Свобода начинается с иронии

Ночь вступила в свои права. Луна поднялась высоко в небо, освещая темные улицы своим холодным серебристым светом. На баррикаде большинству бойцов удалось провалиться в блаженное забытие и отдохнуть от сегодняшней битвы, одновременно собирая силы к следующей. Лишь изредка тишина нарушалась сменявшими друг друга на посту дежурными. Впрочем, спали не все, одни не могли спать в преддверии своей возможной смерти и тихо переговаривались между собой. Другие же предпочли молча смотреть в небо, потягивая вино прям из горла бутылки, дожидаясь своего, быть может, последнего рассвета. Ветер покачивал флаг и поскрипывал неплотно закрытыми ставнями на окнах, кто-то чиркал спичками, кто-то тихо насвистывал себе под нос песенку, едва слышные смешки и разговоры, разбивающие могильную тишину, чьи-то шаркающие шаги, весь набор звуков создавал неповторимую мелодию ночи перед битвой. Среди бодрствующих был и Жан. Конечно, влюбленному юноше не давала покоя пропажа любимой женщины. Ему совсем не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому он просто сидел у подножья баррикады и в нервном волнении ждал ее возвращения. Каждый шорох заставлял его сердце бешено стучать, а тело само намеревалось подскочить и пойти проверить источник шума. Он и делал так первые несколько раз, но вновь и вновь лишь разочаровывался, поэтому теперь ему оставалось лишь сидеть, будто бы он прирос к месту и как верный пес дожидаться Агнешку. А ведь правда. Куда пропала Агнешка?

*Агнешка. Несколькими часами ранее*

Агнешка, как мы помним, вызвалась провести разведку, пообещав всем, что эта операция увенчается успехом. Ох, как глупа и наивна была эта молодая, красивая женщина… Тайком, окольными путями, пробираясь по городу, она узнавала и отмечала на карте, где какие были построены баррикады, сколько там людей, как идет подготовка и насколько преимущество на стороне восставших. Это были ценные сведения, но нужно было разузнать хотя бы примерное число противников и когда они собираются нанести удар. Для этого, накинув капюшон и запахнув плащ, она подходила все ближе к месту дислокации основных войск. Сейчас тут почти никого не было, а те, кто был, как она и предполагала, не обращали никакого внимания на женщину, но… Один единственный офицер вдруг окликнул ее — Мадам! Мадам, что вы тут делаете? — Агнешка решила, что разумным будет сделать вид, будто бы она не расслышала, что ее зовут или будто обращаются не к ней и продолжила идти. Но глупый гвардеец не отставал — Мадам, постойте же. Вы не могли бы предъявить ваши бумаги (документы)? — он подбежал к женщине, ей пришлось остановиться. Но, конечно, бумаг у нее не было. — Я… я забыла их дома. — не поднимая головы ответила она. — Тогда вам придется пройти в отделение. А вы… не могли бы поднять голову? — последние предложения она проигнорировала — Мадам? Вы знаете, что сейчас началась революция? А вы ведете себя крайне подозрительно. «Oh, kurwa*, просто отвали от меня!» — мысленно взывала Агнешка. В конце концов, гвардейцу надоело играть в игры, о чем он непременно сообщил ей, и, схватив женщину за подбородок, намеревался поднять на себя ее лицо. Технически ему это удалось, потому что теперь она смотрела на него своими пронзительными серыми глазами, но едва ли теперь это могло ему помочь, потому что маленький карманный ножик, торчавший теперь у него в печени, мешал сконцентрироваться. Он лишь ошалело опускал глаза к ножу и вновь поднимал их на Мадам Войчик. Вынув свой нож, она отошла на несколько шагов от мужчины, который в ту же секунду рухнул на землю, кровь хлестала как фонтан, забрызгивая все вокруг, в том числе и саму Агнешку. Дело приняло неожиданный поворот, прятать этот труп было некуда, он лежал посреди пустого перекрестка, до ближайшего укромного места не меньше 20 метров, хрупкая женщина вряд ли справилась бы с этим, по крайней мере, быстро. Поэтому решено было бежать. Бежать со всех ног, пока… кто-нибудь не застал ее на месте преступления. Но бежать было уже поздно. Двое жандармов стояли в нескольких метрах от нее, державшей в руке окровавленный нож и с ног до головы забрызганную кровью, стаявшую рядом с бывшим мертвым хозяина сей крови. — Даже не думайте бежать, мадам. — сказал один из них, и жандармы стали медленно подходить ближе, держа наготове револьверы…

*Баррикада*

Перси как раз был в патруле вместе с еще одним студентом. Время, проведенное на посту, он потратил отнюдь не на пустое созерцание неба. Сейчас, когда у него была свободная минута, его не преследовал, ни страх, ни отчаяние, ни горе, его мысли были абсолютно чисты, свободны от предрассудков и субъективности, они были почти так же чисты как ночной воздух. Парень погряз в них так плотно, что казалось вытащить его из них можно только разрезав их, словно пирог. Пирог с черникой, его любимый, который так часто пекла мама. Только мысли отнюдь не были такими же вкусными. Сходство было в том, что оторваться от них невозможно. Он думал об Артуре. Несколько месяцев он запрещал себе это делать, но теперь уже можно, теперь уже все равно, теперь больше не страшно и не больно. Если завтра он может умрет, так зачем же бояться их сегодня. Какой все-таки несчастный человек — Артур. Он посвятил всю жизнь работе, карьере, совсем не замечая, что творится вокруг. Как-то его жена по секрету сказала Перси — «даже если я умру, он не заметит, пока труп не начнет вонять». Тогда это произвело на Перси большое впечатление, но до конца осознал он смысл этих слов только сейчас. Перси не понимал, как можно быть таким жестоким, таким черствым и безразличным к людям, которые его любят. Почему это произошло с ним? Или он таким родился? А может он… и правда не понимал, когда делал кому-то больно? Может он просто запутался и потерялся? Хотелось бы верить, но… Ножом для черничного пирога мыслей послужил, уже знакомый со вчерашнего дня, звук шагов. Разряженный рассветный воздух в тишине разносил любой звук на километры вперед. На часах не было и начала шестого, солнце только начинало вставать, отбрасывая длинные тени от предметов, что еще больше нагоняло жути. Все тут же пришло в движение. Дежурным даже не пришлось поднимать тревогу, люди и сами стали выходить из помещений, где спали и готовились отражать атаку. Как и вчера, звуки шагов становились все громче и ближе, но казалось, что сегодня солдат еще больше, чем накануне. И вновь гвардейцы не заставили себя ждать, они уже показались на другом конце улицы, так же держа наготове ружья. Их и правда было больше, сегодня к ним присоединились и парижские жандармы. Все вместе они образовывали довольно внушительную силу, которая явно превосходила численность бойцов на баррикаде. Единственное, что давало надежду на выигрыш, это все то же стратегическое преимущество. Но спасет ли оно их сегодня… — Огонь! — как и вчера отдавал приказы командир гвардейцев, и пули пролетали над головами восставших. После нескольких залпов снова был задан вопрос — У вас есть последний шанс сдаться, воспользуетесь ли вы им? — Ни за что! — ответил ему Перси, после чего Антуан странно посмотрел на него, будто говоря «это был мой момент славы», но в слух этого не произнес. Тогда послышался новый грохот, отличающийся от звука шагов, а гвардейцы расступились, пропуская в первые ряды артиллеристов с тяжелыми пушками, передвижение которых и создавало тот грохот. Увидев все это, на баррикаде разом содрогнулись, кто-то даже стал молиться и креститься, а кто-то порывался бежать, как можно быстрее и как можно дальше. Кто-то же напротив не выказывал никакого страха, не обходилось и без смельчаков. — Быстрее, передайте мне заряженное ружье, скорее же! — скомандовал вдруг Антуан. Ему немедленно был передан какой-то американский револьвер, так как ружей поблизости не оказалось, но очевидно Антуану было необходимо хоть что-нибудь, что может стрелять. Наскоро прицелившись, он спустил курок, попав в одного из артиллеристов, который уже собирался поджечь фитиль на пушке. Догадавшись, что пытается сделать Антуан, Жан, так же быстро схватив ружье, прицелился во второго артиллериста, но… не попал. Прогремел ужасающий выстрел, а пушечное ядро образовало небольшое углубление на верхушке баррикады. Бойцы, которых откинуло внутрь, еще не пришли в себя, а те, кто остался стоять у верхушки, тоже были контужены, отличная возможность для гвардейцев идти на штурм, но они не стали этого делать. Командир приказал: — Заряжай второй снаряд! Тут же уцелевший артиллерист стал заряжать свою пушку, а за место мертвого пришел другой. В итоге, в строю снова было две пушки. На этот раз не растерялся Жан, быстро прицелившись, он убил второго, ближайшего артиллериста. Но на этот раз гвардейцы не стали дожидаться следующей атаки и сразу же приставили к пушке запасного артиллериста. Прогремели выстрелы. На этот раз сразу две. Один из них увеличил углубление в верхушке, другой попал в самую середину, спровоцировав обвал, в ходе которого, упал и флаг. На этот раз не обошлось без жертв со стороны восставших, те, кого не оглушили залпы, помогали раненым зайти в «лазарет», увы, у них не было времени уносить трупы, и вновь возвращались на баррикаду, чтобы вместе с остальными попытаться восстановить стену из мебели и хлама, но время было упущено. Гвардейцы начали наступление и, подойдя вплотную к баррикаде, стали взбираться по ней. Революционерам ничего не оставалось, как попытаться отбиться. — Огонь! — скомандовал Антуан. Несколько солдат были убиты или ранены, но их численность слишком превосходила численность восставших, так что на смену убитым солдатам пришли другие. Несколько особо проворных уже проскочили внутрь и боролись с врагом в тылу, убивая тех, в чьи обязанности входило перезаряжать ружья. Надежда еще оставалась на тех, кто отстреливался из окон, они как могли быстро перезаряжали оружие и стреляли в основном в тех, кто пробрался внутрь, упуская из виду, что происходит на фронте. Но что-то вдруг привлекло внимание Антонио, который готовился выстрелить в жандарма, боровшегося с одним из его знакомых ремесленников, занимавшегося изготовлением музыкальных инструментов. Он бросил лишь мимолетный взгляд на баррикаду, и с ужасом увидел, как уже совсем близко к Жану подкрался гвардеец, направляя на него штыковое ружье. Не секунды немедля, он спустил курок, спасая Жана, который даже не подозревал об опасности и лишь услышав за своей спиной выстрел, обернулся. Парень увидел в считанных сантиметрах от себя острие штыка и державшего его мертвого гвардейца. Взглядом он нашел в окне Тони и так же взглядом быстро его поблагодарив, возвратился к перестрелке.

***

Было уже начало первого, когда начался дождь. Все это время битва не стихала ни на минуту, король явно решил покончить с революцией сегодня, а измотанные солдаты, не ожидавшие такого сопротивления, рьяно пытались исполнить приказ. Улицы Парижа быстро отсырели и покрылись многочисленными лужами. Дождь размывал кровь на мостовой, вновь делая ее чистой. А также давал наконец немного прохлады и людям, многие из которых тоже были испачканы кровью, своей или чужой. С недавнего времени, в защите баррикады участвовали даже раненные, все кто еще мог держать ружье и целиться. Революционеры с каждым часом все больше напоминали армию мертвецов. Но первая радость от свежести проливного дождя закончилась, стало ясно, что из-за него слишком быстро сырел порох, вернее, его скудные остатки, не давая возможности стрелять. Ситуация становилась все хуже, те, чей порох совсем промок или закончился, хватали топоры, лопаты, ножи и штыки от ружей, и, перелезая через баррикаду, вбегали в самую толпу гвардейцев и жандармов, вступая с ними в рукопашный бой. Впрочем, не у одних революционеров порох отсырел. Теперь солдаты короля тоже не могли заряжать пушки и стрелять, так что им оставалось лишь по возможности нападать на бунтовщиков. Но, в основном, они лишь пытались отбиться. Собрав смелость в кулак и вооружившись топором, Перси тоже перелез через баррикаду, налету втыкая топор в чью-то сонную артерию. Перси просто старался не думать, что сейчас убивает людей, что возможно у них тоже есть семьи, что их ждут дома родители, он просто отложил свою человечность в дальний угол сознания. Наверное, так работает инстинкт самосохранения, ты думаешь лишь о том, чтобы выжить, и откладываешь почти все, что делало тебя человеком, понимая, что — «убей или будь убитым». Он понимал, что сейчас не время трусить или отступать, слишком много поставлено на кон, слишком много его соратников погибло, слишком многих он знал лично. Еще раз замахнувшись, Перси кажется отрубил кому-то кисть руки. Этот подонок сам виноват, он первый замахнулся на Перси, у него не оставалось выбора. Вдалеке, сквозь плотную завесу дождя ему почудилась знакомая, одиноко стоящая мужская фигура. Решив, на свой страх и риск, проверить догадку, Перси пошел в сторону неподвижной фигуры. Подойдя уже почти на расстояние вытянутой руки Перси остановился, наконец убедившись, что перед ним его брат. Артур молча и… как-то ласково смотрел на младшего брата, держа в руке пистолет. — Он заряжен. Одна пуля осталась. — зачем-то известил его мужчина. — Ясно. — многозначительно ответил Перси. — Значит… мы сегодня враги. — заключил Артур. — Мы всю жизнь враги. — Не правда, Персиваль. — улыбнулся он. — Да, согласен, я не совсем точно выразился. Я был для тебя врагом. Ты для меня другом и наставником. — Вот это уже точнее. — закивал он головой — Знаешь… я так горжусь тобой, Перси. — это предложение ошарашило Перси. Во-первых, Артур редко называл его сокращенным именем. Во-вторых, он… гордится? — То есть всю жизнь, когда я пытался перед тобой выслужиться, ты меня только презирал, а стоило послать тебя, как ты мной загордился. Артур хрипло рассмеялся — Нет, Перси, я никогда не презирал тебя, я лишь завидовал тебе. — Т-ты… что.? — переспросил Перси. — Давай хоть один раз поговорим по-настоящему искренне. Ты умнее, находчивее, проворнее, а самое главное, добрее. Ты тот, кем я всегда хотел быть. — Революционер? — неуверенно спросил парень. — Нет, балбес, смельчак. Ты решил, что для тебя в жизни действительно важно, выбрал свой путь и, несмотря ни на что и ни на кого… — он сделал ударение на последнем — …ты выбрал сторону, не знаю, правильная она или нет, но ты ее сам выбрал и отважно, как можешь, отстаиваешь. Нет, ты все-таки не черствый, в тебе есть сострадание, и ты можешь искренне кого-то любить. Это то, чего никогда не мог и не умел я. ТЫ — это то, чего никогда не мог я. Ты лучшая версия меня, лучший сын, которого могли желать родители… не я. Я всегда понимал, что ты намного способнее и со временем обгонишь меня во всем, поэтому старался не подпускать тебя слишком близко и… поэтому старался как можно больше преуспеть на работе, потому что… еще несколько лет практики и ты бы спокойно мог занять мое место. Единственное, чего тебе не хватает - это уверенности, но все придет со временем. Ты стремился быть таким, как я, а я стремился быть как ты, вот в чем ирония. — не громко рассмеялся Артур. Перси тоже подхватил его смешок, прикладывая руки к глазам, чтобы вытереть набежавшие слезы. Подумать только, на самом деле его любят, его ценят и даже подражают. И не абы кто, а кумир его детства. Глупый старший брат, просто был не в состоянии разобраться в своих чувствах, поэтому вел себя как придурок. Но теперь все будет иначе. Да, вряд ли Перси вернется в жандармерию, да его и не ждет там никто, но теперь они с Артуром будут настоящей семьей, теперь… Неожиданно прямо возле его уха просвистела пуля. Перси быстро отнял руки от глаз и приложил одну руку к уху, которого чуть не лишился. Быстро обернувшись и никого поблизости не увидев, парень вновь повернулся к Артуру, но… его там уже не было. Вернее, его не было на уровне глаз Перси, поэтому он со страхом медленно стал опускать их вниз и… Артур лежал на земле в луже собственной крови, которая быстро размывалась дождевой водой и корчился в предсмертных муках. Перси сразу же бросился к брату и упал рядом с ним на колени. — Нет! Нет!!! — кричал Перси, подняв Артура с мостовой и обеими руками прижимая его к себе. — Тише, Перси, кто-нибудь тебя услышит. Мама не переживет если мы оба погибнем. — Ты не погибнешь! С чего ты решил, что я тебе позволю?! — Перси — усмехнулся Артур и сразу же закашлялся, отхаркивая кровь — Я не жилец, Перси. Просто помни, что я тебе только что сказал, ладно? И не скучай сильно. И хватит реветь, итак, воды хватает, еще немного и мы тут утонем. — Брось, Артур, я отнесу тебя в лазарет… — Оу, ты про тот, который уже разнесли на доски? — Я… я что-нибудь придумаю… — Не сомневаюсь, но в твоих интересах сейчас уйти в безопасное место… И, кстати, нам не выиграть это войну. Я имею ввиду гвардейцев и короля. Сам подумай, около 800 тысяч восставших, и около 200 тысяч солдат… с жандармами 300 тысяч. Вы почти победили, Перси… я не знаю, хорошо это или плохо, но… — Замолчи! Замолчи ты! Как я могу жить без тебя? — Как-то ведь жил раньше… позаботься, пожалуйста, о моих девочках…- сказал Артур совсем слабо и медленно закрыл глаза. Его тело тут же потяжелело, сбитое дыхание прекратилось, и без того бледная, холодная кожа стала еще бледнее и холоднее. Перси ничего не оставалось кроме как прижимать к себе брата, так будто он был еще жив и навзрыд плакать ему в плечо. Но как ни прискорбно, личные драмы, на то и личные, что на них редко обращают внимание. Битва продолжалась, пусть уже и исключительно вяло. Было не понятно кто, где и против кого, люди лишь изредка взмахивали каким-то оружием, грозясь кого-нибудь прибить, но драться ни у кого не было сил. У обеих сторон оставалось совсем мало людей. Сначала никто не услышал, как где-то совсем не далеко, вновь слышались шаги большой толпы, но, когда они стали слишком очевидными, противники замерли, каждый на своем месте и, не шевелясь, стали прислушиваться. Солдаты боялись, что это идет подкрепление для революционеров, революционеры в свою очередь, что для солдат. Но когда толпа появилась на горизонте, обе стороны были сбиты с толку. Толпа состояла как из гвардейцев и жандармов, так и из восставших. И все они шли, почти в обнимку, напевая марсельезу. — Граждане! — начал один из солдат — Мы солдаты пятой королевской дивизии, мы перешли на сторону революции, мы будем биться вместе с вами! — Если вы не согласны… — обратился один из рабочих уже к гвардейцам и жандармам, оставшихся живыми — …вы будете убиты. Революция не терпит жалости к врагу! Повисло напряженное молчание, которое внезапно разрезал крик, уже известного нам, командира гвардейцев: — Стреляйте по ним, чего вы стоите! — командовал он своими подчиненными. Но никто не двинулся с места — То есть вы отказываетесь выполнять приказ?! — спросил он, пытаясь скрыть в голосе истерические нотки. — Именно. — сказал один из его подчиненных — Мы с вами. Да здравствует революция! Его крик в одночасье подхватили и остальные. Побитые, мокрые и уставшие солдаты были рады закончить эту бессмысленную бойню. А революционеры, удивленные таким поворотом событий, вылезли из-за баррикады и стали обниматься с теми, кого только что пытались убить. И, как бы, понимая, что конец этому братоубийству наконец положен, солнце несмело стало выглядывать из-за облаков, дождь понемногу заканчивался, когда люди, граждане одной страны, наконец объединились, чтобы дать отпор общему врагу. — Завтра идем на Тюильри! — провозгласил Антуан, и все воодушевленно его поддержали.