All Dogs Go To Heaven

Дазай ненавидел закатное солнце. Красные блики, заливающие кровью извилистые улицы Йокогамы. Он видел достаточно крови. Он с безразличием смотрел, как кровь стекает по собственным запястьям — снова и снова, пока раны не заживали. Тонкий скальпель, что он прихватил из кабинета Мори и теперь всегда носил в своем рукаве, как нельзя лучше подходил для аккуратных надрезов. И пускай оставались шрамы — их никто не увидит из-за бинтов. Кровь закатного солнца, заливающего больничную палату, была совсем другой. Дазай впервые боялся крови, когда увидел её, расцветающую цветком на светлом пиджаке Сакуноске. Дазай впервые боялся за чью-то жизнь. Ему не нравилось это чувство. И теперь он сидел возле больничной койки, на которой уже третьи сутки Сакуноске не приходил в сознание. И отвратительное чувство тревоги плескалось в груди и на вкус отдавало кровью. Дазай смотрел на белые простыни, на бинты, пересекающие грудь Оды, на его опущенные веки и бледную кожу. И боялся. Боялся, что тот так и не придет в себя. Сколько Мори позволит ему пробыть здесь? Как скоро боссу мафии покажется правильным отключить Сакуноске от аппарата? Дазай боялся — впервые в жизни. Трое суток он почти не спал и почти не покидал палату. На второй день пришёл Хироцу, и по одному взгляду Осаму понял — Мори ждет его возвращения и вряд ли будет ждать слишком долго. Хироцу всегда был добрым, слишком добрым для своей работы, и теперь он смотрел на лежащего на койке с затаённым сочувствием. Он не стал говорить очевидного — Дазай и без того понимал, что у Оды слишком мало времени. Закатное солнце бросало красноватые отсветы на бледное лицо Сакуноске, и Дазай сжимал кулаки от бессилия. Ода должен проснуться. Ода не может оставить его вот так. Не после того, как заставил его найти наконец причину жить. Хироцу не стал говорить, что у Оды осталось не больше, чем пара дней. Дазай и сам это знал. Хироцу отвел взгляд в сторону, избегая встречи с покрасневшим незабинтованным глазом Осаму. — Босс ждет вашего возвращения. Акутагава должен вернуться к тренировкам с вами как можно скорее, иначе он становится неуправляемым. Дазай бросил на Хироцу один лишь взгляд, заставивший его поклониться и уйти. Этот чертов Акутагава. Он всегда был проблемой. Дазай жалел, что вообще связался с ним. Что забрал паренька из трущоб и привел в этот грязный кровавый мир. Умри он там, в трущобах, от голода или бандитов — это было бы милосерднее. Но приказ есть приказ. В то время Дазай не задумывался о человеческих жизнях. В то время он ещё не встретил Оду. Солнце заливало палату красным, и Дазай чувствовал вкус крови у себя во рту. Он протягивал руку и касался неподвижной руки Сакуноске. — Почему бы тебе просто не прийти в себя, Одасаку? Он с удивлением понял, что его голос дрожал. Впервые за трое суток он больше не мог изображать спокойствие. Он был здесь три дня, он говорил с Сакуноске, чтобы заполнить пугающее молчание. Он говорил: «Ты был прав, Одасаку, всегда был прав». Он говорил: «Но я не знаю, что с этим делать». Дазай сжимал его пальцы, будто мог удержать его. Он клал потяжелевшую голову на покрывало рядом с его рукой. И смотрел на зеленый экран аппарата, отсчитывающего слабый пульс. Он закрывал глаза и без конца возвращался в привычный зал бара «Люпин», наполненный желтоватым светом. Щелкал пальцами, и бармен ставил перед ним неизменный стакан виски с белым кругляшком льда. Дазай не делал ни одного глотка. Он смотрел, как переливается жидкость, гадая, какая она на вкус. Он ждал, когда раздадутся шаги, и стул рядом займёт его тайный друг. Одасаку. Мафиози, который не убивает. Невозможность, как она есть. Дазай всегда знал — это хорошим не кончится. И он прятался от реальности. Он смеялся, он тратил время на пустые разговоры о самоубийстве. И каждый раз ловил этот взгляд — снисходительный взгляд взрослого, говорящий «Чем бы дитя ни тешилось». Будто Ода знал. Всегда знал, что Дазай по-настоящему ничего не сделает. В тот день Дазай ждал дольше обычного. Анго так и не пришел, его Осаму видел всё реже. Но наконец боковым зрением он заметил знакомый светлый пиджак. Шаги были негромкими и неторопливыми. — Уже поздно, не думал, что застану тебя здесь. Ода привычно сел рядом, и бармен тут же поставил перед ним стакан. — Я никуда не спешу, Одасаку. Они молча чокнулись. Дазай смотрел, как двигается кадык Сакуноске, пока тот пьет. — Он действительно так хорош на вкус? Ода перевел на него удивленный взгляд. Отставил стакан и протер лоб ладонью. — Кстати об этом, Дазай. Почему ты никогда не пьешь? Дазай широко улыбнулся. Ему всегда нравились их ни к чему не обязывающие разговоры. Будто только здесь, в этом баре, Дазай мог выдохнуть и не притворяться — не строить из себя бесчувственного исполнителя, который и не взглянул бы на такого, как Сакуноске. — Всё просто, Одасаку, я ведь несовершеннолетний. Ода посмотрел с откровенным недоумением, и Дазай рассмеялся. Он ждал именно такой реакции. Безусловно, Ода и так знал, что Дазаю не больше восемнадцати — слава о нем как о самом молодом и безжалостном исполнителе шла далеко вперед. Но Осаму чувствовал — такой простой ответ, учитывая все обстоятельства, точно введет Сакуноске в ступор. Дазай поднял свой стакан и повертел в руке. — Так виски вкусный или не очень? — Не очень. Сакуноске всё рассматривал его, будто в первый раз, и Дазаю стало странно не по себе. Он вдруг почувствовал себя голым. Взгляд Оды был слишком глубоким, слишком пристальным, и Дазай на мгновение растерялся. Он усмехнулся, чтобы скрыть это. — Так зачем его пить, если он не очень? — Дазай. Они встретились взглядами. Ода выглядел серьёзным. Сосредоточенным. Осаму вновь натянул на лицо улыбку. — Что такое, Одасаку? Ода сделал глоток. — Просто задумался. Ты делаешь много запрещенных вещей для несовершеннолетнего. Странно, что именно виски тебя смущает. Осаму не ожидал такой серьезной аналитики. Он думал, Ода посмеется, и на этом всё. Он вспомнил, как несколько дней назад в красках рассказывал об очередном провале Акутагавы, за который тому пришлось расплатиться парой сломанных рёбер. И вдруг Дазая больно кольнуло — впервые в жизни он задумался о чужом мнении. Он подумал — кем же видит его Сакуноске? Осаму мотнул головой и пожал плечами. — Некоторые вещи необходимы для выживания, Одасаку, но виски точно не в их числе. — А беспричинная жестокость? Дазай замер. Серьезный тон Сакуноске окончательно выбивал из колеи. Раньше Ода никогда так не реагировал. Обычно он молчал на рассказы о подобных вещах. Иногда пожимал плечами, но никогда не спрашивал, почему Дазай так жесток с кем-то вроде Акутагавы. Осаму и сам не задумывался об этом. Беспричинная жестокость? Акутагава обрек себя на страдания одним своим существованием — в трущобах или в мафии, это значения не имело. Но было что-то ещё — что-то мерзкое в его липких взглядах исподлобья. В его манере держаться. В его дерзости и желании получить признание. Дазай чувствовал острую необходимость стереть ухмылку с его лица, заставить рухнуть на четвереньки и захаркать пол кровью. У Дазая были причины, которых он сам никогда не озвучивал даже в мыслях. Так поймет ли их Сакуноске? — Прости, Дазай, я знаю, что это не моё дело. Ода прервал затянувшееся молчание, и Осаму заметил странное сожаление в его глазах. На мгновение ему стало больно — захотелось оправдаться, но так и не нашлось подходящих слов. Дазай давно уже понимал, что хорошим это не кончится. Что тайная дружба с рядовым мафиози обязательно выйдет боком. Тем более, когда его мнение становится настолько важным. Дазай знал, что придёт домой и долго не сможет уснуть, прокручивая в голове этот разговор. Может быть, он найдет слова. Открывая глаза и глядя на зелёный экран аппарата, отсчитывающего слабый пульс Сакуноске, Дазай с горечью понимал, что до сих пор не нашел подходящих слов. И ему было больно. Ведь Ода, как никто другой, заслуживал их услышать.