Записки нелюдимого анестезиолога

      Отделение неврологии находилось в другом корпусе, ближе к Рудоер штрассе, и там я бывал очень нечасто, но в тот раз меня зачем-то вызвал туда Юджин. Вызвал так вызвал, что уж, пошёл к нему, хоть и был не в лучшем настроении.       А до этого я был в онкологии на консультации. Возвращаясь оттуда, я вдруг напоролся на самого близкого к Штакельбергу другого нейрохирурга — Николаса Энгеля. Какой-то там по счёту после Хартмана красавчик этой больницы — кудрявый шатен с голубыми глазами, рост выше среднего, так ещё и хирург. Почему-то со всеми нейрохирургами у меня складывались не лучшие отношения, но с ним было проще всего. Он не был взъевшимся, как Штакельберг, и не таким зазнавшимся, как любой другой среднестатистический хирург в этих стенах. Работал я с ним несколько раз и ни разу не обматерил. Это уже показатель.       Только в этот раз я заметил, что стоит он возле палаты той самой девочки Дагмар.       — Ты что здесь трёшься? — я подошёл к нему, и он тут же как-то подозрительно прикрыл плечом дверь.       — Что может делать у палаты ребёнка с опухолью мозга нейрохирург? — получил я от него встречный вопрос. — Проверяю её после лучевой терапии.       Я вдумался и понял, что что-то тут нечисто.       — Ты плохо умеешь врать, — заметил я.       — Ты прав. Если всё будет успешно, мы прооперируем её.       — Кто «мы»?       — Я и Штакельберг.       — Ты же, чёрт возьми, сам говорил, что лучевая лучше всего!       — Говорил. Моё мнение изменилось. Штакельберг показал мне методику, которой бы удалил эту опухоль, и я подумал, что это может сработать.       — Да ты… Забыл совсем, что ты подсосок у него, — я начал вскипать.       — Что ты сейчас сказал?! — Николас резко встрепенулся, и я сразу забыл всё, что думал о нём раньше. Теперь меня было не остановить. На одного хирурга в списке дружественных меньше. — А ты тогда кто? Подсосок у Аллесберга?       — Я?!       — А как иначе объяснить всё, что тебе от него достаётся и что не достаётся другим?       Я не успел что-то добавить, поскольку из палаты вышел Штакельберг. Он угрюмо посмотрел на нас и тихо фыркнул.       — Детский сад, ей богу. Энгель, пошли, они согласны.       — Кто? Родители? — влез я.       — Да. Родители согласны.       — Чтоб вас всех! Я же сказал онкологам его сюда не пускать, — прошипел я уже себе под нос и сверкнул взглядом исподлобья на Августа: — Ты ещё не понял, что это грёбаная авантюра?       — Иногда приходится рисковать! Иначе мы многих бы не спасли!       — Ты не умеешь различать оправданный риск и риск ради эксперимента. Тебе главврачом было сказано не трогать ребёнка! Операция не обойдётся без последствий, не понимаешь что ли?       Тут дверь палаты резко открывается и из неё выскакивает разъярённый отец девочки, сразу же накидываясь своим взглядом на меня.       — Послушайте, вы, доктор… — пауза, он рассматривает мой бейдж на халате. — …Кёлер, вы не имеете никакого отношения к нейрохирургии и поэтому не имеете права встревать в это дело! Мы хотим для нашего ребёнка хоть какой-то шанс на выздоровление, потому что даже с лучевой терапией этот год может стать для неё последним! Если вы не дадите прооперировать мою дочь, мы подадим в суд на больницу и всех, кто будет мешать доктору Штакельбергу, в том числе и на вас!       С этими словами он снова исчез в палате, а я так и остался стоять, злобно раздувая ноздри. Какое-то время мы трое молчим.       — Ты бы сам что выбрал? — гораздо тише и беззлобно спросил у меня Август. — Умереть или ослепнуть?       — Тебе честно сказать? — я поднял на него взгляд. — Умереть.       И я ушёл из онкологии, упорно глядя себе под ноги. Я бы позвонил в тот момент Хартману, если бы у него не было важное совещание, часть итогов которого была важна и мне.       Вот тогда мне позвонил Юджин. Попросил забежать к ним. Махнул на одежду, день был хороший, солнечный и тёплый, я прямо с подъезда скорых выбежал в одном халате поверх хирургички и мимо вертолётной площадки по асфальтированной дорожке побежал к соседнему белому зданию.       — Ну, чего тут у вас? — спросил я Юджина, когда нашёл его. Это не заняло много времени — он ждал меня прямо у них в холле.       — Слушай, мне твоя помощь нужна, — говорит он. — Я хотел детям небольшой праздник сделать, у нас просто есть тут… мальчик после химии, он расстраивается, что ему надо носить парик, и я хочу его как-то поддержать вместе с другими детьми. Мне надо, чтоб ты помог мне это организовать. Украшения там, элементы одежды для костюмов, угощения из кафетерия…       — Ты что, — я аж усмехнулся, — ты меня ради этого вызвал? Думаешь у меня есть столько свободного времени?       — Не знаю. Но ты же любишь детей. Ты для них отказать не сможешь. И вообще плановых операций у тебя сегодня нет, я проверил.       Вот ведь чёрт, знает куда давить.       — …Хрен с тобой. Рассказывай, что ты хочешь сделать.       Ближайшие два часа мы собирали целую коробку с париками и одеждой, скупали в кафетерии кексы с булочками и соком, отыскали ещё живые украшения с нового года, рождества и четырнадцатого февраля, отбили себе небольшой конференц-зал в их корпусе, украсили его и расставили угощения. Юджин объяснил, что это будет небольшой показ мод, вот для этого мы и искали костюмы. Говорит, однажды он такое делал, детям это нравится, а особенно если это в поддержку кому-то. Дети в больницах, по моему опыту, всегда дружные. И вообще я, пожалуй, раньше Юджина недооценивал. Подготовка к детской вечеринке в его компании была ненапряжной и даже весёлой, он сам по себе доброжелательный и любит детей. В конце концов я не пожалел, что согласился ему помочь.       Единственное, я никак не мог успокоиться от известия об операции.       — Мне надо кое-что сказать тебе, — не выдержав, я решаю всё-таки рассказать об этом Юджину именно тогда, когда мы занимались украшением зала. Я стоял на столе и вешал на люстру украшения. Пожалуй, в этом конференц-зале была единственная в больнице подобного рода хрустальная люстра.       — Ты меня пугаешь, — тот сказал это лишь в шутку, усмехнувшись. — Ты что-то натворил?       — Твой отец и Энгель натворили, — говорю я, не отрываясь от дела. — Они уговорили родителей Дагмар на операцию.       Тут же послышался громкий звон стекла, от которого я вздрогнул. Только потом понял, а вернее узнал, что это особо впечатлительный Юджин от таких новостей выронил из рук коробку с посудой. Но это потом. А тогда я от этой внезапности вздрогнул и оступился, полетев прямиком на пол со стола. На долю секунды у меня даже потемнело в глазах, или мне так показалось с перепугу, но затылком я, конечно, приложился. Основной удар пришёлся на спину.       — Твою мать, Кёлер! — Юджин тут же подскочил ко мне. — Ты цел?       Его лицо повисло надо мной примерно в метре чуть правее. Я осторожно посмотрел в его сторону, пластом развалившись на полу.       — По ощущениям примерно на три четверти.       — Да всё нормально со мной. Бывало и похуже, сильнее ударялся.       — Ладно, нет у тебя сотрясения, опусти руки, — Николас махнул рукой на меня после того, как проверил мою ориентацию в пространстве, и обернулся на угрюмо притихшего у входа в палату Юджина.       — Но всё равно лежи, — тот тут же подскочил ко мне и настойчиво принялся укладывать на койку. — Ты ушиб позвоночник.       Когда я согнулся, то мою поясницу тут же пронзила боль, которая и без того присутствовала в вертикальном положении, и я вскрикнул. Это меня убедило лечь. Я устроился на животе и подложил руки под голову, вздохнул, насупившись.       — Я могу идти? — спрашивает у Юджина Энгель.       — Нет. Пошли поговорим. Лоренц, сделай холодный компресс.       Затаившийся в углу палаты у тележки долговязый ординатор кивнул ему в ответ и исчез из палаты. Я услышал, как Николас вздохнул, видимо, закатив глаза, и вышел вместе с Юджином, не закрыв дверь и остановившись у входа. Поэтому мне не составило труда услышать их разговор:       — Что происходит, Николас? Ты говорил, что опухоль неоперабельна и ей назначат курс лучевой терапии!       — Это даже не твоя пациентка, почему ты о ней так печёшься?       — Какая разница, чья она?! Она ребёнок! Больной ребёнок! Да я сожгу к чёрту свою лицензию, если подобные вещи меня перестанут волновать. Зачем вы это делаете?!       — Я посовещался со Штакельбергом и он показал мне, как удалил бы опухоль. Я изменил своё мнение. Ты не можешь и не должен печься о каждом ребёнке так, словно он твой собственный.       — Ты!.. А если бы это был Руперт… ты бы тоже согласился на операцию?       — …Знаешь… Да. Я бы согласился. Теперь бы согласился.       — Ты не можешь принимать решения, основываясь на собственной нерешительности.       — С чего ты взял, что я так делаю?       — Потому что у тебя нет других оснований. С отцом всё ясно, ему просто нужно найти, от чего подпитать своё эго. А что насчёт тебя?       — Я просто решил, что это может сработать.       — «Может»!       — Рискнуть стоит.       — Рискнуть стоит, когда опухоль не занимает половину полушария! А сейчас у вас просто авантюра с целью посмотреть, что получится.       — Родители решили, что лучше рискнуть. Я тоже сначала включил в себе мямлю из прошлого, за эту твою лучевую терапию вцепился… Да если бы меня в прошлом так убедили, как Штакельберг… я бы согласился.       — Ты вообще не имел права решать тогда.       — Я не виноват, что тогда был вынужден.       — А я не виноват, что усыновил твоего ребёнка и законно сам должен был это решать.       — Да если б я только…!       Ординатор возникает в дверях палаты, и те двое резко замолкают, пропуская его, а потом переходят на шёпот. Парень аккуратно приподнимает мою хирургичку и кладёт на поясницу холодный компресс, что я от неожиданности вздрагиваю.       — Потерпите, надо отёк снять, — с какой-то даже лаской в голосе произносит он, что меня порядком удивляет.       — Долго мне так лежать? Мне работать надо.       — Не знаю. Боюсь, что сегодня вам точно стоит полежать денёк.       — Нет у меня времени лежать!       — Увы, но вашей спине всё равно на это.       Я тихо прорычал себе под нос и спрятал лицо в изгиб локтя. В палате стояла тишина, только те двое едва различимо бубнили на фоне отдалённого коридорного шума.       — Что вы думаете о них? — вдруг слышу я с соседней койки, приподнимаю голову и вижу этого же ординатора на ней. Он кивает в сторону двери.       — О них? О Штакельберге и Энгеле? — переспрашиваю я, кивая в ту же сторону.       — Ну да.       — Один очень скромный, но доброжелательный и любит детей, а второй придурок, о котором я раньше был лучшего мнения.       — И я имею в виду о том, что между ними происходит.       Я задумался. Я ничего о них не думал.       — Ну так… Коллеги. Может более-менее друзья.       — Думаете? А по-моему Энгель очень нравится Штакельбергу, хоть он и не ведёт себя так очевидно.       Я опять повернул голову к парню.       — А ты с чего это взял?       — Долго работаю со Штакельбергом. Много что знаю и замечаю. Сложно не заметить знакомое.       — Что ты имеешь в виду?       — Я гей. И у меня как-то получается угадывать, кто тоже, а кто нет. Разбираюсь в людях, короче.       — Ты не скрываешь этого? — я вдруг почему-то удивился. — И тебе не страшно?       — А чего бояться-то? Ну да, я еврей и ещё и гей. Но несколько лет назад даже браки узаконили, да и до этого никто особо против не был. Может только отдельные индивиды, — ординатор пожимает плечами и ложится на своей койке подобно мне — на живот. — Ну, я лично никогда не попадал в серьёзные передряги.       Да этот парень жизни не повидал… Повезло ему. Я даже завидую.       — Понятно… — тяжело выдохнул я, и моё настроение испортилось окончательно. Я снова отвернул голову от него, сложив на руки подбородок и уставившись перед собой. — Только на меня не засматривайся.       — Ой, все вы одинаковые, — ординатор насмешливо фыркнул.       — Кто «вы»?       — Ну, я думал, вы из этих…       — Из кого?       — Из прошитых стереотипами.       — Я? Да помолчи-ка. Я не из-за этого. У меня свои причины.       — Это какие же?       — Да, наглости тебе не занимать. Ну, как минимум потому что… — я косо посмотрел на его повеселевшее лицо и большущие глаза, кажущиеся таковыми из-за коротко стриженных русых волос, и задумался. — Потому что я, заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии, сейчас беспомощно лежу в палате чужого корпуса с ушибленным позвоночником, а ты ещё и на меня смотришь!       —Ой-ой, ладно, могу не смотреть, — парень засмеялся и перевернулся на спину. — Вас это так волнует? У меня всё равно другие интересы.       — Какие же? — я повторил его же вопрос и усмехнулся. Он понял этот смешок и ухмыльнулся сам.       — Начальник у меня больно красивый, — он закатил глаза к потолку и мечтательно вздохнул. — Но ему же уже нравится Энгель, что уж теперь.       Вдруг и я рассмеялся.       — Ох вы, ординаторы…       — Будто вы сами им не были, — тот обиженно фыркает.       — Был, конечно. Ординатура у меня была достаточно… весёлой.       Тут вдруг я услышал, как где-то зазвонил мой телефон, но очень далеко. Я завертел головой по сторонам. В палату заходит Юджин, прерывая уже давно неслышный разговор с Николасом, и мой телефон вытаскивает из кармана своего халата, протянув мне. Николас настойчиво возвращается за Юджином и тащит его обратно в коридор. Я даже усмехнулся, посмотрев на них, прежде чем снять трубку. То был Хартман.       — Солнышко моё, а ты где?       — Я… в неврологии. Хотел помочь с детским праздником и…       — И?       — И задержался тут слегка, — я нервно усмехнулся, что меня и выдало сразу. Да что ж такое-то…       — Стеф, что стряслось? — следующий его вопрос сразу же подтвердил это.       — …Я упал, — угрюмо пробубнил я.       — Ты в порядке? Ничего не повредил? — голос Хартмана стал ещё больше взволнованным, перед глазами так и стояло то, как он срывается с места и уже летит ко мне на всех парах. Настолько хорошо я представлял, что он сейчас сделает.       — Я в норме, честно. Спину ушиб немного, ничего страшного.       — Ну даёшь… — он вздыхает. — Болит?       — Ну… немного. Я с компрессом, так что уже ничего.       — Ладно… Лежи, не вставай лишний раз, хорошо? Восстановишься, и тогда носись и прыгай, сколько тебе влезет.       — Стой-стой, а как там с заявлением дела?       Хартман почему-то долго помолчал в трубку. У него это всегда что-то да значит. Он в это время глубоко задумывается.       — Давай я расскажу тебе это при встрече, не по телефону…       — Ладно…       Мы закончили разговор, я отложил телефон рядом с собой и вздохнул. Но кое-что мне всё-таки покоя не давало — взгляд ординатора. Я посмотрел ему в лицо — он лежал уже на боку и загадочно ухмылялся.       — Ну что тебе?       — Ничего. Волнуются за вас?       — Волнуются, видимо. Так как, говоришь, твоё имя? Лоренц?       — Кёрт. Кёрт Лоренц. А вы… Кёлер, правильно? Извините, из того корпуса даже в начальстве не всех знаю.       — Да, Кёлер. Ну, хоть как главного врача знаешь? — я усмехнулся.       — Конечно знаю. Доктор Хартман Аллесберг. Тоже тот ещё красавчик.       Я вдруг усмехнулся ещё громче.       — Ты и на него посматриваешь?       — А кто на него не посматривает?       — И то верно.       — Нет, ну правда. Он красив и горяч. Кому-то очень крупно повезёт.       Тут меня что-то словно дёрнуло за язык.       — Почему «кому-то»? — с лёгким намёком спросил я и посмотрел прямо Кёрту в глаза. Он даже удивился.       — Да ладно, он точно на ординаторов не смотрит. Уж точно не на парней, — Лоренц тяжело вздохнул, а потом приподнялся на локте и посмотрел на меня так же проницательно и пристально. — Или… вы имеете в виду, что у него кто-то есть?       Я посмеялся.       — Мы с ним лучшие друзья с первого курса университета. Знаем друг друга порядком, пошёл уже восемнадцатый год… И я знал всех его партнёров. Парней среди них ещё не было, но… да, он сейчас кое с кем встречается.       — Надо же, я и не знал, что сейчас общаюсь с близким другом мечты большей части свободных девчонок и всех парней-гомосексуалов этой больницы, — ординатор довольно оскалился.       — Ты что, всех гомосексуалов в лицо знаешь? — я скептично усмехнулся ему в ответ, пытаясь теперь отвертеться от этой темы. Обсуждать Хартмана было приятно. Приятно было греть уши за разговорами о его достоинствах, приятно было осознавать, что тем, кому действительно крупно повезло, был я. И даже ни капли ревности во мне не было. Я привык уже, что он любим всеми, и знал, что он каждому уже отказал из-за меня. Но до такой степени сплетником мне быть не хотелось.       — Вообще-то и знаю. У нас есть небольшой клуб по поддержке ЛГБТ-персон.       — Это какой-то подпольный клуб? Я о нём ни разу не слышал.       — Нет, у нас нет цели прикрывать их. У нас цель — быть частью общества и помогать тем, кого общество не приняло. Правда, он пользуется популярностью только у ординаторов. Из старших у нас почти никого не было. Может поэтому вы о нём и не знаете. К тому же, кто интересуется, тот всегда узнает.       — И что, вы собираетесь туда обсуждать, какой горячий у нас главврач, или что? — я опять усмехнулся.       — Ну, не всё же время, но бывает иногда…       Я представил, что на этом месте у них фан-клуб Хартмана, они сидят там и сплетничают. Я чуть не закашлялся, мне стало до того смешно. Смешно и тошно. Хотя вот на такой тусовке мне любопытно побывать.       А ещё я всё смотрел на Кёрта и не мог отделаться от мысли, что он напоминает мне Эрни. Такие же большие выразительные глаза и характер с шилом в жопе. Всё что-то пытается выяснить, помочь кому-то с отношениями, любопытствует…       — Понятно…       — На самом деле мы много говорим о просто житейских вещах. Нам весело вместе, мы собираемся компанией после работы, пьём пиво, делимся новостями, обсуждаем что-то. Мы как компания друзей, просто с определённой целью. Например недавно мы выявили два самых гетеросексуальных отделения. Это ОРИТ и трансплантология.       Вот здесь я уже не выдержал и закашлялся. Подавил в себе смех. Серьёзно?       — Это ещё почему? — поинтересовался я, не пряча, по крайней мере, свою улыбку.       — Ну, трансплантология — самое маленькое по штату отделение. А ОРИТ… Вот это мы ещё не выяснили. Тут надо расследовать. Не хотите нам помочь, как заведующий?       Я всё-таки рассмеялся.       — Нет, спасибо.       — Но вы были вполне заинтересованы нашим разговором, — подметил Лоренц и я мысленно дал себе подзатыльник за то, что позволил себе так явно проявлять эмоции. — А кто вас вообще привлекает? Девушки или парни? Или и те, и те? Или ещё кто?       Я задумался.       — Никто в обширном понятии, — спустя паузу отвечаю я, отвернув от него лицо. — Просто есть определённый типаж.       — Не удивлюсь, если это тоже главврач.       Боже, этот диалог — полный абсурд.       — А может и так, — ляпнул я.       — Ну надо же! Такая грустная история… Мужчина-гетеросексуал и влюблённый в него лучший друг… — протянул Лоренц, ворочаясь на своей койке, я уже на него не смотрел. В палату опять вошёл Юджин.       — Кёлер, ты как себя чувствуешь? — спросил он, заглядывая мне в лицо.       — Я в норме. Скажи, когда я смогу пойти? — спрашиваю я.       — С ума сошёл? Лежи давай.       — А как же праздник?       — Я справлюсь, не переживай. Спасибо, что помог.       — Как знаешь… Что с Энгелем?       Юджин с тоскливым вздохом обернулся назад. Николас уже давно ушёл.       — Ничего. Родителей они уже уговорили, ни отец, ни Николас отступать не собираются… Я не знаю что делать. Переживаю, — Юджин беспомощно развёл руками. — Может обратиться к Аллесбергу?       — Отец Дагмар грозился подать в суд на больницу, если им будут мешать, — тихо произнёс я и опустил глаза от бессилия. Никому не хотелось лезть к грозящимся судом родителям, которых успели по дурости убедить в надобности этой операции. Ещё один проступок Штакельбергу не простят.       — Я бы очень хотел ошибаться насчёт всего этого, очень бы хотел… — Юджин мотает головой, а потом поднимает взгляд и тут же включает начальника: — Лоренц, а тебе что, работать не надо?       — У меня обеденный перерыв, — отзывается ординатор. — И я слежу за состоянием доктора Кёлера, он меня беспокоит.       — Обед закончился пятнадцать минут назад, а доктор Кёлер справится и без тебя, — поправляя часы на руке, невролог сверился со временем. — Если через десять минут тебя не будет в палате Марины, пеняй на себя.       — Хорошо, папочка, сейчас пойду работать, — смеясь, пролепетал Кёрт.       — Хватит паясничать. Вставай и займись делом.       С этими словами Юджин вышел из палаты. Лоренц проводил его взглядом, а затем снова обратился ко мне:       — Ну так что, вам дать визиточку нашего клуба? Мы там и с неразделённой любовью помогаем, если что.       — Спасибо, обойдусь, — пробубнил я.       — Жаль, как знаете, — Кёрт потянулся на койке, зевая, но встать так и не соизволил. — Но если что, всегда можете меня найти здесь и спросить по этому поводу, — он хитро подмигнул мне, а я фыркнул и опять отвернулся.       В этот момент в палату врывается шумный вихрь.       — Стеф, ну как ты? — взволнованный голос Хартмана прогремел по палате, он приседает на колени перед моей койкой, сперва приподнимает хирургичку и заглядывает под компресс, а потом перебирается к моему лицу, внимательно в него вглядываясь. Ординатора на соседней койке он словно не заметил, по крайней мере не обратил внимания. А я понимал, чем это сейчас обернётся. Голос его стал тише, но ни капли не спокойнее: — Даже так синяк будет… Ты как так упал-то?       — Ага, — вдруг слышится от Кёрта. Я оборачиваюсь на него с замиранием сердца, он садится на койке. — Ладно, доктор Кёлер, всё понятно.       — Что тебе понятно? — огрызнулся я.       — Мы с вами потом обсудим этот вопрос. Я всё же пойду, не буду мешать, — он загадочно ухмыляется и тут же покидает палату, захлопнув за собой дверь.       Когда мы остались наедине, Хартман посмотрел ему вслед пару секунд, а потом возвратил взгляд ко мне.       — О чём он? Всё в порядке?       Я бы мог сказать ему о том, что только что он нас обоих полностью выдал, но не хотел заставлять его нервничать ещё больше.       — Всё нормально. Ты зачем так переживаешь, я же не сломал себе ничего.       — Ну и что? Это никогда не отменит моего беспокойства за тебя. Ушибы тоже разные по тяжести бывают, — тут же возражает он. — Так как это случилось?       — Я оступился на столе, когда вешал украшения, и упал. Вот и всё.       — Ещё и головой, наверное, ударился… — Хартман тяжело вздыхает, прикладывая ладонь к моему затылку. Его глаза переполняются сожалением до такой степени, что пожалеть уже хочется его. Но как я был рад, что он пришёл ко мне…       — Хартман, — зову я его, заглядывая в глаза, и приподнимаю руку, гладя его щёку тыльной стороной ладони. Действует безотказно, это его моментально отвлекает на другие эмоции. Трёхдневная щетина приятно царапает костяшки, и от удовольствия я даже поджимаю губы. До безумия люблю почесать нос о неё. — Ну пожалуйста, не надо так нервничать. Вредно для здоровья. У тебя голова после этого болит.       Он снова вздыхает и опускает взгляд. Потом наклоняется ко мне и тычется носом в щёку, а руку запускает мне в волосы, так и замерев. Я прикрываю глаза.       — Вечером я понесу тебя на руках до такси, и плевать я хотел кто что скажет, — шепчет он, щекоча меня своим дыханием.       — Кстати об этом… — вспоминаю я. — Так что там с заявлением?       Хартман долго и многозначительно помолчал, опустив взгляд, что я сразу понял — что-то пошло не так.       — Когда я сказал кадровикам подготовить документ… все порядком удивились. Я этого ожидал. Не ожидал, что так… взъерошатся. Взъерошилась эта из отдела финансов… Не особо большая проблема, если бы кадровики не взъелись за компанию.       А происходило вот что. Пару лет назад руководством больницы было введено правило — документировать внутрибольничные отношения в отделе кадров, если один партнёр по должности ниже другого. Так решили из-за сыр-бора с предвзятым отношением, когда пластический хирург чрезмерно выделял одну девушку-ординатора и гасил более способных, пока не выяснилось, что они в отношениях. Всё это дошло до Хартмана и отдела кадров, начали ворошить похожие случаи и в итоге пришли к решению подобных проблем бюрократией и запретом работы под началом своего партнёра. Глупость этой бумажной волокиты заключалась в том, что запрет этот распространялся только на отношения «ординатор-любой другой сотрудник покрупнее», и никак не касался, к примеру, врача-медсестру или заведующего-подчинённого, но документировать полагалось всё. Грёбаная бюрократия… Я ничего против таких ограничений не говорю, в какой-то степени это даже полезно, но никому толком не было понятно, на какой стадии отношений стоит идти документировать их. Это не заключение брака, но тоже нужно ставить какие-то подписи в бланке о том, что вы официально состоите в служебном романе и бла-бла-бла… Нужно ли документировать то, что началось, к примеру, месяц назад? Две недели? Нужно ли документировать то, что ты один раз переспал с начальником? Все задавались этими вопросами и никто на них не мог дать чёткого ответа. Готов даже поспорить, что эти два года Хартман не заводил отношений не только из-за своего решения насчёт меня, но из-за своего решения насчёт этой документации. До того ему неохота было возиться с тем, что у него пройдёт через недельку.       Но вот когда мы с Хартманом съехались, я почувствовал, что готов их задокументировать в больнице. Ещё, вспоминая слова Штакельберга-старшего о прописке по месту проживания, я подумал, что стоило бы заняться этим вопросом. Не то чтоб я был не уверен в Хартмане и предполагал у нас историю с женой Августа, но… это сделать стоило. Хартман меня опередил и первым предложил сменить прописку. А вот в тот день он на собрании должен был объявить о наших отношениях и запросить бланк для того, чтоб их задокументировать. Но столкнулся с тем, что совет директоров, а в частности кадровики и дама из финансов, не поняли этого. Наговорили ему всякого, сказали, что не потерпят гомосексуалов в начальстве, и уж тем более главврача. Они сами даже толком не придумали, почему, с учётом законов о правах ЛГБТ-сообщества, но от своего не отступились, что Хартмана совсем вывело. Его они, конечно, так просто не уволят, но вот меня — запросто, но для этого им тоже ещё нужно пройти через Хартмана, который этого бы не позволил. В этом случае, ему деликатно предложили уйти самостоятельно и забрать с собой меня, чтобы от нас с нашими отношениями отстали. На такое он тоже не согласился, как и на совсем абсурдную вещь — покончить с нами для сохранения должностей. Хартман закончил собрание на неоднозначной ноте в плохом настроении и после этого сразу пошёл искать меня. Бедный мой Хартман, сколько на него сразу переживаний свалилось: то эти идиоты, с которыми ему приходится работать, то я с больной спиной.       — Я бы ушёл с должности, если бы они оставили тебе твою. Но они хотят забрать обе, — Хартман понуро пристроил локти на краю койки и сложил на них голову подобно мне. Так мы и лежали, смотрели друг на друга.       — С ума сошёл, что ли? — возмутился я. — Это твоя должность, Хартман, как бы там ни было, я не дам тебе с неё уйти. И я не дам нам вообще понижать наши должности. С тобой мне, конечно, не важно, кем быть, но тем не менее без боя я не сдамся. Что они возомнили о себе?! Это уже буквально нарушение законов.       — Знаешь, в совете вообще никто не был на нашей стороне. То есть… все, кто не высказывался против, просто молчали. Никто не смел им возразить. Прямо как я в своей юношеской компании…       Я видел, как в его глазах читалась и боль, и совесть, которая его мучила, и то, что он очень переживает из-за этого. Похоже, ему казалось, что тот его друг из компании испытывал то же самое, что и он сейчас. Я потянулся в бок, поцеловав его в лоб, и прислонился нос к носу.       — Хартман… Справедливость возьмёт своё. Мы найдём, как решить этот вопрос. Ты можешь обратиться в начальство Вивантеса. Не думаю, что владельцы такой крупной сети больниц будут вести себя подобно нашим кадровикам.       — Ты прав, — он вздохнул и прикоснулся ладонью к моей спине. — Как ты себя чувствуешь сейчас? Что мне сделать для тебя?       Мы разговаривали так уже порядком получаса. Может и больше — время с ним летит очень быстро.       — Со мной всё нормально, мне не больно, — говорю я. — У меня есть одна только просьба к тебе. Ты сегодня же никого не оперируешь?       — Нет. Если хочешь, могу хоть целый день тут с тобой быть, только бумажки сюда перетащу.       — Помоги Юджину с детским праздником, а?       Хартман поднял голову и удивлённо помолчал.       — Что?       — Помоги, говорю, с праздником для детей. Пожалуйста. Тебя же дети любят. Я должен был его провести вместе с Юджином, но, как видишь… вот лежу тут. Ему наверное до сих пор нужна помощь.       Хартман задумчиво покачал головой.       — Может, ты есть хочешь? Я сбегаю до кафетерия, принесу тебе чего-нибудь, — спросил он.       — Ну Хартман!       — Обязательно ему помогу, солнышко, не переживай. Но я хочу убедиться, что ты будешь здесь отдыхать и ни в чём не нуждаться.       — Поцелуй меня и ступай.       — И всё? — изумился Хартман, но по моему взгляду понял, что лучше не продолжать. Поэтому он с тихим вздохом наклонился ко мне и мягко поцеловал в губы. — Ладно. Звони, если вдруг что, хорошо?       — Хорошо, — негромко ответил я и довольно приулыбнулся.       На следующий день я, прихрамывая из-за поясницы, уже был на ногах. Никто меня в постели не удержит, даже Хартману не удалось, потому что вечером мы сыграли с ним настолку — я обошёл его по победам, и поэтому ему пришлось сдаться. Только я ему пообещал, чтоб он совсем не расстраивался, что весь день буду на операциях и в приёмке носиться не стану. У него должна быть плановая операция ближе к вечеру, и он собирался меня на неё забрать.       Правда, я совсем не понимал, как нам вести себя сейчас. По сути, мы раскрыли отношения, и можем быть чуть ближе публично, да хотя бы держаться за руки. Но что-то меня ещё останавливало из-за этого взъевшегося совета. Решили с Хартманом, что всё будем делать постепенно и, если так будет комфортнее, будем скрываться меньше, когда всё уляжется.       Вот только мы совсем забыли, что у этой больницы везде уши и глаза. И здесь сплетни разносятся с первой космической.       Когда мы утром прощались до скорого времени, я чувствовал, словно что-то не так. Хартман ушёл, а я, выстраивая курс до своего отделения, краем глаза увидел, как меня пожирает глазами Люда с сестринского поста. Хотел уйти, но не успел, она меня окликнула:       — Эй, Кёлер, — я останавливаюсь и оборачиваюсь на голос. — Ничего не хочешь мне рассказать?       — Тебе — нет, ничего.       — Так с кем там, всё-таки… встречается Аллесберг? — произносит она так, будто готова убить меня. Будто я посадил Хартмана на поводок и таскаю повсюду за собой. Будто я насильно заставил с собой встречаться. Я подумал про этот поводок и только посмеялся про себя, уже не слушая Люду. Не буду рассказывать Хартману об этом. Хотя… подумаю.       — Не знаю, — в приподнятом настроении отмахнулся я и ушёл, игнорируя догоняющие мою спину оклики Ивановой.       В отделении никто не давал никаких комментариев, но спустя какое-то время на работе я начал чувствовать, как меня преследуют взгляды. Со всеми я разговаривал как обычно, и никто не поднимал эту тему, но казалось, что многие уже знают и то и дело смотрят мне в спину. А взгляды на себе я ощущаю очень чётко. Стало некомфортно — столько взглядов разом меня преследовало только в школе. И сейчас я даже не мог понять, что они несли за собой: агрессию или просто сплетни. Я даже не совсем был уверен, были ли они, или моя паранойя их мне нарисовала. Но нет, в какой-то момент я уловил взглядом шепчущихся ординаторов, которые тут же отвернулись, когда я посмотрел в их сторону. Понял, что всё-таки тут что-то есть.       Когда я шёл к расписанию, старался смотреть только перед собой. Не хотел своим видом показывать, что что-то не так и я из-за чего-то волнуюсь. Кто-то резко выскакивает из-за угла, хватает меня за плечо и тянет в сторону. Я не успел даже вскрикнуть, осознать, что произошло, как увидел перед собой лицо Хеннинга. Даже не успел задуматься о его таком дерзком поступке привлечения моего внимания.       — Ты чего тут прячешься? — вжавшись спиной в стену, я удивлённо посмотрел на ординатора. Он стоял напротив меня в маленьком углублении в стене с двумя дверьми в уборную, куда затащил и меня. Это был мой нелюбимый тёмный коридор, вечно заставленный тележками с расходным материалом. Здесь происходило много что, он у нас был чуть ли не аналогом подсобки на седьмом этаже. В этом же коридоре был, как назло, и мой кабинет, благо ближе к выходу.       — Я? Я не прячусь, — отмахнулся Тресков и скрестил руки на груди.       — Ты обычно меня тащишь в этот коридор, чтобы поговорить о чём-то важном, — заметил я. — Хеннинг, что сегодня происходит в отделении?       — Вот об этом я и хотел с вами поговорить, — отвечает тот. — Именно здесь, чтоб там с кучей лишних ушей это не происходило. Вы, это… Решили подписать тот документ?       Я немного помолчал, разглядывая лицо ординатора. Не мог в полумраке разобрать, что у него за выражение такое. Волнение? Серьёзность? Тревога? Или вообще страх? Я не мог понять, но эти тени ложились на его лицо так, что делали его очень напряжённым и гораздо старше, чем он есть.       — Да, мы его хотели подписать, — тихо говорю я. — Все уже в курсе, да?       Теперь помолчал Хеннинг.       — Да, — скоро ответил он. — По крайней мере исходя из того, что я слышал, большинство об этом узнали. У нас же слухи разлетаются быстро, а особенно если это касается начальства, об этом будут говорить все.       — Понятно… — вздохнул я. — И как они отреагировали на решение Совета?       — Какое решение совета?       — Ты не знаешь?       — Нет, герр, о чём вы?       — Совет не поддержал. Предлагают разжаловать нас в должностях, потому что не хотят видеть этого среди начальства.       — «Этого»? — удивлённо переспросил Тресков.       — Гомосексуалов, — пояснил я.       — Погодите, это же ненормально, — встрепенулся он. — Никто не имеет права вас вытеснять!       — Да, мы знаем, — я кивнул. — Тресков, не бери в голову. Мы с Хартманом с этим разберёмся.       — Да как же… Вы мой наставник, я не могу о вас не беспокоиться, — глаза ординатора стали виновато-щенячьими, и я едва усмехнулся про себя. Я чувствовал, что у нас с Хеннингом уже какое-то продолжительное время отношения куда глубже, чем просто служебные между начальником и подчинённым, учеником и учителем. Его способности и проницательность, а также не особо большая разница в возрасте этому поспособствовали.       Я решился легонько коснуться его предплечья в качестве успокоения.       — Серьёзно, иди поработай, твои обязанности сами себя не исполнят, — сказал я строго, но не без тёплой усмешки, чтоб не обижать его. — И хватит уже тут прятаться!       Я вышел из этого угла и направился к расписанию в оперблок. Только услышал громкое у себя за спиной:       — Вы всё равно мой лучший и любимый учитель! Я для вас сделаю что угодно!       Я засмеялся, не особо заметив странностей в его поведении. Хеннинг не тот, кто будет так отчаянно говорить о каких-то таких чувствах, основанных на привязанности, поэтому решил это оставить для себя на уровне лёгкой шутки.       У расписания я наткнулся на Николаса, который что-то писал в график операционных. Пока он меня не видел, я успел подсмотреть, что это операция Дагмар Хан. Они уже вовсю готовятся. Меня изнутри переполняла злоба, но я старался держать себя в руках.       Наконец Энгель оборачивается.       — Кёлер, чего тебе?       — Дагмар записываешь? — прикинувшись дурачком, спросил я, хоть и чувствовал, как из меня льётся пассивная агрессия. Голос и глаза не обманут. — Когда оперируете?       — Послезавтра, — ответил тот. — Тебя записать?       — Я не хочу в этом участвовать, — пробубнил я, отвернувшись.       — Да я и не собирался тебя сюда звать, чисто для приличия спросил, — ответил нейрохирург и отвернулся обратно к журналу. Я вскипел.       — Мудак, — едва слышно прошипел я сквозь зубы.       — Что ты сказал? — Энгель опять обернулся.       — Мудак, говорю, — осмелев, повторил я.       — Полегче с выражениями. Я и так слышал, что тебя из-за кое-чего хотят уволить, я могу добавить к этому твои оскорбления.       — Ты бы помалкивал, словно сам не при делах. Я слышал ваш вчерашний разговор с Юджином.       — И что?       — Энгель, я не настолько дурак, чтоб не понимать, о чём идёт речь.       — Если ты что-то слышал, это ещё не значит, что ты всё правильно понял.       С этими словами Николас удалился прочь. Я заметил, как прежде у него забегали глаза, хоть и вещал он очень уверено. Я понял, что всё-таки залез к нему во что-то сокровенное, из-за чего ему было проще прервать этот разговор.       Особенно странно вёл себя почему-то именно Йохан. Странно своим спокойствием, словно он единственный из всех не в курсе. Мы работали с ним целый день, и говорил он о чём угодно, но все сплетни он обходил стороной. Он, кто с Линдой напару любит спорить по этому поводу. Я не отдавал себе отчёт, почему меня это вообще так беспокоило, но что-то в этом было.       Хартман был на дежурстве, а я вечером собирался ехать домой. Но в холле моё внимание привлекло яркое объявление на стене. Тот самый клуб, про который говорил Лоренц. Они решили устроить встречу именно сегодня. Это был первый раз, когда я увидел что-то подобное. Поддался феномену Баадера-Майнхоф?       И я практически уверен, что их встреча связана с последними событиями. Надо же обсудить, как им теперь жить с фактом, что их обожаемый главврач кем-то обзавёлся.       А ещё было наиглупейшим решением засмотреться на это самодельное объявление на листе ватмана.       — О, доктор Кёлер! — я вдруг вздрагиваю от подошедшего сзади Кёрта. — Не хотите к нам присоединиться сегодня по такому поводу?       — Да нет, не особо, — пробубнил я в ответ, сильно смутившись своим любопытством.       — Жаль, а то сегодняшняя новость привела к нам много новеньких. Вы очень хорошо прикидывались! Я удивлён.       — Угу, спасибо.       — Как ваша спина?       Я потёр поясницу, поморщившись. Она болела весь день, но терпимо, и работать я мог.       — Нормально. Где вообще ваши встречи проходят? Почему я ни разу не видел подобного?       — Да мы собираемся в подвальных помещениях по вечерам примерно раз в неделю, иногда реже, иногда чаще.       — Так себе место, конечно.       — Вы не правы, вообще-то у нас есть очень уютная комната. Она никому не нужна, её превратили в комнату отдыха, а мы решили её облагородить.       Почему-то теперь идея посмотреть на их собрания мне казалась не такой… бесполезной, что ли. Оказавшись вместе с Хартманом в идиотской ситуации с непринятием, было разумно поговорить об этом с соответствующими людьми.       — Ладно, показывай, что вы там устроили.       Кёрт странно и довольно усмехнулся, махнул мне рукой и повёл за собой вниз.       Каково было моё удивление, когда я встретил там Трескова.       Тресков тоже был удивлён. Он не рассчитывал, что я тут тоже окажусь. Мы обменялись взглядами, но поговорить не успели, он смылся в дальний угол комнаты, и я до конца встречи его не слышал и почти не видел.       Тут мне вспомнились его слова утром, его беспокойство и попытки заботы. Мне стало не по себе. Неужели…       Только не Хеннинг. Кто угодно, только не он. Иначе я могу его потерять.       Комната их представляла из себя переделанную подсобку с креслами-мешками и старыми больничными диванами, заваленными цветастыми пледами и подушками, на полу постелили большой ковёр, вместо давно выкрученных ламп освещение состояло только из жёлтых гирлянд, а на стене висел плакат с каким-то лозунгом про гордость. Двое парней из ординатуры общей хирургии притащили закусок и ящик пива. Я разместился в углу на пуфике и, как и Хеннинг, старался не высовываться. Тут было достаточно много знакомых мне лиц, но большинство тех, кого я лично не знаю. Помимо Хеннинга был ещё один мой ординатор Светка со своей девушкой из травмы. Но вот Беатрис, заведующую радиологией, я увидеть здесь совсем не ожидал. Когда я пришёл, со мной практически все поздоровались и долго провожали взглядом, что я почувствовал какой-то скрытый дискомфорт. Кёрт был прав в том, что тут практически все — ординаторы.       Дверь вдруг открылась, и в помещение вошёл… Шлабрендорф. Медбрат. Лучший друг Хеннинга.       Судя по округлившимся глазам последнего из полумрака, он был об этом не в курсе. Хеннинг сразу глубже утонул в кресле-мешке, и больше я его не видел.       — Прости, опоздал, — говорит вошедший. Фабиан фон Шлабрендорф представлял из себя высокого стройного русоволосого парня с вытянутым лицом, красивым, но не особо примечательным. Я знал, что это лучший друг Хеннинга с тех пор, как тот вообще здесь оказался, до Трескова же Шлабрендорф здесь работал несколько лет и старше его года на два. Но насчёт него у меня никаких предположений не было, как, видимо, и у Хеннинга, но меня больше волновало то, зачем мой ординатор здесь находится. Похоже что в первый раз.       — Фабиан, заходи быстрее, — Лоренц махнул ему рукой, Фабиан опустился на ковёр, стащив пачку чипсов, и Трескова, кажется, вообще не заметил. Похоже, тому и не надо было этого. — Кто-то хочется высказаться первым? У нас сегодня есть злободневная тема и доктор Кёлер в гостях, может начнём с вас?       Все тут же обернулись на меня, я удивлённо посмотрел на Кёрта и покачал головой. Сказать мне было нечего.       — А что тут говорить-то? — спрашиваю я. — Мы собрались подписывать документы, Совет директоров встал против нас.       — Во-первых, мы действительно удивлены, что доктор Аллесберг на этот раз с мужчиной, — подала голос какая-то девчонка. А меня передёрнуло с этого «на этот раз».       — Если они уже даже решили подписать документы, значит, всё серьёзно, — говорит кто-то ещё.       — Это правда. То, что я увидел вчера в палате… — соглашается Кёрт, лукаво глядя мне в глаза. — Такого доктора Аллесберга, пожалуй, ещё никто не знал.       — Да вы все его не знаете, — фыркнул я. — Он… Я его знал ещё молодым мальчишкой восемнадцати лет. Он буквально взрослел на моих глазах.       Я потеплел, когда понял, что среди этих людей могу говорить о Хартмане, не скрывая своих чувств к нему. Мне становилось спокойнее, когда я думал о нём, и словно не было ничего в мире, что нас двоих бы скосило.       Я уловил чьи-то ехидные улыбочки и одёрнул себя.       — Ужасно, что Совет такое себе позволяет, — подала голос Беатрис. Даже тут она сидела, не снимая маску с лица. — Их должно волновать что угодно, но точно не то, что главврач и заведующий ОРИТ встречаются.       — Это нельзя так оставлять, мы что-нибудь придумаем, — к Кёрту на ноги подскакивает парень, закидывая руку тому на плечо. — Скажи же? Придумаем? Осветить эту тему, устроить протест! Они не имеют права запрещать то, что разрешено законом.       — Обязательно, доктор Кёлер, мы займёмся этим вопросом, вы только не переживайте, — Лоренц кивает. И все мои сожаления и вопросы о том, зачем я сюда пришёл, вдруг пропали. Они все такие юные, смешные, и в них столько силы и желания бороться за всё это, что меня умиляло, но я ничуть не сомневался в их силах. Если они правда помогут, я скажу Хартману, чтоб он этот клуб устроил поофициальней.       — Доктор Кёлер, — ординатор-первогодка с сияющими глазами перевешивается через спинку дивана ко мне, улыбается, — А расскажите, как вы сошлись с доктором Аллесбергом?       — Пф, ещё чего, — фыркнул я, стараясь забраться в свой угол подальше. Я ведь не просто так сел именно сюда. Но эти ординаторы такие настырные…       — Да, пожалуйста, расскажите нам вашу историю, — поддержала его какая-то девушка. — С подробностями.       — Как вы его добились?       Кто-то мне освободил центральное место на диване. Вытащили туда. Я смиренно поддался им, уселся среди любопытствующих носов, принял от них уже открытую бутылку пива и немного помолчал.       — Я его добивался? Хах! — я громко усмехнулся. — Кто кого ещё добивался.       И тогда я им рассказал всю нашу историю с самого знакомства. Как мы встретились на экзамене, как он бегал за мной в попытке подружиться, как помог тогда, во время грозы… Как мы вместе учились и проходили практику. Без подробностей рассказал про то, что ударило по нашей дружбе (упустил часть, где мы переспали, и сказал, что это был только поцелуй). Рассказал, как он примчал за мной в Альсфельд. И что после этого мы вместе. Ординаторы меня искренне смешили своим любопытством. До чего же им это было интересно! От них сыпались вопросы, что я уже устал от них. Всю встречу говорил только я, и они ничуть не расстроились. Позвали на следующее собрание. Подумаю, появлюсь ли я там.       Кёрт открыл мне совершенно незнакомое общество, которое было со мной повсюду, при этом я особо его не замечал, но частью которого неумышленно стал, влюбившись в Хартмана. Здесь были все свои, и я до сих пор не мог понять, насколько мне нравится эта компания. Но уходил я не с плохим настроением, хоть и предпочёл бы компанию поменьше. И вообще Хартмана, если говорить честнее. Но, возможно, эта встреча обернётся нам пользой.       — Ну что, доктор Кёлер, как вы? — когда я собрался уходить, Кёрт остановил меня.       — Я в порядке, спасибо, что пригласил, — ответил я расторопно. Потому что я ни о чём больше думать не мог, кроме как догнать смывшегося Хеннинга и задать ему пару вопросов.       — Да не за что, нам было интересно с вами, — ординатор усмехается. — Вы, как-никак, забрали у всех доктора Аллесберга.       — Мне надо бежать, Кёрт, — я остановил его болтовню, беспокоясь о том, что сейчас не найду Трескова. Завтра я его точно встречу, но если не выловлю сегодня, совсем не усну. Я махнул ординатору рукой и быстрым шагом пошёл к лестнице на первый этаж, стараясь прикинуть, куда Хеннинг мог сейчас пойти.       Особо далеко ходить не пришлось, я быстро нагнал его у аварийной лестницы и окликнул.       — Тресков!       Он как-то слишком резко остановился, словно я его напугал. Словно застал врасплох.       — Док…       Мне хотелось объяснений. Хеннинг никогда не говорил ничего подобного, что я услышал утром. Я накрутил себя, я отказывался верить в то, что у нас с ним что-то происходит, чего я упорно не замечал, но… сегодняшнее его появление в этом клубе было как минимум очень странным совпадением. Я не хотел, чтоб между нами висела эта недосказанность и странное напряжение. Кто угодно, но не Хеннинг, не мой лучший ординатор.       — А теперь рассказывай… Рассказывай, что ты забыл сегодня здесь.       — Я понял, о чём вы подумали…       — Конечно я об этом подумал, Тресков! Я твой любимый учитель? Ты с каких пор раскидываешься такими фразочками, а потом приходишь сюда?       — Я был здесь впервые… И не из-за вас. Точнее, не совсем из-за вас.       — Тресков. В глаза мне посмотри.       Наконец-то Хеннинг оборачивается, и я вижу уже его лицо, а не затылок. Взгляд у него растерянный и виноватый.       — Ладно, док, давайте сразу проясним. У нас с вами ничего не происходит, в моём отношении к вам нет никакого подвоха. Я сказал утром это сгоряча, испугавшись, что вас хотят уволить. Я не хочу терять вас, как учителя. Но не больше, добро? Мне нравятся девушки. Я пришёл сюда, чтоб узнать, как можно помочь вам. И не знал, что вы тоже сюда придёте.       Я пристально вгляделся ему в глаза в полнейшей тишине.       — Это правда?       — Чистейшая, герр.       И снова молчание.       — Ну ладно… Если так, то на этом всё. Всё остаётся как прежде, я не хочу, чтоб между нами была неловкость. Ступай, Тресков, не загружай себе голову лишний раз и отсыпайся. Доброй ночи.       Я развернулся в другую сторону от него и пошёл обратно по коридору к лифту. Но вдруг услышал за своей спиной:       — …Нет, вообще-то, это не всё…       Я резко остановился и обернулся. Хеннинг снова стоял спиной ко мне, опустил голову и, облокотившись о стену, нервно потирал переносицу. Он странно тяжело вздохнул.       — Хенк?       — Я однажды пьяным в баре поцеловался с парнем.       Мои глаза тут же округлились.       — Чего?!       — Мы выпивали с друзьями… Я даже не помню кто это был! Просто помню сам факт. И, главное, из друзей тоже никто ничего не говорил мне. Думал, что сто процентов это был кто-то из них. Ещё хуже — если это был мой лучший друг, но он тоже молчал, а поговорить я не решался — вдруг ничего и не было и это был просто какой-то первый встречный. Я копил это в себе, а ситуация с вами подбила меня пойти выговориться в этот клуб… И, сука, кто ж знал, что Фабиан в нём уже как свой! Я теперь понятия не имею, кто это мог быть, кроме него!.. Я запутался в себе. Никогда бы не подумал, что такой кризис меня застигнет после тридцати. Вы простите, что я рассказываю это вам. Просто не с кем было поговорить, у меня в окружении все по девушкам. А вы как-то, что ли, хотя бы не посмотрите на меня осуждающе…       При этом он так и не обернулся.       — Хенк, посмотри на меня, — говорю я. Он пришибленно поворачивается ко мне, мы снова сталкиваемся взглядами. Глаза у него всегда проницательные. А главное умные. Я недолго думаю, глядя на него, а потом продолжаю: — Ты сейчас тот, кем являешься. Ты без пяти минут штатный сотрудник и будущее нашего отделения. С отношениями тебя никто не торопит. Я поцеловался впервые почти в тридцать один, а в отношения первые вступил только недавно. Но сейчас тебе очень нужно поговорить с Шлабрендорфом. Что бы ты к нему ни испытывал. Понял меня?       — А если я не хочу с ним сейчас разговаривать? Он подло поступил со мной, если поцеловал пьяного, а потом делал вид, что ничего не было, а я ходил и гадал, кто же это был. Во всяком случае, лучшие друзья так не поступают. В смысле… не обманывают и не вводят в заблуждение. Да и поцелуи тоже под большим сомнением.       — В этом ты, конечно, прав. Я чувствовал то же самое.       — То же самое?       — Ага. Было место этому в моей биографии.       — О…       — В общем, никто не заставляет тебя говорить с ним прямо сейчас. Но лучше не копи в себе обиду и не затягивай. Иначе между вами так и будет это напряжение. Неприятно, согласись?       — Ни разу не приятно.       — Спокойной ночи, Тресков. Спасибо, что рассказал.       Я глубоко выдохнул с облегчением и направился к лестнице наверх. Вызвал такси и поехал домой.       — …Погода сегодня плохая, поэтому травму подготовить как следует. Все всё уяснили?       — Доктор Кёлер, это правда, что вас хотят отстранить из-за отношений с доктором Аллесбергом?       Я обернулся на голос, уперевшись взглядом в девушку в мятно-зелёной хирургичке. Вопрос в самом конце утреннего собрания застал меня врасплох.       — Что?       — Говорят, что вас хотят уволить из-за этого, — подхватывает другая.       Я вдруг осознал, что теперь это действительно дошло до всех. Кроме самого факта отношений кто-то из вчера присутствовавших на собрании успел разнести возникшую с ними проблему по всему ОРИТ, возможно даже сам Хеннинг. Любопытство зашкаливало, и их вопросы теперь не могли оставаться внутри компанейских перешёптываний. И я стоял в кругу обступивших меня коллег, раскрыв рот, не зная, что и ответить на это. Меня это немного напугало, стало возвращать в прошлое, хоть я и не видел в их глазах ничего враждебного.       — …И что?       — Просто мы возмущены этим, — из толпы выглянула Нелли, а за ней показались глаза Хеннинга, который едва заметно кивнул мне, мол, всё в порядке. Я доверился ему. — Думаю не нужно говорить о состоянии больницы под руководством доктора Аллесберга, мы все всё прекрасно знаем. Но мы хотели обратиться лично к вам, док. Честно говоря, другие старшие коллеги тоже поддержат меня, с вашим приходом на эту должность приёмное отделение и реанимация просто расцвели.       — Ты правда хорош, Кёлер, — тут же показалась и моя пожилая коллега, которая эту больницу помнит дольше всех присутствующих здесь и знает её, как облупленная. Сколько себя помню здесь, всегда боялся её взглядов. И сейчас слышать подобное из её уст было для меня по-настоящему удивительно. — В ординатуре и в штате мы тебя недолюбливали, потому что ты был с характером, но очень закрытым и где-то в своём мире, ни с кем не любезничал и всегда находил, с кем поругаться. Тебя не выдвинули в кандидаты на эту должность с самого начала больше из личных убеждений, а не из-за профессиональных качеств, и поняли, что Аллесберг поставил тебя сюда из-за того же самого. Это нас возмутило, мы хотели устроить протест, но отступились. Потому что в начальстве ты раскрылся, и с лучшей стороны. Раньше тебя недооценивали. А сейчас мы готовы устроить протест за тебя. И не имеет значения, кого ты любишь, пока это не мешает работе и разрешено законом.       — Доктор Кёлер, от лица всех сотрудников ОРИТ мы хотим написать коллективную жалобу в верхи сети клиник Вивантес, — снова говорит Нелли. — Думаю, что другие отделения тоже к нам присоединятся.       Я ещё раз окинул их взглядом с замирающим вздохом. Дыхание перехватывало. Не помню когда я последний раз видел наше отделение таким сплотившимся. И осознал, как ценю людей, с которыми работаю. Осознал, что не зря был готов в лепёшку расшибиться в работе. Они все были на моей стороне, когда у меня случился казус.       — Спасибо. Спасибо вам всем, — я слегка улыбнулся и, не зная куда деть своё смущение в моменте, быстро переключился в прежний режим: — А теперь все бегом работать! В приёмном ожидается завал!       Все рассмеялись и под гомон медленно стали расходиться по своим делам. В быстро рассасывающейся толпе я выцепил взглядом неподвижную голубую хирургичку. Один только Йохан стоял на месте и пристально продолжал на меня смотреть. Безучастно, сонно или раздражённо, я не совсем мог разобрать сквозь его круги под глазами.       Тогда я подошёл к нему, потому что его взгляд напрашивался на разговор.       — Ну а ты чего стоишь смотришь? — я посмотрел ему в глаза. Он даже не шевельнулся. — Всё ещё из-за Росэр злишься?       — Да нет, — Йохан пожал плечами. — Если б она пошла не к тебе, я бы её ещё долго не нашёл.       — А что тогда?       — Не выспался просто, — он показательно зевнул и, ни на грамм не изменив выражение лица, добавил: — Я рад за тебя.       — Что-то не похоже, — заметил я.       — Да я давно уже в курсе, что Аллесберг в тебя влюблён, а ты гей.       — Ты? С чего?       — А ты думал из-за чего я с Линдой на полтинник спорил? Я ей говорил, что вы в отношениях, а она не верила.       И тут до меня дошло.       — И ты подселил ко мне шпиона?!       — Ну типа того.       — Пф, боже, — я закатил глаза. — Не устану удивляться тебе.       — Ладно, я посплю перед операцией, — Йохан резко соскочил с темы и, прихрамывая, уковылял в сторону ближайшей дежурки.       Я пожал плечами и подошёл к сестринскому посту. Там был Хеннинг. Вблизи я разглядел на его лице усталость, но он явно был доволен.       — Ты не спал? — спросил я его.       — Увы, — скромно ответил он. — Но всё в порядке.       Я пригляделся.       — Это ты всё устроил?       — Мы все. Я остался в больнице с Роттендорфом и написал в ординаторский чат, чтоб пришли пораньше и помогли ввести в курс дела остальных. С утра договорились о том, что будем с этим всем делать, и вот после собрания вам сообщили.       — Стой, Роттендорф тоже? — я искренне удивился.       — Ну да. Он был на дежурстве, мы встретились в ординаторской, поговорили. Мне показалось, что он весьма заинтересован в этом решении.       — Серьёзно, Йохан?.. — я обернулся куда-то в сторону, куда тот ушёл.       — А что?       — Ничего. Не ожидал, — я вздохнул и снова посмотрел на ординатора, чуть приулыбнувшись. — Хенк, спасибо.       — Не стоит, — тот улыбнулся в ответ и даже немного посвежел. — Всё сказанное сегодня было искренним.       Вечером я пробрался в онкологию, дождался, когда родители уйдут из палаты Дагмар, и зашёл к ней. Её белокурые косички уже остригли и побрили её налысо. Она выглядела очень грустной и прижимала к груди своего слона. На меня она посмотрела испуганно — очевидно, её все и сразу очень сильно перепугали, что она стала шарахаться врачей. Я расставил руки в стороны и всем своим видом пытался показать, что безоружен, не собираюсь с ней ничего делать и вообще пришёл только поговорить.       Я присел на край её койки и сочувствующе посмотрел на неё.       — Дагмар, ты как?       Она упорно смотрела себе на колени и сжимала слона сильнее.       — Мне страшно, — шмыгнув носом, произнесла она. — Папа почему-то очень злой. И я есть хочу…       У Дагмар операция завтра с утра. Поэтому ужином её не кормили.       Тут вдруг в моей голове возникла идея диверсии. В иной ситуации я бы так не поступил, потому что это против моих принципов. Потому что голодовка перед операцией непосредственно касается моих обязанностей, как анестезиолога. Как же меня злило, когда операцию приходилось откладывать из-за приёма пищи. Иной раз я сталкивался и с тайным обедом, который потом весь выходил после введения пациента в наркоз, и всё это устранять приходилось мне. А теперь мне захотелось специально отсрочить операцию. Я не был уверен, поступаю ли я правильно. Не было стопроцентной гарантии, что прав только я и Юджин, могли быть правы и нейрохирурги, и мы бы были даже рады, если они всё-таки правы. Да и как бы эта отстрочка помогла Дагмар спастись от операции, которую просто перенесут? Но я смотрел в её намокшие глаза и меня через силу догоняла ужасающая мысль, которую я пытался отложить: она может так и не вернуться с операции. Неприятный табун мурашек накатывал на меня и руки леденели. И я сам собой выбрал только одно течение мыслей в своей голове и тут же тихо, дрожащим голосом произнёс:       — Что бы ты хотела съесть?       Девочка шмыгнула носом и немного подумала.       — Мне очень нравятся кексы с вишней.       — Подожди немного, — выдавил я из себя и на ватных ногах вышел из палаты, но дальше сестринского поста не прошёл. Я повалился локтями на столешницу и спрятал в них лицо. Мне становилось трудно дышать и не хотелось расплакаться прямо сейчас, но нужно было перевести дух, прежде чем продолжать становиться диверсантом. Мысленно я извинялся перед анестезиологом, который будет на её операции, но ни в коем разе не перед хирургами. Надо бы вообще узнать, кто там завтра будет вместо меня…       — Доктор, вы в порядке? — послышался голос медсестры на посте. Я резко поднял голову, шумно вдыхая, словно вынырнул из толщи воды.       — Я в порядке, — отчеканил я и унёсся прочь на первый этаж.       В кафетерии я долго сокрушался повару из-за того, что кексов не осталось. Последний у меня из-под носа утащил кто-то из рентгенологии, и на него я тоже долго ругался, пока не выкупил этот несчастный кекс в три раза дороже, чем тот его купил, и быстро вернулся в онкологию. Дагмар стала гораздо счастливей, когда принялась лопать вишнёвый кекс.       — Только обязательно скажи взрослым, что ты поела. Хорошо?       Дагмар согласно закивала и продолжила есть кекс. Даже я повеселел и противные мысли начали меня отпускать. Пока по мою душу нежданно-негаданно не пришёл её отец.       А её отца я боялся. Он и выглядел не слишком приветливо, а после того, как он начал грозиться подать в суд на больницу, я старался его избегать. А он сразу понял что к чему, когда увидел меня и дочь с кексом в руках. Он поднял крик прямо при ребёнке, чем напугал её ещё больше, и я начал понимать, что девочке с отцом не очень повезло. Пришлось набраться смелости, взять ситуацию в свои руки и вывести его с этим разговором в коридор. Он задался целью уволить меня и пожелал прямо сейчас накатать жалобу главврачу. Тут уж я не сдрейфил — пошли, говорю, вместе втроём накатаем!       В кабинете главврача всё стихийное бедствие превратилось в клоунаду. Мужик громко жаловался на меня, находил всё больше и больше причин, почему меня нужно уволить. Я сидел на центральном месте стола для переговоров и вжимал голову в плечи, мечтая, чтоб он уже закончил своё выступление. Бедный Хартман напротив меня за своим столом после суточного дежурства просто, казалось, спал с открытыми глазами: он подпирал голову кулаком и периодически вздыхал, и так вышло, что отец Дагмар чисто случайно мельтешил перед его неподвижным взглядом.       — …Короче!.. Дайте мне бумагу, я напишу жалобу, — наконец мужик решил закончить декларировать. Хартман тряхнул головой, приходя в себя, и молча протянул ему лист бумаги.       — А можно было сразу всё написать? — сквозь зубы процедил я.       — Закройте рот! — рявкнул мужик и принялся очень громко и интенсивно царапать ручкой по бумаге.       Это продолжалось минут пять. Пока весь словесный понос из него не вышел, он не успокоился, и потом резко выпрямился, снова посмотрел на Хартмана и ткнул пальцем на меня:       — Чтоб завтра я его здесь не видел!       И тут же удалился из кабинета, хлопнув дверью.       Мы с Хартманом устало переглянулись. Он поднялся с кресла, взял со стола исписанный лист и, даже не посмотрев в него, порвал пополам и смял.       — А теперь давай твою версию, — сказал он и устало опустился на диван. — Что произошло?       И все прежние мысли догнали меня сейчас. Мне стало невыносимо больно, я потупил взгляд и прижал к груди колени, так и сидя на том стуле, словно эта поза могла меня от чего-то защитить.       — Я накормил Дагмар Хан вишнёвым кексом накануне её операции.       Хартман продолжительно молчал, не находя, что на это ответить. Тогда он встал, подошёл ко мне со спины и положил руки на плечи.       — Значит они просто перенесут операцию.       — А я просто не хочу, чтоб её оперировали, — тихо ответил я, снял очки и положил голову себе на колени. Глаза намокли. — Но пока ей не сделают операцию, мы так и не узнаем, кто был прав. Это хуже всего.       Хартман слегка встрепенулся, когда услышал, как задрожал мой голос, и опустился на соседний стул. Он потянул меня к себе, крепко прижав голову к своей груди, долго гладил меня по волосам, пока я позволил себе тихо всплакнуть. Мне было страшно. Всё вокруг рушится, но в его руках я чувствую себя так спокойно, словно это всё меня не касается. Я знаю, что он всё равно всегда на моей стороне.       — Поехали домой пожалуйста, — я наконец поднял голову и тыльной стороной ладони вытер глаза. Хотелось уснуть и забыться.       — Поехали, — Хартман тихо согласился.       Мы вызвали такси и дома молча легли в кровать, обнявшись.       Утром у оперблока я не стал появляться. Не хотел натолкнуться на родителей Дагмар. Но в расписании я подсмотрел фамилию Линды. А выдержит ли она это?       Моя голова была забита только сегодняшней операцией, и мне просто хотелось отключиться, занять себя тем, что заставило бы меня не думать об этом всём. Поэтому всю документацию я отложил и занялся работой в приёмке и реанимации. Я старался вести себя как прежде, просто очень увлечённым работой, но когда один из реаниматологов спросил, всё ли у меня в порядке, я понял, что пора прерваться на обед. Вышел в холл за кофе. И тогда снова почувствовал на себе тот взгляд. Обернулся. Люда, никто иной. Сделал вид, что не замечаю её, но не получилось.       — Я так и знала, что ты не просто так тут трёшься.       — Чего? — снова повернулся к ней.       — Рядом с Аллесбергом.       Я усмехнулся.       — А ты думала, если будешь тут тереться, то что-то получится?       — У многих получалось. У одной меня, похоже, не вышло.       — А ты себя спрашивала, надолго ли тебе эти отношения нужны? — спросил я, и Люда вдруг замолчала. — Вот то-то и оно.       — Я совсем забыла, что тут всё не как у меня на родине, — она закатила глаза и дальше продолжила по-русски: — Что кроме мегер здешних в конкурентах есть кто-то вроде тебя.       — Сочту за комплимент, — ответил я ей точно так же и шутливо сделал реверанс, зная, что всё равно она мне ничего не сделает, как меня тут же окликнули:       — Доктор Кёлер? — я посмотрел на того, кто звал меня, и передо мной оказался сам генеральный директор. — Добрый день. Хорошо, что вы тут. Можно вас на пару слов?       Сперва я растерялся, а затем сообразил, что это по поводу возникшей проблемы с Советом.       — Хорошо, — я кивнул, и директор повёл меня к лифту. Я прекрасно знал, как выглядит генеральный директор сети клиник Вивантес, но в жизни видел его, наверное, лишь раз или два. Хартман, конечно, как главный врач нашей больницы, виделся с ним гораздо чаще. Это был мужчина сорока с чем-то лет, презентабельный и высокий, постоянно улыбался как перед камерой. С Хартманом, насколько знаю, у него очень хорошие отношения, поэтому я не сомневался, что он-то уж любой наш вопрос решит. Он нажал кнопку с цифрой семь, и мы молча поехали наверх. Точно так же молча дошли до кабинета.       — Доктор Аллесберг, добрый день, — директор поздоровался с Хартманом, я молча зашёл следом и сел на своё привычное место за столом. Тот — напротив меня. Судя по лицу Хартмана, визита этого он не ожидал.       — Добрый, — он мельком посмотрел на меня, а затем снова на директора, ожидая, что тот скажет.       — Я прочитал жалобу от ваших сотрудников, — начал тот, а я задумался над тем, когда весь коллектив успел её написать. Я как-то упустил этот момент. — Поэтому я посчитал целесообразным распустить текущий состав Совета и переформировать его. В административном отделе полно молодых и перспективных сотрудников, ждущих своего повышения. Точно такая же процедура, как и несколько лет назад с вашими отделениями. Что скажете?       Хартман удивлённо помолчал, словно не до конца осознал сути этого решения, поэтому директор поспешил добавить:       — Вашим отношениям ничего не помешает. Я давно думал о том, что в некоторых клиниках стоит поменять состав начальства администрации, а ваши обстоятельства показали, что это давно пора сделать. Вы имеете все права на этот союз, а люди, которые приводят доводы только из своих убеждений и идут против ваших прав, вряд ли будут уместны в начальстве. Поэтому просто не обращайте на это внимания, а повышениями я займусь.       Хартману и мне даже и не пришлось ничего говорить. Он лишь опустил взгляд и понимающе покивал.       — Спасибо, — произнёс он и посмотрел на меня с лёгкой улыбкой. Я ответил ему тем же. — Простите, что сорвали из-за этого.       — Это важно, Хартман. Комфорт и безопасность всех сотрудников клиники моя обязанность в том числе. Поэтому ни о чём не беспокойтесь, если что, то звоните, я на связи. Хорошего дня.       Директор махнул нам рукой и удалился из кабинета, оставив вдвоём. Я и сам удивился, что он назвал Хартмана по имени. И… что всё так легко разрешилось.       — Ты что-нибудь осознаёшь вообще? — спросил я.       — Пока не очень, — Хартман покачал головой. — Переживаний было больше, чем манипуляций, чтоб решить проблему. Может, их не так много надо, потому что он сразу вмешался.       — Это моё отделение жалобу написало, — тихо сказал я. — И, может, кто-то ещё.       — Серьёзно?       — Ага. Слухи разнеслись сначала о нас, а потом об увольнениях. Ну они и подсуетились.       — Вот как… А я не решился ему ничего говорить. Мне-то проблема казалась серьёзной, но думал, что для него это не так.       — А мы переживали, — я усмехнулся. Хартман подхватил улыбку и встал из-за стола. Мы обнялись с облегчением, что и это теперь позади. — Что вообще чувствуешь? Как тебе ощущение того, что… все теперь тебя знают с новой стороны?       — Мне всё равно. Лишь бы были в курсе, что я люблю только тебя.       — И мне уже не так страшно. Помнишь того ординатора в неврологии? Он просто рассказывал мне, что у них есть ЛГБТ-клуб в какой-то комнатке в подвальных помещениях. Он первый нас раскусил, а потом на днях пригласил меня на их встречу, и там меня долго расспрашивали, как мне удалось с тобой сойтись. Ну и они тоже причастны к этой жалобе.       — Так вот это что было, — Хартман рассмеялся.       — Надо бы их хоть устроить получше, а то сидят в подвале, бедолаги, уже давно, говорят не скрываются вообще, а я о них только недавно узнал.       — Подумаем над этим, да? Если кого встретишь оттуда, поблагодари от меня тоже.       — Хорошо.       Позднее я задремал в дежурке на верхней кровати. Проснулся и подскочил от хлопка дверью, но первой моей мыслью было не то, кто вошёл, а сколько сейчас времени. Потому что я всё ждал окончания операции.       — Док, простите. Не знала, что вы тут, — я надел очки и увидел Линду в свете дверного проёма. Она уже собиралась уходить.       — Нет-нет, вообще-то хорошо, что ты тут, — я остановил её. — Как Дагмар?       Линда ничего не ответила и упала на нижнюю кровать.       — Линда? — я опять позвал её, свесив вниз голову. Она смотрела наверх куда-то в пустоту.       — Её мозг не подаёт никаких признаков активности, — говорит она совершенно безжизненным голосом. — Мы даже не удалили всю опухоль. Она дышит, она… в реанимации на ИВЛ. Но она скорей всего больше не очнётся.       Я молча опустился обратно на кровать. Я лежал, стараясь уцепиться хоть за какую-то мысль в голове, но понимал, что во мне совершенно пусто. Наверное, я мог ей помочь. Или не мог… Даже если бы я всё-таки мог что-то сделать, думать об этом бессмысленно. Я переживаю это чувство не в первый раз, и, может, за столько лет оно немного сгладилось, но никогда, никогда всё равно не перестанет резать. Сейчас я хотел забыться сильнее, чем предыдущие дни.       И я понимал, что Линде, которая и без того эмоциональная и присутствовала при этом всём, сейчас ничуть не легче.       — Линда, ты… всё равно молодец… — я попытался сказать хоть что-то, но она меня перебила.       — Док, вы мне нравились.       Это застало меня врасплох. Не хватило мне потрясений за все эти дни.       — Вы мне очень помогли, когда я только пришла сюда, и до сих пор помогаете, — между тем продолжала она. — И я вас также уважаю. И между этими двумя чувствами я всё-таки выберу уважение. Я никогда ни на что не рассчитывала. И никогда бы, наверное, вам об этом не сказала. Но сегодня мне стало как-то… всё равно.       Я молчал. Молчал долго и протяжно, и понял, что молчание моё настолько затянулось, что лучше уже ничего не говорить. Я лежал так долго в путе мыслей, а перед глазами стояла непроглядная чернота. От этого становилось уже физически плохо. Но уйти я не решался. Надеялся, что, может, меня вызовут куда-то. Но никто не звонил. Снаружи словно всё замерло. Когда мне показалось, что Линда уснула, я спустился вниз и вышел из дежурки. Но тяжёлый вздох мне вслед всё-таки дал мне понять, что она не спит.       Я надеялся не встретить ни одного из нейрохирургов, я слишком ненавидел их в тот вечер. Увидел только в холле разбитого отца Дагмар. Он увидел меня издалека, но в его взгляде было только сожаление. Я не стал к нему даже подходить. Юджина тоже видеть не очень хотел — наверняка он тоже где-то засел и очень тяжело переживает, и поддаваться этому ещё больше мне не хотелось. Я бежал от этих эмоций всеми силами, потому что этих сил и не осталось. Написал Хартману, чтобы ехал домой без меня, потому что я задержусь, а сам собрался, вышел из больницы и пошёл в бар напротив.       Там был Хеннинг. Выглядел он то ли устало, то ли понуро, сидел с двумя стаканами пива. Я думал недолго и сел к нему.       — Один пришёл? — спросил я. Тресков удивлённо посмотрел на меня.       — Не ожидал вас тут увидеть, — говорит он. — Да, один. Не с кем выпить сегодня. А вы?       — Я тоже один, — ответил я, параллельно заказывая себе бокал вина.       — Вы обычно так не делаете, док.       — День тяжёлый сегодня.       — Вот с этим согласен. Но всё-таки?       — Не знаю в курсе ты или нет, но просто я беспокоился за юную пациентку с опухолью мозга. Ей не была показана операция с самого начала, но её всё-таки прооперировали, и… Ну, она, похоже, не очнётся. А я её ещё вчера видел, успокаивал, потому что она была очень напугана, и угощал кексом…       Мне стало невыносимо об этом говорить. Я уронил голову на локти, лежащие на барной стойке, и тяжело вздохнул. Почувствовал лёгкие хлопки по спине от Хеннинга в попытке меня приободрить. Когда я в следующий раз поднял голову, передо мной уже стояло вино.       — И с её отцом я повздорил, его очень сильно убедили в надобности этой операции, — я взялся за бокал и тут же сделал несколько глотков. — Он нажаловался на меня Аллесбергу, надеялся, что меня уволят.       — Смешно, — отозвался Тресков.       — Вот и я о том же, — я вздохнул и продолжительно посмотрел в бардовую жидкость перед собой. — Ладно, где-то послезавтра я буду в полном порядке.       — Уверены? — спрашивает он, делая глоток из стакана. — А то я помню случаи, когда вы даже разговаривать после этого не могли.       — Да, — может быть я врал даже себе, но не хотелось ничего видеть сейчас. Сил не было. — Ты не говорил ещё с Фабианом?       — Нет, — Хеннинг сразу изменился в лице. — И пока не собираюсь.       — А он разве с тобой не пытается поговорить?       — Вы не подумайте, я разговариваю с ним как обычно, но… кажется, он догадывается, что что-то не так. Потому что говорить с ним непринуждённо я теперь не могу…       Вдруг к нам со стороны Хеннинга подсел Кёрт.       — Надо же какая встреча, — он сначала радостно усмехается и заказывает себе сидр, но потом видит наши лица, и сразу озадачивается. — С вами всё хорошо?       — Да, — говорит Тресков. — Просто у доктора Кёлера с работой неприятная ситуация, а я…       — А ты чего к нам приходил в прошлый раз?       — Да ничего… Хотел доктору Кёлеру помочь.       — Врёшь ведь.       — Что ты пристал-то?       — Кёрт, а у тебя парень-то хоть есть? — влез я в их диалог, попивая вино.       — Нет конечно, — отозвался Лоренц. — Иначе бы я на начальство не засматривался.       — Здравствуйте, доктор Роттендорф, — произнёс Хеннинг, глядя куда-то мне за спину, я удивился и обернулся. Там на соседнем стуле притих Йохан со стаканом воды. Выглядел он точно так же, как и вчера. Может, у него случилось что-то?       — А ты чего тут? — спросил я у него.       — Увидел, что вы тут сидите, и подсел.       — Хотя бы скажи, кто он, — между тем от Хеннинга не отставал Кёрт.       Тресков помолчал немного, тяжело вздыхая.       — Фабиан.       — Что? Ты и Шлабрендорф?!       — Я не с ним, он…       — Он же это, постоянно с кем-то ошивается. Я с ним познакомился тут, когда только пришёл в ординатуру. Он уже тогда с кем-то встречался.       — Вот сволочь…       — О чём они? — тихо спросил меня Йохан.       — Парней обсуждают, — так же ответил ему я и хохотнул.       — У вас тут что, свой гейский кружок или что?       — Я тут ни при чём, я просто рядом сидел.       — Отличная отмазка, Кёлер, — Йохан фыркнул. — А ты что не с Аллесбергом?       — Выпить захотел, — сказал я, допивая вино.       — Ты никогда не приходил так один, тут же полно людей.       — И что?       — У тебя всё нормально?       — Ага.       — Ты никогда не умел врать, понимаешь?       — Нормально у меня всё, — я, сам того не ожидая, повысил голос и тут же стыдливо замолчал. Услышал только дальнейший разговор между ординаторами:       — А что, он на тебя никогда не обращал внимания? Я слышал, вообще-то, про тебя от него.       — Он мой лучший друг. Мне просто обидно, что я столько лет его знаю, но только сейчас узнал, что мой лучший друг — гей. И то не от него даже. Может и от него, но…       Слышно было, что Хеннинг уже напился.       — Но?..       — Обидно! Я ж не осудил бы его! Почему он никогда не говорил мне?!       — Ну, ну, Тресков, тише… У него могли быть свои причины не говорить тебе.       — Ага, и целовать, видимо, тоже свои причины.       — Что-о?..       — То есть… Да короче не важно! Я просто зол на него.       — Нет, давай теперь поподробнее.       — Уже не хочу.       — Кстати, он спросил меня, где я, и сказал, что сейчас придёт сюда.       — Да твою мать! Нигде отдохнуть не дают! — Тресков вспылил, вскакивая со стула и надевая с него свою джинсовку.       — Ну подожди, не уходи!       — Меня вообще парни не привлекают! Не хочу я его ни видеть сейчас, ни тем более целоваться с пьяным! Док, хорошего вечера, — он попрощался с одним мной, расплатился с барменом и вылетел прочь из бара. Мы с Йоханом озадаченно переглянулись. Буквально через десяток секунд на место Хеннинга сел уже Шлабрендорф. Похоже, они всё-таки пересеклись.       — Можно мне ещё вина? — недолго помолчав, крикнул я бармену, но Йохан меня оборвал.       — Нет, здесь, пожалуйста, счёт. Кёлер, хватит, — уже обращаясь ко мне, сказал он. — Если у тебя что-то случилось, поезжай домой, не занимайся такой хернёй.       — А тебе-то какое дело? Нормально у меня всё, говорю же.       — Я вообще-то неплохо тебя знаю. Тем, кто тебя знает, всегда видно, когда у тебя правда всё нормально, а когда нет.       Я устал с ним спорить и замолчал, насупившись. Мне принесли терминал для оплаты. Я заплатил и неохотно засобирался.       — Я отвезу тебя, — вдруг сказал Йохан, вставая вслед за мной.       — Куда ты меня отвезёшь? — слегка даже огрызнувшись, спросил я.       — Домой, куда больше-то.       — Откуда ты знаешь, где я живу?       — Да ладно, не держи за дебила, я знаю где живёт Аллесберг.       — Ты же выпил, я не поеду с тобой.       — Я не пил, — Йохан схватил меня за плечи и повёл, подталкивая, на выход. — Мне позвонил знакомый официант и сказал, что здесь мой друг из группы сидит в сласть нажравшийся. Я его на такси уже отправил, такого на байке не повезёшь. А ты нормальный ещё, тебе место как раз освободилось.       Он вытащил меня на улицу и вручил в руки шлем из багажника. Я уже перестал сопротивляться и смирился. Поездочка вышла освежающая, Йохан довёз меня до самой двери подъезда.       — Не влезай в неприятности, Кёлер. Тебя в таком месте одного оставить равно беде.       — Да откуда ты знаешь всё? Следишь за мной? — стаскивая с головы шлем, продолжал ворчать я.       — Нет, но знаю некоторых местных. Давай, беги домой. Не заставляй муженька волноваться.       — Да пошёл ты, — фыркнул я, но потом тут же смягчился, отдавая Йохану шлем обратно. — Спасибо.       Он в ответ только ухмыльнулся и проводил меня взглядом до двери.       Я был полностью уверен, что в порядке.