Свобода начинается с иронии

29 июля предстояла решающая битва — осада Дворца Тюильри. Главной целью стало выдворение оттуда короля. Даже забавно, как быстро все закончилось. Иные революции длились месяцами и даже годами. А тут всего 3 дня, 3 славных дня Июльской Революции. Несомненно, количество людей вышедших, чтобы отстоять свои права превзошло все самые смелые ожидания организаторов, тогда как численность войск была не так велика, но главную роль сыграла все-таки та самая точка кипения, которой достигает каждое общество, живущее под гнетом, та точка, которая заставляет даже потворщиков царского режима вставать на защиту восставших. В любой революции, так или иначе, решающим фактором, определяющим ее победу, является или забастовка рабочих, и остановка главных предприятий, или многочисленная вооруженная сила, находящаяся на стороне революции. Последнее более характерно для 19 века. Помимо пятой королевской дивизии еще несколько выразили желание присоединиться к штурму дворца. Весь оставшийся день 28 числа и утро 29 революционеры собирались нанести решающий удар. Однако, у короля еще оставались преданные войска, так что битва обещала быть тяжелой. Когда стрелки на часах приближались к полудню под окнами Тюильри стали собираться как восставшие, так и королевские подданные. В очередной раз поражаясь масштабам и роскоши дворцово-паркового комплекса, люди испытывали бесконтрольную злость и отторжение к тому, кто назвал себя «их господином». Дворец состоял из центрального корпуса или, как его еще называют, «павильона», часов и двух соединённых с ним флигелей — павильонов Марсан и Флоры. Он замыкал с западной стороны дворик Лувра, который, после его сноса, превратился в открытое пространство, начинающее собой историческую ось. Прямо перед главным входом высилась арка Каррузель, прославляющая победы Наполеона. Пройдет еще немало лет прежде чем дворец станет восприниматься символом монархического режима и террора. Из Тюильри 20 июня 1791 года бежали Людовик XVI и Мария-Антуанетта, а уже в XIX веке — императрица Мария-Луиза 29 марта 1814 года, короли Людовик XVIII с началом «ста дней», следующим должен был стать Карл 10. Не прошло и пары часов как все открытое пространство перед Тюильри заполнилось людьми. Толпа не была настроена дружелюбно, о чем явно свидетельствовали вилы, копья, огнестрельное оружие. Не забывали и напевать знаменитую песню: Дело пойдёт, дело пойдёт! В таверне девушка поёт, Счастье придёт, счастье придёт, Счастья достоин французский народ, Аристократ просит пощады, Попы своим благам не рады, Мы справедливостью сильны, Мы Лафаетовы сыны, Придёт к достоинству народ, Дело пойдёт, дело пойдёт, И от избранников он ждёт, Что, Дело пойдёт, дело пойдёт! Когда народ вооружён, Он в лжи и правде искушён, Дорогу к счастью он найдёт, Дело пойдёт, дело пойдёт! Дело пойдёт, Дело пойдёт! Аристократу горевать, Народу на него плевать, А совесть ведь у нас чиста, Тем наша нация сильна, От малого до велика, Мы патриоты на века, И за себя мы постоим, И ты француз и гражданин. Поставь предательству заслон, Кличь Лафаета «Мы Вас ждём», Врагам ведь брошен неспроста, Француз прославлен на века, Дело пойдёт, дело пойдёт! Дело пойдёт, Дело пойдёт! Аристократа верёвка найдёт. Дело пойдёт, дело пойдёт, Аристократов повесит народ, И невзирая на их пол, В каждый их зад вгоним мы кол.* Однако, не все были опьянены предстоящей битвой. Кое-то был просто опьянен. Потерявший вчера одного из самых близких людей, молодой человек решил, что лучшим способом почтить его память будет напиться до полусмерти. Перси даже не понадобилось пить слишком много, чтобы дойти до невменяемой кондиции, так как пил он исключительно редко. Вчерашний день парень помнил смутно. Последнее воспоминание — кто-то забрал Артура у него с рук и, положив на импровизированные носилки, куда-то понес. Кажется, Перси сопротивлялся, кричал, а может ему это только показалось, но только вот Артура все равно забрали. Следующим воспоминанием было то, как он в компании Жана, Антуана и Антонио сидел в крохотной кухоньке в доме у Жана, и не мог оторвать взгляда от крошки на столе. Его друзья лишь изредка о чем-то тихо переговаривались и предлагали ему поесть, а потом Антонио сказал: — Только музыка способна в должной мере отдать должное жизни. — и взял гитару. Он наигрывал какую-то грустную мелодичную песню на испанский манер. Расчувствовавшись больше всех Жан даже заплакал. А вот Перси больше не мог. Он всегда был плаксой, но сейчас слез не было. Он бы и был рад выпустить наружу эмоции, облегчить душу, но не мог сделать этого физически. Зато вид заплаканного и глубоко переживающего смерть незнакомого человека, Жана, заставил Перси улыбнуться. Потом кто-то притащил бутылку рома и абсента. Кажется, Антуан. А дальше все совсем перемешалось, превратившись в какую-то кашу. Первым, после опустошения бутылки рома, ушел Антуан. Антонио как-то говорил, что его ненаглядный не умеет пить. Но вообще-то, как раз он и умел, он знал свою норму и не пил больше положенного, поэтому почувствовав себя достаточно нетрезвым, пошел спать. Вторым сдался Жан, потом ушел Антонио. Ушел не буквально, ушел просто от реальности, провалившись в царство Морфея прямо за столом посреди какой-то соболезнующей фразы. Все эти соболезнования были пустыми, они ничего не значили и были не более чем проявлением вежливости. Они не знали какого это, а если и знали, то ясно понимали, что никто не поможет пережить Персивалю горе, кроме самого Персиваля. Они лишь могли быть рядом и вовремя подставлять плечо. Утром раньше всех проснулись Антуан и Жан. С самого начала дня последний стал капать на мозг и без того недовольного Антуана: — Она наверняка в тюрьме, Антуан, нам нужно что-то сделать! — Что?! Что, Жан? Что мы можем сейчас сделать? Если ты думаешь, что меня не беспокоит эта ситуация, то ты ошибаешься. В любом случае, будем смотреть правде в глаза… она может быть в тюрьме, а может быть… уже мертва… Сразу же в красивое лицо Антуана впечатался большой, увесистый кулак человека, всю жизнь занимавшегося тяжелым физическим трудом. Но парень не был зол на друга, он и сам понимал, что если они и могли что-то сделать, то сейчас время уже упущено и это заставляло его сердце сжиматься. Такова была черта его характера: он почти всегда принимал решение в пользу дела, идеи, революции, впрочем, чего угодно, только не живых людей. Он ненавидел в себе это и пытался бороться, но обычно с треском проваливался. В момент жизнь одного человека кажется ему мелочью, каплей в море, на которую не следует тратить слишком много сил, но всегда наступает минута горького сожаления, когда он часами рассуждает, что можно было бы сделать иначе. Например, сейчас, он понимал, что мог бы отправить кого-то на поиски Агнешки, как и собирался еще до начала битвы. Или мог позволить Жану пойти самому поискать ее, когда тот попросил его разрешения отлучиться. Он тогда сказал — «не волнуйся, мы отправим кого-нибудь завтра», но на завтра времени на это уже не было и Антуан вновь отважно сражался с монархией, забыв о близком человеке. Когда удалось добудиться Антонио и Перси, все четверо двинулись в сторону Тюильри. У каждого было тяжело на душе, каждый пережил что-то личное. Битва проходила быстро и как в тумане. Толпа революционеров, отстреливалась от окруживших дворец солдат и забрасывала их горящими факелами, и камнями. Кое-что из брошенных снарядов, разбивая окна залетало и в сам дворец. Огонь, попавший на шторы и портьеры быстро перекидывался на ковры, и диваны, распространяясь все быстрее. Уже весь первый этаж полыхал пламенем, когда солдаты короля, оказавшись меж двух огней, побросав свои ружья, разбегались кто куда. А что же в это время делал король? Разъяренный, доведенный до крайности народ, неистовствовал у него во дворце, разнося его в пух и прах, и, в скором времени, насадит его голову на фонарь, если их требования не будут удовлетворены. Решено было спасаться бегством. Быстро снарядив наиболее неприметную карету, король под шум выстрелов и потрескивание огня, уезжал как можно дальше от дворца, в сторону Ла-Манша, чтобы хотя бы на время укрыться в Англии. Швейцарская армия, испугавшись разъяренной толпы и зная, что произошло с их предшественниками в 1792 году, заблаговременно покинула дворец, оставляя дворец на попечение дворцовой охраны. Толпа быстро ворвалась через главные ворота, заполоняя все помещение. Люди, отдаваясь захватившему их чувству злости, били окна и остальные хрупкие предметы, угрожающе размахивая оружием, требовали, чтобы король отрекся от престола. В движение пришел и парламент. Либералы, чувствуя поддержку народа, требовали правительство Полиньяка отказаться от своих полномочий и добровольно предстать перед судом народа. В итоге Июльская революция 1830 года смела правительство Полиньяка, он и большинство его министров были арестованы. В этих условиях король, под давлением толпы, предпочёл 2 августа отречься от престола и потребовал тотчас же отречения также от старшего своего сына. Своим преемником он назвал 10-летнего внука, графа Шамбора, а регентом (наместником королевства) назначил герцога Орлеанского Луи-Филиппа. «Так завершилась одна из крупнейших революций Франции» — хотела бы я сказать. Но увы, все было не столь однозначно. После официального отречения короля последовала череда интриг и манипуляций, связанные и с тем, что Палата депутатов отказалась признать малолетнего Шамбора королём и объявило престол вакантным. Луи-Филипп тем временем распространил прокламации, где объявил сенсационное «чудесное рождение» Шамбора обманом; якобы герцогиня Беррийская вовсе не была беременна, а родившийся в 1820 году мальчик — не внук Карла X, а бастард. А ярые антимонархисты, не смогли одержать верх, так как отмена монархии означала бы внешнеполитические осложнения вплоть до интервенции Священного союза, установилась конституционная монархия. Либералов парламента стали считать предателями революции, воспользовавшимися ее плодами. Преданный народ, преданные надежды еще несколько раз напомнят о своем существовании в последующие несколько лет, но так и не будут услышаны, вплоть до 1848 года. Говорят, в истории нет сослагательного наклонения, но интересно иногда подумать, как сложилась бы дальше судьба народа, случись хоть одна мелочь иначе или случись она в другое время. Что было бы с Францией установись в ней Республика после восстания 1830 года? Война со Священным союзом и еще больше жертв? И чем бы закончилась эта война, смогла бы Франция выстоять против объединенных сил России, Пруссии и Австрии? Или под натиском империй она бы пала, была разделена между победителями и навсегда утеряна, как самостоятельная держава? Или же Священный союз не решился бы на вмешательство, и Республика стала процветать. Или даже без внешнего вмешательства погрязла в интригах и дворцовых переворотах? Сложно сейчас оценить правильность действий парламентеров, возможно предав свой народ они тем самым спасли всю Францию, а может они были всего лишь трусами, воспользовавшимися революцией в своих гнусных целях.