All Dogs Go To Heaven

На четвертый день размеренный сигнал аппарата прервал звук резко открываемой двери. Дазай понял, что это не Хироцу, не поднимая глаз. Громкие шаги пересекли палату. — Черт возьми, может, хватит уже тут сидеть? — Не сейчас, Чуя. Дазай поднял усталый взгляд на напарника. Накахара выглядел раздраженным. Очевидно, его прислал Мори. Очевидно, у Сакуноске совсем не осталось времени. — Твою мать, Дазай, тебе стоит вернуться, пока босс не пришел в ярость. Ты же не настолько тупой, чтобы не понимать, что… — Хватит. Накахара скривил губы и бросил взгляд на лежащего на койке Сакуноске. Осаму перехватил его взгляд и быстро сжал кулаки, ощутив бессилие. Накахара не был такой большой проблемой, как чертов Акутагава, но всегда раздражал. Пусть они и сработались, Чуя — всего лишь ещё один трущобный мальчишка, возомнивший себя крутым. Ещё один эспер, чья сила была так необходима Мори. Всё, что удерживало Дазая быть частью Двойного Чёрного — лишь обстоятельства. Но теперь всё рассыпалось, стоило взглянуть на безмолвно лежащего Сакуноске. Дазай уже понял — есть вещи сильнее сложившихся обстоятельств. Он поднял взгляд на напарника, что встал по другую сторону койки. Его пытливый взгляд из-под шляпы начинал раздражать. — Передай боссу, что я понял его послание. Но я не уйду отсюда. Накахара сложил руки на груди и отвернулся. — Идиот. Сам знаешь, что в следующий раз сюда придет наёмник и быстро решит все его проблемы. Накахара кивнул в сторону койки, не оборачиваясь. — Заткнись, Чуя. — Тебе лучше смириться. Босс терпелив к тебе, даже слишком. На его месте я давно бы с этим покончил. Дазай сдержался, чтобы не встать и не врезать ему. Он должен сохранять спокойствие. Он должен быть сильным, он не имеет права отступать. В конце концов, больше у него ничего не осталось. — Подумай, Дазай. Лично мне наплевать, если наёмник ненароком и тебя прирежет, но вот босс будет слегка расстроен. — Пошёл вон. Чуя отступил к двери, задержав взгляд на зеленом экране аппарата. На миг в этом взгляде Дазаю почудилось сожаление. — Просто подумай, пока не поздно. Дверь закрылась за ним бесшумно, и Осаму уронил голову на руки. Пока не поздно. Как давно это время вышло? — Прошу, Одасаку. Просто приди в себя. Твою мать. Пожалуйста. Дазай почувствовал, как дрожат его руки. Ощутил неприятную влагу на бинте, прикрывавшем глаз. У Оды не было времени. Прогнозы врачей были слишком расплывчатыми — он мог прийти в себя в любой момент, а мог не прийти вовсе. Дазай готов был ждать, сколько потребуется. Если бы не Мори, если бы не чертова Портовая мафия. Человеку вроде Сакуноске нечего делать в подобной организации. Он должен был уйти, должен был воспитывать тех смешливых детей, должен был писать книгу. Дазай с ужасом понял, что приди сейчас Ода в себя — едва ли он захочет жить. Дети умерли, ему некого защищать. Он нарушил свой кодекс — он убивал. Он сам признался, что больше не сможет написать ни строчки. Если бы тогда Дазай смог остановить его. А может быть, ещё раньше. В один из дней, когда все они — Дазай, Ода и Анго — ещё были друзьями. Если бы тогда Дазай смог подобрать слова. Что бы это изменило? Осаму сцеплял в замок дрожащие руки и с ужасом смотрел на красное солнце в узком окне палаты, и отсветы на белом покрывале казались ему расплывающимися пятнами крови. Он больше не хотел видеть кровь Сакуноске. Если бы он мог пожертвовать собой, чтобы Ода жил, он, не задумываясь, сделал бы это. Дазай снова опускал голову и закрывал глаза, и красное солнце становилось жёлтой лампой над барной стойкой «Люпина», в котором время замирало. Дазай снова и снова останавливал этот момент, когда Сакуноске сидел рядом — со стаканом виски в руке и неясным сожалением в добрых глазах, а Дазай забывал, как дышать, стоило их взглядам надолго встретиться. Очередное воспоминание — очередная возможность, которую Дазай тогда упустил. Он заново переживал тот вечер, теперь уже зная, что случится всего несколько дней спустя. — Одасаку… — Что такое, Дазай? Осаму почувствовал, как дрожит стакан в левой руке, и поставил его на стойку. — Ты считаешь меня жестоким? Ода вопросительно поднял брови. — Дазай, совершенно неважно, что я об этом думаю. Дазай глянул на него с прищуром, задаваясь вопросом, осознает ли Ода, насколько он сейчас не прав. — Ты делаешь то, что должен. Я делаю то, что должен. Это просто работа, на которую мы годимся. — Нет, Одасаку. Ты годишься для работы получше, это уж точно. Ода усмехнулся, глядя на Дазая, как на ребёнка. — Я серьёзно. Ты мог бы стать нянькой, в конце концов. Мог бы готовить этот ужасающе острый карри. Мог бы… — Дазай. Взгляд Оды заставил его замолчать. Осаму знал, что тот скажет. В мыслях наверняка уже назвал это детским лепетом. Но так смотрел, как будто мнение Дазая и правда важное. Глупое и ребяческое, но по-своему важное. Или Дазай только тешил себя, что мягкий взгляд Оды мог говорить именно это. И Дазай отступал. Вместо того, чтобы схватить его за воротник и закричать в лицо «Пожалуйста, уходи, Одасаку, пожалуйста, уходи из мафии, пока не поздно». Он брал в руки стакан, игнорируя мелкую дрожь в запястье. — Хорошо, Одасаку, значит, мне тебя не переубедить. А тебе ведь стоило писать книгу, а не вот это всё. «Я должен был, должен был тебя переубедить» Солнце скрылось за крышами, в палате стало полутемно. От горящего экрана аппарата кожа Оды казалась особенно бледной и слегка зеленоватой. Дазай чувствовал липкий страх. Он накрывал неподвижную ладонь Оды своей и склонялся над ним, занося руку, чтобы коснуться его волос. Слушал, как тот дышит через прозрачную маску, надетую на его лицо. Ладонь Дазая опускалась на прохладный лоб Сакуноске. — Пожалуйста, Одасаку. Помоги мне, приди в себя. Я не знаю, что делать. Все эти дни Дазай почти не ел и почти не спал. Он боялся оставлять Оду одного. Он, конечно, знал, что у босса мафии хватает терпения, но и знал, что оно не вечно. Чуя прав — и признавать это было неприятно. Дазай думал. Думал, пока не поздно. Что он сделает, когда Ода придет в себя? Мерный сигнал аппарата почти успокаивал. Он каждую секунду оповещал о том, что Сакуноске жив. И Дазай боялся подумать о том моменте, когда сигнал превратится в долгий протяжный писк, а затем замолкнет. В таком случае всё потеряет смысл. Осаму чувствовал, как больно отзывается его сердце. Нет, Ода должен жить. Тогда, может быть, Дазай сможет подобрать слова. Он объяснит, почему был так жесток с Акутагавой. И наконец признается самому себе — всё потому, что он видел, как сильно Акутагава в него влюблен. И от этого осознания становилось гадко. Дазай никогда не был добр или справедлив с Рюноске. Тому не за что было его любить. Дазай открывался лишь одному человеку — в приглушенном свете бара «Люпин». И этого человека теперь он не мог спасти. Акутагава был лишь проблемой. Зверем, которого необходимо выдрессировать. Дазай знал, мягкость не даст ему вырасти, мягкость его убьёт. Акутагава был лишь приказом. Очередным сильным эспером, которого так хотелось заполучить Мори. Дазай оставил бы его в трущобах. Он предпочёл бы не видеть, как Акутагава рано или поздно умрёт на его глазах. И это было бы милосердием. Дазаю было противно. Если Акутагава способен полюбить жестокого и беспощадного монстра, каким и был для него Дазай, то способен ли он вообще любить? Эти липкие взгляды, казалось, оставляли на теле грязные пятна, и Осаму выворачивало, когда он ощущал их на себе — куда дольше, чем было нужно. Нет, это не любовь. Ведь Дазай где-то слышал, что любовь прекрасна. Он думал об этом ночами, прокручивая в голове разговоры с Сакуноске, как самые прекрасные моменты своей мрачной жизни, и он почти подобрался к определению своих чувств. Он почти понял, что всё то, что он хотел сказать Оде, помещалось в три самых известных слова. Но так и не сказал их. От Акутагавы он ждал лишь ненависти. Ненависть закалила бы Рюноске. Сделала оружием, которым и хотел его видеть Мори. Чертов Акутагава. Бешеный бродячий пёс. Когда дверь скрипнула, почти бесшумно, Дазай сразу же поднял голову. Палату уже окутывали предрассветные сумерки. Дазай с пренебрежением смотрел на тёмную фигуру в дверях, на извивающиеся черные ленты, поползшие по полу в сторону больничной койки. Дазай встал и наступил на ленту подошвой. Фигура сделала шаг вперёд, бледное лицо исказила ухмылка. — Вы знаете, зачем я пришёл, господин Дазай. Осаму следил за лентой, смирно замершей под его подошвой. Однажды он слышал, что все псы попадают в рай. Так ли это? Губы Дазая дрогнули в злой усмешке. Он уже знал — некоторым псам суждено и при жизни, и после гореть в аду. Он поднял пустой взгляд на Акутагаву.