерно взрослым, что взвинтило его и без того раздутое эго до немыслимых высот. Мы играли в просторной детской комнате, как минимум пятнадцать человек: много двоюродных и троюродных братьев и сестер, племянники и просто дети друзей семейства. Я сидела возле окна, рассматривая книжку о снежной королеве. Помню, как меня поразили перемены произошедшие с маленьким Каем, попавшим в безжалостные руки злой королевы, и как его доброе сердце превратилось в лед. От природы являясь беззлобным ребенком, я не понимала, как можно быть таким холодным и черствым к своим близким. Бедная Герда, ведь она так любила своего младшего брата… Я не обращала внимания на остальных детей, просто тихо сидела в уголке, практически полностью скрывшись за тяжелой портьерой. Жак-Луи, и двоюродные сестры Маргарет и Тереза дрались из-за какой-то игрушки, крича и вопя так, что закладывало уши. Будучи старше, девочки отвоевали право на игрушку и, отняв ее у раскрасневшегося от злобы Жака, убежали в другой конец комнаты. Оставшийся в меньшинстве и бурлящий от обиды мальчишка искал жертву слабее чем он, для вымещения своего гнева. Его выбор пал на меня, я по его мнению — идеальный претендент для битья и оскорблений. — Эй, ты, с книжкой в руках! — крикнул он, пытаясь перекричать шум почти двух десятков голосов. — Да, ты! — кивнул он, когда я вопросительно посмотрела на него, обиженная тем, что он, то ли не хочет называть меня по имени, то ли попросту его не помнит. — Чего это ты там притихла? — направляясь в мою сторону неприлично широким шагом, спросил он. — Я просто читаю… — испуганно хлопая глазами, ответила я. — Это мое! Отдай сюда! Кто разрешил тебе брать мои вещи? — уперев руки в бока, закричал Жак-Луи. — Я аккуратно! Я просто смотрела… — Отдай это сюда! — он схватил книгу и дернул на себя. По инерции, я дернулась вслед за книгой и, не удержавшись на подоконнике, упала на пол. Все дружно засмеялись, а мне стало обидно и стыдно до слез. Я поднялась на ноги и пряча набежавшие слезы, стала поправлять помявшееся атласное платьице. — Ты злой! — обиженно бросила я. — Зато я не убивал свою маму в отличие от тебя! Меня как облили холодной водой. Я устремила испуганный взгляд на мальчишку, который при всех позволил себе сказать подобное. — Я не убивала свою маму! Что ты такое говоришь? — Это из-за тебя она умерла! Убийца! — Моя мама умерла по чистой случайности! Я не виновата в этом! — вытирая слезы, закричала я. — Убийца! Убийца! — начал скандировать он, и ему в такт отозвались несколько голосов, а потом еще и еще. Вскоре в комнате не осталось никого кроме меня, кто бы ни повторял это слово. Я зажала уши руками. — Замолчите! Прекратите! Но Жак-Луи только усилил свои старания. Не выдержав, я бросилась бежать, расталкивая стоящих у меня на пути обидчиков. Кто-то схватил меня за волосы и с силой дернул. Я закричала. Вырвавшись, я бросилась прочь и не разбирая дороги побежала вперед. Я спряталась в одной из бесчисленных комнат и долго плакала, пока меня, наконец, не нашли. Как оказалось, меня искали уже около четырех часов. Герцогиня чуть с ума не сошла от беспокойства. Увидев меня заплаканную и растрепанную, она оторопела, а когда узнала причину моего состояния, то пришла в неистовую ярость. При всех, абсолютно не стесняясь, она отчитала своего старшего сына за неподобающее воспитание будущего наследника рода. Назвав его поведение вопиющим и недостойным! Взяв меня на руки, она поторопилась покинуть дом маркиза, а после, долгое время не общалась с его семьей. Когда мы ехали домой, я робко спросила: — Папа тоже считает, что я убила маму? — Бог мой, милая, конечно нет! С чего ты взяла? — изумилась бабушка, прижимая меня к себе. — Почему он тогда меня не любит? — Потому что болван. Не бери в голову. Эти дети избалованы и грубы. Ты ни в чем не виновата, и мы очень любим тебя. Конечно, спустя годы об этом инциденте мало кто помнил. Отношения между нами наладились, но я по-прежнему недолюбливала Жака-Луи. То ли за то, что он так меня обидел при всех, то ли моя интуиция подсказывала, что это злой и испорченный до мозга костей человек.       Спустя одиннадцать лет после этого инцидента, мы снова встретились в доме маркизов Уилтшеров, будущих герцогов Клермонт. Мне уже было почти семнадцать, и во мне все меньше оставалось от невинного ребенка. Я стремительно превращалась в юную девушку, с претензией на изысканную красоту. Мои формы заметно изменились: появилась красивая пышная грудь, талия стала тоньше, бедра изящно округлились, а в глазах появился какой-то особый, соблазнительный блеск, выдавая во мне уже полностью сформировавшуюся молодую женщину, на которую с интересом стали заглядываться мужчины всех возрастов. Жаку на тот момент уже стукнул двадцать один год, он тоже заметно изменился, став стройным красавцем с темно-серыми глазами и волевым, надменным лицом, обрамленным шапкой темно-каштановых волос. Женщины были от него без ума, я тоже считала его красивым, но во мне он не вызывал такого интереса, что судя по всему, заставляло его скрежетать зубами от злости. На дворе стоял душный август. Устав от суеты и шума, я улизнула из тени беседки и стараясь быть незамеченной, не спеша направилась в сторону конюшни, оставив позади себя шумное сборище многочисленных родственников. Конюшни находились на задней части двора, на довольно приличном расстоянии от дома, лишь сильный южный ветер мог донести до поместья ржание лошадей и запах свежего навоза. Я вошла в распахнутые ворота. После слепящего солнца помещение показалось мне темным и прохладным. Вытерев тыльной стороной ладони влажный лоб, я облегченно вздохнула и не спеша пошла вдоль денников, любуясь великолепными скакунами. Несмотря на то, что большинство лошадей были породистыми, я бы смело сказала, что в конюшне Вильгельма стояли более ценные скакуны. Главное, не взболтнуть об этом при маркизе Уилтшире — это его сильно заденет. Увлеченная изучением лошадей, я не заметила, как на пороге появилась высокая фигура Жака-Луи. Лишь когда конюшня погрузилась во мрак, я испуганно обернулась в сторону входа и увидела, как Жак опускает тяжелый засов на закрытые створки ворот. — Что ты делаешь? — воскликнула я. — Хочу поговорить с тобой. — поворачиваясь ко мне и не спеша двигаясь в мою сторону, лениво протянул он. — Зачем ты закрыл ворота? Непонятное чувство паники всколыхнулось глубоко внутри. От чего-то, его тон и походка вызывали во мне страх и недоверие. Он двигался как… хищник! — Не хочу, чтобы нам помешали, сестренка! — подходя ко мне вплотную, промурлыкал он, протягивая ко мне руку и убирая длинную прядь за спину, обнажая неглубокий вырез платья. — Ты стала такой красавицей! Я инстинктивно отшатнулась. — О чем ты хотел поговорить? — спросила я, пытаясь растянуть время, при том лихорадочно соображая, как мне быть, ведь до меня уже дошло, что Жак, явно, не настроен на разговоры. — Скажи, я ведь нравлюсь тебе? Опасаясь вызвать его гнев, я испуганно кивнула. — Вот и славно. — ложа свои руки на мою талию, широко улыбнулся он. — Тогда я думаю, ты не будешь против если я поцелую тебя? — Нет, Жак, — пытаясь отстраниться, воскликнула я, но моя спина уперлась в прохладную стену. — Ты же мой брат! — Двоюродный… и что? — целуя мою шею, спросил он. — В этом ведь нет ничего такого, сестренка. Я зажмурила глаза. Мне было страшно и я не знала, что делать, наивно надеясь на то, что Жак просто шутит и вскоре прекратит этот глупый розыгрыш. Но парень явно не собирался прекращать, он настойчиво пытался поймать мои губы, а я неприязненно отворачивала лицо. — Прекрати! — задыхаясь от охватившей меня паники, прошептала я. Жак-Луи схватил мою руку и не обращая внимания на мои протесты, положил ее себе между ног. — Чувствуешь? — прерывисто дыша, спросил он. — Видишь, как я хочу тебя? Он по-прежнему прижимал мою ладонь, и я почувствовала, как окаменела его плоть. Вскрикнув, я попыталась вырваться, но Жак припер меня к стене, прижав своим телом. — Отпусти меня! — чуть ли не плача, закричала я, пытаясь вырваться. — Ну-ну, — будто утешая, Жак погладил меня по голове. — Ты ведь еще не была с мужчиной? Ты девственница? Верно? — ухмыльнулся он. — Не бойся, больно не будет, я хороший любовник… — Я не хочу! — пытаясь оттолкнуть его, выдохнула я, упираясь руками в его широкую грудь. — Я так давно засматриваюсь на тебя. — опуская руки на мои бедра и пытаясь задрать длинное хлопковое платье. — Ты ведь не хочешь разочаровать меня, дорогая сестренка? — Ты не можешь так со мной поступать! Я не хочу… — заплакала я, понимая, что у меня не хватает сил вырваться, я закричала во все горло. — Помогите! — Ах ты, маленькая сучка! — грубо схватив за руку, он толкнул меня на стог сена и лег сверху, пытаясь раздвинуть мне ноги. — Кричи сколько хочешь, тебя здесь все равно никто не услышит! Задрав платье, он разорвал на мне трусики и коснулся рукой оголенной кожи. От страха я вся сжалась, мне было противно, что он трогает меня в самом сокровенном месте. — Расслабься… — играя пальцами и пробираясь глубже, приказал он, погружая пальцы в мое тело. Сначала один, затем второй. — Какая узкая… — простонал он. — Убери свои руки! — завопила я. — Меня тошнит от тебя! — я замахнулась и залепила ему звонкую пощечину. — Ах ты, гадюка! — Жак осознал, что я не разделяю его страсти, а от его ласк меня вот-вот вырвет, он пришел в ярость. — Я хотел как лучше! — расстегивая брюки и наваливаясь на меня всем своим весом, прорычал он. Я почувствовала как его огромный, ставший как камень член коснулся моей кожи. Понимая, что ее мгновение, и Жак попросту надругается надо мной, я зарычала. Взметнув руки вверх, я вцепилась в густую шевелюру и со всех сил дернула в сторону. Жак-Луи взревел и с размаху ударил меня по лицу. Затем еще раз и еще раз! Рот быстро затопила соленая влага. Видимо я прикусила губу, потому что та мгновенно опухла и сильно саднила. Но несмотря на ослепившую боль, я не отпустила, напротив, я вцепилась в его лицо с еще большим остервенением. — Ты грязный, похотливый мерзавец! — завопила я, уловив момент и, спихивая его с себя. Вскочив, я ударила его ногой в живот и, отскочив, бросилась в сторону выхода. Дергая тяжелый засов, я пыталась открыть ворота, но у меня ничего не получалась. Обернувшись, я увидела, как Жак-Луи схватил хлыст и, вытирая расцарапанное лицо, с яростью смотрит на меня. — Мне так даже больше нравится! — кидаясь ко мне, взревел он. — Но ничего, я усмирю тебя как непокорную кобылицу, а затем оседлаю! — Ты грязное животное! — закричала я, лихорадочно ища пути отступления. Бегая взглядом по огромному помещению, я увидела приставную лестницу ведущую на мансардную часть конюшни, где лежали мешки с зерном и тюки сена. Там наверху, наверняка, есть окно и оно должно быть открыто, чтобы позволять воздуху циркулировать. Проблема заключалась в том, что спасительная лестница находилась прямо за спиной Жака-Луи, глаза которого горели такой похотью, что казалось, светятся в полумраке. Я прямо смотрела в лицо свихнувшегося от желания двоюродного брата, подпуская его к себе как можно ближе, чтобы в нужный момент вывернуться и побежать в противоположную часть конюшни. Картина была поистине жуткой для шестнадцатилетней девушки: расцарапанное в кровь лицо искаженное яростью и злобой, перепачканная кровью рубашка, расстегнутые брюки, через которые была видна вздыбленная от возбуждения плоть. Жак-Луи поднял руку, замахиваясь на меня хлыстом. Я вскрикнула, но не растерявшись, нырнула под его занесенную руку и бросилась к деревянной лестнице. Сотрясаясь от страха, я карабкалась вверх, уже успев выцепить взглядом спасительное окно. Но когда я почувствовала, что Жак лезет следом, завизжала так, что кони испуганно заржали в своих стойлах. — Идиотка! — закричал парень, пытаясь струсить меня с лестницы, но я была уже почти на верху, и когда ступень начала уходить у меня из-под ног, я изо всех сил вцепилась в деревянное перекрытие, служившее полом мансарды. Повиснув, я несколько раз пыталась подтянуться, но снова соскальзывала вниз, телепаясь из стороны в сторону, как тряпичная кукла. Я не знаю, как долго продолжалась бы эта борьба, но обжегший мое тело удар хлыста будто бы предал сил. Зарычав, я собрала остатки сил и, подтянувшись, полезла вверх. Выбравшись на мансарду, я упала на пыльные доски и протяжно застонала. Услышав, как о перекрытие ударилась лестница, вскочила и кинулась к распахнутому окну. Перегнувшись через подоконник, я посмотрела вниз: высота метра четыре-пять, не меньше. Что же делать? Вертя головой, я увидела чуть левее, стог свежескошенной травы. Если хорошо оттолкнуться, то наверняка долечу до него. Перекинув ногу через подоконник, я аккуратно ступила на карниз, перекидывая другую, увидела, как Жак уже поднялся по лестнице и, ступив на дощатый пол мансарды, увидел меня стоящую на карнизе. — Тварь! — рассвирепев, заорал он и швырнул в меня зажатый в руке хлыст, но не дожидаясь пока он до меня долетит, я оттолкнулась и с криком полетела вниз. Приземление было мягким, стог спружинил и я безболезненно упала на землю. Вскочив на ноги, я кинулась в сторону дома, громко рыдая то ли от страха, то ли от облегчения. Вбежав в распахнутую дверь черного хода, я бросилась в главный зал, где всегда находился кто-то из прислуги. Выскочив в просторный холл, я увидела лакея и горничную натирающих огромное в позолоченной раме зеркало. — Позовите герцогиню Клермонт! — закричала я. — Немедленно! Прошу вас! Ко мне тут же кинулся лакей, и обессиленная, я практически без чувств рухнула в его объятья. — Луиза, беги в сад, позови ее светлость, а я пока отведу ее милость в желтый салон. Девушка бросилась прочь, даже не потрудившись оставить тряпку и распылитель с пахнущей нашатырем жидкостью. — Ваша милость, — подхватывая меня на руки, встревоженно взывал лакей. — Ваша милость, успокойтесь, вы в безопасности! — но я как будто не слышала его, рыдая так громко, что грудь сотрясалась от хрипа. Лакей занес меня в желтый салон и не обращая внимания на перепачканную и местами разорванную одежду, уложил на оббитую цветной тканью софу. Я тут же свернулась в клубок, спрятав заплаканное лицо. Я, конечно, могла сразу побежать ко всем, но подумав о том, что семью ждет грандиозный скандал и позор в обществе, я решила, что лучше если все останется в узком кругу некоторых членов нашего семейства. Всего через несколько минут двери распахнулись и на пороге хватаясь за сердце и сгибаясь от одышки, появилась моя бабушка. Я вскочила с кровати и, пробежав несколько метров, буквально рухнула к ее ногам, рыдая пуще прежнего. Герцогине с трудом удалось успокоить меня и наконец выяснить то, что со мной произошло. Ее лицо, посерело от ярости, когда я захлебываясь слезами, смогла рассказать, что со мной хотел сделать Жак-Луи. Бабушка была в таком бешенстве, что в тот момент ее абсолютно не волновало то, что о нашей семье могут поползти неприятные слухи. Она так кричала на своего сына и невестку, что ее крик был слышен даже на улице. — Я говорила тебе, что ты неправильно воспитываешь своего сына! Посмотри, кем он вырос! Насильником! Какой позор! Стыд! Я не хочу больше видеть этого гаденыша! Немедленно вышли его из страны, если не хочешь лишиться титула! Отправь мальчишку учиться! Пусть наберется ума! Пристыженные родители пытались оправдать своего отпрыска, и не блистающая особым умом жена моего дяди сказала, что может быть я сама виновата, а теперь наговариваю на их Жака-Луи, такого прекрасного, как ангел мальчика. Мне казалось, что бабушка сейчас отходит ее своей тростью. Элизабет была в такой ярости, что ее состояние уже граничило с истерикой. Испугавшись, что сердце пожилой герцогини может не выдержать, я взмолилась: — Бабушка, поехали домой, прошу тебя. — сказала я, стараясь спрятать лицо, перемазанное кровью и потекшей тушью. Мне было так стыдно, что я была готова провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть эти презрительные, осуждающие взгляды. Позже, вернувшись домой, я больше часа торчала в душе, не в состоянии найти в себе силы выйти оттуда. Я чувствовала себя грязной, растоптанной, шлюхой, и ни какое количество воды не могло смыть эту грязь. Узнав о произошедшем, Вильгельм пришел в не меньшую ярость. Если бы на тот момент Жака-Луи не выслали из Англии, мне кажется, герцог непременно бы его убил! Но испугавшиеся за свое положение в обществе, Уилтшеры выслали сына во Францию, определив его в какой-то университет. После того, как слухи расползлись, вся семья отвернулась от меня, решив, что как раз таки мое поведение — неподобающее и достойно серьезного осуждения. Что я, этакая испорченная, дрянная девчонка, оклеветала их замечательного, всеми любимого Жака-Луи. Скромная и робкая от природы, я сильно пострадала из-за этого инцидента. Видя, как случившееся сломило меня, подорвав и без того слабую уверенность в себе, герцог пошел на радикальные меры. Всего через несколько дней в мою жизнь вошел Марк Брайт, появление которого в корне изменило мою жизнь, и меня саму!