Тамашимаэ

Ичи

(3-4 декабря, 18 лпрН)

По пути к Суне они останавливаются в Конохе. Рокудайме выделил для них три квартиры недалеко от резиденции: одну для Канкуро и Ичи с отдельными комнатами для каждого, такую же для двух сопровождающих их чунинов и студию для Накику; все в одном здании. Кику, впрочем, от ночёвки отказывается: зависать в Конохе у неё нет желания, она планирует отчалить тем же вечером. Только в эти планы вмешивается появляющийся в кабинете Какаши-сан Зару, который что-то ей шепчет на ухо. Сестра меняется в лице и как-то криво ухмыляется, после чего извиняется и заявляет, что заночует здесь, но квартира ей нужна только на пару часиков. Зару при этом выглядит таким довольным, словно кот, дорвавшийся до сметаны. У Ичи просыпается братский инстинкт, который он с большим трудом подавляет: ну не будут же они сраться в кабинете самого Хокаге? Учитывая, что если он сделает хоть одно замечание, Накику точно ответит что-то едкое и неприятное. Да и взрослая она, двадцать лет, с какой стати ему вмешиваться в её личную жизнь? Ему бы сначала со своей разобраться. После отчёта Накику и Зару исчезают так стремительно, словно их тут и не было, Сай и Ино тоже поспешно уходят, а Саске заявляет, что дождётся за дверью, потому что у него есть ещё что сказать. Ичи сразу приходят на ум подозрения про суицидального шиноби и его татуировку, но раз уж Учиха опять не стал ничего рассказывать, лучше поделиться этими подозрениями с Гаарой, а не с чужим Каге. На улицу они выходят в итоге втроём: он, Канкуро и Акеми. Девушка как обычно нервно теребит запястье и кидает на него взгляд искоса. Канкуро она показательно игнорирует, но и брат Казекаге, на удивление, решает не хамить и ехидничать, а прогуляться до места ночлега. Когда он уходит, Акеми всё ещё напряжённо спрашивает, не хочет ли Ичи воспользоваться гостеприимством клана Икимоно. Забавно, потому что ещё в дороге досюда Ино тоже спрашивала, не интересно ли ему взглянуть на поместье Яманака, в котором он мог бы жить, если бы обнаружилось, что они всё-таки родня. В конце концов, родители их с Кику бабушки были родом из Конохи, вполне возможно, что они какие-нибудь шестиюродные кузены. — Спасибо за приглашение, но мне не хочется злоупотреблять вашим гостеприимством. Учитывая, что на этот раз оно не в рамках какого-то мероприятия, — мягко говорит Ичи. — Твои родственники могут неправильно понять, если ты пригласишь незнакомого парня с бухты-барахты к себе. — Мы же не незнакомцы, — отвечает на это Акеми со странным выражением лица. Ичи про себя вздыхает: наверное, он совершил глупость так сильно привязавшись и привязав к себе наивную молодую девушку. — Старейшины, может, и побухтят, но мой дядя точно не будет против. — Пойдём лучше пообедаем, я жутко голодный. Ичи меняет тему, потому что им нужно поговорить, но не здесь, не прямо на площади перед дворцом Хокаге, к тому же, ему стоит тщательно подобрать слова, чтобы объяснить явно влюблённой девушке, что пока на такие кардинальные шаги он не готов. Появиться в доме, где живёт опекун Акеми — её дядя, глава клана — и ещё куча людей старой закалки… да они точно решат, что между ними что-то есть! А по сути, несмотря на то, сколько времени Ичи и Акеми провели бок о бок, их знакомство действительно составляет два месяца, не считая краткого взаимодействия на войне. Они договариваются встретиться на рыночной площади через полчаса — каждому хочется закинуть вещи домой и принять душ. Ичи с тяжёлым сердцем смотрит на то, как Акеми уходит в квартал Икимоно, явно расстроенная, но кого в этом стоит винить, он не уверен. Её, потому что она витает в воздушных замках? Себя, потому что поцеловал её и дал надежду на что-то серьёзное? Ичи встаёт под упругие и чистые, в отличие от Щимо, струи воды и чертыхается, потому что кабинка в ванной явно рассчитана на кого-то пониже. В нём метр девяносто роста, и лейка душа упирается ему в макушку. Он торчит под горячей водой целых двадцать минут, пока его не окликает недовольно Канкуро, который сам ещё не успел помыться. — Ну реально брательник блондиночки, — ржёт кукловод. — Накраситься не забудь. Ичи игнорирует Канкуро, как делает это после игры в бутылочку. Брат Гаары сам по себе может быть неприятным, хотя Ичи и не сказал бы, что он его перманентно раздражает. Но то, как он упорно пытается унизить Акеми выводит Ичи из себя. При этом девушка не то чтобы терпит, но и не сопротивляется особо. Это Ичи тоже не может понять. Были бы они вместе — он непременно с неё бы спросил, но они не вместе. Они просто пару раз целовались и много общались. Им просто хорошо рядом. Но для чего-то серьёзного два месяца — маловато. А ведь ему предстоит возвращение в Суну. Непонятно когда они снова увидятся. Отношения на расстоянии — тем более бред. Только если им не удастся найти альтернативу, чтобы видеться, но и это всё не сразу делается. К тому же, они шиноби, а конкретно он — полевой ирьёнин, который чаще отсутствует, чем присутствует у себя. В общем, всё это нужно донести до Акеми. И это они ещё ни разу не затрагивали вопросы имён и меток… На первом этаже Ичи сталкивается с Накику. Она непонятно зачем сюда зашла и непонятно куда спешит; выглядит взволнованно, что для неё не характерно. — Где ты собираешься ночевать? — вырывается у Ичи против воли. Накику наклоняет голову, так, что её золотисто-русые волосы волной падают на плечо. — Не твоё дело. Сам куда торопишься? К Ако? — Даже если и так, то… — Не пудри ей мозги. Ты же понимаешь, какая она. — С чего ты решила, что я ей пудрю мозги? — Ичи начинает злиться. Как общаться с сестрой? Почему они стали так далеки друг от друга, что ему не удаётся пробиться сквозь её панцирь яда и ехидства? Она порой бывает хуже Канкуро. Одно, что не цепляет других, пока к ней кто-то не прицепится. Разве что Сай стал исключением: то ли у них что-то произошло до того, как Ичи прибыл в Щимо, то ли просто из-за своих странностей. — С того, что она по уши в тебя влюбилась, а ты и пользуешься. Не знаю, кто из вас двоих в итоге хуже. Куро, который демонстративно катит яйца или ты, который непонятно что с ней мутит. — Кику… — Мне похер, — она отмахивается и отворачивается, выбегая на улицу. — Я дала тебе совет, разбирайтесь сами. Отвали от меня. Когда он на мгновение моргает, её силуэт уже исчезает из практически пустого переулка. Явно использовала инка. Вот и поговорили. Может, Ино реально его дальняя родственница, а эту маме море на волнах подкинуло? Только Ичи в свои три с половиной присутствовал при родах Ташики и прекрасно помнит новорождённую сестру. Впрочем, вероятно, в неё в какой-то момент просто вселился злой дух. Акеми ведёт его в симпатичный ресторанчик возле парка. В Конохе сейчас не так жарко, как летом, температура держится около двенадцати градусов и нет ветра. Они устраиваются на улице и заказывают набор закусок. Отдельно Акеми берёт себе лапшу и курицу под соусом терияки, а Ичи — собу с острой индейкой. По вкусу, конечно, совсем не такая, как готовили мама и дедушка. Хотя, может ли он что-то об этом помнить? Когда его семья погибла, Ичи было одиннадцать лет. Едят молча, хотя обычно они всегда перекидываются какими-то шутками и просто болтают о всяком разном. Несмотря на различия — в том числе в возрасте — у них ведь и много общего. Но сегодня как будто всё это забывается из-за скорой разлуки. Они почти месяц провели вместе, ежедневно, а теперь непонятно когда увидятся и… — Акеми… — Если ты про ночёвку, забей. Я не обиделась, — Акеми натужно смеётся, и этот смех не касается её глаз. Интуитивно Ичи понимает, что на это она действительно не обиделась, значит дело в чём-то другом. — Рокудайме-сама сказал, что если появится новая информация, мы ещё будем работать над этим делом… — Да, только непонятно когда она ещё появится. И с чем связана. Вообще, я хотел поговорить о нас. Акеми шумно выдыхает и смотрит в сторону парка. Половина деревьев там сбросила листья, но они удачно перемещаются с хвойными, так что он не выглядит совсем уж голым. Да и на некоторых зимостойких кустах ещё висят ягоды. Коноха ничем не похожа на Суну, и объективно она куда красивее и приятнее. — Что между нами? — Девушка спрашивает это так тихо, что Ичи кажется, будто ему привиделось. Но вряд ли. Ярко-рыжая чёлка падает ей на глаза, и сложно сказать, что Акеми ожидает в ответ, но Ичи хочет быть честным. — Ты — мой хороший друг. И я бы хотел, чтобы у нас что-то получилось, но… — Но всегда есть но, да? — Глаз её, может, и не видно, а вот то, в какой невесёлой ухмылке искривляются красивые губы Ичи видно. — Тогда зачем всё это было? — Я не это имел в виду. А зачем всё это было с Канкуро? Акеми вскидывает голову и непонятливо хмурит брови. Ичи сам не знает, что его толкает затронуть тему марионетчика. Но он не слепой, прекрасно видит, что Акеми то шарахается от Канкуро, то её к нему тянет. Так кто в итоге краеугольный камень? — С Ка… чего?! У нас ничего не было! Он мудак! — Мудак, — кивает Ичи. Тон его становится чуть прохладнее. Себе он пытается не врать, и даже несмотря на то, что Акеми ему очень нравится, то, что вот она врёт себе — уже нет. — И всё же, он тебе явно небезразличен. — С чего ты взял? — Я не слепой. — Ты неправильно понял! — Да ну? — А, ну ясно… — у Акеми на ресницах выступают злые слёзы. В них виноват Ичи, но отступать он не собирается. Только объяснить, но Акеми ничего слушать не хочет. — Это потому что тебе стрёмно сказать, что я тебя не интересую на самом деле? — Вот такого я не говорил. — Нет, намекнул. — Ты ведёшь себя как маленькая девочка. — Ичи жалеет, что это срывется с его губ прежде, чем он успевает сообразить. С ним давно такого не бывало, чтобы эмоции взяли верх. — И он тебя зацепил тем, что ведёт себя как даймё, которому хочется подчиняться. Только, Акеми… — Мне не нужны твои советы. И это ты сейчас ведёшь себя как ребёнок. Вы друг друга стоите, серьёзно. Два петуха, делящие территорию! Ичи не успевает ничего сделать, как Акеми срывается с места. И она оказывается быстрой: когда он почти достигает её в квартале Икимоно, то нарывается только на закрытые ворота поместья, в которые ему никак не попасть. Да и стоит ли? В таком состоянии она точно не будет слушать его дальше. На следующее утро, когда песчаники отправляются в Суну, Акеми не выходит проводить их к воротам. Зато появляется Ино, которая тепло обнимает его и дарит какое-никакое чувство комфорта. Но и оно почти сразу испаряется, оставляя на душе непривычно тяжёлый камень.

Кенджи

(3-10 декабря, 18 лпрН)

— А ты неплохо устроился, — говорит Накику, едва переступает порог его дома. Кенджи она напоминает диковатую кошку: заходит с нарочитой ленцой в движениях, но эта лень обманчивая. Он точно знает, что если протянуть руку и попытаться ее коснуться, — погладить по волнистой шелковистой шерстке на загривке, — то она тут же зашипит, выпустив когти и клацнув зубами. И ладно, если только таким предупреждением ограничится, а не поранит всерьез. Люди разные, но есть что-то общее у всех жителей одной деревни. Песчаники, например, достаточно закрытые и сухие, совсем не тактильные, в отличие от коноховцев. Это даже не какое-то его личное наблюдение, а всем известный неоспариваемый факт. Накику тоже предпочитает держать всех на расстоянии вытянутой руки, даже родного брата. И почему-то делает исключение для Икимоно. Акеми же, в свою очередь, нравятся оба Ритсуми, она очень явно влюблена в старшего, но Накику, кажется, рыжую тоже очаровала. Кенджи находит это забавным, потому что ершистая песчаница явно не знает, что делать с такой демонстративной симпатией, но свою новую знакомую не одергивает. Мэйко-сан, пожалуй, порадуется, если узнает об их дружбе. Хотя Кенджи не может точно сказать, что теперь порадует, а что не порадует старейшину. Его служба у нее давным-давно подошла к концу, и с тех пор Мэйко-сан с ним не связывалась. — Анбу Суны не могут похвастаться подобным жильем? — иронизирует Кенджи и достает с полки заварник. Наливает воду и ставит на плиту, пока Накику обходит и придирчиво рассматривает его скромное жилище. Родительский дом старый, простенький, одноэтажный, но бесконечно любимый, поэтому Кенджи старается держать его в порядке. Накику наклоняется и принюхивается к оконной раме. Кенджи как раз успел покрасить ее незадолго до последней миссии, но он со своего места никакого запаха краски не чувствует. — Кто-то может, кто-то нет. — Кому-то нужна компания, кому-то нет. — Ты сам к какой категории относишься? И хватит слетать с темы, что конкретно нашла Харуно? Кенджи улыбается, но не отвечает. Вместо этого он спрашивает, какой чай предпочитает Накику: зеленый, черный или жасминовый. Она предпочитает кофе, но в данный момент ее не напитки волнуют, а закинутая им в кабинете Хокаге удочка. Как любая кошка, даже дикая, Накику любопытная. Тем более, если дело касается той миссии, на которой она провела месяц, а ничего конкретного в плане результатов не получила. Иначе вряд ли бы она к нему припёрлась, правда? Учитывая, что он даже не в Конохе живёт, а в небольшом селении в паре километров от деревни, скрытой в листве. — В Щимо все обошлось без происшествий? — Кенджи всегда сама вежливость, но сегодня особенно, потому что видит, что это нет-нет, а нервирует девушку, заставляет терять самообладание. Ей не за что зацепиться в светских разговорах ни о чем. — Драка, — деланно равнодушно пожимая плечами, кратко отвечает девушка. — Вначале кошачьи бои, потом петушиные. — Веселый зверинец. — Очень. Скорее бы домой. Так ты мне… — Один петух так или иначе с тобой вернется. — Не хотите оставить Куро себе? — Она бесится, но пытается держать хорошую мину при плохой игре. И всё-таки подыгрывает, хотя это, как Кенджи успел понять, совсем не в ее стиле, ведь она предпочитает переть напролом. — Уверена, этого идиота можно перевоспитать. С Учихой вроде вышло. — И кто этим займется? — Узумаки. Или ваша Харуно. Куро ее побаивается. Что ж… винить его сложно. Удар у Сакуры очень мощный, такую действительно лучше не злить. Она сама по себе вроде спокойная; и Кенджи лучше многих знает, что спокойные люди всегда опаснее демонстративных психов. Взять хотя бы Мэйко-сан и покойного Шимуру Данзо: на памяти Кенджи, никто из них ни разу не повышал голос, но их неторопливое и тихое словесное противостояние было пострашнее иных истерик и криков. — Вы с Акеми сблизились. — Кенджи пытливо смотрит на Накику поверх чашки. — Вам всем кажется. — А вот и иголки: длинные и ужасно острые, хорошо, что хоть ядом не смазаны, а ведь с ядами она хорошо знакома. Накику тоже говорит спокойно, без агрессии, но дает понять, где заканчиваются ее границы. Терпения в том числе. — Думаю, ее бабушке было бы приятно об этом услышать. Полвека назад она была неплохо знакома с твоей. В темно-изумрудных, с золотистым ободком возле зрачка, глазах девушки вспыхивает огонек интереса. Кенджи находит этот блеск очень красивым, чарующим даже, как и преобразующий ее радужку кеккей-генкай инка, который ему довелось разок увидеть. Болотный огонек, манящий обещанием чего-то загадочного. Только вот на болотах велика вероятность пропасть без вести, если не следить за каждым шагом. — Хочешь сказать… — Пожилые люди бывают очень сентиментальны, — Кенджи улыбается шире, откидывается на спинку стула и прочерчивает уже свою границу. Забирает опустевшую чашку девушки, касаясь тонких пальцев своими и рассматривая вблизи почти незаметную парочку веснушек на светло-золотистой коже носа. — Еще чаю? Играть с Накику в «слова» увлекающе. Она пытается прощупать его, а он с привычной грацией уходит от ее вопросов, давая ровно столько информации, чтобы поддерживать азарт. Кенджи знает, что ему легче, потому что он о Накику знает достаточно, а вот она о нем — почти ничего. Это нечестно, но кто сказал, что игра должна быть честной? К тому же, девушка охотно в нее играет и даже забывает про Сакуру с ее находками. Накику остается ночевать у Кенджи, нагло устраиваясь в его постели, — на свежих, пахнущими рекламируемым везде порошком, простынях — в то время, как Кенджи ложится на диване в гостиной вместо гостевой комнаты, где нет кровати. Засыпает быстро, не ощущая от девушки никакой угрозы, просыпается тоже, сквозь призрачную дымку уходящего сна слыша, как Накику тихо проскальзывает на кухню по чуть скрипящим половицам. Кенджи не встает, чтобы ее проводить, даже глаз не открывает, а песчаница не будит его, только на пару мгновений замирает у дивана, прежде, чем исчезнуть. Поняла, что он не спит, но предпочла уйти молча? Следующие несколько дней Кенджи проводит дома. Надо проверить проседающую крышу, потому что ничего хорошего не будет, если она протечет зимой. Забираясь на чердак, Кенджи становится жертвой ностальгии и какое-то время изучает содержимое давно запечатанных коробок. Некоторые из них спрятаны в хитроумных тайниках с ловушками. От каких-то вещей родителей он давно успел избавиться, потому что толку хранить их не было, но выбросить или отдать остальные у него не поднялась рука. Коробка с документами, касающихся их работы в аналитическом отделе, тоже осталась. Кенджи помнит, что часть забрали их коллеги, но кое-что было припрятано отдельно. Он выуживает пару потрепанных дневников и щурится, вспоминая тот, который читала Накику. Они принадлежали одному и тому же человеку. Несмотря на то, что Кенджи поклялся себе не влезать в старые дела погибших родителей, он зачем-то пролистывает один дневник, бездумно скользя взглядом по строчкам, пока не цепляется за фразу, которая кажется ему странной. Она появляется на полях, возле описаний опасной фауны страны Железа и никак, на первый взгляд, не связана с остальным текстом. «Мэй-Мэй была бы в ярости. Скучаю по ней. И даже по Нему. Есть ли моя вина в том, что произошло? Могла ли я это исправить, как Он думал?» Рядом рисунок, очень схематичный и почти детский: три человека; две девушки и парень со шрамом на подбородке. Догадаться кто это несложно. Интересно, Рира в каждом из своих дневников что-то зарисовывала? На дне коробки Кенджи находит исписанные уже его родителями листы и свитки. Тут все смешано: что-то про аномалии в лесу Конохи, проявляющиеся в определенные сезоны; генетические мутации, поведение чакры и ее связь с именами «истинной» пары. И еще какие-то не совсем понятные ему вещи. Тамашимаэ, судя по всему, было последним, чем они занимались. А потом их не стало. Погибли. Убиты. Мертвы. Конец. Кенджи спускает коробку вниз, в свою комнату, пока не зная, что с ней делать, а потом почти забывает о ней. Рокудайме вызывает его к себе и дает день на сборы: снова в Щимо, хотя остальную команду оттуда убрали. Перед уходом Кенджи вспоминает про то, что было бы неплохо на всякий случай снова припрятать старые документы, и, подчиняясь внезапному импульсу, забирает с собой дневники Риры. Ему казалось, что о Накику он знает достаточно, но теперь думает, что может почерпнуть что-то новое из записей ее бабки. Одно что про семью в них она почти не упоминает. Интересно, каким образом эти дневники оказались у его родителей? И у кого еще могут быть другие? Сколько их всего? Зачем Рира их писала и для кого? Зацикливаться на Накику Кенджи себе запрещает. С ней, конечно, интересно, но она не сколько-то значимая фигура в его жизни, чтобы поднимать с пыльных чердаков то прошлое, которое он хочет забыть. К тому же, она в Суне. А он опять на пути в Щимо. Так что Кенджи отвлекается на пререкания с Саем. На самом деле, это сложно назвать пререканием, потому что они просто жалят друг друга при возможности. Подопечный Данзо, даже бывший, и анбу, работавший годами на его оппонента — никакому пониманию тут места нет, пусть художник из седьмой команды даже не догадывается о причинах антипатии. Интересно, почему Рокудайме-сама решил, что это хорошая идея — вновь отправить их сюда вместе? Кенджи, впрочем, старается не сильно цепляться к напарнику, но не может удержаться и не прокомментировать взгляд Саори, когда та встречает их у ворот. — Не думал, что вы успели так сблизиться за время моего отсутствия, — усмехается Кенджи, проходя мимо Сая. В ответ получает искреннее непонимание, написанное на бледном лице. — Она ждала тебя. — Меня это не интересует, — чеканит Сай и растягивает губы в фальшивой улыбке. — Тебя вообще что-то интересует? — Это не твое дело. Я не спрашиваю, что ты читаешь. — А я не спрашиваю, кого ты рисуешь. Уголок рта Сая дергается. Едва-едва заметно, но Кенджи видит это. Художник хорошо держит себя в руках, хотя это больше связано с тем, что свои чувства он вообще не умеет выражать. И тем не менее, кое-какие подозрения, которые были у Кенджи, находят подтверждение. — Хочешь подарить Кику-чан ее портрет? — Нет, — слишком уж поспешно отвечает Сай. — И почему мы должны ее обсуждать? — Слишком личное? — насмешливо уточняет Кенджи. — Мне кажется, ее сердце уже занято. — Кем? — Сай все-таки поворачивает голову и смотрит на него своими большими раскосыми черными глазами. Серьезно, внимательно и недовольно. — Акеми, — Кенджи щурится и натягивает повыше воротник плаща. — Это шутка была. Но тебе лучше… — Я не спрашивал, что мне лучше. Сай отворачивается и до следующего дня, когда им пора выдвигаться с несколькими шиноби Мороза, играет в немого. Выходя из выделенной им крохотной квартирки, на этот раз в стенах Щимо, Кенджи вдыхает морозный воздух и понимает две вещи. Во-первых, ему тоже начинает не нравиться Щимо. Во-вторых, без Накику тут еще более тускло и скучно.

Саске

(5-11 декабря, 18 лпрН)

Когда-то лаборатории и базы Орочимару казались Саске ожившим ночным кошмаром. Он помнит, как жутко было в самом начале, когда Коноха осталась за спиной, а впереди его ждало неясное и явно безрадостное будущее. Орочимару сам по себе ведь пугающий, со всеми своими змеиными штучками и странными, даже неприятными комментариями. Саске было страшно, хоть он и не показывал свой страх, а потом он привык, адаптировавшись к условиям новой реальности. Коноху и прошлое он старался не вспоминать, запрещал себе думать о будущем и жил одним только настоящим. Саске до сих пор считает, что в тот момент поступил правильно, потому что в Конохе бы он себя не нашел. До он и сейчас не может найти себя в этой шумной большой деревне. Ему там душно, даже несмотря на то, что никто его не особо не трогает и не пытается задеть. Заступничество главного героя войны и Рокудайме все-таки многого стоит, да и Саске сам не отсвечивает, чтобы давать кому-то повод. Коноха ему просто не становится вновь домом, и любовь к ней у него строится на долге перед Итачи. Он достаточно уже подвел старшего брата. Коноха будет процветать, даже если так и останется чем-то недостаточно близким для Саске. Зато схрон Орочимару неожиданно воспринимается им как нечто похожее на дом. Саске возвращается к бывшему наставнику и старой команде, с удивлением чувствуя прилив тепла. Очень слабый, совсем не такой, какой может действительно согреть, но он есть. Саске замирает на пороге и наблюдает несколько долгих мгновений за тем, как Джуго и Суйгетсу переносят из одного помещения в другое огромный красный диван. Обивка кое-где потерлась и выцвела, но, в целом, он даже неплохо смотрится. Первым Саске замечает Суйгетсу. — Да ладно! Вспомнил о нас! — присвистывает мечник, зубасто улыбаясь, и отпускает свой край дивана. Мебель с грохотом опускается на пол, и Джуго морщится, тут же делая очень глубокий вдох. — А че? Какими ветрами-то? — Приветствую, — предельно вежливо цедит Джуго. Саске прекрасно видит, что он раздражен, но злится не на него, а на Хозуки. — Рад встрече. — Да ты всем рад! Но больше всего своим пернатым. Он нашел того дрозда, ну, помнишь, который… — С пятнами на груди? Саске сам не знает, как запомнил. Ему казалось, что он совсем не слушал разговоры товарищей, но, видимо, это было не так. Что-то нет-нет, а отложилось в его памяти и вот даже всплыло сейчас. Кто бы мог подумать, ха. — Что у вас за шум?! Вы один диван не можете перетащить? — раздается недовольный голос Карин. Девушка выходит в коридор, окидывает всех пронзительным взглядом и теряется, когда видит Саске. — О… — Чайничек поставь, селедочка, — подсказывает девушке Суйгетсу, даже не оборачиваясь. Улыбка на его лице становится еще более зубастой, и это, знает Саске, не признак радости. — Я ненадолго. — Да с хрена ли. Пошли. Тебя в Конохе пить не научили? Селедочка ж тут бодяжить начала. Орочимару как на пенсию свалит, так вино-водочный откроем! Орочимару, узнает Саске, не будет несколько дней: он у Кабуто. Что саннину понадобилось у бывшего любимца, погрузившегося в дела сиротского приюта, непонятно, а троица Така не в курсе. Суйгетсу вот вообще неинтересно, его устраивает отсутствие начальства, потому что так он может творить и говорить все, что хочет. И плевать, что Карин бесится и время от времени отвешивает ему оплеухи, превращающие белобрысую голову в воду. Саске проводит два дня в компании бывших товарищей по команде. С Суйгетсу и Джуго они даже тренируются; он зачем-то добровольно помогает им с перестановкой и в какой-то момент остается с Карин наедине. Раньше девушка всегда старалась как-то ближе к нему придвинуться, пообщаться теснее. Теперь же она ведет себя спокойно. Не как Сакура, которая старательно держит его от себя на расстоянии, а именно спокойно. Саске это нравится, и он думает, что если бы такое спокойствие исходило от девушки, на которой значится его имя, то все было бы лучше. Может быть, даже к чему-то пришло, но не факт. — Орочимару изучал ведь феномен имен, — спрашивает Саске у Карин следующим вечером. Он крутит в руках последнюю книгу из той серии, которую читала Хината, но не открывает. — Ты ничего об этом не знаешь? — А что именно тебя интересует? — Карин приподнимает брови, отвлекаясь от собственного чтива. Она сидит на том самом красном диване, спрятав ноги под пушистым пледом. В помещении ненавязчиво пахнет цветами: очевидно, какой-то новый парфюм, которые Карин так обожает. — Как разорвать узы? Какой эффект имеют уровни связи на чакру и организм носителя? — Меня в целом интересует этот феномен. Он же недавний? — Относительно. Я сама не интересовалась. — В самом деле? — Мне хватает того, что пары не всегда должны сходиться. Саске отрывает взгляд от обложки книги и переводит его на Карин. Она смотрит в ответ; пристально и как-то печально. Саске не понимает, чем это заслужил, но чувствует, что все-таки виноват. Ему не нравится чувствовать себя виноватым, но и делать с этим он ничего не планирует. Отойдет. — Почему же? Разве суть не в том, что связаны оказываются те люди, которые идеально друг другу подходят? — Мы не знаем, по каким критериям происходит появление метки — резонно замечает Карин. — К тому же, попадаются и посторонние друг другу люди, даже настроенные враждебно. Я не думаю… — она облизывает губы и смотрит теперь Саске за спину. — Я не думаю, что если тебя пытались убить, то стоит на что-то надеяться. Вряд ли она говорит о Сакуре, но Саске тут же думает о ней. Он пытался убить Сакуру, дважды — этого не скрыть, этого не оправдать и даже не сказать, что она его не так поняла. А он ведь, кажется, за это даже не извинился. Кроме скупого «прости» после битвы. У Саске был разговор с Наруто, но там и слов не нужно было, потому что это Наруто. Он понимает его, с ним не нужны никакие объяснения и расшаркивания, в отличие от Сакуры. Сакура всегда чего-то от него ждала. Во что-то верила, на что-то надеялась, а Саске ничего ей дать не мог. Он и сейчас не может, потому что не знает ни что ей давать, ни как, ни вообще надо ли. И что ему от всего этого будет? Разбираться в собственных чувствах он никогда не умел: их было слишком много, они слишком сильно захватывали и сбивали с толку. Забавно, но какое-то сходство с Саем у него все-таки есть, как ни неприятно это признавать. Саске не дожидается Орочимару. Он возвращается в Коноху и берет короткую миссию, потому что ему нужно время подумать, ему нужно проветриться, ему нужно… Что вообще ему нужно? Саске бы очень хотел получить ответ, но спросить подсказки не у кого. Ему нужна свобода, вот в чем он уверен, просто начинает вдруг сомневаться, верное ли о ней у него представление. Что, если можно быть свободным с кем-то? Что, если «красная нить» связи — это именно нить, а не прочная тяжелая цепь? Вернуться к Орочимару в любом случае придется, и, скорее всего, показать ему те записи Обито и дневник, которые тщательно спрятаны в тайнике квартиры Саске. А еще, возможно, покопаться в архивах Учих, какие-то документы же должны были остаться. Либо в главном архиве Конохи, либо в тех подземных помещениях разрушенного квартала, которые еще отыскать надо. Единственный вывод, к которому в итоге приходит Саске, заключается в необходимости как можно скорее поговорить с Сакурой. Он слишком зацикливается на ней, слишком много думает о том, чего у них нет. Вроде бы и сам отказался, вроде бы даже и не жалеет, а какие-то смутные сомнения его терзают. Только вот поймать Сакуру оказывается сложнее, чем он думал. Саске хочет побеседовать с ней с глазу на глаз, но она теперь почти не бывает одна. Если Сакура не в больнице, занятая работой, то проводит время со своей Яманакой или с тем же Наруто. Или, что хуже, Какаши. Рокудайме неожиданно много, и оборванный в цветочном магазине разговор не дает Саске покоя. Неужели у Хокаге других дел нет, как торчать с бывшей ученицей? В Конохе Саске лишний, в команде лишний, даже в жизни своей пары он чужой. А Какаши, кажется, нет. Саске не то чтобы следит за бывшим сенсеем, но присматривается, подмечает, что он действительно несоразмерно много времени проводит с Сакурой, и почти не удивляется, когда одним утром замечает Какаши выходящим из дома Харуно. У него умиротворенное выражение лица и мечтательный взгляд, будто бы все в его жизни наконец-то сложилось и устроилось. За него можно было бы порадоваться, но что-то совсем не хочется. Саске, по сути, должно быть плевать, но в груди селится незнакомое ему чувство: то ли зависть, то ли ревность. И избавиться от этого мерзкого чувства не получается: никакие доводы разума тут не помогают.

Накику

(10-16 декабря, 18 лпрН)

Вернуться домой действительно приятно. Принять нормальный душ, взять несколько дней отпуска и получить деньги за длительную миссию. Номинально Накику всё ещё состоит в анбу, хотя за последний год организация, как и многое другое, успела претерпеть некоторые изменения. Но выдвигаться куда-то далеко в ближайшее время она не планирует, о чём и решает поговорить с Гаарой. По Казекаге непонятно: рад он или нет. Зато рад его секретарь Усё, с которым Накику, несмотря на разницу в возрасте, поддерживает неплохие отношения. Этого почти сорокалетнего чунина она уважает за трудолюбие, которого ей самой не хватает. Ну и он вполне сам по себе приятный человек, хоть и несколько стеснительный и неуклюжий. С тёмными волосами, разбавленными парой седых прядей, круглыми жёлтыми глазами в прямоугольных очках и с крупным крючковатым носом он похож то на насупленного филина, то на разбуженную совушку. Гаара, как и Баки, и вовсе в секретаре души не чают, ведь в основном он держит в порядке всю бюрократию деревни. — Ичи рассказал мне о ваших опытах с хенка, — говорит Гаара, приглашающе кивая на стол. Он знает, что у Куро и Накику есть привычка садиться именно на него, а не на стулья для посетителей. В кабинете кроме них никого нет, так что некую фамильярность она может себе позволить. — Ты про кладки Икимоно? Мы так, баловались. — И всё же, добились кое-какого результата. Раз уж не хочешь пока уходить из деревни, можешь заняться программой обмена. — В каком смысле? — Пригласить ту же Икимоно сюда и пробовать дальше. Твой кеккей-генкай… — … ценный ресурс Суны, ага. — Она столько раз слышала это от Йондайме, что едва не закатывает глаза. — Я имел в виду, может тебе это поможет продвинуться в его изучении, — невозмутимо продолжает Гаара. — Раз уж дневники Риры-сан не сильно помогли. Накику хочет отказать, но задумывается над предложением. Изменять структуру чакры, чтобы она повлияла на гены ящериц было действительно увлекательно — это довольно тонкая, филигранная работа, требующая определённого усердия и навыков. Придётся, конечно, в любом случае искать дополнительные способы заработка, но ведь Икимоно тут не будет торчать неделями. Так что Накику в итоге соглашается, получает в своё пользование одну из оранжерей Гаары, которую можно обустроить под террариум, и Казекаге отправляет официальный запрос в Коноху. Точнее, составляет его Усё — у него даже личная печать Гаары есть на всю корреспонденцию, кроме самых официальных и секретных документов. С секретарём Накику болтает минут двадцать, потом возвращается к себе в квартиру и думает, чем бы заняться пока ждёт ответ. Наверное, было бы неплохо навестить брата — он какой-то странный вернулся из Конохи, очевидно, что-то они с Акеми не поделили. Но лезть к Ичи в таком случае бесполезно, лучше сразу у Икимоно и узнать. Поэтому к брату Накику не идёт, вместо этого спустя пару дней прогуливаясь до квартала, где живёт практически единственный многочисленный клан Суны. — Ого, ты живая, — усмехается Сора, сидящая на лавочке под ручку со светловолосым парнем. — В честь такого надо выпить. — Хорошая идея, — поддакивает Руиджи, выглядывая из подъезда соседнего дома. Странно, что он сам не на задании. — Алкоголики, — комментирует Накику. — А Коджи где? — На миссии с командой. Вернётся ближе к вечеру. Так что? — Можно. — Я Аичиро, кстати, — говорит парень Соры, не дождавшись, что их друг другу представят. — Сокомандник Акеми. Ты же с ней была на миссии? Накику вопросительно изгибает бровь, но не спрашивает откуда он узнал. Возможно, ему сама Икимоно и рассказала, а внешность у Накику запоминающаяся за счёт волнистых волос, которые не так часто встречаются в Суне. С Аичиро она в итоге в диалог так и не вступает, потому что Сора тянет его «собираться» — а, скорее трахаться перед вечеринкой — и Накику с Руиджи остаются наедине. Руиджи заигрывающе улыбается, но ей почему-то с ним никуда удаляться не хочется. — Слушай, Руи, у вас в семье нет Кенджи, случайно? — зачем-то спрашивает Накику, чтобы прервать затянувшуюся тишину. — Нет, а что? — Ну, у вас обычно мужские имена характерные, заканчиваются как раз на «джи». — Ага, но почему именно такое? — Да так, просто спросила, забей. По взгляду Руиджи видно, что объяснениям он не поверил, но настаивать не будет. Накику скомкано прощается и возвращается к себе, уже не уверенная, что хочет куда-то идти вечером. Но приходит, пьёт, с кем-то о чём-то разговаривает, не запоминая ни с кем, ни о чём. Мысли её крутятся вокруг Зару и имени Кенджи на щиколотке. Кажется, она где-то читала, что имена должны быть тёмными, но линии на её коже скорее похожи на белесые, почти незаметные шрамы. Интересно, если порыться в архивах Суны, можно будет откопать что-то? Возможно, даже старые дневники бабушки. Она, вроде, много времени провела здесь и даже неплохо знала старушку Чиё. Надо запросить у Гаары пропуск в закрытые секции. Интересно, что он сам думает про Тамашимаэ? Или вообще не думает? Парням-то что загоняться, у них обычно никаких имён, никаких проблем, пока из ниоткуда не вынырнет девушка, которая с ними связана. Кто может быть связан с Гаарой? А с Руиджи? А с Зару? Накику зло выдыхает, потому что думать об анбу не желает. Чёртов красавчик заинтриговал её, и теперь не выходит из головы со своей проницательной ехидной насмешливой улыбкой. Вернуться бы в Коноху и вытрясти из него что он ещё знает. Может, он и есть Кенджи? Она ведь не знает его настоящего имени. Метка её не сказать, что сильно отвлекает, но периодически всё равно чешется. Ещё больше чешется область за ухом, но как бы Накику не пыталась разглядеть что-то сквозь тяжёлые пряди волос, ничего не нашла. Скорее всего, это всё-таки нервное. — Ты странная сегодня, — замечает Руиджи после четвёртого коктейля. Обычно они ходят в подпольный «Акасуна», но сегодня решили выбраться в любимый бар Соры, который Накику не нравится: музыка слишком громкая, народу слишком много, у них всегда в Суне было столько молодёжи? Ещё и половина гражданских. — А? С чего вдруг? — Ты за два часа едва выдавила из себя пару слов. — Чушь. Я с твоей кузиной проболтала целых полчаса. — Это Сора болтала, а ты пялилась на дверь туалета, словно там тебя кто-то ждёт. Накику, сделавшая очередной глоток, чуть не выплёвывает напиток на собеседника. — Это что за намёки? — с трудом проглатывая жидкость и откашливаясь, спрашивает она. — Я просто думала о своём. — У тебя появился парень? — прищуривается Руиджи. — Слушай, насчёт нас… — У меня нет парня. И нас тоже нет, — недовольно кривится Накику, чувствуя, как алкоголь ударяет в голову. Интересно, что там намешано? Она попросила у бармена сделать что-нибудь фирменное, а до этого забыла поужинать. Плохо. — Я не в настроении сегодня, вот и всё. — Можно подумать, ты часто в настроении, — Руи, судя по тону, слегка обижается, но ей всё равно. Парень оборачивается на внезапный громкий звук, раздающийся со стороны стойки, а Накику пользуется возможностью слинять. Призывает инка и никем не замеченная выходит из душного помещения. На улице она натыкается на Канкуро. Тоже решил потусоваться? — Дай сигарету, — просит Накику, протягивая ладонь. Канкуро скалится, но кидает ей пачку. И подносит зажигалку, но Накику, шарясь в кармане, отрицательно мотает головой. — Не надо, у меня есть. — Таскаешь на случай, если твой смехотворный катон тебя подведёт? — ржёт марионетчик. — Пошёл нахер, — не особо оригинально отзывается Накику, втягивая в лёгкие едкий дым. Вообще-то, она почти не курит, но сегодня хочется. — И отъебись от моего брата. — Чего ты вдруг про него вспомнила? — Канкуро аж брови приподнимает в удивлении. — И с чего решила, что я до него доёбываюсь? — Ты ему палки в колёса вставляешь. Детские обидки? — Хуйню не неси, — скалится Куро. — Нам с ним нечего делить. — Рыжую тоже? — Тебе какое дело? Решила стать ей мамой-уткой? — Я тебе про Ичи говорю, идиот, — Накику устало ведёт ладонью по лицу, прикрывая глаза. Зачем она, правда, в это лезет? Сами разберутся, не маленькие. Все совершеннолетние, по крайней мере. — Почему ты такой гандон? — А ты почему такая сучка? — Ты не охренел ли? Я никогда никому не пыталась подгадить жизнь. В отличие от тебя и твоего ёбнутого папаши. Канкуро ломает свою сигарету, так сильно сжимает на ней пальцы. Накику вздыхает и опять ощущает долбанную совесть, просыпающуюся где-то внутри. — Прости. Ты не такой, как он. — Тебе пойло развязало язык? — глухо произносит Канкуро. — Признайся, ты тоже думаешь, что я на него похож. — Не думаю. Но у тебя есть потенциал стать таким же мудачилой, если продолжишь цепляться к Акеми и Ичи. — Не надо защищать Ичи и думать, что он поступает красиво, в отличие от меня. — Он мой брат. Я буду его защищать в любом случае. — Хотя, наверное, ему это и не нужно. — А насчёт рыжей… тебе что, тут некому юбку задрать? По обоюдному согласию? Канкуро сверлит её нечитаемым взглядом и переводит его на дверь бара. Возможно, он именно за этим и пришёл сегодня вечером? — Если я и задеру ей юбку, — наконец-то, медленно говорит он, проходя мимо. — То это будет по обоюдному согласию, поверь мне. Лучше за своей юбкой следи. Он заходит внутрь помещения, а Накику, докуривая сигарету, решает туда не возвращаться. По привычке чешет за ухом и решает всё-таки зайти к брату: если он не на дежурстве, то уж точно дома и не спит.