Там, где солнцу места нет

      Они умели разговаривать глазами, словно когда-то давно, наверное, в детстве протянулась крепкая ниточка, позволяющая не открывая уст выказывать ненависть, обиды, презрение и что-то странно теплое, живое настолько, что сердце заходится. Пристальный взгляд Драгана выводил из себя и в тоже время ей были жизненно необходимы их "беседы". Копается в ее мыслях, как в собственных, а сам... книга закрытая.       — Что произошло? — спрашивал его строгий взор, как бы Лада не старалась его игнорировать.       — Не твое дело! — вспыхнувшие гневом щеки девушки, не дали сбить спесь с кузнеца, и его губы тронула привычная ухмылка.       — Все, что касается тебя, МОЕ дело...       Девушка раздраженно выдохнула, опустив взгляд в свою тарелку с овощами. Есть не хотелось, в горле будто ком застрял, а в мыслях то и дело всплывало страшное видение грядущего будущего. Почему оно явилось ей? Если бы она не выбрала путь жрицы, преследовали бы ее эти ужасные картинки, стала бы Верея посещать ее сны? Вопросов было много, а вот ответы не спешили появляться.       Ганна также не притронулась к ужину, методично водя ложкой по деревянной чаше. Мама недаром выбрала для нее не глиняную посуду, поскольку был слишком велик риск, что сестрица ее разобьет. Странно, что в семье ей доверяли иголку для шитья, но это единственное, что она могла и умела делать. Лада постаралась рассмотреть ее руку там, где льняной рукав скрывал родимое пятно в виде теперь уже порванного круга. Если допустить, что он исчез на треть из-за Вереи, значит, их троица связана кровью... с туманом? Этой деревней? Если это не знак богов, то кому он принадлежит?       Дождавшись, пока опустеют тарелки, Лада молча поднялась, и начала собирать посуду, чтобы вымыть ее в деревянной кадке. Кузнец поднялся следом, чтобы несколько минут спустя принести ей воду. В комнате, служившей столовой, как-то резко опустело: мама отправилась мыть Ганну, а отец вышел во двор, оставив девушку наедине с самым болезненным моментом ее жизни.       — Я не просила мне помогать, — поджала губы Лада, опуская тарелки в воду.       — Меня не нужно просить, чтобы я захотел помочь, — колко заметил кузнец.       — С каких пор?       Внутри разлилось непонимание и боль. Воспоминания о грубостях были свежи в памяти, несмотря на принесенные извинения. Зачем сближаться сейчас? Стать заменой сестрице?       Драган смотрел молча, не удостоив ответом ее вопрос. Тонкие девичьи пальцы слишком резко водили тряпкой по чашкам, выдавая ее волнение. По венам кузнеца разливался страх. Ее было слишком много и слишком мало одновременно, она ускользала сквозь пальцы с каждым прожитым мгновением, медленно убивая искры жизни, которые сама же породила.       — Ты мне поведаешь, что стряслось? — намного мягче спросил он, подчиняясь собственным чувствам, отметая страх в сторону.       — Ничего, что тебе следовало бы знать... — она вдруг осеклась, и резко подняла глаза, встретившись с темными омутами. — Почему ты решил, что что-то произошло?       — Ты отгораживаешься... снова... как... — продолжить он не смог, словно если проблему не озвучить, она сама исчезнет, хотя любой тупица знает, что это не работает, но сознание сопротивляется до последнего вздоха. Девушка так и не дождалась продолжения и решила сама закончить невысказанное:       — Как Венцена...       Драган поморщился, будто получил пощечину, подтвердив ее догадки. Только вот причины у его матери и Лады разные. Разные, ведь? Не эти несносные видения, отбирающие человека по каплям, уводящие во тьму, заставляющие бросать все, что казалось им дорого? Не они же?       — Что ты видела? — не желая себя обманывать, потребовал он, борясь с поднимающимися злостью и отчаянием.       Лада остервенело натирала чашки, вынудив его резко отобрать их, и едва не бросить обратно в кадку. Ее запястья оказались в его ладонях, вымочив мокрыми рукавами дорогого красного наряда с витиеватыми узорами. Рукава даже не закатала...       — Пусти, — одними губами прошептала она, дрогнув от внезапно возникшей близости.       — Что ты видела? — с расстановкой повторил он.       — Смерть свою, допустим. Что это меняет?       В комнате повисла тишина. В ореховых глазах вспыхнул страх, который кузнец с трудом подавил. Издевается, или правду вывалила? Может, на начальном этапе жрецы всякую ересь видят? То, чему не осуществится на самом деле, или бред это, от бесконечных рек крови на жертвеннике?       — Что за чушь? — ему захотелось встряхнуть ее, потребовать, чтобы от жрецов этих подальше держалась, спрятать в избе своей и не выпускать, пока деревня сама от времени не развалится, да только прав никаких на то он не имел, и виноват в этом сам был, пока отталкивал ту, что след в сердце высекла.       — Драган, — она по привычке детской губы поджала, вздохнув, словно силы черпала для продолжения, — я не могу притворяться, понимаешь? Я не стану заменой Вереи ни тебе, ни Тате. Я — пастушка, потерявшая свое стадо. Жрица без будущего. Не быть мне твоим другом и тебе довольно надевать маску дружелюбия...       — С чего ты взяла, что нужна, как замена Верее? — кузнеца захлестнула злость. Словно в двери закрытые долбится, а открыть никто не торопится. Что за блажь такая, себя с сестрицей сравнивать? — Вы не похожи с ней, и никогда не были! Ты долго будешь меня кругами водить, как леший по лесу? Что за проклятое предзнаменование тебя посетило?       Лада отрешенно посмотрела на свои руки, в руках мужчины сжатые до сей поры. К своим ощущениям прислушиваясь, процедила:       — Как же непохожи, а сам путал нас...       — Я никогда вас не путал!       Сердце девушки болезненно подпрыгнуло. Глаза ее в его уставились, в попытке ложь от правды отделить. Как же не путал? А тогда... на крыльце... под медовухой... Верею целовал... Слова невысказанные на языке повисли, страшно такое озвучивать, насмешки только вызвать, а так хочется заставить его признать, что в ней он сестрицу только и видит...       — Под медовухой... путал... и видения мои тебя не касаются! — на одном дыхании выпалила жрица, и даже глаза зажмурила, чтобы не видеть ухмылки ненавистной.       Брови Драгана взметнулись в удивлении. Когда это он их под медовухой перепутал? Не было такого, если только... воспоминания волной нахлынули, обнажив правду. Губы ее холодные, что ответа на поцелуй желанный не дали, по причине ненависти, как он решил тогда. Через мгновение сердце вниз куда-то рухнуло. Глупая девчонка! Решила, что он Верею видел в том вечере? Смешок сорвался неожиданно, окончательно Ладе сердце расколов, заставляя гневно вырвать руки.       — Уходи прочь уже и в жизнь мою не вмешивайся. Не твоя я подруга, чтобы пред тобой отчитываться, и не мать, которая выбрала путь отшельника. В своих предзнаменованиях без тебя разберусь как-нибудь.       — Ты путь жрицы сама выбрала, меня не послушала, когда просил тебя подальше от этих пустомель держаться! Голову только задурила себе! Сложно признать, что друг твой сердечный не тот, кем ты его представляла? Да и о сестрице своей ты знала мало! Сама она разберется, вижу я!       Возмущение не дало девушке в горе свое погрузиться от очередной насмешки, вскинув подбородок, она в ярости швырнула в кузнеца деревянной ложкой:       — Спасибо за помощь непрошенную, и что не забываешь о моих родителях, но пора и честь знать. Загостился ты у нас уже! В своей избе порядки наводи!       С этой стороны кузнец возлюбленную свою не знал еще, только сегодня познакомился. Хороша даже в злости неуемной, щеки горят багрянцем, губы сжаты в тонкую линию, а в глазах огонь полыхает, все на своем пути сносящий. Красивая, сил нет и тянет к ней до одури. Пошел он на поводу ее, ничуть себя проигравшим не считая, остынет пусть пока, чтобы подробности узнать, да и шума навела, родители объявятся еще.       — Ночи доброй, — бросил он, к двери входной пятясь, мало ли, что еще бросить приспичит? Лишь бы не тарелку глиняную. — Только в одном ты, Ладушка, ошибаешься... — паузу сделал, пока прислушивался к происходящему на улице, куда Ратмир отправился, — не путал я вас с Вереей даже под медовухой...       Дверь входная за ним хлопнула, а девичье сердце в галоп бросилось, когда до нее смысл слов его дошел. Врет, ведь? Как пить дать, врет...