Хранители. Берегись себя

      Солнечный свет, проникавший в комнату через большое окно, падал на напряженное девичье лицо. Обычно девушка любила такую погоду, нежилась в теплых лучах, пропуская их сквозь свои тонкие пальцы. Последние дни солнце казалось опасным лазером, грозившим разрезать её на куски.       Пересилив желание закричать на погоду за окном и послать всё к чертям, Некрасова отвернулась от окна и натянула одеяло выше, спрятав нос. Она смотрела на распахнутые двери гардеробной, из которой вчера вываливала вещи на пол. Это не было протестом. Она искала в одежде себя, но там была лишь Яна Громова.       Отец эти дни не показывался. Он уезжал рано утром и возвращался поздно вечером. Наверняка занимался своими мэровскими делами. Яна вздрагивала каждый раз, когда слышала его голос в гостиной, но он не приходил пожелать спокойной ночи, не восполнял упущенное детство, читая сказки на ночь.       Не приходила и Юля. Яне хотелось думать, что Юля рядом, и эта мысль её успокаивала. Хотя сама девушка не понимала, с какой стати рассчитывала на сестринскую поддержку. Ванильного аромата Юли в пропахшем насквозь смертельной мятой особняке Громова она не чувствовала. Некрасова не искала сестру. Она слепо верила оставленной вместе с куклой записке.       Может, Юля не собиралась её успокаивать. Хотя Яна и не плакала. Да, сверлила замыленным взглядом белый потолок в первую ночь, стискивала зубы и сжимала в пальцах приятную ткань постельного белья. Стены дома давили на неё, выжимая только гнев и ярость.       Решение войти в логово зверя пинком вышибло Некрасову из её зоны комфорта. Юля с иронией предупреждала, что не стоило с порога выпрыгивать из штанов и строить из себя послушную дочь. Яне претила сама мысль об этом. Она предала бы саму себя, если бы только позволила себе покорно хлопать глазами и с восторгом выслушивать грандиозные планы Громова по перестройке мира хранителей. Подумав об этом, девушка горько усмехнулась. Ну хоть себя любимую ей не хотелось предавать.       Хоть Игоря Юрьевича не было дома, днём Яна предпочитала не спускаться вниз. Она выскальзывала из комнаты за полночь и спускалась на кухню, так как в её планы не входило умереть от голода, да и Громов наверняка придумал что-нибудь поинтереснее. Остальное время она предпочитала проводить за дверьми комнаты, которую язык не поворачивался назвать своей.       Она отыскала в столе графический планшет, на котором когда-то не могла изобразить собственный портрет и с усмешкой осмотрела черновик. Она переместилась на кровать, сложила ноги по-турецки и начала воспроизводить картинку из Справочника Хранителя, нарисованную во время питерской ссылки.       К сегодняшнему дню появилась целая серия рисунков. С экрана гаджета на неё смотрели друзья. Две половинки Антона: одна с широкой улыбкой и светящимися глазами, нежно укутанная зеленой аурой; другая — с опущенными уголками губ и залегшими под глазами темными кругами, сгорбившаяся под тяжестью холодной малиновой ауры. Светлая и темная Ирина Кузнецова, не терявшая веру в торжество добра. Ставший человеком солитёр Серёжа Матвиенко. Освободившийся от бремени своего дара Паша Воля. Муж и отец Арсений Попов, отмеченный печатью солитёра из-за смерти близких.       Яна размышляла, каким могло быть «до/после» Стаса Шеминова, когда в комнату ворвался ураган густых русых волос и приземлился в кресло напротив неё.       — Я была у Суркова.       Некрасова подняла взгляд от планшета. Она посмотрела на девушку, крутившуюся вокруг своей оси, и медленно осмотрелась по сторонам, чтобы убедиться, что Фролова обращалась именно к ней. Та как раз развернулась к Яне лицом и уставилась на неё, ожидая реакции.       — Зачем? — с ленцой поинтересовалась Некрасова, будто Оксана каждые выходные давала ей обещания не возвращаться к бывшему и вот сейчас в очередной раз переспала с ним. Ну, как это бывает у лучших подружек.       — У него никого нет, — прозвучал в ответ железобетонный аргумент.       — И ты решила построить из себя добрую самаритянку, потому что всё равно нечем занять свободное время?       Яна не сочувствовала Суркову и считала его участь заслуженной. Проследив за взглядом Фроловой, девушка заблокировала планшет.       — Его все в тюрьме бросили, — с досадой в голосе напомнила Оксана.       — Громов вроде нанял ему адвоката, — Некрасова водила пальчиками по едва заметным царапинам на экране. — Слушай, ну было бы странно, если будущий мэр города носил передачки своему телохранителю-убийце, — Яна потянулась и постучала стилусом по передним зубам. — Без обид, но не похожа ты на сердобольную девчушку, которой небезразлична судьба заключённого. Нет, я, конечно, слышала, как некоторые женщины пишут письма в тюрьмы…       — Тебе не идёт, — перебила её Оксана, и Яна непонимающе сдвинула брови на переносице. — Тебе не идёт быть сукой.       — А ты решила, что раз я в доме Громова, мы снова можем изображать подружек?       — Наблюдать за твоей растерянной физиономией в моменты нашей дружбы было забавно, — не осталась в долгу Фролова.       — Представляю, как обидно лезть из кожи вон, чтобы быть ему нужной, пока мне даже делать ничего не надо.       Яна знала, что этот раунд был за ней. Оксана отшатнулась, как от звонкой пощечины. Её щеки покрылись красной сыпью от возмущения. Некрасова с маниакальной улыбкой наблюдала, как бывший купидон глотала воздух. Ей потребовалось около пяти минут, чтобы прийти в себя. Оксана наивно полагала, что она управляла диалогом, но Яна, убедившись, что Фролова оправилась от шока, продолжила:       — Ты ему рассказывала?       Беспечный тон Некрасовой настораживал Оксану.       — Кому? О чем?       — Отцу, об Антоне, — Яна с невозмутимым видом перебирала ворс пледа, которым была укрыта кровать. — Рассказывала, что предлагала мне сделку? Что отдала дневник Баштового? Ты не думала, что он с тобой сделает, если ты его предашь?       — С чего бы мне его предавать? — раздражилась Фролова.       — Все предают, — с ужасающим спокойствием заметила Некрасова. — Вопрос лишь в цене. Твоя цена — любовь Антона.       Оксана лишь на мгновение поменялась в лице. Она знала, что Яна блефовала, но что-то продолжало держать её рядом с дочкой Громова, которую она терпеть не могла.       — Ну отдала бы я его тебе. Серьёзно, ты же не собиралась встречаться с Антоном и продолжать работать у моего отца? Или считала себя достаточно обаятельной, чтобы убедить Шастуна перейти на вашу сторону?       — Да не нужна мне его любовь, выдыхай, — фыркнула Фролова. — Я предпочитаю думать, что меня рикошетом зацепило, когда я хотела его приворожить, чтобы он тащился по тебе.       Некрасова беззастенчиво буравила собеседницу пристальным взглядом. Она вспомнила, как мерзко ей было в момент признания отца, что чувства Антона были спровоцированы Оксаной, как её дробили на куски презрительные самодовольные взгляды отца и его секретаря, которые упивались своей победой. И вот сейчас Яна не чувствовала ничего. Девушка в кресле напротив неё запуталась и сама не знала, о чем мечтала в этой жизни.       Дверь в комнату открылась. Яна вздрогнула, повернувшись на вошедшего, и удивилась, увидев девочку лет восьми. Та не удостоила её вниманием и сразу подбежала к Оксане. Фролова окинула её суровым взглядом, но внимательно слушала, что ей рассказывал ребёнок, а затем кивнула. Девочка подпрыгнула от радости, развернулась на Некрасову, одарив её улыбкой и, махнув рукой, выскочила из комнаты.       — Моя сестра, — произнесла Оксана, проследив за изумлённым взглядом Яны.       Та буравила взглядом дверной проём, в котором исчезла темноволосая девчушка:       — У неё нет ауры, — растерянно пробормотала Некрасова, вспомнив, что купидонами рождались.       — У неё нет ауры, — до раздражения точно повторила Фролова и с вызовом посмотрела на метахранителя.       — Она не родная? — бестактно спросила Некрасова.       — Чисто теоретически, когда общая мать, всё-таки считается родной.       Шестерёнки в мозгу Яны крутились со скрежетом и нуждались в маслёнке.       — Дочь матери от второго брака, — не без презрения пояснила Оксана. — Полюбила человека и развелась с отцом. Я надеялась, что у этой интрижки нет будущего, что она одумается и вернётся. Я же верила в ту красивую картинку, которую они транслировали всё моё детство. Влюблённые со школы, связанные общим секретом хранителей. Она даже не соизволила прийти на мой последний звонок, потому что у Риты поднялась температура, — с ненавистью выдохнула Фролова.       — Зато пришёл Громов, — стыдливо подсказала Яна.       — Да, — крикнула Оксана.       В её голосе звенели хрусталём невыплаканные слёзы. Некрасова ссутулилась под тяжким грузом чужой боли, под пристальным взглядом школьницы, стоявшей на руинах родительского «долго и счастливо».       — Сложно вычеркнуть из своей жизни родителей, чьи гены запечатаны в твою ДНК. Купидон — ребёнок, рождённый в любовном союзе светлой матери и тёмного отца, — брезгливо повторяла Фролова явно чьи-то слова. — Они должны были быть вместе, — голос срывался на крик. — Я же связала их надолго, — ударила она себя в грудь.       — Теперь ты можешь их простить…       — Что? — не расслышала Оксана.       — Ты больше не купидон, — покачала головой Яна. — Ты больше не плод любви светлого и тёмного хранителей. Твои родители расстались давно, но тебе потребовалось больше времени. Но теперь ты свободна, Оксан.       Фролова ошарашенно смотрела на собеседницу. Её озадачила то ли простая истина, прозвучавшая из уст Некрасовой, то ли собственное имя. Когда они сидели в гостиной Попова, пока полицейские арестовывали Суркова за убийство Князевой, Оксана смотрела на Яну и думала, каким глупым было её желание продолжать жить нормальной жизнью. Оксана чувствовала пустоту, оставшуюся внутри после потери дара. И сейчас она впервые позволила закрасться мысли, что то была не потеря. Это было освобождением.       Некрасова всё-таки обнаружила «до и после» купидона, хоть и не у того, которого планировала.

***

      Оксана Фролова с детства считала себя особенной. Она знала, что так, как у неё, нет больше ни у кого. Только вокруг её родителей завораживающее волшебное свечение: нежно-голубое мамино и прохладно-синее папино. Оксана была уверена, что оттенки их аур неслучайно были из одной цветовой гаммы, эти двое были предназначены друг другу в далекой юности, когда учились в школе. Фролова с восторгом слушала рассказы мамы о прогулках в одной компании. Та всегда смеялась, вспоминая, как старший брат — родной дядя Оксаны — не хотел её брать с собой, считая маленькой. Но мама была упрямой и готовой на всё, чтобы увидеть друга своего брата, в которой была давно влюблена.       — Мне очень хорошо запомнился один день, — мама водила рукой по черно-белой фотографии с изображением трёх друзей. Отец Оксаны стоял посередине в рубахе с подвернутыми рукавами. Его крепкие руки были сложены на груди, а на запястье сверкали дорогие — особенно по тем временам — часы. Маленькая Фролова часто ловила себя на мысли, что она и сама обязательно бы влюбилась в своего папу, если была бы на мамином месте. — Он пошел провожать Таньку, — Оксана знала наизусть эту историю, но всё равно любила её слушать. — Возвращался дорогой мимо нашего дома. Я в тот вечер сидела на лавочке около дома и ждала, когда он пройдёт назад. — Щёки мамы всегда на этом моменте покрывались приятным румянцем, которым Оксана не переставала любоваться. — Засекала время, пытаясь понять, целовались они или нет…       Фролова никогда не стеснялась любви родителей. На всех праздниках мама и папа выходили на все медленные танцы. В такие моменты мир Оксаны сужался до двух людей, любивших друг друга. Ей будто бы выпадала возможность проживать их свадебный вальс, в котором они шептали друг другу нежные клятвы о вечной любви. А её дар купидона придавал особый трепет этим минутам.       Как заботливо мама с папой лелеяли свою любовь, с той же лаской они относились к рождённому в этом союзе ребёнку. Оксана рано научилась управлять своим даром, и родители никогда не возводили границы. В школе Фролова ощущала себя популярной школьницей из подростковых фильмов, у которой была собственная свита, которая восхищалась ей.       Злоупотребляя способностями, купидон ради забавы творила привороты, строила любовные треугольники, разбивая сердца людей, которые ей не нравились. Восторгаясь любовью родителей, она устраивала проверки другим людям, лишний раз убеждаясь, что так, как мама с папой, никто не способен любить.       Несмотря на сложный характер и подстроенный роман между физруком и учительницей начальных классов, Оксана прекрасно ладила с преподавательским составом. К её достижениям в учёбе дар купидона не имел никакого отношения. Ну почти. Фролова лишь позволяла себе играть со временем на уроках русского языка. На тестировании девушка часто перематывала время над листом с ответами, наблюдая, как некоторые буквы, выведенные её ровным почерком, перечеркивались красными чернилами и рядом проступал верный вариант.       Сосредоточенная на учебе, Оксана Фролова не разменивалась на краткосрочные отношения. Она была уверена, что в её жизнь тоже придёт любовь, обязательно столь сказочная, как у родителей, и не торопила события. И чертовски иронично сложилось, что Оксана, будучи купидоном, не заметила, в какой момент в чувствах родителей всё пошло наперекосяк.       Фролова перешла в десятый класс, когда мать во всём призналась. Оксана выключила компьютер — у неё сегодня было первое онлайн-занятие с репетитором по русскому языку и литературе, который неожиданно оказался ищейкой, — когда в дверь её комнаты тихо поскреблись. Девушка разрешила войти и напряглась, когда увидела, что мама прятала от неё взгляд.       Оксана не помнила ровным счётом ничего из её признания: там было много «такое бывает», «никто в этом не виноват» и привычное «ты самое лучшее, что у нас с твоим отцом получилось», смешанное теперь с грязью и предательством. Лучшее, что получилось из всех двадцати пяти лет совместной жизни, которые, по-видимому, не получились.       Фролова ненавидела всех. Она ненавидела мать, разрушившую их семью. Она ненавидела отца, покорно отпустившего человека, предназначенного ему судьбой. Оксана помышляла даже приворожить своих родителей друг к другу, но признала, что горький привкус фальши будет ещё долго ощущаться в её жизни.       Девушка ждала, что мать передумает и вернётся, устраивала протесты и отказывалась от встреч. Когда после очередного сброшенного звонка на экране телефона Оксаны появилось сообщение с необходимостью сообщить что-то важное, купидон решила, что она одержала победу. Десятиклассница отменила занятие с Павлом Алексеевичем, ищейкой, который помогал ей с русским языком, и поспешила в кафе, их семейное кафе, где Оксана каждый свой день рождения объедалась фисташковым мороженым.       — У тебя будет братик или сестричка.       Выхоленный и причесанный мир Оксаны Фроловой лопнул, как мыльный пузырь. Надежда в светившихся от счастья глазах мамы казалась брошенной в лицо перчаткой. Она, кажется, сухо поздравила её. Удивительно, что не ушла. Позволяла брать за руку и тараторить обещания о лучшей жизни.       Оксана погрузилась с головой в учёбу. Она не заметила, как подруги отдалились от неё, перестав видеть в ней объект восхищения. Девушка больше не препарировала чужие сердца, признав, что настоящей любви не существует, есть только иллюзия, вытканная руками купидонов. Фролова грезила уехать из города, но встреча с Игорем Громовым, местным чиновником, всё изменила.       Сначала Оксану насторожило внимание взрослого мужчины. Она никогда не задумывалась, в чьей смерти был замешан отец, одарённый аурой солитёра, но синее свечение Громова её беспокоило. Она всегда сдержанно благодарила его, когда он награждал её за очередную победу в олимпиаде: Игорь Юрьевич неизменно был спонсором в каждом конкурсе. Но на последнем звонке, когда мать прислала сообщение с нелепыми извинениями, услышав от мужчины дежурный вопрос о делах, девушка не выдержала и, задыхаясь от слёз, рассказала ему всё.       Громов научил её отключаться от чувств. Это было нелегко, учитывая специфику её дара, но Оксана Фролова была прилежной ученицей. Постепенно девушка начала догадываться, что Игорь Юрьевич стремился к власти, сшибая все преграды. Ей нравилось быть в его команде. Она никогда не считала себя жертвой его манипуляций. Оксана знала, во что ввязывалась, и поставила на Громова всё, что у неё было.       Наличие двух дочерей, особенно младшей, огорчило Фролову. Она уже работала личным секретарём Игоря Юрьевича, когда тот вызвал её к себе в кабинет. Мужчина сказал, что ему необходимо отыскать дочь. Оксана живо сообразила, что с поисками может помочь ищейка, а у Воли, которому она пару лет назад помогала разобраться, как одна из его учениц стала ангелом-хранителем, как раз перед ней должок. Окрылённая похвалой начальника, девушка набирала телефон бывшего репетитора с просьбой приказом встретиться.       Когда Паша с огромными глазами выбежал из кабинета владельца частной клиники, Фролова была уверена, что в течение получаса он вернётся с младшей дочкой Громова. Игорь Юрьевич позвал её к себе и поблагодарил за помощь в поисках. Девушка одарила его вежливой улыбкой. Личная победа не обрадовала её, напротив, Оксана только сейчас осознала, что оказала себе же медвежью услугу.       — Вы хотите, чтобы он вернул вам её? — позволила она себе задать вопрос Громову.       — Кого? Янку? — насмешливо уточнил мужчина. — Нет, я попросил твоего друга присмотреть за ней. Она пока недостаточно хороша, чтобы возвращаться ко мне.       Даже Фролову покоробило это уточняющее «пока». Она коротко кивнула и покинула кабинет начальника, догадавшись, что разговор на этом окончен.       Воля снова появился через две недели. Он привычно шутил про вступление в ЩИТ и пробные испытания, но Оксана видела, что ищейка был напуган. Фролова проводила его к Громову, и Игорь Юрьевич неожиданно позволил девушке присутствовать при их разговоре.       Теперь она знала всё. Младшая дочь Громова жила под чужой фамилией. Около пяти лет назад она переехала в этот город, а совсем недавно — вот удача-то — устроилась на работу к знакомому Воли в ювелирный салон.       — В ювелирный салон питерского солитёра? — уточнил Игорь Юрьевич.       — Вы слышали про Арсения? — удивился Паша.       — Я слышал про Матвиенко, — Громов положил руки на столешницу перед собой. — Ему шло быть солитёром.       Паша бросил вопросительный взгляд из-под ресниц на Фролову, пытаясь угадать, понимала ли девушка, о чём шла речь. Оксана раньше часто видела этого Матвиенко в их офисе. Он и Громов общались, как старые приятели, и, как показалось девушке, строили большие планы на будущее.       Когда Воля ушёл, Громов попросил Фролову пригласить к себе в кабинет Журавлёва. Оксана подавила в себе горькое чувство обиды, что Диму включили в план первым. Когда дверь за темным хранителем захлопнулась, девушка вернулась за свой стол. Она искренне жалела, что дар купидона не позволял видеть сквозь стены. Но словоохотливый Димка, как только вышел из кабинета, подмигнул коллеге:       — Ну что, party time?       Фролова подключилась к плану только спустя пару месяцев, в день рождения Некрасовой. Её миссия была до смешного простой — влюбить Шастуна в Некрасову. Оксана и подумать не могла, что в тот вечер что-то пошло не так. В душном прокуренном коридоре клуба она стрельнула у Антона сигарету. Настойчивый голос Яны, звавший парня по имени, послужил сигналом к действию, и радужка глаза Оксаны стала жемчужной. Купидон послала нужный импульс в мозг Шастуна. Для закрепления эффекта Фролова нарочно толкнула Некрасову на Антона, и тот, поймав её, прижал к себе. Оксане оставалось лишь триумфально улыбнуться и скрыться в темноте.       Повернув ключ зажигания, Оксана посмотрела в зеркало заднего вида. Некрасова стояла на крыльце особняка Громова, подперев плечом одну из колонн. Жизнь Яны Громовой Некрасовой не подходила. Эта жизнь была красивым дорогим платьем, которое не станешь носить каждый день.       Почувствовав на себе чужой взгляд, Некрасова натянуто улыбнулась. Она спустилась вниз проводить Риту и Оксану.       Фролова продолжала смотреть на Яну, думая, что она не права. Оксане не нужен был Антон. Она не врала, когда говорила про рикошет дара купидона. Оксана делала это всё ради другой цели. Оксана хотела узнать, каково это жить жизнью Яны Громовой, когда твой отец всеми силами пытается вернуть тебя в семью, какого это быть Яной Некрасовой, которую отчаянно любит Антон Шастун. Оксана в гневе называла недолюбленной Яну, не желая признавать, что недолюбили ту, кого она видела каждый день в зеркале. Потому что быть недолюбленной при живой матери куда больнее, чем при умершей.       Маленькая ладонь тронула Фролову за плечо. Девушка вздрогнула и перевела взгляд на младшую сестру. Рита растерянно смотрела на Оксану, хлопая густыми черными ресницами. Секретарь Громова отвернулась и повернула руль машины.       Когда взгляд выцепил знакомую тонкую фигуру у подъезда, сердце Фроловой сделало кульбит. Она давно не видела свою мать. Женщина ждала дочерей внизу, переживая, что обе задерживались. Рита выскочила из машины, громко хлопнув дверью, но Оксана никак не отреагировала. Девочка прильнула к матери, та погладила её по голове и поцеловала макушку.       Фролова обхватила двумя руками руль. Рука потянулась к ключу зажигания. Она чувствовала на себе внимательный взгляд, который опалял щеку.       Ты больше не купидон. Ты больше не плод любви светлого и тёмного хранителей.       Оксана выругалась. Она выпрямилась и решительным движением открыла дверь машины, чтобы не было времени на раздумья. Покинув салон своей мазды, девушка почувствовала себя обнаженной. Каждой клеточкой своего тела она ощущала пристальный взгляд женщины. Мама впервые видела её без ауры. Собравшись с силами, Фролова посмотрела ей в глаза.       Поймав взгляд дочери, женщина расслабилась, с её плеч упал тяжкий груз.       — Поднимешься? — с мольбой в голосе спросила она.       Теперь ты можешь их простить. Теперь ты свободна, Оксан.       Все силы покинули Оксану, пока она собирала остатки храбрости, чтобы посмотреть на маму. Она не могла произнести ни слова. Она медленно и осторожно кивнула, сделав неуверенный шаг к матери. Когда мама раскрыла свои объятия, Оксана зарыдала.

***

      Яна сидела на кровати и задумчиво смотрела в окно. Она прижала колени к себе, обняла и уткнулась в них лицом. Девушка не могла перестать думать о том, что Громов собирал вокруг себя сломленных людей. Журавлёв чувствовал себя виноватым из-за гибели матери и дочки на вверенном ему участке, когда работал в полиции. Оксана ощущала себя брошенной, когда мать вышла замуж второй раз и родила Риту. У Суркова наверняка имелась своя душещипательная история. Сломленным не казался разве что Зинченко. Остальные добровольно присоединились к цирку уродов никому не нужных, позволив Игорю Юрьевичу помыкать ими.       Некрасова запоздало дёрнулась, когда дверь за её спиной приоткрылась. Она выпрямилась и повернула голову в диагональ. До носа долетел знакомый аромат, и метахранитель повернулась.       — Привет, — облегчённо выдохнула она, увидев безмятежную Юлю. Сестра прислонилась виском к дверному проёму и сложила руки на груди. — Рада тебя видеть.       Старшая Громова удивлённо вздёрнула бровь и пристально оглядела сначала комнату, затем саму Яну. Если бы не яркий ванильный запах, распространявшийся от ауры Некрасова решила бы, что Юля — иллюзия.       — Он будет ждать нас в гостиной через час.       Голос сестры был хлёстким, как пощечина, и Яна непроизвольно отшатнулась, без подсказок догадавшись, о ком шла речь.       — Зачем? — тихо поинтересовалась она.       — Ну как же? — хищно улыбнулась Юля. Неприятные мурашки табуном пробежали по напряжённым рукам Некрасовой. — Какой злодей не любит толкать свою пафосную речь? — Яна обняла себя за плечи. — Да ладно тебе, ты же пришла сюда, чтобы справиться с ним, — напомнила девушка.       — А ты?       Юля вымученно улыбнулась.       — А я просто делаю то, что хотела бы наша мама. Помогаю тебе, Енотик.       — Я планирую представить тебя Старшему Хранителю. Мне нужно будет договориться с ним о встрече, но думаю, что это вопрос двух дней.       Яна отвела взгляд от пакетов, в которых привезли еду из любимого ресторана отца. Юля накрывала стол без неё. Некрасова к еде не притронулась. Из-за ярости, пульсирующей в её мозгу, к горлу подкатывала тошнота.       Взгляд Громова был опущен в тарелку. Он пытался вилкой поймать остатки риса и не замечал, как Яна недоверчиво смотрела на него.       Мужчина не шутил. Прошлогодняя Яна Некрасова, скорее всего, испытала бы благоговение от такой новости. Сегодняшняя Яна знала цену всему.       — Зачем?       — Вы должны с ним обговорить передачу полномочий, — Игорь Юрьевич обратил на младшую дочь взгляд, продолжив жевать. — До нового года мы решим этот вопрос, — добавил он, будто именно это заставляло Яну переживать.       — А разве не должны проводиться выборы? — растерялась девушка.       Она покосилась на старшую сестру, но Юля весь ужин вела себя тише воды. Вся её привычная спесь куда-то делась.       — Баллотируясь на пост мэра, я сразу выдвинул твою кандидатуру на роль Старшего Хранителя. Это было одним из условий моей предвыборной кампании.       — И они согласились на такие условия? — Некрасова понятия не имела, о каких «они» шла речь, но всё равно хотела узнать ответ.       — Это был выбор без выбора, — пожал плечами Громов.       Он откинулся к спинке стула, взял со стола салфетку и вытер края губ. Заметив, что Яна не ела, солитёр презрительно усмехнулся:       — Продолжаешь свой маленький бойкот?       Некрасова выпрямилась. Она сложила руки перед собой с видом самой прилежной ученицы, игнорируя настороженный взгляд старшей сестры.       — Всё забываю у тебя спросить. Какие дела у тебя были с Матвиенко, пап?       Яна боковым зрением увидела, как нервно дёрнулась щека у Юли, но её вниманием полностью владел Громов. Девушка сцепила руки в замок и опустила на них подбородок, приготовившись к увлекательному рассказу.       Солитер не торопился, оценивал собственную дочь, взвешивая, видел ли он в ней угрозу.       — Ты причастен к тому, что Матвиенко стал человеком? — напирала Некрасова, ощутив внезапный прилив мужества. Старшая сестра буравила её голубыми глазами, пытаясь угадать, что она задумала. — Когда Серёжу… — девушка сделала короткую паузу, прочистив горло, — исключили из мира хранителей, твой рабочий телефон был последним в списке вызовов.       Игорь Юрьевич расхохотался:       — А я всё думал, почему эти два длинных хера устроили за мной слежку.       Яна нахмурилась, потом сообразила, что речь шла про Попова и Шастуна.       — Твои друзья ошиблись, — Громов наклонился к столу и уперся в него локтями. — Матвиенко был выгоден мне в качестве солитера. Матвиенко был моим кандидатом на роль Старшего Хранителя.       — Ты шутишь что ли? — Некрасова не выдержала и улыбнулась. — Матвиенко — Старший Хранитель?       Девушке трудно было представить Серёжу на такой должности. Он же исполнял нелепый танец на её дне рождения, коверкал постоянно фамилию. Он же…       — Что ты знаешь о другом Матвиенко? — подслушал её мысли отец. — Он был жестким. Испытывал ли он чувство вины за гибель своих друзей и любимой девушки? Да, испытывал. Но он не планировал корить себя за это всю оставшуюся жизнь. Он искал выгоду в своём положении солитера, пока его друг убивался по погибшим жене и ребенку.       Яну тошнило от мысли, что Громов настолько осведомлён о личных драмах её друзей. Она покосилась на Юлю. Та поменялась в лице, догадавшись, о каком друге Матвиенко шла речь.       Некрасова отвернулась от сестры и схлестнулась взглядами с отцом, задавая новый вопрос:       — Попова ты тоже хотел в свою коллекцию?       — Был ли мне интересен солитер, переехавший из Питера, который начал собирать вокруг себя хранителей? — Игорь Юрьевич откинулся к спинке стула и соединил пальцы рук, буравя Яну взглядом тёмных глаз. — Мне были интересны его знания из ассоциации хранителей. Арсений меня интриговал, — смакуя каждое слово, проговорил мужчина. — Но я в нём никогда не видел конкурента. Он считает солитёров заклейменными, презирает нашу силу. Матвиенко был другим, — Громов действительно сожалел, что Серёжа стал человеком. — Сергей даже допускал мысль, что однажды отнимет эссенцию Антона…       От осознания ужаса, крывшегося в словах Громова, Яна спрятала лицо в ладонях, хотя больше всего хотела закрыть уши.       — Он бы не сделал этого. Ирка бы не позволила.       Солитёр оскалился:       — Мир хранителей позволяет это. Мы, тёмные отшельники, ощущаем каждую эмоцию ангелов-хранителей. Мы знаем, у кого отнять эссенцию, которая подарит нам безграничные способности. Если бы захват эссенции был нелегальным в мире хранителей, разве солитёр мог бы обаять ангела лепоремией?       — Светлые и тёмные должны соблюдать баланс, — слабо протестовала Яна.       — Ты никчёмная.       Хлесткий удар рукой по столешнице мячиком отскочил от стен столовой. Озвученная правда била под дых, но Некрасова не подумала дёрнуться. Зато хрупкие плечи Юли вздрогнули. Неужели отец позволял себе так обращаться к старшей сестре?       — Ты веришь в торжество добра над злом. Ты делишь мир на чёрное и белое. Я вообще поражаюсь, как ты доверилась тёмному хранителю Попову. Это же противоречит твоей системе ценностей, — визгливые нотки возмущения окрасили голос Громова.       — Тёмный — это не всегда плохо, а светлый — не всегда хорошо, — пробормотала Яна фразу, высеченную в её сознании.       — Но ты уверена, что ты на правильной стороне.       — Пап, если ты рассчитываешь на её помощь, ты должен перестать давить на неё.       Юля впервые за всё время подала голос, но Громов не удостоил её взгляда.       — Почему ты допустила столько смертей? Из-за тебя гибли люди. Убили девушку Попова и Алексея Щербакова, подвергли опасности твоего друга, который слепо шёл за тобой на собрание осведомлённых. Почему ты сочла, что твоя жизнь ценнее их? Я дал тебе выбор: спасти бывшую девушку Антона Нину Князеву или жену парня, которого ты любила, Риту Чинарёву. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты пожертвовала светлой аурой ради Нины не потому, что была третьим звеном в их связи с Шастуном. Посмотри на меня и скажи это.       Новый удар по столу озарил вспышкой комнату. Юля дёрнулась к Яне, но Громов криком заставил её вернуться на место.       — Я растерялась, — прорезались всхлипы Яны через ладони. — Я не знала, как её спасти.       — Потому что твоя жизнь не была связана с Чинарёвой.       — Это неправда! — закричала Некрасова. — Это всё из-за тебя.       Солитёр встал со своего места и медленно направился в сторону Яны. Она затравленным волчонком, попавшим в капкан людям, смотрела на него, когда он приблизился к ней и прошипел:       — Я давал тебе выбор, но делала его ты.       Его холодные пальцы вцепились девушке в плечо, и он одним резким рывком поставил её на ноги. Стул позади неё с грохотом ударился об пол. Некрасова видела, что Юля с нескрываемой паникой смотрела на отца и младшую сестру. Она хотела бы помочь, но страх парализовал её.       Игорь Юрьевич грубо развернул Яну и толкнул к выходу. Она стыдливо утёрла слёзы и покорно двигалась вперёд, лавируя после каждого толчка в спину. Солитёр затолкал дочь в свой кабинет. Некрасова собиралась перевести дух, но отец хищным прыжком приблизился к ней. Его ледяные пальцы сдавили девичью шею.       Яна растерялась. Громов видел страх, плескавшийся в её серых глазах, доставшихся ей от матери. Вразрез с собственным внешним видом метахранитель тихо выдохнула:       — Ты же знаешь, что ты не сможешь меня убить, — хрипло, но на изумление спокойно произнесла она. Страх неожиданно сменился непонятно откуда взявшейся отвагой, с которой она смотрела в тёмные отцовские глаза. — Метахранитель сам решает, когда ему умереть, — с издёвкой процитировала девушка.       — Я придушу тебя, а потом пристрелю. А потом… утоплю, например, — с безразличным лицом прошептал Игорь Юрьевич, и у Яны по спине пробежал холодный пот. — Ты будешь умирать снова и снова. Ты возненавидишь своё бессмертие, я тебе обещаю, — выдохнул он ей в лицо.       — Я ненавижу тебя.       Громов убрал руку так же быстро, как мгновение назад она обхватила горло дочери. Неожиданный приступ кислорода обжёг слизистую, и Некрасова зашлась в кашле, согнувшись пополам. Солитёр отошёл к столу, открыл бутылку коньяка и наполнил стакан. Отпив тёмную жидкость, он задумчиво произнёс:       — Парадокс вашего мира хранителей. Зинченко виноват в смерти Щербакова, но его аура по-прежнему светлая.       — Нашего? — Яна по-прежнему билась в кашле. Упоминание гибели Леши — снова — осколками прошлось внутри неё. — А ты разве не часть нашего мира?       — Этот мир станет моим, когда мне удастся его перекроить, — Игорь Юрьевич развернулся, откинул полы пиджака и присел на край стола. — С твоей помощью, кстати.       — Перекроить? — удивлённо повторила Некрасова.        — Ты будешь моим личным биооружием против хранителей, — мужчина встал, обошёл стол и повернулся к дочери спиной, окинув взглядом панораму, которая раскрывал из окна его кабинета. — Моя ядерная бомба.       Яна впервые увидела, что из окна особняка её отца город был как на ладони, точно как в его офисе. Она сделала шаг вперед, провела рукой по своей шее и опустилась в кресло.       — Не все заслуживают дар хранителя, — солитёр, погруженный в собственные мысли или самолюбование, провёл большим пальцем по нижней губе. — Я считаю, что этим даром должны обладать избранные.       — И ты, конечно, входишь в их число. Считаешь, что стал солитёром, потому что был отличником?       Яна продолжала играть с огнём. Громов коротко усмехнулся. Его нисколько не задевали слова дочери.       — Так вот каков твой замысел. Сократить популяцию хранителей, оставив избранных. А что дальше? Идея чистой крови. Быть хранителями смогут только утвержденные лично тобой люди?       — Да. А ты станешь моей правой рукой. Той рукой, которая будет лишать всех неугодных дара.       Громов круто развернулся, и Некрасова от его безумного взгляда вжалась в стул. Сумасшествие медленно растворилось на лице отца, словно брошенный в его опостылевшую физиономию снежок стёк к его ногам. Солитёр вновь развернулся к окну, любуясь полем для взращивания своей будущей империи.       — Ты хотел, чтобы Матвиенко крал для тебя эссенции. Точнее… — Яна склонилась на бок и провела пальцем по бровям. — Ты хотел, чтобы все солитеры забирали эссенции у ангелов. Ты…       — Хотел очистить наш город от зеленых хранителей и приумножить способности солитёров? Да, — пожал плечами Громов, не потрудившись развернуться на дочь. — Гибель Матвиенко поставила на моей идее крест. У Сергея был дар убеждения, я думаю, что он смог бы многих завербовать. Мне нельзя было лишний раз светиться, — мужчина повернулся к дочери и картинно развёл руками.       — В какой момент в твоём гениальном плане появилась я? — поджав губы, осведомилась Некрасова.       — Когда Юля поехала к Лиде, чтобы забрать её дар, а вернулась с новостью, что ты искала меня.       — Ты же уже тогда сотворил из Юли метахранителя, зачем тебе понадобилась я?       Яна смотрела перед собой. Картинка перед глазами дрожала из-за подступивших слез.       — Она была черновиком. Произведением искусства было суждено стать тебе.       Громов сладко причмокнул. Некрасова до боли в суставах сжала пальцы.       — Ты хочешь переписать правила мира хранителей на свой лад?       Непрошенная слеза полоснула щеку, и Яна подняла взгляд на отца. Тот указал на неё пальцем и довольно кивнул.       — Пойми же, не может вселенная, чьей частью можно стать после смерти, быть хорошей. Это же лицемерие, — Громов отодвинул себе стул и опустился в него. — Баланс светлых и темных хранителей — пыль в глаза. Светлые хранители — расходный материал, чтобы создавать таких, как ты, — он осторожно обвёл силуэт девушки руками, словно она была дорогим бриллиантом за пуленепробиваемым стеклом.       — Ты хоть вспоминаешь её?       — Что?       — Ты убил её, чтобы стать частью мира, чьи законы ты презираешь.       — Яна, девочка моя, воспоминания — всего лишь старый фонарь, висящий на углу улицы, где больше никто не ходит.       Некрасова с отвращением поморщилась на тот пафос, с каким её отец явно цитировал какого-то писателя.       — Яна, — обратился он снова. Интонация, с которой Громов произнёс её имя по-отечески журила её, хотя в человеке напротив не было никаких родительских чувств, — ты еще не поняла, что мир хранителей любит жертву. Просто кто-то приносит в дар свою жизнь, а я предпочел отдать миру хранителей чужую. Я убил женщину, которую любил, женщину, которая родила мне двух дочерей, чтобы стать частью этого мира, — Громов раскинул руками, будто мир хранителей помещался в его кабинете. — Мира, который я изменю на свой лад.       — Ты чудовище, — с ненавистью выплюнула свои слова Некрасова.       Она сжала руки в кулаки, ощутив влагу в ладонях.       — Нет, — издевательски улыбнулся Игорь Юрьевич. — Чудовище из нас двоих ты. Ты Франкенштейн, сшитый из крови других хранителей. Моё, если позволишь так выразиться, безумное творение.

***

      — Ты знала?       Юля стояла около раковины, заполненной пеной. Услышав крик младшей сестры, её плечи дернулись. Тарелка выскочила из рук, и осколки рассыпались вокруг её босых ног. Громова с безразличным видом опустила глаза. Она повернулась к Яне лицом и прижалась спиной к тумбе.       — А разве не об этом ты мечтала? Остаться человеком и не знать о мире хранителей?       Она больше не поддавалась страху. Она снова была девушкой-воином. И Некрасова хотела понять, перед кем — отцом или Яной — Юля на самом деле притворялась.       — Я не хотела быть хранителем. Но делать их людьми своими руками…       От злости и собственного бессилия у Яны кружилась голова.       — Иронично, не правда ли? Давать людям то, о чем мечтала сама. Да ладно тебе, — насмешка в голосе Юли неожиданно сошла на нет. — А если бы ты узнала, что хранителями должны стать твои друзья. Ну, например, — Громова возвела глаза к потолку и скрестила ноги. — Зараза, — шикнула она, когда босая нога коснулась осколка. — Кто там ещё не побывал в шкуре хранителя? — Яна с ужасом наблюдала, как по светлому полу растекалось кровавое пятно. — Терновой, Бурцев, Позов? Ты бы позволила им стать хранителями, пройдя через всё это?       Некрасовой дорогого стоило отвести взгляд от пораненной ноги сестры. Она встретилась с ледяным взглядом голубых глаз и нехотя выдохнула:       — Нет.       — Ты либо жертвуешь собой, спасая близких. Либо жертвуешь близкими, спасая свою шкуру, — беспощадно подсказала Юля. — Только жертва — это твой выбор, а потеря — это выбор, сделанный за тебя. Сколько ещё потерь ты выдержишь?       Почему ты допустила столько смертей? Из-за тебя гибли люди. Убили девушку Попова и Алексея Щербакова, подвергли опасности твоего друга, который слепо шёл за тобой на собрание осведомлённых. Почему ты сочла, что твоя жизнь ценнее их? Я дал тебе выбор: спасти бывшую девушку Антона Нину Князеву или жену парня, которого ты любила, Риту Чинарёву. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты пожертвовала светлой аурой ради Нины не потому, что была третьим звеном в их связи с Шастуном. Посмотри на меня и скажи это.       — Он всегда даёт мне выбор, — повторила слова Громова Яна, — но выбор делаю я.       Юля улыбнулась. Она отвернулась от сестры, и фарфоровые осколки захрустели на полу. Шокированная Некрасова побрела на негнущихся ногах в комнату.