Свобода начинается с иронии

Весна уже во всю вступила в свои права и начала наводить свои порядки в Париже. Солнце было уже высоко над городом и согревало жителей столицы своим теплом, лишь изредка заходя за тучи. Теплый весенний ветер, такой, что дует только после холодов. Он даже пахнет и чувствуется по-особенному! Дыхание весенних цветов окутывало каждого, вышедшего на улицу этим знаменательным днем, словно теплый весенний поцелуй после морозного зимнего воздуха. Снег давно сошел, повсюду витал аромат весенних цветов, жизни и нового начала. Это было двадцатое марта, день весеннего равноденствия, а значит равенства всех перед всеми. Именно в этот день революционеры со всего Парижа собрались на Площади Согласия, привлекая всех тех, кто устал мучиться и терпеть лишения, кто хочет равных прав и возможностей. Когда еще как не в день весеннего равноденствия провозгласить всеобщее равенство и нерушимость обычных человеческих прав, данных каждому от рождения. Время неумолимо приближалось к полудню. Люди со всего города беспрерывно, малыми и большими группами, иногда поодиночке стягивались в эпицентр надвигающегося митинга. Сюда же планомерно перебрасывали свои силы королевские гвардейцы и полицейские. Все они, противники революции, громко провозглашали, что такие собрания являются незаконными и приказывали немедленно разойтись, но уставшие от угнетения люди едва ли боялись получить по голове полицейской дубинкой. Все было довольно мирно, но, в то же время, все понимали — это лишь затишье перед бурей. Когда людей собралось слишком много, полицейские стали рваться в самое сердце ревущей толпы, дабы разогнать митингующих еще до начала основных действий. Но получали ожесточенное сопротивление и, понимая, что сил одних только жандармов не хватит, они вновь и вновь отступали лишь для того, чтобы дождаться подкрепления. Для такого события на площадь стянули все полицейские силы, в том числе наших давних знакомых — Артура и Персиваля Де Жустисов. Артур со своим отделением стоял недалеко от фонтана Морей и, со свойственной ему серьезностью, наблюдал, как все больше и больше людей подходило к Египетскому Обелиску. — Сборище воров и каторжников! И студенты тут же. Вернее, не студенты, а одно название, бездельники безработные, им лишь бы побуянить! Сегодня мы много костей переломаем. Эти уроды будут до конца жизни гнить по тюрьмам, раз им не по нраву их нынешняя жизнь! Посмотрим, как они запоют на каторге! — со злостью, похрустывая костяшками, прорычал Артур. А «каторжники и бездельники» тем временем вполне мирно собирались у места встречи, размахивая трехцветным флагом времен первой республики и красовались красно-синими кокардами на груди, напротив сердца. Некоторые даже надели красные шапочки Санкюлотов и широкие, в противовес узким дворянским, брюки. Кто-то уже начинал выкрикивать революционные лозунги с импровизированных трибун, кто-то во все горло орал марсельезу. Персиваль наблюдал за всем этим из-за спины брата. Парня не покидало предчувствие, что сегодняшний день не закончится ничем хорошим. Он испытывал крайне противоречивые ощущения. С одной стороны, все эти митингующие, они, как ни крути, были такими же живыми людьми, как и он сам, насилие одного живого существа над другим всегда казалось ему чем-то диким и из ряда вон выходящим, а потому неприемлемым. За это он часто подвергался издевкам и презрительным взглядам со стороны старшего брата «Не любишь драться?!» — удивленно говорил он после того, как Перси отказывался потренироваться с братом в рукопашном бою — «Как ты тогда собрался быть полицейским, Персиваль? Ты жалок. Жалок и труслив. Ты ни на что не годишься» — после этого он ушел, со злостью бросив боксерские перчатки в брата. Все эти молодые ребята, пожилые люди, женщины и мужчины совсем не были похожи на каторжников или праздных гуляк. Они выглядели не хуже, чем любой другой обычный человек, который сегодня предпочел остаться дома. Да, они были бедны, но ведь бедность — не порок. У Перси из головы никак не выходил разговор с Жаном. С этим бедным парнем, который очевидно был замешан в происходящем. С этим смелым человеком, которому не повезло родиться в той среде, где приходится бороться за выживание. Тяжело работать, чтобы кормить тех, кто дорог и себя самого. Терпеть насмешки от богатых и влиятельных, терпеть все лишения и несправедливость. Перси уважал и чтил закон, но будучи абсолютно уверенным, что Жан революционер, так и не сдал его полиции. Он долго на это решался, но в какой-то момент задумался: почему ему, Персивалю Де Жустису, жандарму, так тяжело пойти на этот поступок. Не потому ли, что для Жана и таких как он, для сотен тысяч озлобленных и обездоленных, революция — это единственная надежда? Но кажется, ни его брат, ни все остальные полицейские не разделяли мнения новобранца. Они были настроены крушить и ломать. Кости и жизни. Они не желали терпеть беспорядки и «разгул преступности». Им слишком хорошо промыли мозги. В какой-то момент, в какой именно Перси пропустил, прибывая в своих нелегких думах, толпа вдруг особенно оживилась. Народ стал плотнее сбиваться к стеле, около которой кто-то соорудил довольно внушительную трибуну. Такую, что видно даже из самых отдаленных переулков площади. На трибуне показался какой-то человек, по всей видимости молодой мужчина, но Перси не в силах был рассмотреть его лицо, слишком далеко он находился. Человек на трибуне начал активно жестикулировать и громко говорить, но шум толпы мешал Перси расслышать хоть что-нибудь в то время, как те, кто стоял ближе, активно приветствовали то, что говорил, очевидно главный революционер. Люди подхватывали отдельные фразы, сказанные мужчиной, и яростно поднимали сжатые в кулаки руки. Тысячи, сотни рук! Эти люди явно были настроены серьезно. Перси было очень любопытно, что творится там, на трибуне, кто этот человек, и что конкретно он говорит. А главное, почему производит такое впечатление на простой люд и буржуазию, собравшихся здесь. Вся площадь буквально внимала каждому его слову и ловила каждое движение, изменения в интонации. Перси даже подумал, что, если прямо сейчас этот мужчина скажет — «На баррикады!» — люди беспрекословно последуют за ним. — Мсьё Де Жустис. — обратился Перси к Артуру. — Что тебе? — спросил Артур, не отрывая взгляда от главной трибуны. — Могу я… сходить на разведку? — на ходу выдумал Перси — Я посмотрю кто это там на трибуне, вдруг в общем беспорядке мы так и не поймаем его? А он тут явно главный. Артур с удивлением и… уважением… посмотрел на Перси. Видимо эта идея понравилась ему — Да. Да. Не плохая идея. Иди. — Да, Мсьё. — отрапортовал Перси и пошел в самую гущу. Но дорога, которая, казалось бы, должна занять не больше 3-4 минут, была не такой уж простой. Дело было не только в огромном скоплении людей, которые постоянно толкались, перемещались и вскидывали руки, Перси был в полицейской форме и посему на этом митинге ему были явно не рады. Его толкали с особенной силой и злостью, пихали локтями и намеренно преграждали путь к трибуне. Перси приходилось обходить слишком яро настроенных революционеров, чтобы не выйти из толпы с тяжелыми побоями. Вот он уже почти рядом с трибуной, заметил в толпе Жана и какую-то женщину, неверное это та самая незнакомка. Как же хочется узнать кто она, но… но сейчас это не так важно. Ему нужно узнать кто стоит на трибуне. В момент, когда, чтобы увидеть этого человека Перси остается только поднять голову, его вдруг в очередной раз с силой толкают вперед, так что парень падает и чуть было не роняет вместе с собой еще несколько человек. — Ауч. — только и смог проговорить парень, которому казалось, что круги ада — это еще цветочки, по сравнению с толпой, которая не рада тебя видеть. Но зато теперь он максимально близко к трибуне, почти у самого ее подножья. Он запрокидывает вверх голову и… И видит его. Статная фигура, голубые глаза, горящие праведным гневом, белокурые волосы, ему не сложно было узнать этого человека. Гораздо сложнее было осознать происходящее. Эмоции переполняли и не в силах сформироваться во что-то определенное, волнами, одна за другой, накатывали на Перси, который, то бледнел, то краснел, и, пристально смотря на парня, чуть было не падал в обморок. Видимо почувствовав на себе особенно пристальный взгляд, парень обернулся в сторону Перси и быстро нашел его глазами в толпе. Все время, что Перси смотрел на него парень не переставал говорить, но стоило этим двоим встретиться глазами, как мужчина потерял дар речи и в немом оцепенении смотрел на Перси. Он явно был удивлен и раздосадован не меньше, чем сам Перси. Но слишком долго молчать и смотреть на жандарма он не стал. Антуану пришлось взять себя в руки и продолжить вещать о революции. О революции. Антуан. Этот богатенький мальчик, баловень судьбы. У него было все и даже больше. Он был его другом. Его единственным настоящим другом, черт возьми! Так что же он сейчас творит? Он буквально олицетворяет все, с чем поклялся бороться Перси: революция, свержение монарха, баррикады на улицах, убийства, запал предстоящей битвы. Он стоял здесь и запросто, будто делал это постоянно, агитировал этих людей, заглядывающих ему в рот, умирать на баррикадах. Во имя свободы и равенства! Чем ему-то не угодил король? Что Перси будет делать? Сдаст его или нарушит присягу? Он, не переставая, таращился на Антуана, который больше ни разу к нему не повернулся. Глаза Перси заблестели от обиды и предательства. Он ведь доверял ему, рассказывал о том, как будет бороться с революцией, и ни разу этот человек, которого он считал другом, и словом не обмолвился о своих «политических предпочтениях». Ну еще бы, ему-то было выгодно, что какой-то дурак посвящает его во все планы жандармерии! Вечно с ним это происходит, вечно им пользуются и помыкают. Прозрачные горячие слезы помимо воли Перси потекли по щекам и капали за ворот белого воротничка. Только почувствовав влагу, Перси смог наконец оторваться от зрелища, которое с каждой минутой делало ему все больнее. А Антуан, все продолжал, снова и снова выкрикивая компрометирующие лозунги. Он буквально сиял изнутри революционным пламенем. То, с каким запалом он говорил лучше любого признания говорило о том, что он беспрекословно верит в победу революции. Казалось, еще немного и он на огненных крыльях, словно феникс поднимется вверх, чтобы сжечь самого себя. Революция была близка — он чувствовал ее дыхание. От него буйством красок на километры повсюду расцветала настоящая жизнь, полная страсти, свободы и нескончаемой борьбы. До победного. Он сам приговорил себя, когда подставил щеку под несмелый поцелуй Родины, когда она нуждалась в нем. Родины, которая сейчас, как он сам был убежден, нуждалась в очищении, при чем кровью на мостовой. Страстные слова долетали до горячих сердец, которые в этот самый момент бились в унисон, и находили отклик в каждом из них. В сердцах и умах таких же как он. Они понимали друг друга, хоть и принадлежали к разным сословиям, все они хотели скинуть с себя путы, сковывающие движения, снять цепи, опутывающие все тело и вдохнуть полной грудью. Все чувствовали, что этому человеку под силу не то, что изменить историю, сейчас он мог бы свернуть горы. И поэтому был дан приказ «стрелять на поражение» … И на площади согласия, на этой прекрасной, живописной площади, началась бойня. Первый, оглушительный выстрел, из ружья опытного стрелка, попал прямо в грудь человека, стоявшего на трибуне. С этого момента все было словно в тумане. Парень согнулся и болезненно застонал. Не прошло и секунды, как он упал, а из раны, которую он беспомощно пытался зажать руками, стала вытекать жизнь. Перси, который не сразу понял, что происходит, сначала повернулся в сторону выстрела, а затем вновь поднял заплаканные глаза на трибуну, где еще секунду назад стоял его друг… или бывший друг. Впрочем, сейчас ему было не важно, что этот человек оказался предателем, сейчас он был тяжело ранен и нуждался в помощи. Издалека, где, изначально стоял отряд Артура, послышалось пламенное — «Огонь!» Люди в панике стали разбегаться кто куда, началась настоящая давка. А Перси уносило все дальше от трибуны, где истекал кровью Антуан. Как же все-таки больно и страшно умирать. Умирать, так и не дойдя до конца, так и не победив монарха… так и не повидавшись с мамой, не извинившись перед Антонио, не объяснив все Персивалю. Приказ отдан, дураку понятно, что сейчас целятся именно в него, и что еще один выстрел он точно не переживет. Да что уж там… врятли он переживет и этот… перед глазами мелькают цветные круги, с каждой секундой он все тяжелее осознает реальность. Здравый смысл подсказывает: «Беги! У тебя еще есть шанс, ты должен найти в себе силы! Борись!», но тело отказывалось слушаться, он не мог пошевелиться, не то, что встать или хотя бы отползти. Никто не решится влезать на трибуну, где он как на ладони, никто не придет… Но внезапно он почувствовал, что кто-то подхватил его, когда его голова, уже совсем тяжелая, почти коснулась деревянного пола. Чьи-то сильные, надежные руки. Кто-то прижал его к себе, закрывая от выстрелов, которые должны уже вот-вот градом посыпаться в его сторону. Следующие несколько секунд, когда пули свистели мимо него и прижимающего его к себе человека, показались обоим вечностью. Казалось, что следующая точно попадет или в него, или в этого человека, которого затуманенный разум Антуана так и не смог различить. Он понимал только, что это мужчина и он сейчас рискует своей жизнью, чтобы защитить его и с силой зажимает его рану, стараясь максимально отсрочить неизбежное. Как только первые залпы стихли на трибуну взобрались еще двое… кажется, мужчина и женщина. Это Жан и Агнешка? Похоже, что это и правда они. — Давай, быстро бери его! — сказал Жан, подхватывая Антуана под одно плечо, а незнакомец под второе, поднимая вверх. Боль от этих манипуляций была почти невыносимой, но он сказал себе, что нужно терпеть… в конце концов ничего другого Антуан все равно не мог.

***

Трое людей с раненым Антуаном буквально ввалились в одно из кафе, бывшее одним из пристанищ революционеров и, игнорируя шокированные взгляды постояльцев, прошли в дальнюю комнату, уложив Антуана на пол. — Что делать?! Что нам теперь делать?! — вопил один из его спасителей. — Антонио, тебе нужно успокоиться! — так же орал на него Жан. Антонио. Точно. Как он не узнал его сразу? Только он пахнет… так... — По-моему, вам обоим стоит выйти отсюда и позвать врача. Нет, впрочем, Антонио лучше остаться здесь, он весь в крови. А ты, Жан, иди и… будь осторожен. — спокойно, без тени паники распорядилась Агнешка и принялась разрезать ножом одежду Антуана, всеми силами зажимая рану.