Тамашимаэ

Канкуро

(21-23 ноября, 18 лпрН)

Если быть честным с самим собой, ни в какой Щимо Канкуро тащиться не хочет. Там холодно, а холод — это то, что Канкуро ненавидит всеми фибрами своей души. Когда он находится в неприятных условиях, его и так непростой характер зачастую становится просто отвратительным. Ритсуми-то привыкли, у Накику, к тому же, у самой не сказать, что сильно лучше, но Гаара пообещал открутить Канкуро голову, если он вздумает упражняться в ехидстве на союзниках вместо того, чтобы выполнять важную миссию. Которую поручил именно ему потому что брату доверяет больше, чем большинству джонинов и анбу собственной деревни. По крайней мере, Канкуро очень хочется в это верить. А компашка сопровождения собралась колоритная: языкастая Яманака и сам Учиха, с которым хотя бы можно посоревноваться в сарказме по пути, не опасаясь за то, что он вдруг обидится и как-то скомпрометирует миссию. Саске и отвечает-то неохотно, глядя с раздражающим пренебрежением, так что в конце концов Канкуро переключается на блондиночку. Но Ино и вовсе зыркает так, что у него любое желание пропадает её доставать. К тому же, Канкуро вспоминает, что та — лучшая подруга Сакуры, а к Сакуре у него особое отношение. Лучшая ученица Тсунаде-сама когда-то спасла его от мучительной смерти, да и кулаки её внушали уважение. Так что вот с кем-кем, а с Сакурой Канкуро ссориться точно не хотел. Дорога до Щимо из Конохи, впрочем, оказывается недолгой. Подстёгивает ещё и холод, который с самой границы пробирает до костей, так что последние километры пересекают на пределе способностей без привалов, чтобы не попасть под снегопад, застающий их уже у самых стен деревни. Там они совершенно внезапно натыкаются на Ичи с его рыжей, что в Канкуро вызывает блевотный рефлекс. Слишком уж мило выглядят — идут разрумяненные, явно с горячих источников, ещё и смеются над чем-то. Икимоно, которая первая замечает компанию, впрочем, тут же становится унылой, а Канкуро на это скалится и тянется почесать грудь — проклятая метка снова начинает зудеть, хотя целую неделю вела себя прилично, почти не доставляя ему неудобств. — Прохлаждаетесь? А где пигалица и Сай? — как кажется Канкуро, он это спрашивает вполне добродушно. — А что, соскучился? — слышится скептический голос Накику, и Канкуро с трудом, но отворачивает голову в ту сторону. Ритсуми-младшая стоит у прилавка какого-то торговца, вертя в руках заколку для волос с крайне задумчивым видом. Скользит оценивающим взглядом по всей компании, задерживая взгляд на Учихе. — О, мой потерянный братец! — восклицает Яманака, непонятно когда успевшая завести знакомство с Ичи. — Ой, раз ты тут, всё будет не так плохо, как я себе представляла! А то эти двое… Ичи на это ожидаемо улыбается и подходит к блондинке, чтобы поздороваться. Акеми, естественно, следует за ним, как приклеенная, и Канкуро, которому отчего-то ужасно хочется подловить её наедине, решает, что сделает это позже. Им всё равно нужно отдохнуть с дороги, сегодня никто ни на какую миссию не пойдёт. К тому же, как выясняется часом позже, им придётся сначала заняться местом проживания. Состояние у домика такое, что даже нищая Суна на фоне Щимо — дворец даймё. После нудных переговоров с местным ушлым Каге они получают разрешение и средства на приобретение холодильника, плиты, пары дополнительных кроватей, лампочек и кое-каких инструментов. Вид при этом у Каге Щимо такой, словно он последние кровные им отдаёт. — А вы чем тут всё это время занимались? — спрашивает Канкуро у Сая, который возвращается чуть позже остальных. Он тоже выглядит не ахти: под глазами залегли чёрные круги, ярко контрастирующие с его бледнющей кожей. — Подай молоток. — Миссией, — односложно отвечает парень, передёргивая плечами. Канкуро не помнит, чтобы художник таким нервным был. Хотя, он его и знает-то всего ничего, только по тем временам, когда они были в одном спецотряде на войне. — А пару ремонтных работ провести совсем не успели? — А с хера ли? Это что, наша недвижимость? — В дверном проёме появляется Накику. Канкуро цепляется взглядом за серую ящерку, которая сидит у неё на плече. Младшая Ритсуми решила последовать примеру братца и подружиться с рыжей? — Тебя я вообще не спрашивал, ленивая задница, и так понятно, что ты пальцем о палец не ударишь. — А ты у нас вдруг альтруистом стал? — не унимается пигалица. — Ладно, заканчивайте тут, ужин через двадцать минут. — Кто готовил-то? — Акеми и Ичи. — Как мило, мы с Тамарой-чан везде ходим парой? — Ой, знаешь что, захлопнись. Просто их очередь сегодня. — Значит, ты так разговариваешь и с теми, кто тебе нравится? — внезапно влезает в их привычные переругивания Сай. В ванной воцаряется тишина. — Чего? — Могу ли я из этого сделать вывод, что я тебе тоже не неприятен? Ведь Канкуро-сан тебе нравится. — Мне не… Ками-сама, ой всё, зря я к вам зашла, — Накику исчезает так стремительно, словно воспользовалась своим инка. — А ты прямо мастер неожиданности, — от души ржёт Канкуро. Он с Ритсуми дружбы не водит, но… как-то так получается, что они ему и не чужие люди, всё-таки, можно сказать, вместе росли под крылышком блядского папаши троицы Сабаку. Удивительно, что Сай это заметил за пару часов. И всё же, Канкуро их связи не останавливают от того, чтобы не пристать к Акеми, когда ему наконец-то удаётся её поймать одну после ужина. Вроде как у команды должен быть сбор перед сном, чтобы обсудить завтрашние действия, но до него ещё есть время, а Икимоно так удачно торчит в своей комнате одна. — Отлепилась от Ичи? — спрашивает Канкуро, закрывая замок на ключ. — Что, в конце концов, целоваться научилась? Не понимаю, что он в тебе такого разглядел? Для хорошего мальчика хорошая девочка? — Не понимаю, что ты меня всё преследуешь? — в тон ему отвечает Акеми, но Канкуро видит, что ей неуютно под его взглядом. Она только закончила переодеваться и не успела ещё накинуть тёплый свитер на майку. Её голые руки покрываются гусиной кожей, хотя Ичи с Саске успели почистить дымоход и растопить камин, но эта комната далека от гостиной, так что не успела прогреться. — Потрахаться не с кем? — А ты предлагаешь свою кандидатуру? — Канкуро прислоняется спиной к двери и лениво оглядывает фигуру девушки с ног до головы и обратно. Чуть дольше задерживаясь на длинных, стройных и достойных эротической книги ногах. Акеми выше среднего роста, и, видимо, не в последнюю очередь именно благодаря этой части тела. Бурных фантазий о ней у Канкуро не было, но раз уж она сама заговорила про секс, он готов признать, что устроиться между такими — не самая плохая идея. — Пошёл нахуй, — не слишком оригинально советует Акеми и явно пытается отвлечься: перебирает свитки, валяющиеся у неё на кровати, то и дело потирая запястье. — Желательно, подальше от меня и моей комнаты. — Какая жалость, моя — соседняя, — ухмыляется Канкуро и делает шаг вперёд. Акеми вся сжимается, но не выглядит так, словно готовится позвать на помощь. Да и во взгляде исподлобья, который она на него бросает, Канкуро видит не столько страх, сколько… любопытство? Ей интересно, насколько далеко он зайдёт в этой игре, или что? — Дай угадаю, у тебя его имя, да? — тянет Канкуро, медленно приближаясь к кровати. — А ты вся такая романтичная идиотка, веришь в родственные души… Акеми на это хлопает ресницами, и Канкуро прищуривается, практически уверенный в том, что попал в яблочко. Всё куда омерзительней, если так и есть. Вот же дура, если действительно верит в то, как прекрасна эта связь. Она прекрасна только пока не случается ничего плохого. Уж Канкуро-то знает, пусть в основном по рассказам о том самом прекрасном. Он почти не помнит, как хорошо было их родителям и им самим с Темари, пока Карура не покинула этот мир из-за «грандиозных» планов старейшин, решивших, что усилить связь имён ещё и джинчуурики — стопроцентный успех для их деревни. Тот самый успех обернулся полным провалом, когда Карура умерла родами. Отец спятил, и Гааре досталась только ненависть, а не всепоглощающая любовь, сила и уважение. Впрочем, сила-то у него была, но Суне никак не помогла, скорее наоборот. Если бы Гааре не встретился на пути Узумаки Наруто, как бы теперь они жили? — Ты же его не знаешь совсем, дура, — продолжает Канкуро, потому что Акеми молчит, только сжимает руку на своём запястье так сильно, словно решила себе его сломать. — Думаешь, Ичи хороший мальчик? Ну, лучше меня, это правда. Но знаешь, он не такой ангел, каким ты его себе представляешь. Не думай, что у него к тебе что-то серьёзное… — А ты за кого беспокоишься-то, я не понимаю? — Акеми вздёргивает подбородок и выставляет перед собой руку как только он подходит к ней почти вплотную. — И с чего ты вообще взял, что у нас что-то есть? Люди умеют дружить, Канкуро, даже если тебе это слово непонятно. Врёт, но настолько хорошо, что в это почти можно поверить. Почти. — И свои догадки оставь при себе, — морщится Акеми, резко поднимаясь с кровати, уже с ящерицей в руке. Маленькой, перламутровой — откуда только успела достать? — Они никому не интересны. Ни в этой комнате, ни за её пределами. Твоё внимание ко мне неуместное. Ты жалок. Словно помешался. Канкуро её не останавливает, когда Акеми покидает комнату. Жалким себя он не считает. Но признаёт, что совсем чуть-чуть, видимо, помешался. Клякса на груди горит огнём, и почему-то он почти уверен, что нечёткое имя из трёх слогов может принадлежать Икимоно Акеми.

Акеми

(24-25 ноября, 18 лпрН)

В отличие от Ино, зачитывавшейся года четыре назад любовными романами, Акеми к ним особого интереса никогда не испытывала. Нет, кое-что она читала, на ее книжкой полке даже стоит несколько произведений, которые ей нравятся, но огромной любительницей этого жанра назвать себя она никак не может. Большинство историй слишком похожи между собой, и найти что-то стоящее оказывается сложно. Поэтому, наверное, ее так сильно злит, что она вдруг оказывается героиней такой вот истории: третьесортной, банальной и идиотской. У нее на внутренней стороне бедра имя Ичи, и Акеми почти уверена, что это не какой-то незнакомый ей Ичи, а Ритсуми, с которым она проводит так много времени. Метка реагирует на него, да и саму девушку к нему тянет. Он хороший, может, не настолько хороший, как может показаться на первый взгляд, но лучше многих. Акеми старается не обманываться ни внешностью, ни вежливостью и дружелюбием парня: у нее есть примеры кузенов и младшего брата перед глазами, которые словно разные люди на миссиях и вне них. Особенно ее всегда поражает Яхико: брат может лезть к ней с объятиями и просьбами приготовить ему что-то вкусненькое и при этом спокойно вытирать окровавленное лезвие кусаригами и смотреть на то, как его ящерицы пожирают еще живого врага. Да она и сама ведь такая же, все шиноби такие, просто у кого-то лучше получается отделять себя от профессии, а у кого-то хуже. Ичи вот мастерски это делает, а Канкуро, напротив, даже не пытается. Если имя на бедре ее ничуть не раздражает, даже когда начинает нагреваться и пульсировать, то второе, на запястье, бесит. Оно горит огнем, это неприятно и больно, хотя боль может быть вызвана и тем, с каким остервенением Акеми постоянно трет невидимую для посторонних метку. Канкуро ей не нравится, но ее все тянет к нему, будто бы ее на цепь посадили и время от времени дергают. Эта тяга совсем другая, нежели та, которую она испытывает к Ичи. Связь с марионетчиком у нее дольше и, к сожалению, сильнее, даже несмотря на неприятие Акеми. Напоминает толстую прочную веревку, настолько грубую, что она постоянно натирает руки, а с Ичи — это шелковая лента, но не тонкая и не слабая, и если вопьется в кожу, то порежет. Порез или ожог трения: что легче перенести, и что будет быстрее заживать? Если заживет. А еще есть Иошихиро, который кажется ей теперь даже хуже Канкуро. Накику прямо спрашивает Акеми о нем во время одной из вылазок. Песчаница невозмутимо заявляет, что ее все бесят, хватает Акеми за руку и не отпускает, пока все делятся на пары. — Он тебя изводит. Не хочешь рассказать почему? — спрашивает Накику, пока они обшаривают одну из бесчисленных пещер. — Канкуро? — Нет, Куро просто мудак, — отмахивается она, закатывая глаза. — Я про белобрысого хера. — Я… — Акеми облизывает губы и оборачивается. Накику ей не подруга, но ее хочется назвать именно так. Они много времени проводят вместе в этой деревне, и девушка ей искренне нравится, несмотря на присущую песчаникам жёсткость. На своего брата она мало похожа: что внешне, что по характеру. Врать и что-то скрывать от нее Акеми не хочется. — Тебе краткую версию или полную? — Какую ты хочешь? — Никакую, — признается Акеми и прислушивается к ящерицам, снующим под каменными сводами в поисках случайных врагов. — Но если вкратце, то я переспала с Иошихиро в шестнадцать, а он сказал моему парню, что я ему изменила. Был некрасивый скандал. — А ты изменила? — Накику смотрит на нее заинтересованно и оценивающе. Акеми становится не по себе. — Технически — нет, фактически… мы поругались и расстались, потом случилась миссия в Щимо, после нее мы помирились. Все произошло в очень коротком промежутке. Я сама не знаю, почему тогда соблазнилась. А Киба ей этого так до конца и не простил. Именно поэтому они и не смогли быть вместе, а еще из-за того, что это не его долбанное имя выведено у нее на коже. Инузука Акеми нравился, с ним было весело… но не то. А что «то» — она до сих пор так и не поняла. — Страсти малолеток, — закатывает глаза Накику. — Просто врежь ему по яйцам. Он хуже Куро, у которого самодовольство из всех щелей прет. У этого айсберга хоть есть чем гордиться? — Ну… я не очень помню, — Акеми отводит взгляд и пожимает плечами. — Напилась для храбрости перед первым разом, а потом все было сумбурно. Иошихиро бесится, что я до отъезда поругалась с ним при его друзьях… в общем, это неважно на самом деле. Давай тут закончим, пока нас не начали искать. В лагерь они возвращаются не на что-то, а на свару. И ладно бы это были парни, нет, что-то не поделить умудряются Ино и Саори, а уже влезшие в конфликт Сай и Канкуро — один, чтобы разнять, второй, чтобы подлить масла в огонь, — цепляют и Иошихиро. Или это он их? Разнять разгоряченных ссорой «союзников» удается кое-как, да и то только после того, как Ичи обдает самых буйных водной техникой. Саске, видимо, наблюдавший за спектаклем все это время, возникает между Ино и Саори с таким видом, словно готов вырубить куноичи Мороза ударом катаны. Неужели она и Учиху успела взбесить? Или в нем просыпается любовь к жителям родной деревни, которых он вольно или невольно пытается защитить? Акеми находит ситуацию ужасно забавной и детской ровно до того момента, как Иошихиро что-то кидает Канкуро, отчего марионетчик как с цепи срывается. Ичи едва успевает возникнуть между ними и удержать беловолосого шиноби, а Акеми, вопреки всему, в первую очередь, собственным доводам разума, кидается к Канкуро и виснет на нем. — Сай, тебя тут только… Кику, уведи или выруби его! — рявкает Ичи, толкая Иошихиро в грудь, а Акеми тянет Канкуро в сторону. Кукловоду ничего не стоит скинуть с себя ее руки, но он почему-то терпит, только оборачивается и рычит что-то себе под нос. — Сраная деревня с ее сраными шиноби, — выплевывает он, когда они отходят. Акеми не может с ним не согласиться, ей тут тоже ничего не нравится. — Бесит, блять, все. — Из-за чего у вас тут все началось? — Не помню. Яманака с той сукой сцепились, а потом… — Канкуро шумно вздыхает и вдруг пристально смотрит на Акеми. Она, опомнившись, отстраняется, невольно задевая ладонью его грудь. Вздрагивают оба, но прежде, чем Канкуро успевает что-то сказать, их окликает Саске. Вид у Учихи такой, словно он уже семь раз пожалел, что тут оказался. И что ему нельзя все нафиг сжечь к херам огнем Аматерасу. Остаток вечера Акеми держится от Канкуро подальше. Она вообще старается не отходить от Накику и только уже тогда, когда приходит время укладываться спать, остается одна. Этого хватает, чтобы ее едва не поймал на кромке лагеря Иошихиро. Ему явно есть, что сказать, но ей плевать. Акеми не желает с ним оставаться наедине и ищет глазами, куда бы свалить. — История повторяется? — все-таки окликает ее Иошихиро. У него разбита скула, которую никто так и не залечил. Акеми уже знает, что прилетело ему от Ино, пускай и случайно. — Ты одна, а их двое, и ты обоих водишь за хер. — Даже если это и так, то к тебе это отношения не имеет никакого. — Верно, при чем тут я, если это у тебя шлюшья натура? Акеми не морщится, рассматривая Иошихиро и пытаясь вспомнить, что ей в нем когда-то понравилось. Наверное то, что он ни капельки не похож на Канкуро или Кибу. — Знаешь, что самое смешное? — Акеми наклоняет голову набок и подходит к джонину ближе, становясь почти вплотную. — Я вспоминаю о тебе только когда вижу. Разве не иначе должно быть, раз ты у меня был первым? Нет ничего хуже уязвленного самолюбия, особенно мужского. Акеми считает то, как кривится Иошихиро, своей маленькой победой. Но не празднует и не ликует, когда он молча дает ей уйти, потому что вообще эту войну вести не хотела и не хочет. Когда через день они наконец-то возвращаются в деревню Мороза, то Акеми даже рада оказаться в выделенном им домишке. Теперь в нем теплее, даже ее комната успевает прогреться. Не настолько, чтобы ходить в майке, но хотя бы можно сменить свитер на что-то полегче. У нее даже руки больше не зябнут. Поэтому едва Ичи отлавивает ее в коридоре, сжимая своими пальцами ее, он не морщится, как делал это раньше, и не ворчит на то, что она мерзнет. — Все в порядке? Акеми откидывает голову назад, чтобы видеть его лицо. Из-за ясного, прямого, выразительного взгляда бирюзовых глаз она хочет делать глупости: например, еще раз его поцеловать. Она вспоминает их вечер на источниках, во время которого ничего не произошло, но который подарил ей уйму подспорья для фантазий, и облизывает губы. — Да, — врет Акеми и тут же добавляет, — нет. Но ты ничего не можешь с этим сделать. А Ичи хочет. Это натура любого хорошего медика — попытаться все исправить. Кай точно такой же, да и Сакура с Ино тоже, но не всегда можно вылечить то, что занозами сидит в душе. Акеми кидает взгляд Ичи за спину, и ей кажется, что она только что видела там Канкуро. Но, нет, видимо показалось. — Ты уверена? — Ты можешь меня поцеловать, но ты же этого не сделаешь, — Акеми шутит и никак не ожидает, что Ичи ее удивит: он наклоняется к ней и целует, а у нее дыхание перехватывает от восторга. И едва ощутимого укола вины.

Накику

(25 ноября, 18 лпрН)

Перед ночёвкой в ставшем уже привычном жилье Накику раскладывает на кровати записи, которые Ичи попросил её просмотреть, чтобы проанализировать то, что они успели собрать. В ближайшее время им нужно составлять отчёт, и Накику жалеет, что Зару здесь нет: у того как раз весьма аналитический склад ума, и он куда быстрее неё бы вычленил необходимое, кратко и ёмко записав самое главное. А ещё ей просто ужас как не хочется корпеть над бумажками. Но Зару тут нет, не Саю же доверять очередное послание? Хотя… ей вот лень, так что почему бы и нет? Пусть приносит более существенную пользу, чем ту, которая от него есть сейчас. Тут, конечно, Накику кривит душой: все оказываются полезными, потому что тех мест, которые нужно осмотреть, много, а чтобы не спугнуть контрабандистов, приходится ещё и делать это скрытно. И в этом-то уж анбу хорош. Сама Накику работала пока в паре с Акеми, — ни с кем другим как-то не возникло желания, — но, начиная с завтрашнего дня, они будут меняться, подстраиваясь под условия. Ей вот как раз предстоит добраться почти до границы с Кумо, потому что там, видимо, есть более-менее стабильная база, в которую придётся проникнуть пока в ней будет охрана. Спустя десять минут пролистывания написанных разрозненными почерками отчётами — над тем, что настрочил Канкуро, она сидела больше остальных вместе взятых, — Накику всё-таки решает прогуляться до комнаты, которую Сай делит с Учихой. Несмотря на то, что дом большой, количество комнат ограничено. Поэтому девочкам выделили те, что поменьше — зато отдельную каждой — а парни вынужденно заселились парами. В коридоре она натыкается на Яманаку, которая отпаренная и довольная после сорока минут процедур ухода наконец-то освободила единственную ванную. Туда теперь, конечно, все ломанутся, кто не успел раньше. — Вы точно с Ичи сестра и брат? — спрашивает девушка, притормаживая возле Накику и поправляя полотенце на шикарной груди. — Он на меня больше похож. — Хочешь себе забрать? — хмыкает Накику. — Или подраться, как с этой страхолюдиной? — Я не пыталась тебя задеть, — морщится Ино. — А я не собиралась с тобой драться. Чем тебе так приглянулся мой брат? Только не говори, что у тебя его имя. К тому же, он погряз в отношениях с Акеми. — Вовсе нет, — Ино аж руками машет в возмущении. — Нет, он мне не в этом плане нравится. Спасибо, тяги к инцесту в нашем клане никогда не наблюдалось. — Ого, ты его реально воспринимаешь как собственного брата? — Накику становится весело. — Увы, вряд ли он решит сменить фамилию, даже ради того, чтобы войти в такой большой клан. На этом заявлении она несколько мрачнеет: их семья тоже была большая, дружная и любящая, ну, если не считать вечно отсутствующую бабулю Риру, и всё же, конечно, не настолько огромная, какими были кланы Конохи. — Они с Акеми правда вместе? — любопытствует Ино. Накику оборачивается в сторону двери комнаты Канкуро и Ичи, которая слишком уж близка, и неопределённо пожимает плечами. Вместе или нет — она так и не поняла. Но времени вместе они проводят столько, сколько иные парочки не проводят. Когда не на миссии, конечно. Хотя, Икимоно и на Накику время находит: они обе неожиданно сильно заинтересовались влиянием хенка на её ящериц. И пусть в Щимо с кладками куда сложнее, чем в Конохе, им в рекордные сроки удалось вывести перламутровую крошку, чьи способности, правда, пока оставались загадкой. — Кстати, завтра ты, скорее всего, отправишься с Куро, — вспоминает Накику. — Вам нужно будет захватить кого-то, чтобы ты смогла влезть в мозги. И поджарить их потом хорошенько, чтобы о нас не вспомнил. Ты же такое умеешь? — Если я его поджарю, он не вспомнит уже вообще ни о чём, — усмехается Яманака. — Но заставить забыть обо всём, такое я могу. Накику кивает и продолжает путь. После третьего стука в дверь никто не открывает, и она со злости толкает её, ожидая, что заперто. Но нет, комнату никто не запирал на замок, и она пуста. Заходить туда Накику не пробует: скорее всего, выставлены ловушки, с которыми ей разбираться не хочется. Да и зачем, если ей нужен был анбу собственной персоной, а не чужие вещи? Хотя на кровати Учихи, рассеянно оглядывая комнату, она замечает что-то до ужаса напоминающее дневники её бабушки. Тот же кожаный потрёпанный переплёт… — Кого-то ищешь? — раздаётся низкий мрачный голос у неё прямо над ухом. Накику медленно оборачивается и встречается взглядом с непроницаемыми глазами Учихи. — Сая. — Он на улице. — Чего это он так поздно там торчит? — Какая мне разница? Не спрашивал, — сухо бросает Саске и выразительно глядит на неё, чтобы она уступила путь. Касаться он её не касается, ну и хорошо, Накику тоже не любит чужие прикосновения, даже если это просто чтобы сдвинуть её с дороги. Сая она находит на заднем дворе, за которым начинается лес; в кромешной тьме под лунным светом он почти сам похож на дерево: такой же чёрно-белый, словно берёза в снегу. — Ты тут окоченеть решил? — Звёзды красивые. Но у меня не получается их нарисовать. За время, проведённое вместе, она уже уяснила, что даже для коноховцев этот парень не просто странный, а не поддающийся никакой логике. — Ага. Поможешь мне с отчётом? — Я сегодня не работаю больше, — недовольным, как ей кажется, голосом отзывается парень. И тут же меняет тему. — Зачем люди празднуют дни рождения? — Чтобы получать подарки, — без особых размышлений отзывается Накику. Ей, правда, подарки дарили только брат, да Тема-чан от всей семьи Сабаку. А, ну и как-то в детстве Канкуро зачем-то презентовал марионетку в виде птицекрокодила, такую же страшную, как Саори. — А что, у тебя сегодня день рождения? По тому, как он уводит взгляд в сторону, Накику понимает, что попала в точку. Ещё один ноябрьский именинник! — Могу подарить все эти прекрасные отчёты, — она протягивает ворох бумажек, но Сай на это только вскидывает голову и искривляет губы в том, что, наверное, можно назвать недовольством. — Что? Завтра с утра посмотришь, ты всё равно раньше всех просыпаешься. — Почему ты себя так ведёшь? — Как так? — Накику всё-таки засовывает листки в карманы кардигана и там же прячет руки. — Почему я должна вести себя как-то по-другому? — Мне говорили, что я веду себя неприемлемо в обществе, но основываясь на том, что я читал, ты тоже… — Понятия не имею, что за херню ты там читал. Я веду себя так, как мне удобно. А мне удобно не растекаться сопливой вежливостью и не заводить лишних друзей. — Но с Ящеркой-сан ты дружишь. — Я с ней не дружу. И с Канкуро, кстати, тоже. Не дружит, но Акеми почему-то ей действительно симпатична. Возможно, напоминает погибшую сестру. Возможно, никакой причины тут нет: нравится, и всё. Накику не слишком-то анализирует причины своих поступков, когда дело не касается работы. — Ты врёшь, хотя, наверное, сама в это веришь, — заявляет Сай. — А ещё у тебя болит рука, ты вывихнула запястье, могла бы оповестить своего брата. — Не так уж сильно она… погоди, ты-то откуда знаешь? — Неважно. — Ты что, сталкер? Прямо как эта твоя? Саори? — Она не моя. Оставь меня одного, пожалуйста. Если не хочешь обращаться к брату, у меня в тумбочке возле кровати есть мазь. Ловушек я не ставил. Сай отворачивается, а ей почему-то становится совестно. Каким бы странным он ни был, она действительно его задевает чисто по инерции, потому что всегда так общается. В Суне люди привыкли, да и Икимоно, кажется, не сильно беспокоит её грубость, но этот-то совсем из другого теста слеплен. Накику чешет кожу за ухом, пытаясь попутно распутать прядь волос. Может, выбрить там? А то у неё действительно то ли лишай, то ли что. То лодыжка чешется, то ухо, то ей вообще кажется, что всё тело. Она очень надеется, что это просто нервное, а не влияние дурацкой метки. С которой она, к слову, так и не придумала, что делать. — Покажи рисунок. — Сай на это её требование открывает страницу, где чёрными точками, видимо, обозначены звёзды. — Это что? Да первокурсник в академии лучше тебя бы справился. — У меня только чернила, — оправдывается художник. — Я не планировал рисовать, когда выходил на прогулку. — Ясно. Ты же можешь их призвать с бумаги? Чакрой, как ты делаешь. Сай в замешательстве кивает, а потом склоняет голову к плечу, вопросительно глядя на неё. — Делай, — приказывает Накику, и когда перед ней в воздухе повисают чёрные увеличенные кляксы, активирует хенка. Светящимися золотом когтями она касается чернил, нащупывая чужую чакру и трансформируя её на ту, которой она обучилась за долгие годы практики. В основном, катон, но ещё у неё в «запасе» есть молния и вода. Когда переливающиеся «звёзды» поднимаются, следуя приказу Сая, над верхушками елей, то взрываются своеобразным миниатюрным фейерверком. — С днём рождения, — говорит Накику, отворачиваясь в сторону дома. — Но отчёты я всё-таки оставлю у тебя в тумбочке. И завтра проверю.

Какаши

(26 ноября, 18 лпрН)

Трусливым человеком себя Какаши не считал никогда. Малодушным, жестоким, поверхностным — да, пожалуйста, такое было и до сих пор есть, но вот трусом он не был. И поэтому он чувствует какой-то странный диссонанс, когда при виде Ируки-сенсея в своем кабинете иррационально хочет сигануть в окно. Любимый учитель Конохи выглядит крайне грозно, хотя объективно даже навредить ему не может, — в теории, а по факту он как-то справляется с оравой спиногрызов, что уже само по себе звучит жутко, — и у Какаши почему-то сердце гулко стучит в груди. Вот сейчас ему устроят выговор. Скажут, что он не достоин этого места, что может быть лучше, что не оправдывает ничьих ожиданий. Со всем этим Какаши согласен, но эти же мысли, как назло, напоминают ему о Сакуре, которая буквально каждым своим взглядом говорит то же самое. В те редкие моменты, когда вообще на него смотрит. Какаши неожиданно сильно злит и задевает ее новая привычка избегать всех, кому она дорога и кто вроде бы дорог ей самой. Сакура даже от Саске держится подальше, что заставляет Какаши испытывать постыдное и мстительное удовольствие. Он злорадствует особенно сильно, когда бывший ученик, внезапно прозревший, — что только на эти мысли навело ни с того ни с сего? — спросил его об их с Сакурой отношениях. Какаши не удосужился ответить на вопрос, попросту проигнорировав его. Это, в свою очередь, явно было неприятно Саске, но о его чувствах сейчас Какаши думает в самую последнюю очередь. Сакура. Мысли Какаши занимала Сакура с тех самых пор, как он поддался искушению и переспал с ней на войне. Год мучений, но наваждение с тех пор не ушло, оно только усилилось. Как жить дальше? Может, у Ируки-сенсея спросить? У него-то на все в этой жизни есть ответы, только Умино, пожалуй, вначале обалдеет от такого вопроса, а потом открутит Какаши голову. И будет прав. Какаши заставляет себя улыбнуться и успокоиться. Надо просто выслушать Ируку, не просто же так он пришел. Наверняка у него какое-то важное дело, иначе бы он не отвлекся от своих детей, проверок их домашних заданий и тестовых работ. — Чем обязан, Ирука-сенсей? — любезно спрашивает Какаши. Умино оглядывает его кабинет придирчивым взглядом, подходит к столу, заваленному стопками бумаг, и качает головой. А, вот и оно, всем известное безмолвное осуждение! — У меня тут не беспорядок, — зачем-то оправдывается Какаши, хотя и не обязан. — Не беспорядок, — соглашается Ирука. — Это не беспорядок, а бардак! Где ваш секретарь? За что он зарплату получает? — Ну, как сказать… не у всех Усё-сан, знаете ли, — сетует Какаши, вспоминая незаменимого секретаря Казекаге. Он бы сам от такого не отказался, но где его найти? Только если Ируку и сманивать из академии. Но кто тогда будет детей учить? Ирука обходит стол, берет первую же папку и пролистывает ее. Страшная наглость, но у Какаши нет никакого желания останавливать его. Если кому-то и можно доверять в Конохе, то это Умино. — Это не отчет, а кошмар какой-то, — продолжает нудеть Ирука. — Так дело не пойдет. Вы уйдете в отставку и оставите моему ребенку кавардак, с которым он не справится! — Я вообще-то еще ни в какую отставку не ухожу, и ваш ребенок, между прочим, мой тоже, — отмечает Какаши, легко поняв, что речь идет о Наруто. Ирука-сенсей кидает на него такой взгляд, что все прочие возражения застревают у Какаши посреди горла. — Мой ребенок ваш весьма номинально, я его воспитывал и учил больше вашего, — заносчиво отмечает Ирука-сенсей. — И только потому, что Наруто потом становиться Нанадайме, я сейчас наведу тут порядок, покажу вашему секретарю, как все правильно делать… — То есть вселите в него страх, ага. — … а вы уйдете домой и не будете меня нервировать. — Мой рабочий день еще не закончен, разве нет, Ирука-сенсей? — Уже закончен, Рокудайме-сама, уже закончен. Наверное, Какаши — это единственный Хокаге, которого так легко сумел выпроводить из его же кабинета какой-то чунин. Если бы он уже не уважал Ируку-сенсея, то точно зауважал бы сейчас. Какаши отпускает своих телохранителей, а сам… сам идет к Сакуре в ее новую квартиру, в которую она как раз недавно переехала. Если у Ируки хватает смелости выгонять его, то и у него ее хватит, чтобы поговорить с девушкой. Может быть, у него даже хватит смелости признаться хотя бы себе в том, что он к ней уже больше года испытывает отнюдь не те чувства, которые положено испытывать учителю к своей ученице. Хотя он и не был ей никогда учителем, что она не устает ему припоминать. Дверь Сакура открывает не сразу. Он слышит ее ворчание, топот босых ног и падающие на пол ключи. Почему она не оставляет их в замочной скважине, как все нормальные люди? — Сейчас шесть, — вместо приветствия говорит Сакура, уныло обозревая посетителя, потревожившего ее покой. Какаши не может оторвать от нее глаз: влажные после душа волосы, футболка и домашние штаны. Почему-то вот такой она кажется ему куда красивее, чем если бы встретила его в дорогущем нижнем белье. — Вы чего тут забыли? — Хотел узнать, как ты устроилась. — В шесть? — Ирука-сенсей выгнал меня с работы. Ему кто-то донес, что у меня бардак в документах. Я могу войти? Сакура отступает, моргая и осмысливая услышанное, а Какаши заходит и сам закрывает за собой дверь. Оглядывает ее квартиру с классической планировкой: после атаки Пейна многое восстанавливалось с помощью Ямато, и этот дом не стал исключением. Узкий коридор, три двери: одна ведет в гостиную, совмещенную с кухней, вторая в спальню, а третья в ванную комнату. Квартира маленькая, рассчитанная максимум на двух человек, у которых не так уж и много вещей, но в идеале на одного. На того, кто будет тут только ночевать. Наверняка, у Сакуры в холодильнике ничего кроме молока и яиц, может быть, еще пара сосисок. Почти что стандартный холостяцкий набор. — Так зачем вы пришли? — Сакура скрещивает руки на груди и как раз заходит на кухню. Ставит на плиту чайник, хотя не предлагала ни чая, ни кофе. — Я взяла выходные, как вы и хотели. — Я переживаю о твоем здоровье. — Вы вообще обо мне не переживаете, не врите. — Это несправедливо, Сакура. — Несправедливо целый год делать вид, будто ничего не было, а потом включать заботливого… я даже не знаю кого, Какаши-сенсей. Учителя? Друга? Любовника? Голос Сакуры сочится ядом. Какаши на мгновение прикрывает глаза, а потом делает к ней шаг, пересиливая себя. — Я знаю, что часто тебя подводил и не был тем, кто тебе нужен, но… — Вы понятия не имеете, кто мне нужен, — зло выплевывает Сакура, резко поворачиваясь и глядя ему в глаза. — Вы ни разу не поинтересовались, кто мне нужен, а кто нет! Просто сделали какие-то свои выводы. Никто не поинтересовался. Ни вы, ни Саске, но, следует отдать вам должное, вы не пытались меня убить. Сакура смеется, и этот смех режет слух. Он уставший и злой, так смеются люди, считающие, что их жизнь подошла к концу. Какаши самому становится тошно от него. — Я бы скорее умер, чем дал тебе пострадать. — Знаю. Как раз это я знаю прекрасно. Но что еще вы можете? Зачем вы пришли? Какаши пришел, чтобы выяснить с ней отношения и прекратить эту нервотрепку. Он пришел, чтобы все расставить по своим местам. Он пришел, чтобы все исправить, но, кажется, делает только хуже. Это он первым к ней наклоняется? Или она привстает на цыпочках и тянется к нему? Так или иначе, их губы встречаются в поцелуе, и у него срывает все предохранители. Ему кажется, что он слышит треск электричества, словно бы чидори сине-белыми молниями вспыхнула вокруг его ладони, но нет, это всего лишь Сакура тянет его к себе так сильно, что расходится по шву его водолазка. Она тянет Какаши на себя, зарывается пальцами в его волосы, а он сажает девушку на стол и устраивается между ее разведенных ног. Какаши точно знает, что соскучился, и подозревает, что Сакура тоже соскучилась. Или просто надеется на это. В любом случае, она кусает его губы и стаскивает с него одежду, зло шипя, когда им вынужденно приходится разорвать объятия, чтобы избавиться от нее окончательно. Зато так они могут чувствовать друг друга голой кожей, между ними нет никаких преград; нет ничего, что могло бы им помешать. Сакура окидывает Какаши внимательным взглядом, останавливается им на твердом члене, хотя в прошлый раз едва имела смелость опустить глаза ниже пояса, и нетерпеливо ерзает, разводя ноги шире и облизывая припухшие губы. В этот раз Сакура не скромничает, не тушуется и не отводит стыдливо глаза. Пропала та девочка, у которой едва хватило решимости на то, чтобы попросить ласку и предложить себя мужчине перед войной. На которой каждый мог погибнуть. Сакура оставляет на его плечах красные борозды царапин, а Какаши — темные следы на ее шее. Сакура кусает его нижнюю губу до крови, а он — сжимает ее бедра до синяков. О презервативе никто не думает, о долгой прелюдии тоже, хотя Какаши знает, что Сакура ее заслуживает. Она заслуживает, чтобы о ней заботились, чтобы ее боготворили, чтобы дарили ей столько наслаждения, что в нем можно утонуть. В другой раз, если он будет, Какаши обязательно займется этим как положено. А пока им просто нужно почувствовать друг друга. Ему нужно толкнуться в нее членом, рвано вздохнуть от того, какая она мокрая и тесная, от того, что несмотря на прошедший год, принимает его без боли, а с хриплым стоном, перетекающим в крик, когда она кончает, не без помощи его пальцев. Кончает и подгоняет его, торопит и сладко жмурится, когда Какаши окончательно теряет над собой контроль. Он изливается в нее, наслаждаясь пульсацией на члене, и роняет голову ей на плечо. Пальцы Сакуры лениво проходятся по его затылку, скользят за ухом и замирают у него на шее. Кажется, Какаши нихрена не умеет решать проблемы. Он умеет их только создавать.