All Dogs Go To Heaven

Кровь неприятно отдавала металлическим привкусом — осталась где-то в уголках губ, хоть Дазай и думал, что вытер лицо как следует. Он вздохнул и с досадой вытер рот белым рукавом. Чуя стоял напротив — как статуя — с обезумевшими глазами. Бросив взгляд на свою рубашку с расцветающими пятнами крови на груди и воротнике, Осаму понял, как выглядел в глазах напарника. Бывшего напарника, разумеется. Пальцы разжались, и скальпель, выскользнув, звякнул о изломанный белый кафель. Дазай поднес руки к лицу и хрипло рассмеялся. — Чёрт, Чуя. Ты бы видел своё лицо. Дазай чувствовал, как окровавленная рубашка неприятно липнет к наложенным под ней бинтам. Он подумал — удивительно, что у него в тот момент не остановилось сердце, а просто хлынула носом кровь, когда Мори сказал: — Всё кончено. И протянул ему золотой конверт. Смех Дазая замер. Пока он силился отдышаться, за спиной раздался спокойный голос: — Чуя-кун, пропусти его. Чуя вздрогнул и шире открыл глаза. — Босс? Он метнулся вперед, и Дазай отступил на шаг, прижавшись спиной к приоткрытой двери. Чуя замер на пороге, и Осаму повернулся, тоже бросив взгляд на палату. Хиротсу курил в приоткрытое окно — дым взвивался в красноватых лучах исчезающего за крышами солнца. Мори сидел возле больничной койки — стетоскоп, которым он только что слушал Оду, был небрежно наброшен на шею поверх шарфа. Осаму перевел взгляд на Сакуноске, сидящего на постели. Его взгляд не выражал никаких эмоций, губы сомкнуты в прямую линию. Посмотрев на Дазая, Ода сдержанно ему улыбнулся. Босс склонил голову набок, рассматривая удивленное лицо Накахары. — Подойди, Чуя-кун, у меня есть для тебя задание. Хиротсу отбросил дотлевшую сигарету, вспыхнувшую в последних лучах, и закрыл окно. В палате стало полутемно. Босс протянул руку к Накахаре и властным движением коснулся нижней пуговицы на его пиджаке. — Дазаю нужно привести себя в порядок. Одолжи ему свою рубашку. Дазай заметил, как приподнялись брови Оды, но взгляд остался непроницаемым. Что он умел хорошо — так это держать лицо в самых странных и сложных ситуациях. Дазай метнул взгляд на Хиротсу, который скрывал удивление куда хуже — старик сразу же прикрыл лицо рукой. Голос Чуи был глухим и тяжёлым, словно металл, когда под пристальным взглядом Мори он наконец произнёс: — Да, босс. Осаму не выдержал и рассмеялся в кулак, глядя на то, как покорно Чуя начал расстёгивать свой пиджак. Хиротсу отвернулся к окну, доставая очередную сигарету. Ода опустил взгляд на собственные руки, чтобы не смотреть на стоящего прямо перед ним исполнителя, что уже расстегивал пуговицы на жилете. Снятый пиджак аккуратно лежал на коленях Мори. Босс улыбнулся, когда с рубашкой было покончено — Чуя не глядя метнул её за спину, прямо в руки Дазая. — И ещё. Достань вот эти медикаменты. Ты найдешь их в моём старом медкабинете. Мори перевел взгляд на Осаму. — Дазай, спускайся на первый этаж, когда будешь готов. Я осмотрю Оду ещё раз, и Хиротсу отвезёт вас, как мы и договорились. Дазай кивнул, глядя на Оду, что устало прикрыл глаза. На мгновение сердце замерло — как будто он до сих пор не верил, что они оба смогут выйти из палаты живыми. Выйти и навсегда покинуть Портовую мафию. Дазай вспомнил, с какой странной улыбкой босс озвучил условия их последнего договора. Как он после добавил: — Считайте это благодарностью за урегулирование конфликта с иностранной организацией. Губы Мори растянула сухая улыбка, и Дазай понял. Босс знал Осаму, как собственного ребенка, он знал — при ином раскладе чья-то кровь бы окрасила белый кафель, и от этого бы точно никто не выиграл. Дазай сжимал в руке скальпель, уже не пряча его в рукаве. Другой рукой зажимал нос платком, что протянул Хиротсу. Взгляд Огая говорил: «Неужели ты ещё не понял?». И Осаму признавал — он бы понял, если бы чувства не застилали ему глаза. Впервые он не смог просчитать варианты, остановившись лишь на одном. Мори видел намного дальше. Дазай практически понял, как тяжело это решение далось боссу мафии, почти понял, что Огай сожалел — но этого всё ещё было недостаточно, чтобы его простить. Дазай сделал шаг назад и прикрыл за собой дверь. Пока дверь не закрылась, он заметил, как с гневом обернулся в его сторону Накахара. В его глазах бушевало пламя, готовое разнести всю больницу на обломки и пыль — лишь бы стереть раздражающего напарника с лица земли. Но он этого не сделает. Больше нет. Холодная вода обдала лицо — согнувшись над раковиной, Дазай долго умывался, силясь смыть с себя запах и привкус крови. Чистая рубашка Чуи была такой же тесной — и отвратительно пахла его сладким одеколоном. Дазай едва успел склониться над унитазом — его долго тошнило, пока внутри не осталось ничего, кроме безвкусной воды из кулера. Поднявшись с пола, Дазай тщательно вымыл лицо и руки, очень долго полоскал рот. Окровавленная рубашка лежала в мусорном ведре как отвратительное напоминание. Скальпель — тоже. Выйдя из палаты, он поднял его, вынув из трещины в кафеле, и решил наконец от него избавиться. Если всё, что сказал Мори, правда — скальпель больше ему не нужен. В то краткое мгновение, между тремя стуками в дверь и тем, как она открылась, Дазай успел пообещать себе — он перестанет пытаться, он выбросит все пособия по самоубийствам, если Ода будет с ним рядом. Если Ода будет — остальное было неважно. Дазай выключил воду и вгляделся в мутное зеркало. Без бинтов лицо выглядело странно — непривычно молодо. Непривычно нормально. Он опустил руки в карманы брюк. В левом — забытый батончик из автомата. Желудок снова свело, и Дазай скривился. В правом кармане — два сложенных пополам билета на поезд до Кофу — центра соседней префектуры, где Портовая мафия Йокогамы оставит их в покое — надолго, даже если не навсегда. Дазай улыбнулся отражению и прикрыл глаза. Всего три часа на поезде отделяло их от новой жизни. В голове была странная, опьяняющая пустота. Идя обратно по коридору, он замедлил шаг и остановился у приоткрытой двери. Что-то внутри больно сжалось, пока он смотрел на слабо вздымающуюся тощую грудь, на бледное, скрытое кислородной маской лицо. — Кстати, Дазай. Навести перед уходом Акутагаву. Что-то мерзкое отдавало во рту желчью и кровью. Он замер, глядя на разметавшиеся по покрывалу темные волосы Гин. Она, должно быть, спала, крепко сжав руку брата. Она, должно быть, надеялась, что он не умрёт. Сжав губы, он отвёл взгляд от перебинтованного тела. Он почувствовал жалость. Мерзкую, слабую, отвратительную. Он жалел. Он правда жалел, что этот бешеный пёс до сих пор не умер. Он отвернулся от приоткрытой двери и столкнулся взглядом с Накахарой, стоящим в противоположном конце коридора — в жилете и пиджаке на голое тело. Чёрт. Одно мгновение, один рывок — и Дазая повалили на пол и отбросили к стене — подальше от палаты Акутагавы. Боль вспыхнула в левой щеке — знакомая, очевидная. Дазай чувствовал спиной раскрошенную плитку, видел серый потолок и отвратительное, знакомое выражение лица напарника. — Чуя… Дазай привстал на локтях и сплюнул кровь на белую плитку. — Заткнись. Тяжелый ботинок снова ударил по левой щеке. Чуя стоял, надавливая другой ногой ему на живот. Дазай нашел силы усмехнуться. — Придурок. Это твоя рубашка. Чуя ударил ещё раз — на этот раз по ребрам. Боль отдалась внутри сотней игл. Но в тот же момент Дазай почувствовал облегчение — Чуя убрал с него ногу и отошел на шаг. — Хороший удар, Чуя. Вот только… — Закрой. Свой. Рот. Дазай оперся спиной о стену, обхватив покалеченный бок рукой. Снова мерзкий вкус крови на языке — его мутило, и он красочно представлял, что ещё немного — и он выблюет своё сердце. Чуя смотрел с отвращением. Никогда ещё его взгляд не жёг Дазая настолько сильно. Губы Осаму исказила усмешка. Он придал тону безразличие. Сощурившись, разглядывал чужое разгневанное лицо. — Я же сказал, что не буду сопротивляться, если ты захочешь меня убить. Но ты должен понимать, что теперь для тебя самого это будет самоубийством. Дазай улыбнулся с удовлетворением, глядя в бессильно-гневные глаза Накахары. — Босс уже вынес приговор, хотя, похоже, с тобой он не посоветовался. Но ты ведь заметил в палате на тумбочке золотой оракул? Чуя порывисто наклонился к Дазаю, схватив за воротник рубашки, и зарычал. Слюна брызнула на лицо, и Осаму поморщился. Дыхание Чуи обдавало щёку — голос подрагивал, но не сбивался. Возможно, впервые, его голос был настолько железным и по-настоящему — по-звериному — злым. Он говорил без пауз: — Заткнись, Дазай, я ненавижу тебя, я хочу, чтобы ты никогда не существовал, я хочу, чтобы ты сдох со своим чертовым Одасаку, который никогда тебя не полюбит, потому что невозможно любить чудовище, которым ты являешься, ты уже не человек, ты последний ублюдок, неспособный на чувства, ты мразь, ты конченый психопат, и ты прав, я хотел бы станцевать на твоей могиле, я хотел бы разорвать тебя на части собственными руками, я… Дазай смотрел почти завороженно. Голос Чуи замер — он тяжело задышал, переводя дыхание. Дазай улыбнулся. — Надо же. Ты всё так же горяч, Чуя. Знаешь, возможно, я даже буду по тебе скучать. Чуя, рыча, рывком отбросил его к противоположной стене. Больно. Дазай с усилием сел на полу, потирая бок. Боль в ребрах и щеке была ноющей и неприятной. Он поднял взгляд на спину напарника. Тот был зол, но едва ли настолько глуп, чтобы позволить себе сорваться. Дазай хотел это проверить — в последний раз. С языка сорвалось: — Я понял, Чуя. Накахара не обернулся — лишь его плечи подрагивали, выдавая эмоции. Дазай физически чувствовал, что должен остановиться, но уже не мог. Возможно, даже Чуя был достоин последней искренности. — Насчет Акутагавы. Я должен сказать — мне жаль. Плечи Чуи замерли, и Дазай ощутил болезненную усмешку на своих губах. — Мне жаль, Чуя. Правда жаль, что я не убил его. Чуя встал и медленно обернулся. В глазах больше не было огня, голос стал жестким и безразличным. — Я знаю. Дазай шире раскрыл глаза. Чуя с отвращением скривил губы. — Тебе повезло, ублюдок, что босс испытывает к тебе слабость. Никто из мафии не убьет тебя, даже я. Но я буду рад, если однажды это всё-таки сделает Акутагава. Дазай со спокойной улыбкой прикрыл глаза. — Ты прав, Чуя. Он с усилием поднялся на ноги, опираясь рукой о стену. Боль отступала — он уже знал, что не проиграет. И он хотел, чтобы Чуя это услышал. — Никто из мафии не убьет меня или же сам будет убит, как предатель, пошедший против прямого приказа босса. И да, Чуя. Я тоже был бы рад, если бы этим самоубийцей однажды оказался Акутагава. В коридоре было полутемно — над головой зажглись гудящие лампы искусственного света, выхватив из полумрака безразличное лицо Накахары. Дазай знал эти перемены — Чуя заводился так же быстро, как и остывал. Но всё же Осаму ждал, что сумеет довести его до применения порчи. На прощание. В самый последний раз. Чуя смотрел отстраненно, и Дазай ощущал, что и сам ничего не чувствует. Три года бок о бок с напарником — а вне поля сражений они не стали друг другу никем. Банально. Дазай слабо усмехнулся и не стал говорить, что это — стало одним из его первых разочарований в мафии, после которого он вряд ли бы выжил, если бы не встретил Оду. Впрочем, ничто уже не имело значения. Выйдя из больницы, они с Сакуноске покинут мафию и никогда в неё не вернутся. Дазай лениво отряхнул брюки и прошел мимо напарника, едва коснувшись его плечом. — Кстати, Чуя. Он остановился через пару шагов, но не обернулся. Прикрыв глаза, он видел обтянутые белыми перчатками пальцы, спокойно и властно расстегивающие пуговицы на пиджаке Накахары. Дазай усмехнулся. — Ты правда надеялся, что Мори убьет меня, когда вставал перед ним на колени? Он услышал знакомый шум и представил, как что-то трескается в чужой груди — ломается и сгорает. Сделал ещё один шаг и обернулся через плечо. Чуя упал на колени, и вокруг него с треском образовывалась воронка. Дазай почувствовал, как губы дрогнули в бессильной улыбке, как что-то далекое, мёртвое отозвалась у него в груди. — Неужели, Чуя? Так это правда? Накахара развернулся. На Дазая смотрели нечеловеческие, затянутые белой пеленой глаза.