All Dogs Go To Heaven

Дазай устало усмехнулся и тут же скривился от боли. Щека горела, живот неприятно скручивало. Он пересилил себя, выдыхая: — Как скучно, Чуя. Лицо Накахары было едва ли человеческим — звериный оскал, покрытая огненными пятнами кожа. Слепые, мёртвенно-белые глазные яблоки. Дазай видел его звериное обличье сотни раз — в бою это было решающим козырем, разрушительной силой Двойного Чёрного. Смертоносного дуэта, которого больше не существовало. В разгар битвы Дазай привычно отступал назад, позволяя напарнику стереть противника с лица земли. Прикрывать ему спину не требовалось — просто ждать. Неплохая работа — нужно лишь вовремя выставить руку, обхватив чужое запястье, чтобы всё закончилось. Дазай медленно опустил руки в карманы брюк. По губам пробежала истерическая усмешка. Он устал — он смертельно устал. Тело ломило — хотелось лечь и не вставать, пока боль не уйдет, пока всё это не исчезнет. Ода, наверное, уже ждал внизу, и больше нельзя было тратить время. Чуя стоял напротив — в образовавшейся под ним воронке. Обломки кафеля скрипели под подошвами — его тело подрагивало, но Накахара не шевелился. Дазай окинул напарника уставшим взглядом. Образ белых перчаток, касавшихся пиджака Накахары, неприятно царапнул воображение. Босс всегда умело пользовался и силой, и слабостью своих подчинённых. Дазай сощурился. Ему ли не знать — его слабость пять дней приковывала его к стулу возле больничной койки. Одного только босс не учёл с самого начала — слабость Дазая была его силой, против которой даже Огаю, кроме золотого конверта, противопоставить было совершенно нечего. Дазай нашёл в себе силы, чтобы усмехнуться. — В чём дело, Чуя? Не знаешь, что теперь делать? Он знал, что напарник прекрасно слышит, хоть и не может контролировать своё тело — хоть и, возможно, не вспомнит об этом после. Дазай знал — было что-то, что заставляло Накахару стоять напротив, тяжело дыша, вместо того, чтобы разнести к чертям уже всю больницу. Что-то, что он чувствовал к полуживому бешеному псу, что, вероятно, доживал свои последние мгновения за приоткрытой дверью палаты в конце коридора. Нездоровое чувство, что приводило Накахару на ковёр к боссу мафии, заставляло вставать на колени и расстегивать свой пиджак. Дазай почувствовал тошноту. Три года назад он бы умер, наконец выпросив у Мори микстуру для быстрой смерти, если бы не встретил одного тупого взбалмошного подростка, короля овец, заставившего почувствовать вкус к жизни. Вкус рассеялся быстро, оставляя за собой лишь горечь. Один раз я подумал, что никто без тебя. Как же я ошибался. Дазай, пошатнувшись, подался вперед, сократив расстояние между ними. Носком ботинка поддел слетевшую с Накахары шляпу и подбросил в воздух. Губы дрогнули в слабой улыбке. — Тебе пора успокоиться, Чуя. Всё кончено. Осаму поймал шляпу левой рукой и надел на рыжую голову. Чуя не вздрогнул, не отступил, не рванулся вперёд для удара. Дазай накрыл ладонью его лоб, с безразличием наблюдая, как с кожи исчезают кроваво-красные пятна, как сквозь белую пелену простурают зрачки с блёклой темной радужкой. Он убрал руку, и Чуя медленно рухнул на пол. Шляпа упала к ногам Дазая. Присев на корточки, он жестким движением взял Чую за волосы на затылке и наклонился к его лицу. — Расскажешь когда-нибудь, стоило ли оно того. Скривив губы, он отпустил его. Чуя был без сознания. Дазай встал и слабым пинком отбросил шляпу в сторону. Поднял взгляд и увидел в дверном проёме палаты дрожащую фигуру Гин. Может быть, она знала, что её брат почти умер по его вине — впрочем, у неё и без того был повод его ненавидеть. Он привёл их обоих в мафию. Он обрёк их на медленную страшную смерть. Но Дазай ничего не чувствовал. Избегая её взгляда, он отвернулся. Может быть, Накахара не рассказал ей, но какое это имело значение. Три года назад из-за Чуи он выжил, чтобы скоро разочароваться и снова чуть не погибнуть — если бы не случай, подкинувший ему встречу с Одой. Чей спокойный и отстраненный взгляд ещё в тот момент каким-то образом перевернул всё в его груди. Однажды Осаму слышал, что все псы попадают в рай. Он улыбнулся и погладил пальцами плотную шершавую бумагу в правом кармане брюк. Рай оставался в трёх часах езды от Йокогамы. Покидая этаж, он не обернулся. * Преодолев предпоследнюю ступень, Дазай замер, оглядывая приёмные покои в мигающем свете исскуственно-белых ламп, и голова чуть не закружилась. Хиротсу курил на улице, за стеклянными дверями больницы — свет больничной вывески озарял в полумраке его спокойное сосредоточенное лицо. Ода сидел на белой скамье возле кофе-автомата, держа пластиковый стаканчик в руках. Запрокинув голову, он оперся о стену и прикрыл глаза. Дазай рывком соскочил со ступеней, чувствуя жаркое нетерпение — поговорить, прикоснуться, убедиться, что всё это происходит на самом деле. Что он не сошёл с ума, он не спит, он не умер во сне — он действительно видит Оду и он его больше не потеряет. Осаму подошёл, чуть не споткнувшись на ровном месте. Ода медленно открыл глаза. Невозмутимый и ясный взгляд прошиб, словно током. — Дазай? Ода наклонился вперед, уперевшись локтями в колени и сосредоточенно рассматривая его лицо. Осаму чувствовал, как горит щека, знал, что ссадина останется — наверняка надолго. Ода на секунду нахмурился. — Всё в порядке? Дазай тряхнул головой и неловко рассмеялся, придавая голосу безразличие. — Ничего, Одасаку. Попрощался с напарником, вот и всё. Ода кивнул и отпил кофе, едва заметно улыбнувшись. — Похоже, он пожелал тебе счастливого пути. Дазай сел рядом и размял шею, искоса разглядывая Сакуноске. Темная рубашка с небрежно незастегнутой верхней пуговицей. Заметная щетина на щеках. Ода выглядел уставшим и сонным, но скорее как с похмелья, а не как после выхода из пятидневной комы. Дазай улыбнулся — Ода выглядел хорошо при всех сложившихся обстоятельствах. Осаму глянул на опустевший стаканчик с кофе в его руках и сразу начал соображать. — Может, нам стоит заехать поесть, Одасаку? Ода пожал плечами и перевёл взгляд на Осаму — в глазах блеснуло беспокойство, и он кивнул. — Ты прав, Дазай, тебе стоило бы поесть. Чем ты питался всё это время? Осаму почувствовал тепло, разливающееся в груди. Даже сейчас Ода не думал о себе — это так на него похоже. Запустив руку в левый карман, Дазай выудил из него расплющенный батончик и повертел в руках, выдыхая как можно непринуждённее: — Не волнуйся обо мне, Одасаку. Как-то раз я не ел почти две недели, испытывая новый способ самоубийства. Но консервированные крабы оказались сильнее меня. Он спрятал батончик обратно в карман, когда заметил, что Ода пристально смотрит на его рубашку. Сердце забилось сильнее, когда Сакуноске невозмутимо протянул руку и мягко коснулся помятой ткани на его животе. Опустив взгляд, Дазай увидел пыльный след от ботинка. Ода сразу же отвёл руку. — Похоже, кто-то будет сильно по тебе скучать. Дазай нервно усмехнулся, ладонью отряхивая рубашку. Он помнил, сколько раз жаловался Оде на работу с напарником, а Сакуноске абсолютно не реагировал. Лишь однажды сказал: «Тебе, кажется, повезло, что вы отлично понимаете друг друга, несмотря на все разногласия». Дазай не хотел признавать, что это было правдой. Он тряхнул головой и широко улыбнулся. — Ты такой удивительный, Одасаку. Видишь в людях хорошее, что бы они ни делали. Наверно, если б не это, я никогда бы не стал твоим другом, да? Ода выглядел задумчиво. — Дазай, мне кажется, дружба работает по-другому… Осаму быстро усмехнулся, не давая ему закончить. Сердце бешено колотилось, мысли путались, в животе неприятно тянуло. Хотелось лечь и не вставать, хотелось сорвать с себя эту тесную испачканную рубашку, хотелось просто закрыть глаза. Но Сакуноске был рядом, и Дазай понял, чего хотелось больше всего — просто видеть его улыбку. Как за стойкой «Люпина», когда время замирало и ничего не имело значения. Когда Осаму мог нести чушь и не бояться, что Ода его одёрнет. Когда Осаму был счастлив. Дазай коснулся его локтя своим и спросил с лукавой улыбкой: — Подожди, Одасаку, ты сейчас говоришь, что во мне нет ничего хорошего? Ода быстро нахмурился. — Да нет же, Дазай… — Нет? Осаму хотелось представить, что сейчас они оба привычно сидели за барной стойкой в мутноватом свете жёлтых ламп — разговаривали ни о чём в ожидании Сакагучи. Дазай вздохнул, и весёлость в его голосе потускнела. Они всё ещё были здесь — в этой проклятой больнице, и было кое-что, что по-прежнему терзало его изнутри. Каким ты видишь меня, Одасаку? Дазай осторожно спросил: — Мне кажется, ты говорил, из-за тебя я наделал кучу плохих вещей, так какая из них самая худшая? Ода помолчал, серьёзно глядя в его глаза. Дазай не видел в них упрёка — лишь усталость и смутное беспокойство. Ещё немного, и Ода, наверно, сказал бы — «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы всё это наконец закончилось». Его губы дрогнули — он молча протянул руку и потрепал Дазая по волосам. Осаму замер, почувствовав, как сильно бьется его сердце, как тяжелеет уставшая голова, когда Сакуноске так просто и искренне вдруг сказал: — Прости, Дазай, я ведь не успел сказать тебе спасибо. Что бы ты ни делал в прошлом, я всё ещё жив благодаря тебе. Осаму ощутил головокружение — не удержался и склонил голову на плечо, и Сакуноске не отодвинулся. Глаза едва не заслезились, когда Дазай невесомо выдохнул в его воротник: — Всё ведь точно наоборот, Одасаку. Это я всё ещё жив благодаря тебе. — Что ты сказал? Осаму потерся виском о его плечо, будто кот, что напрашивался на ласку. В потяжелевшей голове не осталось ни единой мысли — лишь пьянящее чувство близости и покоя. — Ничего, Одасаку. Я сказал, нам уже пора. Ода спокойно вздохнул. Слыша так близко его дыхание, Осаму чувствовал, как боль отступает, как всё растворяется, оставляя только самое важное. Ода здесь, Ода жив, и никто не посмеет его отнять. На краткое мгновение Дазай закрыл глаза, почувствовав, как ладонь Сакуноске опустилась на его плечо. * Хиротсу стоял возле машины, докуривая очередную сигарету. Его глаза остались спокойными, когда он поклонился вышедшим из дверей Дазаю и Сакуноске. — Куда вас отвезти сначала, господин Дазай? Переступая порог больницы и глядя на идущего рядом друга, Дазай чувствовал, что летит. Мысли всё ещё путались — последние дни сливались в единый непрерывный сон — душный и вязкий, как красный воздух, как запах крови, как всё, что он предпочтёт забыть. Ничего не имело значения — ничего из того, что он делал в прошлом. Люди живут, чтобы спасти себя, Одасаку? Но, возможно, не так — может ли быть, что мы встретились, чтобы спасти друг друга? Садясь на заднее сиденье рядом с Одой, Осаму случайно задел его колено своим, и Ода не дернулся, чтобы отстраниться. Отвернувшись к окну, Дазай хрипло выдохнул в свой рукав: — Куда, Хиротсу, если не в рай. Хиротсу обернулся с водительского сиденья. — Что вы сказали, господин Дазай? Осаму улыбнулся и прикрыл глаза. — Я сказал, отвези нас в какой-нибудь ресторанчик, где подают самый острый карри. Здание больницы исчезало в сгущающейся темноте — машина медленно покидала район, навсегда оставляя позади бывшего напарника, бывшего подчиненного, бывшего босса и всю прошлую жизнь Дазая. Повернув голову, он заметил, что Ода задремал, прижавшись виском к стеклу. В темноте за окном мелькали белыми и желтыми пятнами фонари и огни домов. Дазай придвинулся ближе, и их колени соприкоснулись. Ода на мгновение открыл глаза, должно быть, почувствовав прикосновение, но не отстранился. Стараясь запомнить этот момент, Дазай впервые подумал, что именно в этом моменте времени он совсем не желает смерти. Раздражающий сон о жизни подходил к концу — впереди было только будущее, которого оба они заслуживали.