Записки нелюдимого анестезиолога

      Дежурство в приёмном отделении. Хартман вечером улетел в Бамберг. Остатки закатного солнца заслонили сгущающиеся тучи, подул холодный ветер, сообщающий о приближающемся дожде. Я терпеть не могу мартовские дожди.       Штакельберг стоял у подъезда машин скорой помощи и нервно курил уже третью, по моим наблюдениям, сигарету. Я, Маркус и Хеннинг ждали машину с производственной травмой, предварительно вызвав ортопеда. Пострадавшего доставили минут через десять: открытый раздробленный перелом обеих мало- и большеберцовых костей — ноги зажевало в заводском механизме. Мужчина лет сорока был в сознании, но, как сказал парамедик, совершенно не понимал происходящего и всё что-то бормотал не по-немецки.       — Болевой шок, — пожал я плечами после того, как попытался сам заговорить с мужчиной, пока мы везли его в травму.       «И, похоже, ещё и с севера», — пронеслось у меня в голове, когда в его, на первый взгляд, несвязном наборе звуков я начал различать что-то похожее на арабский язык. Вот только мне это ничего не дало — я его не понимаю.       Я почти никогда не появлялся в северной части Нойкёльна, которую почти сплошь заполняли арабо-турецкие мигранты. Даже Хартман туда не суётся — вообще, если ты не здоровый небритый мужик, тебе там делать нечего. Не говорю уже о себе. Нойкёльн считается особо криминальным районом именно из-за стычек их банд, и принимать их результаты нам не впервой. Я становился свидетелем последствий драк, поножовщин и перестрелок, принимал жертв нападения и изнасилования; к нам попадали после похищения и насильственного ограбления. Наша больница находится в южной части Нойкёльна, но не так далеко от границы, и поэтому всё это — совсем не редкость. Но в основном всех развозят по совершенно разным больницам, так как приёмное отделение нигде не резиновое. Немцы из северной части понемногу вытесняются на южную или в другие районы, но некоторым попросту некуда идти, и я порой с замиранием сердца думаю о молодых одиноких людях, семьях и детях, которые живут на севере. У нас бывают иногда криминальные авралы, однако другие больницы по возможности нам помогают. Но иногда что-то идёт не так.       Мужчину в травме перехватил Маркус со своими ординаторами и только подоспевший ортопед; он отпустил нас с Хеннингом и увёз мужчину на рентген. Позже вернулся и сказал, что ноги попробует восстановить, но с вероятностью процентов сорок их придётся ампутировать.       Так начиналось моё дежурство в эту длинную и тяжёлую ночь.       В больнице на ночном дежурстве находилось около семи анестезиологов, большинство из них приходилось на ОРИТ. Всего штатных сотрудников отделения реанимации на посту было около четверти, плюсом некоторое количество дежурящих ординаторов, в том числе и Тресков. Дежурки были переполнены: тот, кто не занят, благополучно спал. Тем, кому не хватило коечных мест, спали в ординаторских на диванах, в пустых палатах или на резервных больничных койках в подсобном подвальном коридоре, в основном ординаторы. Когда я решил попробовать поспать, то все лучшие углы уже были заняты. Я вернулся в зал к сестринскому посту, Хеннинг тоже был там и принципиально не спал. Мы с ним молча переглянулись, когда я опустился на диванчик напротив него. В верхнем углу зала тихо бубнил телевизор, а сзади было слышно, как по телефону разговаривает дежурная медсестра. Было примерно одиннадцать вечера. Мы так и сидели молча, и я уже хотел было сделать обход в ОРИТе, как в поле моего зрения попала картинка с экрана телевизора.       — Нелли, прибавь, пожалуйста, — сказал я сестре на посту. Она, не отрываясь от телефонного разговора, прибавила пультом звук, и я внимательно уставился в экран. У меня отвисла челюсть, когда я увидел, какую поножовщину устроили на Вартештрассе прямо между двух городских кладбищ: в ней была замешана сотня человек, не меньше, плюс полиция, которая пыталась их остановить, и попавшие под раздачу мирные жители. Я даже поднялся с дивана и вплотную подошёл к углу с телевизором, совершенно абстрагировавшись от всего. Таких масштабных замесов я ещё не видел.       — Доктор Кёлер! — докричалась до меня-таки Нелли, прижав телефонную трубку к плечу; я обернулся. — Пострадавших везут сюда. Пока планируется шесть машин, наши машины тоже выехали туда.       Я опять безмолвно раскрыл рот и несколько секунд просто смотрел в пустоту.       — Сколько пострадавших? — после спросил я.       — Неизвестно. Там всё ещё идёт бойня. Сообщается пока о тридцати участниках стычки и пятерых сотрудниках полиции.       Я тяжело вздохнул и подрагивающей рукой забрался себе в волосы.       — Нам ждать аврала? — подал голос Хеннинг. Я опять помолчал в раздумьях.       — Будем сохранять спокойствие, — произнёс я, хотя чувствовал, как меня скоро снесёт волной надвигающегося хаоса. — Нелли, отправляй все свободные машины, обзвони ближайшие больницы. Пусть тоже подключаются. Нетяжёлые травмы отправлять в дальние больницы. Тресков, — я обернулся на ординатора, — поднимай всех на ноги. Я вызову по пейджерам, а ты обеги отделение и буди всех. Как проснутся, пусть идут ко мне, я раздам указания. Раз случилось, будем работать.       Я посмотрел себе под ноги, нахмурившись, и тут же убежал в приёмное. Спустя две минуты подтянулись первые сотрудники. Мы стали подготавливать приёмное и ОРИТ к пострадавшим. Пока мы решали, — что, куда и кого, — собрались все дежурящие. Плюсом я оповестил отделение общей хирургии, чтобы готовили сотрудников и свои операционные, а также предупредил рентгенологию. У нас при приёмке было четыре свободных операционных из пяти — одна с той самой производственной травмой. В общей хирургии все шесть операционных были свободны, и я попросил, чтоб все ближайшие плановые операции по возможности отложили. В приёмном отделении было двадцать коек и ещё четыре бокса тяжёлой травмы. В ОРИТе было свободно шестнадцать коек, и я распорядился, чтобы всех стабильных перевезли в другие отделения, а черепно-мозговые все до упора попросил забрать себе Штакельберга, на что он из безвыходности согласился. Так в интенсивной терапии освободилось ещё тринадцать коек. По моим подсчётам на тот момент этого должно было хватить. Перед началом мобилизаций и боевых действий, я собрал своих людей в приёмке на маленькое собрание. Там я распределил всех до единого и дал указания: хирургов реанимации и часть анестезиологов я отправил готовить операционные и помогать в отделение общей хирургии; всех до единого травматологов, несколько анестезиологов и часть ординаторов, что постарше, я оставил у подъезда скорых, чтобы они, разбившись по группам, принимали пострадавших; Штакельберга со своими дежурными ординаторами я отправил проводить мобилизацию черепно-мозговых из интенсивной терапии, оставшиеся ординаторы ОРИТа, что помоложе, проводили мобилизацию остальных стабильных пациентов под руководством реаниматологов, что, в том числе, готовили интенсивную терапию к новым пострадавшим. Я чувствовал, что у меня всё под контролем, и был доволен этим. Я сам около двадцати минут просидел у себя в кабинете, обзванивая другие отделения с просьбами взять несколько оритовских пациентов. Когда я вышел в приёмку, уже привезли тех шестерых пострадавших. Прежде чем отправиться работать, я подошёл к сестринскому посту.       — На подходе три наших машины, — говорит мне Нелли. — Но этого мало. Там всё ещё продолжается стычка, уже известно о пятидесяти пострадавших. Среди них семь сотрудников полиции, беременная женщина и четырёхлетний ребёнок.       Я на секунду словно провалился в яму.       — …Ребёнок, говоришь?       — Да. Женщина — его мать, с ними ещё отец семейства, но он в порядке.       — Хорошо. Тогда позвони ещё кому-нибудь из тех, кто не в больнице. Пусть приезжают, нам надо больше рук.       — Да, док.       Я развернулся к приёмному и лицом к лицу встретился с Маркусом в операционном халате и шапочке.       — Мы узнали, что тут происходит, — говорит он, — Ричард сказал, что справится, и я пришёл помогать.       — Долго он ещё? — поинтересовался я.       Травматолог неопределённо повёл плечами.       — Ещё часов пять, не меньше…       — Чёрт… — пробубнил я и серьёзно нахмурился. — Ладно, работаем. Надеюсь нам хватит операционных.       Ещё около сорока минут я пробегал, принимая пострадавших, распределяя сотрудников и между делом занимаясь непосредственно лечением. Ночь сгущалась, хлынул дождь. Непроглядная темнота за стёклами лишь иногда сменялась мерцанием мигалок и воем сирен. Машины всё прибывали и прибывали, мы с Хеннингом их разгружали, после чего я бегал и командовал, чтобы с самыми лёгкими пациентами освобождались быстрее — нужны свободные койки. Постепенно наполнялись и операционные. Было очень много ножевых, много черепно-мозговых разной тяжести, много переломов и внутренних кровотечений. Кто-то получал своё в поножовщине, кого-то избивали и запинывали, а кого-то затаптывали и вовсе. Но за полтора часа работы не было ни одной смерти. В этот промежуток времени привезли ту четырёхлетнюю девочку и её беременную мать на сроке тридцать недель. Женщину взял себе Маркус и вызвал акушера-гинеколога, а я, пока был свободен, занялся ребёнком. В приёмное ворвался её отец с жалобным воплем:       — Что с ними будет? Что с ними будет?!       Я слышал, что сначала он нашёл свою жену и что-то долго кричал в дверях травмы. Слышал, как с ним переговаривается Маркус, оттуда и узнал, что женщину, судя по синякам на теле, душили и пинали. У неё сломан шестой и седьмой шейные позвонки, рёбра, где-то имеется внутреннее кровотечение. Я старался сильно не слушать, чтобы не сойти с ума к концу дежурства, и старался сосредоточиться на своей работе, которой и без того хватало: у девочки был пневмоторакс из-за сломанных рёбер, который мы с Хеннингом быстро ликвидировали, но проблем от этого меньше не стало: живот был вздут из-за крови, что, в принципе, показал портативный сканер. К тому времени мужчину уже из соседней травмы выпроводили, и он уже в коридоре громко закричал:       — Где Мария?!       А Мария была у нас. Я продолжал игнорировать эти вопли. Сегодня самым главным было — сохранять здоровое хладнокровие в работе. А родительские страдания над ребёнком его пошатнут. Я и так чувствовал, как содрогаюсь изнутри от этих надрывистых криков отца.       — Тресков, закрой дверь.       Хеннинг захлопнул дверь травмы и закрыл жалюзи — и весь мир опять остался где-то позади.       Мы вызвали прихрамывающе-снующего по приёмке Роттендорфа. И пока он осматривал девочку, у неё резко понизилось артериальное давление. Вот тогда нам уже пришлось сильно суетиться.       — Срочно оперировать, — заключил Йохан. — Наши операционные забиты, повезём наверх в общую хирургию.       Я вколол кубик адреналина, после чего мы вырвались из травмы и понеслись с каталкой к грузовому лифту.       — Тресков, ты идёшь с ней, — приказал я ординатору на ходу, понимая, что сам не могу сейчас работать в операционной. А Хеннингу я могу это доверить, потому что он без пяти минут штатный сотрудник, осталось всего несколько месяцев до конца его практики. Я посмотрел в его растерянные глаза и тяжело вздохнул. Мне бы тоже было страшно. Мне и так страшно. Но я прекрасно знаю, что он запросто справится в операционной в одиночку. Я не могу отправить для старшего ординатора другого анестезиолога — рук и так не хватает. И, пока Хеннинг что-то пытался произнести, когда мы остановились ждать лифт (а это ожидание чрезвычайно мучительно в реанимации), я хлопнул его по плечу: — Хенк, не раскисать! Вперёд!       И, как по инерции от моего хлопка, они с Йоханом вкатились в подъехавший лифт. Я проводил их взглядом, пока двери не закрылись.       Затем я снова подошёл к сестринскому посту.       — Сколько их ещё будет? — спросил я.       Нелли только-только положила трубку.       — Ещё двадцать три.       — Сколько?! — я вытаращил глаза и едва не поперхнулся. — У нас нет столько мест! До этого и так двадцать скорых приехало!       — Я понимаю. Но у нас будет ещё семнадцать участников поножовщины, четыре сотрудника полиции и двое наших парамедиков.       — Парамедиков?! — чуть ли не заорал я.       — Да, нашим парамедикам тоже досталось, — сестра тяжело вздохнула.       — Почему к нам не подключаются другие больницы? Сент-Мариен? Вивантес Август-Виктория и Венкебах?       — Им уже отвезли, кого могли. Они переполнены, закрыли свои приёмные отделения. А в другие больницы попросту не довезут.       — Могли бы тоже потесниться, как мы!       — Предлагала. Говорят, что будут разговаривать только с главврачом.       — Аллесберг в командировке, — проворчал я и опять нервно потеребил себя за волосы. Начал чувствовать, как теряю контроль над ситуацией, которая превращается в хаос. Если б я знал, что это далеко не всё. — Сколько всего пострадавших было?       — Шестьдесят шесть. Мы принимаем сорок три из них.       — А у нас тридцать шесть коек всего, — я почесал затылок, снова задумавшись. — А остальные участники поножовщины что, их же там около сотни было? Они целы?       — Нет, в основном мертвы.       Тут между нами повисла неловкая тишина. Я просто не мог выдавить из себя и слова от масштаба случившейся трагедии. Поэтому первой снова заговорила Нелли:       — Их привезут в последнюю очередь вместе с бригадой судмедэкспертизы. Но некоторые, кому получше, или скрылись, или их забрала полиция.       — Так… — я задрал вверх голову и закрыл глаза. — Прямо сейчас обзвони всех наших, кто не в больнице. Скажи, что это очень срочно. И по возможности собери как можно больше людей. Я пока придумаю, что сделать с койко-местами.       Я давно уже думал, что приёмку пора расширять. Мы с Хартманом собрались этим заняться в ближайшие месяцы, но иногда времени ждать просто нет, потому что всё происходит здесь и сейчас.       И только я собрался уйти из приёмного, чтоб снова начать мобилизацию, как через стёкла увидел понаехавшие полицейские машины. И тут же в дверях приёмки показались люди в форме, которые задумчиво оглядывали всё помещение. Я ринулся к ним.       — Не толпитесь у подъезда! — закричал я им и принялся разгонять в стороны, чтоб в этой и без того толкотне был какой-никакой коридор для каталок. — Что вам нужно?       — Вы заведующий приёмным? — спросил старший из них.       — Да, — ответил я расторопно. — Ещё раз, что вам нужно?       — Нам нужно с вами поговорить.       — У меня нет на это времени — вы не видите, что мы тут зашиваемся?       — Я понимаю, но нам сказали, что главврача нет на месте, поэтому лучше всего поговорить с вами.       Мимо нас пронеслись ординаторы с каталкой, что паре сотрудников полиции, которые не послушались меня, пришлось отпрыгивать в сторону.       — Я же сказал не толпиться! Вы — пройдите со мной, даю вам пять минут. Остальные выйдите!       — Парни, подождите снаружи, — полицейский согласно кивнул, и вся его свита тут же исчезла за пределами приёмки. Я, не оборачиваясь, пошёл в сторону сестринского поста.       — Илия Модерзон, майор полиции, — представился, наконец, мужчина, показывая моей спине корочку.       — Доктор Кёлер, — сухо ответил я, останавливаясь. — Объясните, что там всё-таки происходит.       — Обычное сражение за землю, только масштабней, чем обычно.       — Я думал, мы в двадцать первом веке живём.       — Вы же сами понимаете, что это за район. Мы с вами, считайте, в одной лодке. Нам ничуть не легче, чем вам. Вы разгребаете это всё с точки зрения медицины, а мы — с точки зрения закона и порядка.       — Да, понимаю. Но нам приходится лечить тех, кто калечит чужие жизни. Проблема в том, что с нашей точки зрения в помощи нуждаются все. Здесь так много людей, которые сами виноваты в том, что с ними и с другими произошло и которых всё равно наравне со всеми приходится спасать, что обычный человек сказал бы, что они того не достойны. А я, как врач, что бы я ни думал на самом деле, всё равно вынужден считать, что их жизни тоже нужно сохранить. А ещё здесь находится беременная женщина и четырёхлетний ребёнок, которые лишь случайно пострадали в стычке из-за этих людей. И как раз именно они не заслуживают того, что остальные сделали с ними. А здесь всё может обернуться по-разному: мирный человек погибнет, преступника спасут.       — Прошу прощения. Давайте я введу вас в курс дела. Конфликт случился между одним арабским братским кланом и местными скинхедами. За ними мы уже давно следили, но об этой стычке ничего заранее не узнали. Наш дежурный отряд первым её заметил, но пока они ждали подкрепления, всё окончательно вышло из-под контроля, людей не хватало.       — Давайте ближе к делу. Что вы от меня хотите?       — Хочу вас попросить, чтоб наши сотрудники дежурили в больнице. Люди, которые лежат у вас, скорее всего при первой возможности попытаются бежать. Нам нужно это предотвратить. Некоторых нужно приковать к койкам, остальных с незначительными травмами мы можем забрать уже сейчас. К тому же, здесь лежат мои пострадавшие коллеги.       — Забирайте, ради бога, — отмахнулся я. — Но учтите, у нас в основном тяжёлые — мы самая ближайшая к месту происшествия больница. Коек не хватает.       — Возьмём всех, кого разрешите, — майор Модерзон мне кивнул. — Покажете?       — Пока что просто привяжите их. Мне сейчас некогда, я к вам позднее подойду.       Я тут же смылся прочь и первым делом обошёл операционные. Там всё было стабильно. На полминуты я дал себе передышку: выпил воды, потому что лишь тогда почувствовал то, как сильно пересохло у меня во рту. Жадно поглощая в пустой ординаторской два стакана воды подряд, я посмотрел в окно во двор больницы: там беспощадно хлестал дождь, мои бессонные уставшие сотрудники вымокли, принимая машину за машиной, затем мне позвонили на мобильный.       — Док, у нас закончились свободные койки, — сказала мне Нелли. Я бросил стакан в урну и побежал в приёмку.       — С пятой, шестой и десятой коек можете забирать, — сказал я майору после беглого обхода. Их состояние меня устраивало, они не только были в сознании, но и могли ходить. Это были в основном переломы верхних конечностей и швы, не особо влияющие на их мобильность. Чуть позднее я найду ещё кого-нибудь, кого можно отдать полицейским. Теперь приёмка была похожа на военный госпиталь — здесь было почти не протолкнуться: везде над койками столпились врачи, ординаторы носились от пациента к пациенту, медсёстры к ним бегали с капельницами, ватными тампонами и прочим расходным материалом, мимо меня прокатили реанимационный набор и загудел дефибриллятор с дальней койки. Во всём этом гаме мелькали люди в полицейской форме. Всех, кого я приказал забрать, почти тут же забрали. Три койки освободились, а я снова подошёл к Нелли.       — Сколько осталось?       — Шестнадцать. Четверых приняли, двоих не довезли, — она немного помолчала, снова прижимая трубку к плечу. — Нил, наш парамедик… Он скончался по дороге в больницу.       Я тяжело замолчал. Нила мы приняли на работу лишь пару месяцев назад. Дома его ждали жена и двое сыновей. Хорошие люди уходят в эту ночь. И несмотря ни на что я должен продолжать всё делать правильно, как бы ни был зол на тех, из-за кого это происходит. Я должен продолжать работать. Я должен сохранить как можно больше жизней тех, кто здесь находится.       И так же молча я ушёл. В приёмке стали появляться прибывшие из дома врачи. Я дал им указания и, конечно, как по воле судьбы, оказался рядом с койкой, где у пациента началась фибриляция.       — Набор для реанимации сюда, быстро! — закричал я, подбегая к мужчине. Интубировал его и оставил с мешком Амбу ординатора, а сам схватился за дефибриллятор в суете медсестёр рядом со мной. Все отошли. Я дал разряд. Без изменений. — Ты, сука, не умрёшь у меня! Принципиально! Тебе так легко не отделаться!       Ещё разряд. И снова без изменений. На третий раз вернулся синусовый ритм. Я ещё раз выругался себе под нос и ушёл.       Потом я разгрузил только что подъехавшую скорую. Наголо выбритый мужчина с подозрением на сотрясение. Я определил его на одну из оставшихся коек и внёс в очередь на рентген. Пока я осматривал его и ждал Штакельберга, он схватил меня за запястье и очень внимательно посмотрел мне в глаза.       — Вы чувствуете себя в безопасности? — тихо спросил он.       Мне стало не по себе. Странное поведение могло вызваться сотрясением, но все эти люди… и без этого совершают странные поступки. Опасные поступки.       — Отпустите, — тихо, но серьёзно произнёс я. Здесь было полно полиции, и это единственное, что меня успокаивало.       Мужчина разжал руку.       — Нет, серьёзно. Вы чувствуете себя в безопасности?       Я помолчал.       — Я здесь не для того, чтобы с вами разговаривать.       И поспешил смыться. Чёрт бы тебя побрал, Август, где ты ходишь? Он сам сейчас где-то зашивается. И лишь теперь, после слов того пациента, я заметил за собой, что действительно не чувствую себя в безопасности. Даже в стенах родной больницы. Даже с полицией на каждом шагу. Я всё равно чувствовал себя уязвимым.       Главное было этого не показывать.       Август появился через минут двадцать после этого. Я оставил его следить за приёмкой и ушёл по вызову в операционную. Сказали, что срочно.       — Маркус, что у вас?       — Предупреди отца, что потребуется кесарево, — он поднимает на меня глаза от операционного стола. Я сразу заметил, что что-то не так, и напрягся.       — Предупрежу, — придерживая маску рукой, говорю я. — У вас что-то случилось?       — У ребёнка нет сердцебиения, — почти толкнув меня, в операционную вметается акушерка, тут же окружив себя операционным сёстрами. — Надо кесарить.       — А… мать как? — едва набравшись смелости, спрашиваю я у Маркуса. Он странно пожимает плечами.       — Боюсь, что всё серьёзней, чем мы предполагали.       — Так что мне сказать, если её муж спросит?       Он задумался.       — Просто скажи, что операция идёт. Не загружай лишний раз себя и его.       Я кивнул и ушёл.       Пока я спускался в приёмку по пустому коридору, мне вдруг позвонил Штакельберг.       — Кёлер, ты где? — торопливо спросили меня на том проводе.       — Я ушёл до операционных, что не так?       — Проблемы. Пришлось перекрыть коридоры, тут один подозреваемый с черепно-мозговой сбежал. Полиция его ищет по камерам.       — С какой койки?       Я не успел закончить свой вопрос, как в другом конце коридора из темноты вывалилась покачивающаяся фигура и остановилась, увидев меня. Я понял, что здесь кроме него и меня никого нет. Я нашёл его раньше всех.       — С четвёртой, недавно привезли, полиция собиралась его забрать.       Я чувствовал, что, возможно, он особо не сможет ничего сделать. Наверное. Но как-то он в суматохе сумел выйти из приёмки и подняться на другой этаж по лестнице. Куда там вообще смотрела полиция…       — Кёлер, ты где? — на моё долгое молчание Август позвал меня, но я молчал. Сделал несколько шагов назад, опустив руку с телефоном вниз. В голове эхом отдалось услышанное сегодня «Вы чувствуете себя в безопасности?» Это был один и тот же человек.       Неизвестно, что из колюще-режущего он успел прихватить по пути — этого у нас полно. Логично, что он скорее всего просто пытается убежать, не желая быть арестованным, и выбираться через вход в приёмное отделение, окружённое полицией, он не стал и пошёл искать альтернативу. Теперь мы заперты вместе на участке коридора между двумя переходными дверьми. Окон здесь нет, но есть пара кабинетов, в которых они должны быть. Оставалось только молиться, что эти двери заперты. Этаж второй, падать невысоко, и он может сбежать через окно. Если повезёт, без последствий.       Я сбросил трубку. Рано или поздно нас найдут по камерам, и говорить о том, что я здесь с ним, не решился. Не стал рисковать. Хотя хотелось позвать на помощь, как никогда. Я ещё не до конца осознавал, что, теоретически, он может сделать, но в момент, когда он, качаясь, пошёл в мою сторону, мне стало по-настоящему страшно.       — О, доктор, — словно только заметив меня, он подал голос и кажется даже усмехнулся. — Я вас помню, вы из приёмного! Мне нужна ваша помощь!       Я сделал ещё несколько шагов назад и замер посередине коридора. Проще всего было прикинуться дурачком и создать у него ощущение, что хочу ему помочь. Силой я не вышел, но вышел хитростью. Хотя не факт, что именно сейчас мне это поможет.       — Почему вы ушли из приёмного? Вам нельзя вставать, у вас как минимум сотрясение.       — Слушай, док, это не так важно, — он постепенно приближался, неспеша передвигая ноги и хватаясь за стену. Видно было, что ему прямо хреново, кружится голова и он не в себе — и от этого других понятий у него не было. — Я хочу уйти отсюда, я вообще больницы не люблю, и полицейских тоже не люблю, а меня отсюда заберут в участок.       — Есть за что? — как бы невзначай поинтересовался я.       — Тебя это не касается, — он видно занервничал и ускорился. Я тоже слегка дёрнулся назад в ответ на это. — Здесь небезопасно. Ты же сам знаешь. Нигде не безопасно. Помоги мне выбраться.       — Ничего себе, — я усмехнулся, постаравшись, чтоб это было как можно меньше нервно. — Как я тебе помогу? Из-за того, что ты сбежал, все двери перекрыли, ищут тебя. Меня тут с тобой закрыли по случайности.       — Да я же знаю, что ты можешь эти двери открыть! У вас же всегда есть пропуски всякие для ваших закрытых дверей.       — Ну извини, пропуска для открытия закрытых по тревоге дверей у меня нет.       — А эти кабинеты? В них что? — он показал свободной рукой на ближайшую к себе дверь.       Я так и думал, что он вспомнит про них. Оставалось надеяться, что они заперты.       — Обычные служебные кабинеты.       — А окна ведь там есть?       — Есть, можешь через них убежать. Только они выходят во двор, а там вся парковка сейчас занята полицейскими машинами. Можешь кому-нибудь на крышу десантироваться.       — Меня поймают, да? — заискивающе прищурившись, спросил он и сделал ещё пару шагов ко мне.       — Процентов восемьдесят, особенно если ногу сломаешь.       — Ну не может быть, чтоб у вас тут не было всяких лазеек! Ты наверняка их знаешь, просто не говоришь!       — Ты бы знал, как я сам хочу отсюда выбраться… — я показательно закатил глаза, а самого меня колотило, потому что он всё равно продолжал двигаться ко мне, а коридор позади меня заканчивался. Когда они уже нас найдут, мы же совсем рядом с приёмным…       — Ты вышел из какой-то двери, я слышал.       — Она тоже заперта.       — А, конечно, ты же играешь на стороне полиции. А мы попробуем по-другому, ты сам захочешь мне помочь, — и он сунул руки в карманы и вытащил оттуда что-то… похоже, где-то нашёл скальпель. Я мысленно прикинул, где он мог его достать, выстраивая в голове маршрут, хотя было совсем не до этого. — Ты вот, кажется, анестезиолог, если я не ошибаюсь. А я теперь буду хирургом.       Ну всё, думаю, теперь точно мне конец в ближайшее время, если полиция не успеет. Я догадывался, что умру на работе, но не думал, что именно в такой ситуации. Сценарий в моей голове выглядел больше похожим на нервный срыв, недосып или собственную болезнь, но не на то, что меня зарежут скальпелем.       Мужик был в метрах пяти от меня, а я напоролся спиной на закрытую коридорную дверь. Вокруг было тихо, я всё пытался услышать шаги по ту сторону, но ничего не было. Я уже даже забыл, что мне чуть ли не до паники страшно, и сейчас я вспомнил про это, но этот беглец выдал новый номер. Этим скальпелем он полоснул себя по руке.       — Давай так, если ты сейчас меня не отпустишь, то я тебя с собой заберу. Будем вместе сидеть за решёткой. Я за то, что влез в эту драку, а ты за то, что сейчас ранил пациента.       Этот фокус меня, конечно, шокировал, но довод был неоправданный. Хотя, в какой-то степени, он всё-таки подставил меня — если я сейчас ничего не сделаю и он истечёт здесь кровью, то виноват всё равно окажусь я.       — Не получится, — как можно спокойнее сказал я. — Судебная медицина немного не так работает. Я этот скальпель, в отличие от тебя, не трогал.       — Хватит уже врать мне! — заорал он и сделал какой-то неуклюжий рывок ко мне, оставляя за собой по полу капли крови. — Открывай дверь, иначе я до тебя тоже доберусь.       Но он вдруг пошатнулся, и рука, которой он держался за стену, соскользнула. Он ударился головой об угол и рухнул на пол. От панического страха я пришёл к полнейшему замешательству, не зная, что теперь с ним делать. У него и так была черепно-мозговая. И сейчас, по идее, я уже должен был вмешаться, как врач.       — Мужик, ты живой? — осторожно спросил я и отлип от стены, сделав один шаг вперёд. Он не шевелился. Теперь я не знал, за что мне страшнее — за свою шкуру или за свою карьеру. Видимо решил, что за карьеру, и почти крадучись пошёл в его сторону.       Он так и лежал молча, и только я почти подошёл к нему, как он дёрнулся, сделав очередное неуклюжее движение в отсутствие чёткой координации, и схватил меня за ногу. Я только и успел вскрикнуть, прежде чем свалился на пол к нему, а он с трудом пополз ко мне на локтях, размазывая свою же кровь по плитке.       — У тебя же есть этот ёбаный пропуск! Ты как-то сюда пришёл!       И, видимо, он попытался найти его у меня, хватая меня за всё сразу. Я вырывался, как мог, и перестал осознавать происходящее окончательно. Никаких мыслей — одно только желание снова оказаться на ногах. Примерно в тот же момент хлопнули двери, и, громко стуча ботинками по полу, к нам подбежали сотрудники полиции, отцепив его от меня.       Я всё ещё был на полу, лишь приподнявшись на локтях и в немом ужасе наблюдая, как ему заламывают руки и надевают наручники, когда ко мне подошёл Штакельберг.       — Вот ты чёрт, а, напугал всех, — сказал он мне, оценивающе окинув меня взглядом.       — Это я-то вас напугал?! — воскликнул я, подняв на него недоумевающий взгляд. — Вы где так ходите долго, я уже думал, что умру здесь!       — У тебя тут кровь, ты не ранен? — уточнил Август.       — Да это он сам себя… скальпелем.       Потом всё-таки выяснилось, что он скальпелем зацепил и меня по ноге, но тогда в моменте я этого не заметил. Меня утащили обратно в приёмное, в процедурку, где один из моих ординаторов зашил мои боевые ранения, а Нелли отмывала меня от крови. Не знаю, сколько мы сидели взаперти с ним в том коридоре. Но мельком я заметил, что приёмка постепенно пустела и суматохи в ней стало гораздо меньше, чем я помнил, когда был здесь последний раз. Я приподнялся на руках с кушетки и посмотрел на медсестру.       — А ты почему не на посту?       — Уже всех привезли. Меня пока сменили. Сейчас только судмедэкспертиза приезжает.       — Уже всё?..       — Да, почти.       — И… как? Много я пропустил?       — Не особо. Из всех, кого сегодня привезли, пока что все живы. Нечасто такое бывает, правда? Иногда и не в авралы одни потери, а тут… чудеса.       — Действительно… — вздохнул я и полностью поднялся на ноги.       — Доктор Кёлер, у вас швы разойдутся, — окликнула меня в спину Нелли.       — Я поберегусь, — отмахнулся я напоследок и вышел к сестринскому посту, с тяжёлым вздохом окидывая взглядом помещение. Время близилось к утру, на улице стало светлее, а внутри — гораздо безлюдней, чем ночью. А я всё никак не мог отойти от этого всего и осознать, что мы пережили эту бойню.       И всё-таки потери были. Просто не у нас в отделении. Я вышел во двор перекурить, тогда и заметил, что у фасада прямо рядом с подъездом скорых стоит портрет парамедика и горит свеча. Кто-то уже сделал в честь него небольшой мемориал. Я задумался минут на десять, глядя на молодого мужчину с фотографии. Кому-то ещё придётся сообщать об этом его семье.       Потом я вернулся внутрь, и вернулись из операционной Йохан и Хеннинг. Йохан нервно стянул с себя шапочку и прохромал мимо меня, а ординатор, мрачнее погоды сегодняшней ночью, остановился передо мной. Я не стал ничего спрашивать и позволил ему самому всё рассказать мне.       — Мы не спасли девочку, — тихо говорит он и опускает взгляд в пол, чуть отвернувшись. Для ординаторов это всегда большой удар, особенно когда это их самостоятельные операции. Я и сам таким был. Последний год ординатуры тоже не принёс мне много радостей. Я помню и тех, кто именно в этот момент ломался.       — Ты ведь не винишь себя? — сойдя на полушёпот, я слегка похлопал ординатора по плечу. Он в ответ только тихо вздохнул и продолжительно помолчал.       — У вас есть сигарета? — только спросил он.       — Ты же не куришь, — заметил я, но потом по взгляду Хеннинга понял, что больше ничего ему говорить не стоит. Я достал из кармана пачку сигарет и отдал ему.       — Спасибо, — он спрятал её и ушёл. Не на улицу, куда-то в коридор. Наверное пойдёт переварить это всё на крышу. Я тоже таким был и таким и остался. Им всем нужно время в этой ситуации.       И всё-таки потери были, и это были наши потери. Мать девочки тоже скончалась. Как бы то ни было обидно, но выжили все те, кто был виноват в том происшествии, и все, кто пострадал совершенно случайно, были уже мертвы.       Но выжил другой ребёнок. Девочка была недоношена, но женщину вовремя прокесарили, и ребёнок остался жив и жизнеспособен. Маркус сказал, что она в интенсивной терапии и её обязательно выходят. Ему осталось только найти отца семейства и сообщить обо всём. Я видел, что травматолог тоже убит сегодняшней ночью, на нём не было лица, но он самоотверженно взял на себя бремя поговорить с мужчиной.       Я видел, что все устали, и все по-своему скорбят. Всё началось очень внезапно и так же практически внезапно закончилось. Если не внезапно, то очень быстро. Во дворе к портрету парамедика добавились и портреты погибшей женщины с дочерью. Появились цветы и розовый плюшевый медведь. А погода улучшилась, небо очистилось и светало всё сильнее. Несчастный Нойкёльн просыпался и отходил от трагедии. Для многих это пройдёт быстро, но ни для кого не бесследно. Мы уж точно ещё долго будем помнить эту ночь.       Пока я возился, разгребая остатки прошедшей ночи, заполнял документы и улаживал дела с отделениями и койко-местами, всё совсем затихло. Кто-то уснул в ординаторской, кто-то расползся по дежуркам, но никто домой сегодня уже не уехал. Никто не покинул это место, оставшись вместе со всеми переживать последствия произошедшего. Когда и мои дела превратились из срочных в те, которые могут подождать, я пошёл в неонатологию, в их интенсивную терапию, и нашёл там недоношенную девочку. И Хеннинга. Они были вместе, Тресков снял рубашку от хирургички, достал ребёнка из кювета со всеми проводами и положил на себя, укрыв простынкой. Сидел так в кресле, бездумно глядя в окно и даже не сразу заметив меня.       — А отец ребёнка не приходил? — тихо спросил я. На голос он обернулся.       — Нет, — тихо ответил ординатор.       — А сам ты как, Хенк? — я подошёл сзади и заглянул ему в лицо. Он тихо вздохнул.       — Вы знаете, это тяжело. Но пережить можно, — ответил Тресков. — Сегодня, возможно, горя было больше, но в противовес этому есть что-то хорошее. Я поэтому здесь.       Я едва заметно улыбнулся и устало кивнул ему. Он продолжил:       — Дети быстрее выздоравливают, имея контакт со своими родителями. Я не знаю, где её отец сейчас, но она очень нуждается в тепле взрослых. И мне самому как-то становится легче здесь.       — Я тоже иногда с плохим настроением прихожу к неонатологам, здесь знают, как его поднять.       — Это правда, — Хеннинг тоже слегка улыбнулся и расслабленно прикрыл глаза. Повисла долгая тишина под писк приборов интенсивной терапии. В соседних боксах были другие дети, и каждый со своей судьбой, хотя сами только-только появились на свет. Но эта девочка сегодня была особенной. Я недолго помолчал, глядя, как мой уставший ординатор заботливо прижимает всеми оставленного недоношенного ребёнка к оголённой груди. Затем, чтоб не нарушать хрупкую атмосферу этой палаты, тихо спросил:       — Мне оставить тебя одного?       — А я не один, герр, — не открывая глаз, с той же лёгкой улыбкой ответил мне Тресков.       Я тихо удовлетворённо хмыкнул и неспешно ушёл обратно в своё отделение.       Мои лёгкие улыбки на фоне многотонной тяжести в груди были чем-то особенно болезненным, когда я спускался на землю, на первый этаж своего отделения, где всё ещё висела незаметная, но весьма ощутимая туча скорби. В это же время приёмное отделение забирало со скорой другого человека, не имеющего никакого отношения к прошедшей бойне. Жизнь постепенно вынужденно возвращалась в будничное русло, ещё не успев отойти от ночи, но она продолжалась. Сегодня будут ещё десятки людей, которым тоже нужна наша помощь. И вроде всё было как всегда, просто немножечко не так. Но мы должны были продолжать работать.       Я действительно устал. Не знал, какие эмоции испытываю, — такая же скорбь, глубокая печаль, шок, замешательство или временное непринятие, — знал только одно, что сильно устал. Только сейчас почувствовал это. Хромая на перевязанную ногу, в напрочь испачканной хирургичке я пришёл к сестринскому посту просто перевести дух. Нелли выглянула из-за стойки и поставила рядом со мной кружку с кофе.       — Вам бы отдохнуть, — сказала она и сама зевнула.       — Успею. Спасибо, — я забрал кружку.       — Или хотя бы переодеться, — заметила она про мой внешний вид, — если вы дальше работать собираетесь.       — Было бы во что, — вздохнул я. Было пять с чем-то утра, но было заметно, что отделение всю ночь не спало. В это время обычно людей в нём гораздо меньше, но сегодня здесь были все, кто этой ночью участвовал в нашей борьбе. Все тоже выбрали короткий промежуток для отдыха, чтоб работать дальше. Стоило бы кого-то отправить по домам отдыхать, но я знал, что большинство принципиально останутся.       Из своего отделения спустился Штакельберг. Он на какое-то время пропал, я уже решил, что он пошёл оперировать. Но Август вышел из больницы, постоял у подъезда скорых, выкурив пару сигарет, а потом вернулся к нам. Небо уже по-утреннему желтело, вот-вот наступит рассвет. Штакельберг после этого вернулся к нам и остановился рядом, просто помолчать за компанию.       — У тебя как там дела? — первым поинтересовался я.       — Ничего, все живые и почти здоровые. Полицейские привязали к кроватям всех, даже кто без сознания.       Я даже слегка усмехнулся его попытке в шутки. Больше не нашёл, что сказать ему. Август, не меняясь в лице, тяжело вздохнул и отмахнулся.       — Уволюсь я, пожалуй, к чёрту.       Но тогда уже я слегка шокировано взглянул на него. Не то что бы я жалел бы об этом, но всё-таки...       — Как, почему? — ошарашенно спросил я.       — Да знаешь... Надоело. Вы все правы были. Я пытался быть тем, кем не являюсь.       Я не успел что-то ещё сказать ему, он тут же ушёл и где-то скрылся в дальнем коридоре. Возможно он это сгоряча, сегодня все немного не в себе. Но всё-таки от него можно ожидать что угодно. Правда никак не этого. Он всегда горячо бился за свою работу, а сегодня, видимо, сильно вымотался.       Я ещё долго думал, допивая свой кофе, пока меня снова не прервала Нелли после телефонного звонка:       — Доктор Кёлер, вертолёт возвращается.       Я молча кивнул, не то в знак понимания, не то в знак благодарности, и снова вышел во двор. Небо всё разгоралось с восходящим солнцем, а я спустился вниз, к парковке, глядя на небо и вслушиваясь. В поле зрения скоро появился наш больничный жёлтый вертолёт и опустился на посадочную площадку, создавая вокруг себя мощный поток ветра. Я, потеряв где-то все свои мысли и с абсолютно пустой головой пошёл ему навстречу. Из кабины выскочил Хартман в синей куртке с контейнером в руках и ещё пара человек, он сразу увидел меня, и беглая радость в глазах быстро сменилась недоумением, когда он повнимательней присмотрелся ко мне. Я, пожалуй, был олицетворением всей прошедшей ночи. В том же самом замешательстве он передал контейнер с донорской почкой одному из людей, вышедших с ним, а сам рысцой ринулся ко мне. Я без сил опустился на колени рядом с этой вертолётной площадкой, и он здесь же рядом со мной. Он обхватил меня за плечи, и я спрятал лицо в ладонях и где-то в коконе его рук.       Бывают обычные дни, бывают тяжелые. Эту ночь я запомню надолго.       Но это не последний мой день. И не последний именно такой. Я даже не знаю, хорошо это или плохо.       — Стеф, ты чего? — явно перепуганно (конечно, я был весь в спёкшейся крови и с разодранной штаниной) спросил он и озадаченно попытался заглянуть мне в лицо. — Что произошло?       Ему ещё только предстояло узнать, что произошло.