All Dogs Go To Heaven

Кровь на белой рубашке напоминала мёртвую бабочку. Дазай отбросил нож, и тот глухо звякнул о кафель. Осаму изо всех сил зажмурился, стиснув зубы. Он услышал, как тяжело осело на пол тело Акутагавы. Почувствовал, как безвольно упавшая рука коснулась его ботинка. Дазай вздрогнул всем телом и отодвинулся. Он столько раз убивал — и вдруг впервые что-то почувствовал. Он не хотел давать имя этому чувству. Не открывая глаз, он повернулся на стуле и нашарил руками возле тумбочки мусорное ведро. Едва успел наклониться, как его вырвало. Откашлявшись, он всё ещё чувствовал во рту привкус желчи и крови. Все три дня Дазай почти ничего не ел — пил воду из кулера и пару раз в день брал что-то из автомата в коридоре больницы. Иногда он забывал и об этом. Вытерев рот ладонью, он понял, что его руки в крови. Дазай, наконец, медленно открыл глаза. Он не хотел смотреть на лежащее у ног тело Акутагавы — боковым зрением видел лишь темное расплывчатое пятно. Неподвижное и жуткое. Дазай отставил ведро в сторону и присмотрелся к Оде. Прибор издавал всё те же размеренные звуки, грудь Сакуноске едва заметно вздымалась и опускалась. Нужно успокоиться. Взгляд Осаму замер на пятне крови на покрывале. Он не знал — может быть, она его, может, Акутагавы. Дазай чувствовал саднящую боль в боку — лезвие задело его не сильно. Случайное движение, лишь осечка. Рюноске пришел убить Оду, а не его. Акутагава был бешеным псом — но не настолько, чтобы убить того, кого любишь. «Я люблю вас, господин Дазай» — это резало больнее тонкого лезвия и попадало в самое сердце. Дазай чувствовал странное опустошение. Не осталось ни ненависти, ни презрения. Он перевел пустой взгляд на тело под своими ногами и впервые испытал что-то, похожее на жалость. Это чувствовал Ода, когда говорил об Акутагаве? Как Сакуноске повёл бы себя на его месте — если бы его любил такой же бешеный жестокий пёс? Дазай замер, и его губы дрогнули. Сакуноске и так был на его месте. Осаму уронил окровавленные ладони на покрывало. Перед глазами всё расплылось. — Прости, Одасаку… Весь бинт на глазу был мокрым, по щеке без бинта текли горячие, отвратительные на вкус слёзы. — Если ты чувствовал то же, что я сейчас… Он, не думая, вытер ладони о рубашку, и мертвая бабочка на груди стала напоминать окровавленного дракона. Времени не было. Плана тоже. Дазай достал мобильник и дрожащими пальцами набрал номер Накахары. Инстинктивно, ещё не зная, что именно должен ему сказать. — Мне нужна твоя помощь, Чуя. Прямо сейчас. Его голос срывался. Он не стал дожидаться ответных слов, сразу сбросив вызов. Он знал — Накахара перезвонит несколько раз, а затем придёт, чтобы лично высказать, как некстати будить его в четыре утра. Остается лишь ждать. Ждать и верить, что напарник всё так же предсказуем, как и всегда. Дазай вытер рукавом глаз и глубоко вдохнул. Взгляд упал на темное жуткое пятно на полу. Акутагава лежал на животе, из-под которого по полу растекалась кровь. Нож так и остался намертво замершим в его руке. Дазай отвернулся. Он ведь знал. Всегда знал, что этот неуравновешенный однажды умрёт на его глазах. И теперь он ничего не чувствовал, кроме опустошения, когда это произошло от его руки. Пустота и жалость — самые страшные имена для чувств. Но история Рюноске давно была написана им самим. Дазай не мог помочь ему, не мог спасти. Никогда не мог. Он уронил голову на руки и закрыл глаза. — Прости меня, Одасаку… Он провалился в тяжелый сон — рваные вспышки озаряли затуманенное сознание. Дазай видел собственные окровавленные руки. Видел Оду, лежащего на полу. Их обоих заливал неестественно оранжевый свет. Картинка сменялась, и он уже держал на руках мертвенно-бледного Акутагаву. Глаза Рюноске вздрагивали, то открываясь, то закрываясь. Дазай не мог пошевелиться, пока к нему тянулись чужие руки и замирали перед его лицом. С бледных губ срывалось, подобно хрипу: — Я же люблю вас, господин Дазай… Всё меркло, Дазай чувствовал только боль. Только неприятную влагу на обратной стороне бинта. Вспыхивало что-то красное, и он чувствовал, что все бинты на всём теле теперь пропитаны липкой кровью. Шум открываемой двери разбудил его, вырвав из мерзкого сна. — Дазай! Знакомый голос отрезвил и привел в сознание. Дазай поднял голову, фокусируя взгляд на замершем в дверях напарнике. Взгляд Накахары намертво впился в неподвижное тело на полу. — Какого чёрта… — голос вздрогнул и надломился. Осаму молчал — лишь выпрямился на стуле, и Чуя перевел взгляд на его окровавленную рубашку. Его глаза стали шире. — Что ты наделал? Лицо Дазая не выражало никаких эмоций. Он повторил механически, будто старая запись на граммофоне: — Мне нужна твоя помощь, Чуя. Накахара, выйдя из оцепенения, метнулся к телу Акутагавы. Рывком перевернул его на спину, положив голову на свои колени. Дазай отстраненно смотрел, как руки в черных перчатках выискивали пульс на бледной шее. Как от быстрых движений кровь уже была повсюду — на одежде Накахары, на его лице. Шляпа слетела на пол, но Чуя этого не заметил. Он замер и вскинул злой, нетерпеливый взгляд. — Твою мать, Дазай! Чуя сжал руку в кулак и скрипнул челюстями. Дазай заметил, что он успел обмотать ткань плаща вокруг раненого пояса Акутагавы, и нахмурился. — Он мёртв, Чуя. — Заткнись. Накахара затянул полоски ткани в узел и накрыл место раны ладонью. Другой рукой поправил упавшие на лицо волосы, и на лбу остался кровавый след. Чуя крепче обхватил Акутагаву и поднял невидящий холодный взгляд. Его губы дрожали. — И что ты хочешь, чтобы я сделал? Дазай поднял руку и размотал прилипшую к глазу повязку. Бинты спали серыми лентами, и он отбросил их на пол. — Избавься от него. Солнце начинало показываться из-за крыш, заливая палату розоватым светом. Свет очертил лицо Накахары, и Дазай заметил, как подрагивают его перепачканные кровью скулы. — Чуя? Накахара, не глядя, поднял с пола шляпу и надвинул себе на лоб. Дрожащая рука прикрывала теперь лицо. Дазай нахмурился. Он предвидел, что напарник не будет рад раннему вызову, но ни на секунду не задумался, что тот почувствует, увидев эту картину. У него не было времени думать о его чувствах. Никогда не было. Теперь рваными вспышками, будто сон, его прошили воспоминания. Беглые, странные эпизоды, которым он никогда не придавал значения. Мельком брошенные фразы — теперь они стали тяжелыми, как удар в лицо. «Какого хера, Дазай, у него опять сломаны рёбра?» «Оставь его уже в покое, Дазай» «Не будь таким мудилой, Дазай» Осаму нахмурился, глядя на Накахару. Обтянутая перчаткой ладонь подрагивала. — Чуя? — С какой стати ты решил, что я стану помогать тебе, дерьма кусок. Он отнял руку от лица и метнул в Дазая наполненный злостью взгляд. Осаму замер, но не выдал ни одной эмоции. Склонил голову набок, и его голос зазвучал твёрдо, беспрекословно. — Мы ведь напарники, Чуя. Если бы не я, ты давно бы сдох в трущобах от своей порчи. Чуя сжал кулаки и отвернулся к окну, всё ещё держа Акутагаву на своих коленях. — Ты ублюдок, Дазай. Я говорил тебе, хватит его травить, ты никчёмный… — Он хотел убить Одасаку. Плечи Накахары вздрогнули и тут же опустились. Он усмехнулся с горечью и опустил голову. Пальцы потянулись к бледному лицу Рюноске и убрали со лба выбившуюся прядь волос. Прошлись по щеке, и на ней остался кровавый след. Чуя помолчал несколько секунд, затем его голос стал глухим и ровным. — Даже если я помогу тебе, Дазай, вы оба сдохнете в этой палате. Дазай покачал головой. — Значит, я в любом случае буду у тебя в долгу. Чуя скривил губы и поднял взгляд на койку Сакуноске, на заляпанное кровью покрывало. Аппарат издавал мерные звуки. Розоватые отблески ложились на умиротверенное лицо Оды, отражались в прозрачной маске, надетой на его лицо. — Ты будешь в неоплатном долгу, Дазай. Но вряд ли у тебя будет возможность отдать мне долг. Дазай опустил голову. Как будто он сам не знал, как мало времени у них осталось. Ода должен прийти в себя, тогда у них будет шанс. Если нет… Осаму встретил тяжелый взгляд Накахары и кивнул. — Сделай это. И принеси мне чистую рубашку. Я уберу все следы. И ещё… Он кивнул на пол, где в стороне лежал окровавленный нож. И другой, до сих пор сжатый в окостеневших пальцах Акутагавы. — Верни их Гин, по возможности. Чтобы она ничего не узнала. Если не сможешь, просто избавься от них. Понял? Накахара молча сжимал плечи Акутагавы, одной рукой прикрывая его перевязанный живот. Ткань успела пропитаться кровью, как и перчатки Чуи. — Ты меня слышишь? — Заткнись, Дазай. Он бросил на Осаму долгий холодный взгляд. Дазай кивнул и потянулся к пуговицам рубашки. Пиджак покоился на спинке стула. Стянув окровавленную рубашку, отбросил её на пол. Чуя скользнул взглядом по бинтам, пересекавшим его грудь и шею. Все они потемнели от крови. Дазай нахмурился, заметив это, и бросил взгляд на тумбочку, где лежала аптечка. Ему стоит успеть привести себя в порядок перед последним днем. Он дотронулся до руки Сакуноске и, сжав её, прикрыл глаза. — Даже если я умру, Чуя. Не ты ли первым станцуешь на моей могиле? Накахара молчал. Дазай слышал, как звякнул подбираемый с пола нож. Слышал тяжелое дыхание напарника, его сдавленный хрип, когда тело Акутагавы оказалось на его руках. — Чуя? Он открыл глаза, когда Накахара уже стоял у открытого окна, занеся одну ногу на подоконник. Солнце вышло из-за крыш и освещало его фигуру и безвольное тело Акутагавы на его руках. — Не думай, что я делаю это ради тебя, ублюдок. Чуя крепче обхватил Рюноске, готовясь сделать последний шаг. На миг Дазаю показалось, что безвольная рука шевельнулась, но он сразу же сморгнул этот образ и перевёл взгляд на закрытые глаза Сакуноске. Чуя молчал, но Дазай яркими вспышками в голове всё ещё слышал его раздраженный голос. Сколько раз он повторял это за последний год? Сколько раз Дазаю не было никакого дела? «Не будь тупицей, Дазай, отдай его под моё руководство» «Ты сломаешь ему жизнь, Дазай» «Ты убьёшь его» Осаму сжал в кулак руку и почувствовал, как неприятно липнет растертая по коже кровь. — Я понял, Чуя. Постарайся не облажаться. Накахара не обернулся. Молча сделал шаг за подоконник и исчез в неестественно оранжевом свете солнца. Дазай взглянул на растёкшееся по полу пятно крови, в котором виднелись отпечатки подошв Накахары и тянулись отвратительным узором до самого подоконника. Осаму знал, как мало времени у них осталось. Чуя прав — если Ода не придёт в себя, они оба сегодня умрут.