blooding wine

Том просыпается вовремя. Утро, рассчитанное по минутам, жизнь, расчерченная на отрезки — как покадровая съёмка. Он существует, как раньше: от четверга до четверга. Остальные дни быстротечны, а Том за них и не держится. Он сам всеми силами приближает начало конца. Босыми ногами он ступает на холодный пол и по квартире шагает размеренно. Уверенно-точно знает, где и что находится, действуя будто по привычке. Три минуты до выхода, десять минут до работы и где-то девять часов до встречи с ним. Том надеется на его появление. Том голову опускает и в лица прохожим не смотрит. Всё вокруг для него унылое, чуть ли не тоску на него нагоняет. Тому нравится считать себя особенным и одержимость свою романтизировать. Том ждёт его дольше обычного потому, что план в его голове сродни винограду разросся и оплёл всё его сознание, стирая границы здорового. С коллегами надменно-молчалив, презирает их каждое действие. Мартин интересуется его здоровьем и самочувствием уже который день, а Том находит это скорее издёвкой, чем заботой. Он искренне жалеет, что весь его порочный мирок сходится на этом мальчишке, что пьёт Gardini del Castellо. В ином случае Том бы голыми руками вколотил Мартина в гроб и прощальную горстку земли насыпал с возгордившимся оскалом. Устроить погребение тела и всей его лживой истины. Гарри появляется в неизменное время, для Тома четверг синонимичен постоянности. Гарри – его греховность и его Мессия. Человек, чья жертва искупительна, придёт для его покаяния. Ведь по писанию: «Нет прощения людям без его страданий». Том удовлетворён в своей рутине: пробивает бутылку вина и по договоренности с начальником заканчивает свой рабочий день. Вылетает из магазина, втискивая руки в пальто, и нужную макушку выискивает. Что-то внутри него замыкает и током прошибает: видеть Гарри на улице, да хоть где-то вне стен магазина — всё равно что осознать, что «везде и всегда мы ходим под Богом». Гарри шагает по-нервному торопливо, по сторонам не озирается, но и не прячется. Существует в своих реалиях и мир вокруг не замечает вовсе. Том выжидает, кажется, вот-вот Гарри пройдётся по воде и людей, верных рабов своих, пред собой заставит склонить головы. Но тот лишь ногами перебирает, оставаясь незаметным для всех, кроме Тома. И это веру в его реальность не подпитывает, оставляя Тома наедине со своими же миражами. Гарри идёт прямо, никуда не сворачивает и из стороны в сторону не виляет. Походкой так и говорит: «Всех нас ждёт один конец». Он преследования не замечает, а Том особо и не скрывается. Как по пунктиру шагает по его следам, боясь оступиться, боясь оказаться непригодным и недостаточно учтивым в своём его вознесении. Стоит лишь им выйти на Вилтон роуд, как толпа своим количеством разбавляет их, и Том чуть ли не теряет Гарри из виду. Последний продолжает понуро шагать и лишь изредка поправляет сумку на плече. Том осторожничает и старается хотя бы иногда отводить от мальчишки взгляд, словно кому-то до них есть хоть какое-то дело. Гарри доходит до неприметного дворика и заворачивает внутрь, показывая Тому, как туристу, контрастность Лондона. Том остаётся стоять возле кованых ворот, следовать дальше — угроза раскрытия. Гарри никто не встречает, никто не звонит. Он как заброшенный дом, нужный лишь сектантам, наркоманам, бездомным и подросткам. Гарри будто уверен в своей неприкосновенности, словно его никогда не поведут на исповедь. Да и кто посмеет требовать покаяния самого Господа Бога? Словно всех временных и прибитых штормовыми волнами жизни жителей этого дома никогда не разгонят. Словно сам дом никогда не снесут. Тома по возвращении домой встречает белый шум и чувство незавершённости, поэтому он наконец находит применение пустующим страницам в своём ежедневнике. Он описывает его так подробно, словно по этим записям лик его будут срисовывать и на иконостас возносить. Том заполняет страницы им и всех людей принижает его описанием.

Его лицо — преступление против религии. Глаза — что выколотые гвоздями дыры в разноцветных рамках, ставни параллельного мира, в который Том хотел бы запустить руки, посмотреть, что внутри. Кожа бледная и тонкая, как ткань тюля — не согревает, не уберегает, а Тому хочется её на себя примерить, теряя очертания его самого, забыться в чужом образе, в чужой шкуре.

Том нашёл себе занятие на промежуток бессмысленных дней. Как Евангелие пишет, освящая его биографию и святость в письме и строках восхищения. Он перечитывает их теми же скудными вечерами, сохраняя в памяти, желая сравнить, убедиться на деле и увековечить его благость как факт. Его сны беспорядочны и едва ли имеют твёрдый рассудок. Он видит его у себя на кухне в ночь с пятницы на субботу. А во вторник застает его нагим в своей же кровати, разлитым по простыне, как дорогое вино. Том его не порочит... Пока. Новый четверг звучит иначе: фа диез мажор и шуршание листьев под ногами. Весь мир сегодня благосклонен, поощряя Тома и его план. Том – выдержанность и сдержанность. Каждое мгновенье отдаёт предпраздничным трепетом. На работе всех одаривает... Улыбкой? А в голове беснуются черти. Упаковка велаксина в кармане прожигает дыры в разуме Тома, позволяя чему-то дикому просочиться... Из него? В него? Учащённое сердцебиение заставляет видеть мир торопливым и быстрым, замечать сложное и глубинное в поверхностных эмоциях людей. Мартин в странном прищуре наблюдает за Томом, а он хочет ему спицы воткнуть в глаза, чтобы больше не ощущать его грязных взглядов на себе. Брезгливость липким сиропом разливается в груди и по горлу от одного только образа своего коллеги, а Том разливает вино по одноразовым стаканчикам, как только время приближается к шести. Природа этого мальчишки Тому неподвластна, поэтому сейчас правдоподобность сходна правде. Директор был в восторге. Устроить акцию-дегустацию для всех посетителей винного магазина? — «Отличная идея, Томас!» Разум бил в колокола. Накачать какого-то парня велаксином и, воспользовавшись случаем, утолить свою греховную жажду? — «Одумайся, Том!» Но Том голос последнего едва ли слышит. Искушение фальцетом напевает колыбельную, погружая в сон здравый рассудок. Ровно в шесть часов Том покидает прилавок и с подносом в руках подходит ко входу. Сегодня для Гарри у него сразу несколько подарков. Один из них — губительный глоток хорошего вина. Том уверен, что нитями мироздания Гарри протянет руку к стакану, а после растянет и благодарную улыбку, посвящая её лишь Тому. Том считает, что остальные его не заслуживают. Недостойны смотреть в эти глаза и слышать его речь. Том раздал уже три стаканчика, а с того самого глаз не сводит. Гарри появляется в магазине с размашистым шагом левой ноги. Замирает на пороге, не ожидая увидеть хоть какие-то изменения в этом месте. Том ликует. Он докажет ему, и не раз, что не всё поддаётся его воле. Том хватает рукой стаканчик и моляще приказывающе смотрит Гарри в глаза, протягивая руку. Кажется, он просто не даёт ему выбора. Напором внушает чувство вины и повинует себе его. Гарри дар Тома принимает и наконец осознаёт, что сегодня он на измене. Делает глоток, два и возвращает стаканчик Тому, едва касаясь его руки подушечками пальцев. Мир замирает, а привычная цикличность обновляет свою жизнь, сокращаясь по времени. Теперь она проматывает момент их единения, эту жалкую долю секунды, снова и снова. Снова и снова. Том позволяет ему отшатнуться, пройти вглубь магазина и вновь купить это отвратительное вино. Он позволяет Бобу обслужить Гарри и задержать на нём взгляд, но не более пяти секунд. Том отдаёт поднос Мартину, кивая в фальшивой благодарности, и с коллегами тут же прощается. Четверг отныне короткий день у Тома. Он вновь выскакивает на улицу и вновь находит свою конфессию. У Гарри глаза на одной точке не задерживаются. Тело даже на вид кажется жидким, двигаясь будто вне весомости. Том находит его садящимся на лавочку прямо возле магазина. Он подплывает к нему тремя широкими плавными шагами, пересекая все когда-то выстроенные границы. Гарри пытается сморгнуть эту пелену перед глазами, но его всего будто погрузили в вязкий туман. — Вставай, пойдём, — Том встаёт прямо напротив, возвышаясь над размякшим телом. Гарри пытается что-то сказать, но на вычленение мысли и образования предложения у него нет никаких сил. Он силится встать и тут же падает Тому в ладони. Тому нравится ощущать нечто столь сакральное в своих руках. Как тряпичная кукла, он виснет на нём, обволакивая своим теплом всё риддловское существо. Том с особым трепетом хватает его крепко-крепко, до конца не понимая, кого из них двоих это удержит. Гарри всем телом наваливается Тому на грудь и носом утыкается в шею, позволяя распоряжаться им: вести, куда Том пожелает, и делать, что Том посчитает нужным. И в этом Том познаёт его доверие, желая теперь навсегда быть единственным и любимым из учеников Божьих, апостолов. — Не падай, смотри мне в глаза, — шепчет ему в макушку Том, оставляя желанное и зудящее «держись за меня, я приземлю тебя, сохраню твою святость» лишь покоиться в мыслях.