Записки нелюдимого анестезиолога

      — Эй, Кёлер, слушай…       Я резко останавливаюсь посреди коридора, когда меня окликает этот голос. Грубый, хриплый, с отчётливо слышным акцентом. Куаныш, кто же ещё.       Но стоило мне обернуться, сжав зубы, как я тут же их разомкнул, удивлённо раскрыв рот. Передо мной было точно явление Христа народу: Куаныш наконец-то привёл в порядок свои чернющие волосы — они перестали сально лосниться и были аккуратно уложены на боку; грудь колесом и плечи прямые, свою вечно согнутую спину он всё-таки разогнул, хотя я думал, что это невозможно; но что меня больше всего поразило, так это то, что на нём была наша мятно-зелёная хирургичка, а не та чёрная, которую он стащил из морга! Я даже тихо икнул. Не подменили ли его?       — Что за праздник сегодня? — саркастично поинтересовался я. — День независимости татаро-монгольского ига?       — Очень смешно, — а вот хмурое лицо и голос он не потрудился исправить. Не получилось, наверное, потому что видно, что он старался. — Я вообще-то по делу.       — Я внимательно тебя слушаю, — попытался сказать я как можно беспристрастнее, но не особо получалось ровно потому, что мне было очень интересно, почему он так разодет.       — Наверное это самый унизительный момент в моей жизни, но… — Куаныш тяжело вздохнул под моим выжигающим взглядом. — Можно у тебя пожить?       Я поперхнулся воздухом. Вот оно что. Он просто пытается меня задобрить. Действительно это самый унизительный момент в его жизни.       Я надменно фыркнул.       — Я тебе кто? Друг? Брат? Отец? Парень? Муж?       — Начальник, — вздохнул он, опустив голову. — А ещё я, вроде как, тебя недолюбливаю.       — Ты сам себе ответил, — я пожал плечами и развернулся, отправившись дальше мерить шагами коридор. Мне нужно было проверить одного ребёнка в послеоперационной палате и где-то выловить Хартмана, чтобы пообедать с ним.       — Ну пожалуйста!.. — воскликнул вслед мне Куаныш, но я не остановился. Тогда он нагнал меня и схватил за плечо. Я рефлекторно дёрнулся от него и снова развернулся к нему лицом.       — Да что происходит? — спросил я, нахмурившись.       — Бабуля уехала в Казахстан с Амирбеком. На месяц, в санаторий. А хату затопили алкаши сверху, вот…       — О боже… — выдохнул я. — Ты квартиру не можешь снять? Или у друзей пожить?       — Снимать слишком дорого. А друзей у меня нет. Я уже половину больницы обошёл, меня никто не берёт. Я уже от отчаяния к тебе пришёл.       — Я не удивлён. А ты думаешь я не возьму с тебя плату?       — Я хоть тебя и недолюбливаю, но на всё время, пока я у тебя живу, готов не показывать этого и быть любезным, — Куаныш нервно закатил глаза. Мне даже вдруг понравилось, как он унижается.       — Звучит нереально, — я почесал макушку. — Но как-то слишком дёшево.       — Дёшево? Серьёзно?! То есть полторы недели любезничаний тебе мало?! — тот аж возмутился.       — Триста евро и можешь съезжать. Полторы недели, не больше.       — Триста?! Кёлер, да ты зажрался, — фыркнул Куаныш.       — Значит четыреста, — я лишь пожал плечами и понаблюдал за тем, как казах краснеет от злобы, но терпит, понимая, что я только буду повышать цену. Он ничего не ответил и вытащил бумажник из кармана. Отсчитал четыре купюры по сто евро и вручил мне. — Хороший мальчик, — довольно улыбнулся я, сворачивая купюры. — С тебя раскладушка.       — У тебя негде что ли спать больше?       — Диван слишком мал тебе будет, — я задумчиво покачал головой. — Да и он занят уже.       — Кем это? — изумился Куаныш, но я уже смотался от него, качая бёдрами и довольно присвистывая.       Тем же вечером я наблюдал, как казах, цепляя головой все перегородки над дверьми, таскает по моей квартире свои вещи и устраивается спать в гостиной. По пятам за ним скачет розоволосая девушка в одной моей старой футболке без штанов.       — Я нам ужин приготовила, — довольно сообщает та.       — Ты умеешь готовить? — скептично спросил у неё я, вскинув бровь.       — Конечно умею.       — И что сегодня на ужин?       — Лапша.       Я лишь тихо хмыкнул и под шумок прошёл на кухню посмотреть, что же за лапша там ждёт меня на ужин. На плите меня встретил монстр в кастрюле, высовывающий из неё свои тонкие жёлтые щупальца. Целая тара быстрозавариваемой вермишели.       — Видишь как я угадала? У нас как раз китаец в гостях, — она появилась у меня за спиной, будто из ниоткуда.       — Он казах, — равнодушно произнёс я, не оборачиваясь.       Повисло молчание. Видимо она слегка смутилась.       — …Да похуй, — махнула рукой и опять убежала в гостиную к Куанышу. А я тихо кашлянул. Лучше я обойдусь без ужина.       Неделя как-то очень странно началась.       Вечером в понедельник я возвращался домой с работы. Хартман дежурил. Выходя из метро, я поговорил с ним по телефону, он пожелал мне спокойной ночи, а я пожелал ему сил на следующие сутки. Только я положил трубку, как увидел на крыльце у подъезда какую-то девчонку. Ничего примечательного не было бы, но она сидела на ступеньках в пёстрой грязной куртке и преграждала вход в дом. Я слегка нахмурился и подошёл ближе. Не успел ничего сказать, как она подскочила и рванула ко мне. Я опешил. Её взмокшие волнистые розовые волосы и широкая улыбка привлекали больше всего внимания, но в тот момент меня волновало только одно: что ей от меня нужно.       — Стефан, привет! — она остановилась в полуметре от меня. Девушка была выше, но не намного. Росту ей добавляла толстая подошва ботинок в цвет розово-жёлтой куртки.       — Мы знакомы? — слегка удивлённо спросил я, роясь в памяти, где мог её видеть.       — Не лично, но да.       — Откуда ты меня знаешь?       — Я просто очень хорошая подруга Йохана, — пожала плечами та и весело хохотнула. — Я играю с ними в группе. Меня зовут Росэр.       — А-а, понятно. Допустим приятно познакомиться, — кивнул я. — Что ты хотела?       — Да так, знаешь… — та замялась, загадочно улыбнувшись, — Тебе не нужны услуги домработницы?       — Чего? — непонятливо нахмурившись, переспросил я. — Нет, не нужны.       — Жаль, — без единой капли сожаления произнесла Росэр и опять улыбнулась. Меня уже напрягала её улыбка.       — Ещё раз приятно было познакомиться, хорошего вечера, — я поспешил смыться прочь, обогнув её, и скрылся в подъезде.       Поднявшись к себе на третий этаж и войдя в квартиру, я скинул верхнюю одежду и вещи на стул в коридоре и, пройдя в гостиную, упал на диван. Всё думал, чем мне заняться в остаток вечера. Понял, что я, как в старые добрые, совсем скучаю без Хартмана. Стало тоскливо. Надо было, наверное, тоже взять дежурство. Немного так полежав, думая о том, какой Хартман красивый за работой, и завидуя всей операционной бригаде, которая его видит сейчас, я выполз на кухню в поисках еды и открыл полупустой холодильник.       — Что, кушать нечего?       Меня словно по голове огрели. Я резко захлопнул дверцу холодильника и узрел перед собой эти розовые космы и широкую улыбку. Росэр стояла в моей кухне, словно так и должно быть. Я едва не заорал от испуга.       — Ты какого чёрта тут делаешь?! — теперь мне было уже не до любезностей, каким бы я от любви добрым не стал.       — Всё-таки думаю, что тебе нужна домработница, — девушка беспечно пожала плечами и усмехнулась.       — Я имею в виду как ты попала сюда, — нервно выдохнул я, хватаясь за сердце. — Ты украла у меня ключи?       — Нет, ты просто не запер дверь.       — Блять, ну и идиот… Меня так зарежут когда-нибудь в собственной квартире.       — Отлично, так и запишем: обязанности домработницы и телохранителя, — Росэр достала из кармана рваный блокнот и огрызок от карандаша, начёркав им что-то на пожелтевших листках. — А теперь хочешь я приготовлю тебе что-нибудь поесть?       — Так, я не понимаю, — я подозрительно покосился на неё, — что ты от меня хочешь?       — Ничего такого, — девушка замахала руками. — Просто мне нужно жильё. Временно хотя бы.       — Хотя бы?!       — Ну, — хихикнула она, — у меня своего нет, вот я и живу перебежками по чужим квартирам.       — А почему ты не можешь пожить у того же Йохана, к примеру?       — Мы не общались месяца два, — Росэр пожала плечами. — Он не в курсе, где я нахожусь, как и вся остальная группа.       Я лишь вздохнул, оглядев её с ног до головы ещё раз.       — Тебе бы вещи постирать… — задумчиво произнёс я и удалился в спальню. — У тебя вообще ничего сменного нет?       — Ничего.       Снова вздыхаю. Отправился в свою комнату, нашёл ей футболку. Она неотрывно следовала за мной по пятам. Я вручил ей в руки ту самую футболку.       — И сама прими душ.       Та обрадовалась, а я вышел из комнаты, предварительно оставив ей на кровати полотенце. Отправился включать стиральную машинку. Не прошло и минуты, как она прибежала в ванную комнату в одних трусах, скинула чуть ли не мне на голову всю грязную одежду, полностью разделась и запрыгнула в ванну, включив горячую воду. Я резко отвернулся, почувствовав себя неловко, будто подглядываю. Знакомы полчаса, а она уже отвоевала у меня мою же квартиру, и теперь чувствовал себя гостем я.       — Тебя ничего не смущает? — поинтересовался я, упорно уставившись в барабан стиральной машинки, чтоб случайно не касаться её взглядом. Чувствовал, как попутно ещё и краснею.       — Нет, а тебя?       Я промолчал. Включил машинку и поспешил удалиться из ванной. Наскоро сделал омлет, поел и оставил больше половины для Росэр: у самого что-то аппетита особо не было. Пока я заправлял ей диван, всё думал, почему просто не выпер её на улицу сразу — мне ведь гости ни к чему. Поток мыслей прерывается, когда та входит в гостиную в одной моей футболке, вытирая синим полотенцем розовые волосы.       — Спишь здесь, — я указал на диван с тихим вздохом. — Омлет на плите, поешь и ложись спать. Я пошёл к себе, меня, пожалуйста, не тревожь. Только если квартира горит или ты умираешь.       — Хорошо, спокойной ночи, — Росэр широко улыбнулась и помахала мне рукой. Я чувствовал, как стало ещё теснее в этой квартире. Теперь, когда сюда вошёл ещё и Куаныш, я всё ходил и думал, каково ему, двухметровому, тут. Совсем тесно, наверное. Хотя меня это не особо волновало, зато деньги появились. Утром того дня, когда в моей квартире появился второй постоялец, Росэр перед моим уходом строго-настрого наказала мне не говорить Йохану о ней. Очень жаль, потому что это как раз и было моим планом. А теперь совесть не позволяла это сделать.       Я накинул на плечи пальто, вынул из кармана сигареты и смотался от всех на балкон, закурив там и набрав Хартмана. Тот снова задерживался на работе, и я хотел узнать, насколько сильно.       — В смысле ещё сутки?! — воскликнул я и тут же подавился дымом, которым до этого затянулся, и резко закашлялся.       — Это неотложно. Нужно забрать печень из Мюнхена, — вздохнул уставший Хартман по ту сторону трубки. — Вылет через полтора часа.       — Может ты отправишь кого-нибудь другого за ней и поспишь перед операцией?       — Не получится. Я сейчас один на всё отделение. Вольф в отпуске, Питерс на больничном, Вегнер дома спит после двух суток.       — Когда ты наконец пополнишь штат в отделении? — вздохнул я.       — Попробуй ещё найди опытных трансплантологов, которым нужна свободная вакансия, — Хартман хрипло и невесело усмехнулся. — У нас ординаторов-то три человека всего.       — Не спорю, сложно найти гения, подобного тебе, — хмыкнул я, затянувшись снова и стряхнув пепел вниз с балкона. Сам как-то неосознанно улыбнулся.       — Да ладно, не смущай, — тот тихо хохотнул мне в ответ.       Сзади хлопнула дверь балкона, я обернулся на звук. Куаныш выполз в футболке и шортах, сразу же поёжившись от встретившего его мартовского ветра.       — Дай прикурить, а? — попросил он.       — Сходи да купи, не беспомощный же, — негромко огрызнулся я.       — Кто там у тебя? — тут же отозвался из трубки Хартман. Я вздохнул.       — Ай да… Завтра расскажу, — отмахнулся я, вздыхая.       — Всё в порядке?       — Да, всё нормально, — кивнул я, будто тот мог увидеть.       — Точно?       — Точно-точно, — раньше я бы уже огрызался, а сейчас стоял и давил лыбу, стараясь игнорировать присутствие Куаныша.       — А то поехали со мной в Мюнхен, — с усмешкой предложил Хартман.       — Я же не успею приехать, — снова вздохнул я. И дом бросать с этой странной компанией наедине опасался. Хотя, признаться честно, я бы с радостью отсюда свалил. — Так что поезжай. Только позвони мне, как доберешься.       — Хорошо, мой герр, — шутливо отрапортовал Хартман.       — Давай не выделывайся. И когда в Берлин обратно прилетишь, тоже позвони.       — Я ведь очень поздно вернусь.       — Без разницы. Позвони, ладно?       — Ладно. Позвоню. Только не переживай.       — Отлично. Хорошо тебе добраться, — произнёс я так, как ни с кем не разговариваю больше, и Куаныша видимо это удивляло, потому что я чувствовал, как он пялится на меня сбоку. Мы с Хартманом всё ещё скрываем отношения, и его взгляд меня напрягал, поэтому я потушил сигарету и поспешил уйти с балкона, произнося это уже шёпотом: — Я скучаю по тебе.       Я почувствовал, как Хартман улыбается, и стало тепло на душе.       — Знал бы ты, как соскучился я, — с улыбкой в голосе выдохнул он. Я не ошибся. — Я люблю тебя, Стеф, слышишь? Хорошего вечера тебе.       Я вышел в коридор и огляделся по сторонам. Росэр нигде не было видно, Куаныш так и стоял на балконе в шортах. Дурень. Я облегчённо выдохнул и негромко произнёс, вдруг ударившись в мурашки:       — До завтра. Я тоже тебя люблю, родной.       Положил трубку, выдыхая. Сердце колотилось, как не в себя. Сейчас бы с Хартманом рядом лететь в Мюнхен, а не это всё.       — С кем ты разговаривал? — вдруг раздался ехидный голос сзади. Я от испуга выронил телефон и обернулся. На лице Росэр застыла хитрая улыбка.       — С мамой, — бросил я первое, что пришло в голову, наклоняясь, чтоб подобрать телефон. Ладно хоть не разбил. Нервно выдохнул и сделал шаг в сторону кухни. Росэр, естественно, за мной.       — Ты маму называешь «родным»? — скептично поинтересовалась она.       — Ну значит с папой, — отмахнулся я, лишь бы отстала. Налил себе воды в стакан, сделав глоток.       — Что, совсем по папочке соскучился? — умильно произнесла девушка, качая головой, а у меня в прокуренных лёгких тут же что-то защемило, и я захлебнулся этим несчастным единственным глотком и закашлялся. Она подошла, успокаивающе похлопав меня по спине. — Не переживай, папочка скоро вернётся.       — Боже блять, это не смешно, — простонал я, пытаясь отдышаться.       — Да я и не смеюсь, — Росэр пожала плечами с лёгкой ухмылкой.       — Серьёзно, не смешно. У меня нет отца, — буркнул я и пошёл рыться в холодильнике, чтобы хоть что-то съесть. Макаронного монстра есть не хотелось, но я был голодный, как чёрт. В следующий раз буду ужинать в больнице.       — Ой, прости… — на секунду я увидел в глазах девушки искреннее сожаление, но потом хитрый блеск вернулся в них. — А насчёт папочки что?       Я нервно стиснул зубы, но пришедший на кухню Куаныш слегка спас меня. На его лице было написано то, как он не хочет жить именно в этом доме и именно в этой компании, но выбора у него уже не было. Он зябко ёжился от холода и долго молча таращился вниз на нас с Росэр.       — Я на раскладушке не помещаюсь, — в конце-концов декларировал он, словно это он не мог вспомнить полминуты.       — А я-то что сделаю? — поинтересовался я. Куаныш опять замолчал.       — Не знаю, — наконец произнёс он. Кажется, у него слегка замедленная реакция. Он начинал меня порядком раздражать.       — Тфу ты, амёба беспомощная, — с отвращением сплюнул я и поплёлся в гостиную. — Выбирай: или пыльный матрас, который возможно тоже тебе не по размеру, или пол.       Куаныш опять не отвечал. Я пришёл в гостиную, сдвигая раскладушку в сторону, и освобождая из-под неё ковёр.       — На полу посплю, — ответил казах, остановившись в проходе в гостиную и долго наблюдавший за мной.       — Прекрасно. Мороки меньше, — я махнул рукой, сдёрнул с раскладушки застеленное постельное бельё и вручил этот комок Куанышу в руки. — Устраивайся. Я пошёл спать. Росэр правила уже знает (услышав своё имя, девушка высунулась с кухни), повторю их для тебя: меня по пустякам не тревожить. Два исключения: хата горит или кто-то из вас умирает. Плюс два новых: гостиную не бомбить и по ночам не орать. Спокойной ночи.       Я махнул рукой и скрылся в своей комнате, до кучи заперев её.       Хартман позвонил часа в три ночи, как и обещал. Я в то время только-только уснул.       — Ты в Берлине? — тут же поспешно спросил я, как только снял звонок. Меня буквально выдернуло из сна, и я даже не совсем успел проснуться, но прекрасно понимал, кто может звонить мне в это время. По ту сторону трубки послышалась лёгкая усмешка. Хартман оценил, видимо, скорость моей реакции.       — Да, я даже уже в больнице, — ответил мне он. — Ты спал?       — Ну, полчаса примерно поспал сейчас, — ответил я, потирая глаза, и перекатился на спину.       — Ты ведь сейчас не уснёшь, — вздохнул Хартман.       — Ничего, сейчас с тобой поговорю и уснётся лучше. Когда начнёшь оперировать?       — Утром. Часов в шесть. Сейчас операционную приготовим, а потом схожу перекушу.       — То есть утром я тебя не увижу? — я слегка понурился.       — Ничего, мы с тобой днём увидимся. К тому же можешь заглянуть ко мне в операционную.       — Ладно, посмотрим. Только поешь обязательно, договорились? А то после двух суток без сна и на голодный желудок свалишься, ещё тебя самого откачивать придётся.       — Хорошо-хорошо, — Хартман засмеялся. — А потом пообедаем вместе.       — Да, обязательно, — выдохнул я. — Хорошей операции тебе.       — Спасибо. А тебе спокойной ночи, целую.       Утром мы с Куанышем ехали на работу вместе и молчали. И при первой же возможности в больнице разбежались кто куда. Около часа я проводил обход в отделении, а потом пришёл в ординаторскую, где по утру собрались несколько моих коллег выпить кофе. Я решил сделать то же самое, и пока заваривал себе напиток, заметил, что в нашей реанимационной ординаторской сидит Штакельберг.       Я взял кружку с кофе и сел неподалёку от него.       — А ты тут что делаешь? — как бы между прочим поинтересовался я.       — Да так, — пожал он плечами. — Сказали, что производственная авария, скоро будут доставлять пострадавших. Пришёл помогать.       — Опять, — я тут же отставил кружку на столик и поднялся с места. — И какого чёрта мы сидим кофе распиваем?       — Да ладно, ещё есть время, — мрачновато отмахнулся нейрохирург.       — Нет времени, кто приёмку-то готовить будет к наплыву пострадавших?       — Боже, Кёлер, утро едва настало, а ты уже не можешь сидеть на месте, — тот абсолютно невозмутимо продолжал потягивать кофе из кружки. — Если ты пять минут кофе попьёшь, ничего не случится. Не переводи продукт. Людей не прямо сейчас привезут. Я думаю, там успеют разобраться до твоего появления.       — Ты знаешь, с январской историей не тебе сейчас об этом рассуждать, — фыркнул я.       — Да прижми ты жопу и дай допить кофе! — не выдержал Штакельберг, вылезая из состояния утренней апатии в раздражение.       Я лишь фыркнул и слушаться его не стал — кто он мне такой? Но кофе всё-таки забрал и ушёл из ординаторской в приёмное отделение. Кружку я в итоге где-то там и посеял в суматохе.       Утро выдалось не из лёгких. Из семерых прибывших пациентов двое скончалось в первые три часа. Одного с переломом височной кости Штакельберг забрал себе и надолго засел в операционной, я отправил ему Куаныша, о чём потом, правда, пожалел. Одного мы сложили в реанимацию. После полудня, когда прошло самое пекло в приёмке, я выбил себе перерыв. Был нехило расстроен. Хартман ещё оперировал — он обещал написать, когда закончит, и пока от него ничего не приходило. Последним моим пристанищем для поднятия настроения был детский сад. Туда я и поплёлся, пройдя мимо отделения кардиологии и пустующей двести двадцать шестой палаты. Неделю назад Эрни выписали. То, как его провожало всё отделение — надо было видеть. Чуть ли не прощальную вечеринку ему устроили. А мы с Хартманом проводили его до самой парковки, где Эрни мне тихо сознался, что теперь даже и не хочет уезжать. Но он не грустил, нет, всё равно был рад возвращению домой. Раз в неделю будет приезжать в больницу на консультации и физиотерапию. Рассказал, что теперь будет готовиться к спорту. Мы обнялись вчетвером с герром Кохом заодно, потом они сели в машину и выехали на Рудоер штрассе. Я в самом деле рад за него.       Детский сад всегда полон детей сотрудников, пациентов, иногда эти дети сами были пациентами. И всегда все под надзором добродушной няньки Альмы. Иной раз я приходил туда и мог долго сидеть в уголке, наблюдая за снующими по всей комнате детьми, иногда играл с ними, когда те приглашали. Для меня это всё равно что психотерапия.       Но там моё место на диванчике уже занял молодой врач из детской неврологии. Какая-то девчушка лет пяти подходит к нему, показывает игрушечного слона и тут же убегает.       — Ты чего не работаешь? — я приблизился к нему и сел на коврик-пенку на полу. — Батька совсем запрессовал?       — Ты же сюда приходишь, когда тебе хреново, вот и я решил попробовать, — его голос казался совсем расстроенным, и бледное лицо в целом выражало то же самое жалостливо сведёнными к переносице жидкими бровями.       То был Штакельберг-младший. Юджин. Единственный сын Августа, которого тот не сильно жалует в силу своих принципов: не стал хирургом, как он сам, — значит ничего не добился. Так он и живёт под постоянным косым взглядом отца. А внешне они очень сильно похожи — Юджин точная копия Августа, только молодой, без единой морщинки на лице и проседи в гладко зализанных рыжеватых волосах. Точно он пытается тому подражать, но вот только не пошёл в нейрохирургию, остановившись на неврологии — и, между прочим, добившись там неплохих результатов. Правда, для принципов Штакельберга-старшего это не аргумент. Просто он очередной хирург, словивший звёздочку. Но обычно у таких есть комплексы, которые они глушат именно подобными принципами и очень любят отыгрываться на сотрудниках «неоперационных» специализаций и нередко ещё и анестезиологах.       — Что же у тебя случилось? — поинтересовался я, откинувшись спиной на руки. Мы с Юджином не понаслышке знаем друг друга, но особо близко не общались. Однако, иногда доводилось и довольно пылко.       — Родители на старости лет развелись, — с горечью выдавил из себя Юджин и точно по-детски скуксился.       — Чего?! — я тут же выпрямился и вытаращил глаза. Не то чтоб мне было это особо интересно, но иногда во мне просыпается сплетнический больничный дух, и тогда… — Почему?       Юджин неуверенно шмыгает носом, отводя темнющие карие глаза.       — Поругались из-за премии. У меня же они оба нейрохирурги, только вот отец постоянно завидовал маме, и когда та перестала оперировать, он очень обрадовался. А она занималась исследованиями, и теперь у неё премия Харви, а отец бесится.       Теперь понятно, что за комплексы у Августа.       — А-а, так Гертруда фон Штакельберг — твоя мать?       — Да. Слышал уже? За разработки операционной техники. В Германии всего пять лауреатов было… То есть, уже шесть. Ну, в общем, она теперь должна ехать в Израиль с лекциями, это очень и очень надолго. Отец ей устроил сцену, и они чуть ли не на следующий день подали заявление на развод. В общем, расстроили они меня.       — Понятно, что сказать… — вздохнул я и отвлёкся на ту же белобрысую девчушку со слоном. Я улыбнулся ей, и она сама так разулыбалась, что от смущения снова усвистала прочь, прижимая игрушку к груди. Я тихо усмехнулся и снова посмотрел на Юджина: — Крепись. Развод родителей — всегда тяжело.       — Да я, знаешь, лет с пятнадцати начал понимать, что у нас в семье немного любви было. Родители постоянно конкурировали, хоть и не хотели это признавать в открытую. Точнее, отец конкурировал с матерью, а та его и так опережала, поэтому ей было всё равно. И, чтоб ему не было так обидно, он отыгрывался на мне. Что, мол, он со своими достижениями в семье не самый последний…       Тут вдруг у меня за спиной раздался детский визг и громкое оханье нянечки, и Юджин тоже мгновенно побледнел, а затем сорвался с места. Стоило мне обернуться, и я увидел, что та самая белокурая девочка свалилась на пол и забилась в конвульсиях. Я тут же рванул за неврологом помогать ему: он перевернул девочку на бок, я принёс первую попавшуюся подушку ей под голову.       — Вызовите каталку, — крикнул няне Юджин и слегка растерянно посмотрел на меня — будто ждал моего одобрения. И я непроизвольно кивнул.       Няня позвонила на ближайший сестринский пост и тут же бросилась успокаивать остальных детей.       — Из какого она отделения? — спросил я ту, обернувшись.       — Ни из какого, — Альма беспомощно развела руками. — Это Дагмар Хан, у неё мать на дневном стационаре в дерматологии.       — А раньше такое было?       — Нет…       Я задумчиво покачал головой.       Судороги прекратились минуты через две. После этого Дагмар переложили на подоспевшую каталку, и Юджин тихо сказал мне:       — Закажу томографию сейчас же…       Я кивнул, и он рысцой удалился за каталкой. Лишь после этого я взглянул в телефон, напомнивший о себе уведомлением несколько минут назад.       «Я закончил, солнце, быстрей пошли обедать!»       Я чуть ли не бегом спустился к кафетерию и занял очередь на раздаче, постоянно оборачиваясь на вход. Скоро я там завидел Хартмана в синей хирургичке и высунулся из очереди, помахав ему рукой. Он тут же пришёл ко мне и встал рядом, где я ему занял место.       — Привет. Наконец-то я вырвался, — негромко выдохнул он.       — Долго вы. Случилось что?       — Да нет, просто печень непослушная очень. Постоянно печёночная вена рвалась. Пришлось заплатки шить без конца, вот и замешкался.       Взяли обед: я взял картошку, салат и кофе, а Хартман — суп, макароны, сэндвич и тоже кофе. Ушли мы к любимому дальнему столику у окна, чтоб создать хоть какое-то ощущение уединённости. Сначала мы оставались в молчании, лишь обменивались взглядами и краткими улыбками. Задевали друг друга при любой возможности будто бы ненароком, но специально — передать перец-соль, салфетку, поделиться едой: для того, чтобы просто лишний раз прикоснуться. В итоге Хартман незаметно и невесомо прикоснулся к моей ладони, накрыл её, а после как ни в чём не бывало соскользнул обратно. Эти игры между нами были мучительными, но вместе с тем желанными и отрадными. Мы оба, к тому же, прекрасно сознавали, как сильно хотим сейчас просто прильнуть друг к другу. Последние дни мы виделись только на работе и могли остаться одни не больше, чем на час. Мы очень соскучились друг по другу. А я сидел и понимал, что так продолжится ещё долго, ведь устроил ненароком в своей квартире общежитие, и оставить его теперь не могу.       Хартман выглядел уставшим, хоть и держался достаточно бодро. Я молча жалел его; будь моя воля — я бы уже сейчас отправил его спать в дежурку. В идеале — уложил бы его голову на свои колени, забрался пальцами в волосы; или он бы распластался на мне сверху, приложившись виском к ключице, и тихо засопел — такой тёплый и совершенно беззащитный. С нежностью думаю об этом моменте, и меня всего охватывает жар, щемит грудь и тянет в желудке. Эти мысли такие навязчивые и чересчур трогательные, что глаза непроизвольно слезятся. Но я понимаю, что не могу их исполнить, и потому лишь смотрю на него, и он, кажется, понимает всё, что творится у меня в голове сейчас. Мы так и не проронили ни слова. Да и пока не нуждались в них, увлёкшись этими гляделками.       В тишине закончили обедать, и лишь тогда Хартман едва слышно подал голос:       — Поднимемся ко мне?       Я тут же кивнул, ведь и сам думал о том же.       В той же тишине мы поднялись на седьмой этаж, и лишь когда оказались за запертой дверью хартманова кабинета, баррикада, которая держит нас на расстоянии при посторонних, рухнула совсем. Я запрыгнул на стол, чтоб быть с Хартманом почти на одном уровне, а он тут же припал ко мне. Мы жадно вцепились друг в друга и слились в поцелуе. Я обнимал его за плечи крепко-крепко, не давая ему и шанса отстраниться, а он крепко обвивал мой торс. Я чувствовал, как медленно растворяюсь в нашем маленьком мирке, раз за разом, даже когда мы просто обменивались взглядами, переставая замечать происходящее вокруг. Этого было достаточно; что уж говорить о поцелуях и всём остальном.       Затем мы отчаянно боролись за поцелуи в щёки, пытаясь дотянуться друг до друга. Я смазано прикасался губами к его щетине и непроизвольно смеялся. Голова Хартмана рухнула мне на плечо, уперевшись в него лбом. В эти моменты он сам казался ищущим утешения, и я мог только в беззвучной усмешке улыбаться и гладить его волосы и плечи.       — Поехали сегодня ко мне? — полушёпотом предложил он, не поднимая головы. Я видел краем глаза, как он улыбается, развернувшись так, что теперь утыкался кончиком носа в мою шею. А я вдруг резко опять вспомнил о своём общежитии дома и с горечью простонал.       — Боже, я… не могу…       — Почему? — тут же спросил Хартман и раскрыл глаза, с моего плеча пытаясь заглянуть в моё лицо.       — Я как раз хотел тебе рассказать это… — вздохнул я.       — Что случилось? — тот всё-таки поднял голову, взволнованно посмотрел на меня и сжал под пальцами мои плечи.       — У меня… — я вдруг запнулся и прокашлялся, — У меня живёт Куаныш. Квартиру у него затопило. И ещё одна бездомная особа, у Роттендорфа подруга или как-то так…       — Что?! — на лице Хартмана читалось отчётливое вселенское горе.       — Да… Я боюсь им хату без присмотра надолго оставлять, поэтому пока, наверное, ночевать у тебя не смогу.       — Вот уж не думал, что ты согласишься приютить кого-то вроде Алиева, — расстроенно пробубнил Хартман. — И что он будет отрывать тебя от меня.       — Ну, знаешь, не просто так же… Он мне четыреста евро заплатил, договорились на полторы недели и не больше, — я задумчиво покачал головой.       Хартман, кажется, тоже задумался, неотрывно глядя мне в глаза.       — …Ну ладно. Хоть я и не особо этим доволен, — он опять уткнулся в моё плечо и оттуда с горячим выдохом прошептал: — Главное, особо не давай ему наглеть. И если тебя обидит, я ему голову откручу.       Я едва слышно посмеялся, похлопав его по спине.       — Я уж как-нибудь разберусь с этим.       Домой я вернулся не рано. Ключи мы утром решили оставить Росэр, наказав запереться и не открывать никому, кроме меня и Куаныша. Когда я поднялся к себе на третий этаж, обнаружил, что дверь не закрыта, а из квартиры раздаются подозрительные шумы. Почти беззвучно зашёл внутрь — естественно это голосила Росэр. Работал телевизор, слышался звон стекла. Я задумчиво поджал губы, разулся и заглянул в гостиную, тут же обнаружив, что постояльцев у меня не двое, а трое. Куаныш естественно уже вернулся, прихватил с собой Штакельберга, с которым проработал весь день, они купили пива и разговаривали под бубнящий телевизор. Точнее, в основном это делала Росэр в моей футболке и шортах, неугомонно прыгая на диване.       — Блять, а ты-то тут что забыл?! — рявкнул я, показываясь из коридора в дверном проёме. Все трое тут же оборачиваются.       Август, по-хозяйски развалившийся в кресле, молча качнул головой и рукой, что держала бутылку пива за горлышко, ткнул куда-то в сторону.       — Деньги на столе.       — И ужин на плите, — добавила девушка.       Я нахмурился и перевёл взгляд на притихшего Куаныша.       — А ты не счёл нужным спросить у хозяина квартиры о заселении нового человека? — прошипел я сквозь зубы и пульсирующую боль в висках от нарастающей злобы.       — Ты не слышал? Деньги на столе, — повторил Куаныш, а я опять посмотрел на Штакельберга.       — Если ты разводишься, это не значит, что надо сразу съезжать ко мне. Тебе некуда больше заселиться? Гостиница? Отель? Родственники?       — Откуда ты знаешь про развод? — удивляется тот.       — Ты должен удивляться тем, кто об этом не знает.       — Жена продаёт квартиру и с концами переезжает в Израиль. Родня на её стороне. А к тебе куда дешевле на недельку, чем в отель, — Август вздохнул.       — Сын?       — О-о нет-нет, к нему я ни за что не перееду.       Я закатил глаза.       — Когда ж ты свою гордость засунешь в задницу? — я развернулся и ушёл на кухню под дополнительный комментарий Росэр: ещё пиво в холодильнике!       Сегодня мне хватило ума поесть в больнице, и это мне помогло, ибо на плите меня ждал тот же недоеденный макаронный монстр. А на столе действительно лежали пять купюр по сто евро. У меня даже слегка отвисла челюсть. Ладно, раз уж это всё началось, то хотя бы заработаю… Вспомнил свою мысль про продажную шлюху, потом тут же её отогнал и сунул деньги в карман. «Я не циник», — признал я и тут же ободрал своих коллег до нитки. Зато мне хватит купить на эти деньги сёстрам и маме подарки на дни рождения, а потом ещё, может, на отпуск летом останется. По заветам Росэр достал бутылку пива из холодильника и ушёл обратно к ним в гостиную.       — А чипсов почему не купили? — спросил я и согнал со своего кресла Штакельберга. Похоже, Куаныш ему объяснил, что в плату за проживание у меня входило отсутствие выебонов. Август перебрался на край дивана рядом с Росэр.       Я устраиваюсь в кресле, вытягиваю ноги, открываю бутылку и с удовольствием делаю глоток. Пиво холодное, приятное, и я думаю лишь о том, что это самое то после работы. Только бы лучше быть сейчас с Хартманом, которого я сегодня провожал в холле больницы, он был понурым, смотрел на меня скучающе, вернув в свой взгляд ту грустинку. Это тяжело.       — А мы просто всё съели уже, ты поздно вернулся, — поясняет Куаныш.       — Ироды.       — Так ты здесь, потому что ты развёлся? — подаёт голос Росэр, обращаясь к Штакельбергу.       — Да, — тот мрачно делает глоток пива. — Ей нужны деньги на первое время в Израиле. Они у неё есть, но… Видимо, недостаточно. Или она недостаточно отыгралась на мне, поэтому выставила из квартиры, а квартиру выставила на продажу. Так что… Вы лучше делайте прописку по месту жительства. И никто вас из дома не выгонит. Вы тут, вроде как, все неженатые-незамужние, но это так, на будущее…       — У меня вообще нигде прописки нет, — влезла Росэр, пожимая плечами.       — А что ж ты сразу не сделал? — поинтересовался я у Августа.       — Откуда ж я знал, что спустя столько лет мы решим развестись.       — А где ты прописан тогда?       — В деревне, где вырос. Под Лейпцигом. Не ехать же мне туда, а иначе с работы придётся уходить.       — Логично, — я лишь пожал плечами. — Тогда для тебя ещё одно условие: за неделю ты должен найти себе квартиру. Я тебе долго жить здесь не позволю, у меня тоже есть свои дела.       — Какие это у тебя интересно дела? — Штакельберг надменно вскинул бровь. — Тебя с работы за уши не вытащишь, а тут, вишь, дела… Неужто шашни с кем-то мутишь?       Я слегка замялся, заметив, как у Куаныша и Росэр заблестели глаза в ожидании ответа. Нашёл как выкрутиться:       — Знаешь ли, иногда, кроме работы, мне хочется завалиться в кровать, открыть ютуб и пару часов залипать в бессмысленные видео, например приколы с котами или как завтракают астронавты.       — убедительно, но всё-таки…       — Мне не знакомо, — перебила девушка, — А как же твой вчерашний разговор по телефону?       Она не успела сообразить, как я запустил в неё подушкой из-под себя.       — А вот это уже интересно, — Куаныш заметно сощурился. — Я тоже вчера кое-что оттуда слышал.       — Поподробнее? — моментально включается Август. — Стефан, ей богу, я тебя не узнаю. Кто это?       — Так, завалились все, — я слегка занервничал, и лучшим решением было — сбежать. Я встал с кресла всё с той же бутылкой пива в руках и прошёл на выход из гостиной. — Я пойду спать. Правила, надеюсь, не надо повторять? Объясните новичку?       — Повторите пожалуйста, герр, — сострил Куаныш.       — Пошёл ты нахуй.       И я тут же, пройдя пару метров, скрылся у себя в комнате. Но не прошло и минуты, как ко мне постучались.       — Кто?       — Стефан, это я, — раздался приглушённый голос Росэр.       Я открыл дверь.       — Что надо?       Она приподняла футболку и вытащила оттуда уже открытую и подъеденную пачку чипсов.       — Я для тебя припрятала, а то они бы всё съели в самом деле.       Я удивлённо посмотрел на неё, но чипсы забрал.       — Спасибо.       Она ушла, я закрыл дверь. Теперь у меня и пиво, и чипсы есть.       Странности на том не закончились. Странная аура вращалась вокруг меня в эту неделю. И речь не про мистику, а чужие голоса, исподтишка сопровождавшие меня.       Будни в ординаторской реанимации текли своим чередом. Когда подходил к её дверям, уже по звукам понял, что Йохан опять выспался, достал гитару и сидит наяривает. Всё ещё на больничном с ногой, вот и развлекается. Он действительно устроился со своей электрогитарой в кресле в углу ординаторской, вытянув больную ногу, костыли поставил тут же у стенки; а рядом на валике — Линда, держала телефон у него перед носом. Притом они умудрялись пылко разговаривать полушёпотом, заглушая это бряканьем струн. Я наблюдал за ними, пока заваривал себе кофе, а потом подсел к ним поближе специально.       Только вот при мне они сразу переменились. Не сказать, что очень отчётливо, но я заметил, как у них пропала раскрепощённость и включилась завуалированность.       — Да не может быть такого… — краем глаза Линда заметила меня и вернулась к разговору.       — Слушай, ты просто многого не видела. Я был в курсе ещё даже тогда, когда ты тут не работала, — отвечал Роттендорф, почти беспорядочно дёргая струны измученной гитары.       — Ты параноик.       — А ты наивная.       Между ними повисло напряжённое молчание, закрываемое фальшивым звоном струн. Даже я с интересом влился слушать этот разговор, забыв свою изначальную цель.       — Пятьдесят евро, — резко перестав играть, отрезал Йохан.       — Что?       — Спорим. Пятьдесят евро с тебя, если я окажусь прав.       Линда тихо фыркнула.       — И с тебя, если я.       — Этого не будет.       Они вцепились в рукопожатии.       — Кёлер, разрубишь?       Я опомнился, когда Роттендорф позвал меня, и надменно усмехнулся. Не первый раз уже приходилось мне этим заниматься, поскольку эти два идиота регулярно ведут обмен зарплатами в бессмысленных, но очень горячих спорах. Зачастую это какие-то сплетни.       — Фогель, у тебя работы никакой нет? — поинтересовался я.       — У меня операция только в половине десятого, — девушка пожала плечами.       — Вообще-то сейчас пятнадцать минут десятого.       Линда тут же встрепенулась, переводя взгляд на часы над дверьми ординаторской.       — Боже мой! — воскликнула она и хотела рвануть, вот только Йохан до сих пор крепко держал её в рукопожатии.       — Кёлер, ну руби уже быстрее!       — Да чёрт с вами!       Поднялся с дивана, разрубил их спор. Линда быстро собрала русые волосы в пучок и удалилась прочь. Я посмотрел ей вслед и потом — на Йохана.       — На что вы спорили?       — Ничего интересного, — потягиваясь, отмахнулся он, и вновь взялся за гитару. — Просто нашёл как заработать на очевидных вещах.       А тем же вечером, войдя в свою квартиру, я застал Линду в коридоре. Она мыла пол, словно так и надо. Но как только увидела меня, замерла со шваброй в руках.       — Док, я, это…       Я ничего не ответил, снял обувь, пальто, и молча прошёл на кухню. Там маячила Росэр, жарила что-то. Котлеты, кажется. Судя по тому, что макаронного монстра на плите не было, она всё съела в течение дня. Её одежда давно высохла, но облачаться в неё, видимо, не желала и продолжала скакать в моей футболке.       — С кем она пришла?! — я выглянул у неё из-за плеча и ткнул в сторону коридора.       — Они все втроём пришли, я не в курсе, — девушка пожала плечами и усмехнулась. — Но так даже веселее.       Я махнул рукой и снова вышел в коридор. Понятия не имею, куда Линда уже спрятала свои вещи, но успела до моего возвращения домой переодеться в чёрные велосипедки и белую футболку, а на голову нацепила ободок, оставляя за собой образ законченной ботанки.       — Что ты тут забыла? — поинтересовался я, скрестил на груди руки и навалился плечом на стену.       — Я, это… У меня горячую воду с отоплением отключили, понимаете, а… у меня аллергия на холод.       — У тебя аллергия на холод? — я вскинул бровь.       — Да, всё опухает, чешется и…       — Не продолжай, не столь важно.       — Ну вот, а я узнала случайно, что все бездомные нынче у вас живут, ну и вот…       — Ясно… Ты в курсе что это не бесплатно?       — Я, вот, прибираюсь…       — Я разве просил? Это всё, что ты можешь предложить?       Линда вдруг едва слышно икнула.       — А ч-что вам ещё нужно?       — Не знаю даже… — включил сарказм, — Деньги, например?       — Ох, ну… Я не сильно много могу предложить.       — Ну уж сколько можешь. Ты совсем не мало зарабатываешь, между прочим. И вообще, тебе не к кому больше было съехать, серьёзно?       — Не-а.       — Даже к Йохану?       — Нет, Йохан не водит к себе гостей.       В этот момент из кухни высунулась Росэр.       — Ты знаешь Йохана?! — воскликнула она, почти бросаясь к Линде вплотную, и та на своих тонких ногах и со шваброй в руках отшатнулась назад.       — А ты что, тоже его знаешь? — спросила та.       — Откуда ты его знаешь?! — не унималась первая.       — О-он мой друг с работы, — запинаясь, процедила Линда.       — Так у него есть ещё подруга?! — Росэр почти скакала вокруг той, и это выглядело смешно с моей стороны, поскольку она была несколько ниже Фогель. — И как ты можешь меня не знать? Ты хоть раз была у него на концерте? Я тоже там выступаю, должна была видеть!       — Я… не хожу на концерты. В записи слушала ваши песни.       — Пф! Сравнила тоже запись и живой звук!       — Может вы успокоитесь? — влез я. — Не знал, что Роттендорф у нас нарасхват у девок. Я думал он гей.       — А разве нет? — Росэр резко удивлённо обернулась на меня.       — Что? — а Линда искренне недоумевала.       Я помолчал, бегая по ним взглядом.       — …Понятно, — это было последнее, что я сказал, и ушёл в гостиную, где перед телевизором с очередной порцией пива развалились Штакельберг с Алиевым.       — Ну что, интересно за женскими разборками наблюдать? — спрашивает Куаныш, оборачиваясь на шаги.       — Заткнись.       Я стал решать, как размещать очередного постояльца. Как бы там ни было, а место в доме у меня заканчивалось. Эти двое вчера оба спали на полу, на ковре с простыночкой сверху, а Росэр всё так же на диване. Я предложил разложить диван и поместить Линду и Росэр вместе. Росэр сперва протестовала, но за вечер, выпив баночку пива, разобщалась с Линдой и была готова спать с ней чуть ли не в обнимку. Только сама совершенно забыла про свои котлеты на плите и чуть не сожгла кухню, за что я запретил ей готовить.       — А что мы есть тогда будем? — спрашивает она.       Я почесал затылок и, судя по взгляду Куаныша с Августом, понял, что они тоже устали от макаронного монстра. Но до этого выбора у них особо не было.       — Значит будем по вечерам скидываться на доставку еды, — я пожал плечами.       Все единогласно согласились.       — А у меня нет денег, — только Росэр развела руками. В принципе, я сделал то же самое, забрал банку пива из холодильника, которую потом в одиночестве распил у себя в комнате.       — Напомни, пожалуйста, нашему новичку правила, — сказал я розоволосой, уходя в своё убежище.       Уснулось быстро, но ненадолго.       Точно не помню, сколько было времени, когда я проснулся. Кажется, где-то после двух ночи. Я бежал. Я попадал в тупик. Я в беззвучном крике открывал рот, когда шею так больно стягивали чужие длинные и тонкие пальцы, которые в жизни не забыть. Лицо передо мной чёрное или сильно размытое, замыленное, и тут оно вдруг обретает черты, которых я не вспоминал давно. И я тут же просыпаюсь, судорожно вдыхая. Меня охватил цепенящий ужас, и единственной моей мыслью было воспоминание о том, что в последний раз я проснулся так от звонка Хартмана. Не раздумывая и не глядя на время, я нашарил телефон рядом с собой и позвонил ему. Я знаю, что он хочет, чтобы я звонил ему всегда, когда мне это нужно, невзирая на время и то, где он. Точно его ночные звонки в прошлом. Одно лишь его имя в телефонной книжке точечно ударило по ознобу в груди. Три гудка, и я слышу его голос.       — Солнышко, что-то случилось? — тут же спрашивает он, а я стараюсь собраться с мыслями, чтобы объяснить свои чувства, но по моему сбивчивому дыханию в динамик он сам догадывается: — Приснилось что-то?       Я ищу между вдохами силы говорить.       — Тот парень… Помнишь?       В трубке услышал, как под Хартманом скрипнула кровать — видимо он поднялся и сел.       — Он вернулся?       — И слишком отчётливо.       Хартман тихо вздохнул, будто собираясь с мыслями.       — Тебе страшно?       — Не то чтобы… Но я точно не ожидал. Последний раз это было… перед новым годом, и то… Лица там не было.       — Хочешь я приеду к тебе?       — Нет, нет, не стоит. Меня не поймут.       — Ах, точно… Ну почему они должны нас разделять…       — Просто поговори со мной. Хорошо?       — Конечно. Давай на видео.       Я включил камеру и лёг на бок, поставив телефон к стене. Хартман сделал всё то же самое, и мы словно оказались рядом, в одной кровати друг напротив друга, словно нас не разделяют десятки кварталов Берлина. И всё как в старые добрые, как заевшая в голове история с диктофона, его голос приводит мои мысли в порядок; я смотрю на его лицо с экрана и улыбаюсь сквозь накатывающую дремоту, он рассказывает мне в деталях свою последнюю операцию, а я всё думаю, как хорошо, что он у меня есть. Мне уже совсем не страшно от всплывающих из подсознания образов во снах — я здесь и сейчас, и Хартман спасёт меня, будь то кто-то или мои собственные мысли. И я засыпаю на моменте, когда новое сердце шестилетнего ребёнка забилось после двух разрядов электродами в руках моего хирурга.       Проснулся я тоже с ним. Ему слишком жалко было отключать звонок, а потому утром он меня ещё и разбудил на работу.       В больницу мы ехали этой компашкой из четырёх человек. И тоже молча. И снова, оказавшись на работе, разбежались кто куда: Куаныш скрылся в неизвестном направлении, Линда — в ОРИТ, Август поднялся к себе. Я, сонный и растерянный, остановился посреди холла и, немного подумав, взял в автомате стаканчик кофе, прямо там у сестринского поста с ним и остановившись.       В этой больнице разговоры медсестёр с центрального поста — нечто. Но тот, что застал я, особенно меня поразил. Честно, не помню, как они к нему пришли, потому что осознанно слушать их я начал только после этой фразы:       — С кем, всё-таки, Аллесберг встречается?       Я едва не захлебнулся горячим глотком кофе. Осторожно бросил взгляд вбок, к этой компашке в малиновых хирургичках: старшей медсестре Ивановой с неизменным тугим русым хвостом на затылке и её трём подругам по посту.       — Непонятно. Пока слухи только.       — С чего вы вообще взяли, что он с кем-то встречается?       — Факты.       — Какие, нахрен, факты?       — Он очень повеселел в последнее время.       — И что?       На пару секунд у них повисло токсичное молчание, что я даже неосознанно сам замер с надеждой, что им до меня нет никакого дела.       — Люд, ну серьёзно? Мы всё понимаем, но…       — А ещё, обычно сразу становится понятно, с кем у него шашни, а тут… молчит, загадочный весь такой…       — Похоже на… действительно серьёзные отношения?       Иванова, речь с акцентом которой я единственную узнавал из остальных, снова замолчала, потупив взгляд.       — А вы сами у него спрашивали?       — Нет конечно, думаешь он прямо-таки ответит?       — Эй, Кёлер, — когда одна из них резко обратила своё внимание на меня, я опять чуть не захлебнулся своим утренним напитком. Больше не пряча взгляд, я сделал непринуждённый вид и посмотрел на них. — С кем встречается Аллесберг?       Я нервно кашлянул.       — Это не моё дело.       — Так вы же общаете…       — Это. Не. Моё. Дело, — отчётливей и громче повторил я, и в тот же момент рядом со мной материализовался объект обсуждения. Весёлый и бодрый, чего не сказать обо мне, но увидеть его равнялось для меня радости, хоть радость эта и жила только внутри, опасаясь показываться наружу.       С появлением Хартмана старшая моментально преобразилась и на стуле с колёсиками подъехала ближе к нему.       — Доктор Аллесберг, доброе утро, — она лукаво улыбнулась, а меня передёрнуло.       — Доброе, Люда. Ты подготовила бумаги, о которых я просил?       — Боже, я совсем забыла, — та с досадой всплеснула руками.       — Ну как же так?       — Закрутилась совсем. Разрешите немного отсрочить? Я могу вас угостить кофе взамен, — Люда продолжала лебезить перед Хартманом — в принципе обычное дело, но всё равно я стрельнул в неё неприязненным взглядом, который она не заметила или, по крайней мере, проигнорировала. Мы с ней с самого её появления в этой больнице невзлюбили друг друга, и, скорее всего, причина тоже была в Хартмане, на которого она тут же нацелилась и даже не скрывает этого.       — Нет, Люд, спасибо, — между тем отказался Хартман. — Взятки не беру. Чтоб после обеда всё было у меня.       — Ну, герр, какой вы… — Люда поджала губы, стреляя ему взглядом. — Неприступный. Как Эверест.       — Ну, значит не зря фамилию свою ношу, — преспокойно пожал плечами тот. Воистину непробиваемый, и я даже горжусь им. — Дорос и до таких гор.       — Зато у меня есть разряд по альпинизму.       — Правда что ли?       — Правда. Я ведь с севера, и до того, как переехала, покоряла северный Урал.       — Сравнила, конечно, Урал и Эверест, — не выдержав, влез я.       — Не ты ли говорил, что это не твоё дело? — съязвила Люда, и Хартман тут же бросился нас разнимать, пока мы не сцепились в перепалке:       — Что за тёрки опять начинаются? Люда, бумаги жду после обеда, — последний раз бросив на старшую взгляд, он обратил внимание ко мне: — Доктор Кёлер, поднимемся ко мне? Нужно поговорить.       — Разумеется, — я пожал плечами и тут же, забрав свой стаканчик с кофе, двинулся к лифтам. Хартман естественно за мной. Как только мы отошли от сестринского поста, я заговорил снова: — Ты в хорошем настроении.       — Да. А вот ты какой-то хмурый. Это из-за сегодняшнего сна?       — Скорее я просто не выспался. Хотя, признаться честно, он тоже не выходит у меня из головы.       — Ты хочешь поговорить об этом?       Мы остановились у лифта, Хартман нажал на кнопку, а я прикрыл глаза и глубоко вдохнул, собираясь с мыслями.       — Думаю, что нет. Это ведь всего лишь сон, так? — тут же раскрыл глаза и посмотрел на Хартмана, словно искал ответа именно у него, искал успокоения и подтверждения своей правоты. — Бабушка говорила, что сны не сбудутся, если рассказать про них до обеда… Но это же суеверия, мы в них не верим.       Лифт оказался пустым. Мы вошли внутрь, и тогда я почувствовал, как Хартман приобнимает меня за плечо, ласково сжимая его пальцами. Покорно опускаю взгляд себе под ноги, когда чувствую, что этот мелкий жест украдкой заставляет меня краснеть и трепетать.       — Да, это просто сон. Я всеми силами постараюсь защитить тебя и от них, — его голос сошёл почти до шёпота, я закрываю глаза, погружаясь в него. — И ещё… Извини за это представление с Людой.       Глаза открываю вместе с дверьми остановившегося лифта. Мы вышли наружу и не особо спеша пошли по коридору к кабинету Хартмана.       — Нормально, я давно привык, — отмахиваюсь, качая головой. — Это всё равно будет происходить, так что…       — Может это прекратится, если мы заявим об отношениях?       Тут меня торкнуло, и я резко остановился, словно если продолжу идти, то мы так и сделаем.       — Нет, погоди. Я не готов.       Хартман тоже останавливается и оборачивается на меня. Видно, что он обеспокоен.       — Стеф?       — Мне просто страшно, — выдавливаю я из себя. — Не подумай, мне не за нас страшно и не за будущее, а… — меня ударяет одна мысль, и я замираю на мгновенье. — Нет, вообще-то мне страшно за нас. Если думать о том, что было со мной раньше… Я вроде смог противостоять Эмилю, но вот перед толпой в случае чего… я даже не знаю…       Хартман вздыхает, оборачивается по сторонам, убеждаясь, что в притихшем административном коридоре никого больше нет, и делает шаг мне навстречу, невесомо прикасаясь рукой к локтю.       — Нет, всё-таки ты очень встревоженный после сегодняшней ночи. Меня это беспокоит, — он качает головой.       — Просто он не выходит у меня из головы. Даже здесь мне трудно дышать, пока он там.       Хартман слабо тянет меня к себе, и я позволяю себе ненадолго прижаться к его груди, закрыв глаза.       — Здесь никого нет, — шепчет он и прижимается к моему лбу губами. — И всё было давно… Сейчас другое время. В семнадцатом году даже браки узаконили, так что, я думаю, большинство будет на нашей стороне. Но я тебя не тороплю, слышишь? Заявим, когда будешь готов.       — Да… — выдохнул я, последнее мгновение позволил себе насладиться этим и тут же отстранился: — Всё, пойдём быстрее к тебе.       Только мы оказались за дверьми кабинета, Хартман снова оказывается рядом со мной, тут же подсаживает на стол и наклоняется ко мне вплотную.       — Ты, кажется, поговорить хотел, — напомнил я и притормозил его за плечо, понимая, что за эти дни, что меня у него не было, он порядком извёлся.       — Хотел. Но сначала я тебя поцелую, — говорит он и тут же делает это, настойчиво и жадно, а это самый простой и верный способ сбить меня с мыслей.       Но ещё дальше он совершенно честно (или наоборот — несправедливо) не заходит, отстраняется и подходит к своему креслу, снимая с него свой халат. А я, опешивший, так и сидел на столе.       — Просто знаешь, я тут подумал, — начал Хартман, надевая халат на себя, — Может мы всё-таки сходим с тобой на свадьбу Рудольфа?       Я обернулся на него с лёгким недоумением во взгляде — буквально недавно он сказал мне, что тоже не пойдёт.       — Почему ты вдруг предлагаешь? — спрашиваю я.       — Проблема в том, что в последние дни мы видимся от силы часа два, если не считать операционных. И, кажется, так будет ещё достаточно долго, — говорит он, снова оказываясь рядом со мной. Опирается ладонями по бокам от моих бёдер и наклоняется к уху: — Я скучаю. Тебя очень не хватает дома и в постели. Свадьба сейчас — отличный способ выбраться хоть куда-то вдвоём. У них свадьба в загородном коттедже, сможем прогуляться… Учти, без тебя я всё равно не пойду, мне там одному делать нечего.       Я вздохнул, позволив погрязнуть себе в его выдохах, в его тепле, несмело при этом прикасаясь и гладя его плечи. Такой вот он у меня — заскучает даже за один день в разлуке. Не то чтобы я этим не страдал, но для него это прям… трагедия. Как же его самого приласкать хочется в такие моменты, я даже готов закричать.       — А ты завидовать им не будешь? — с усмешкой спросил я.       — Конечно буду, — продолжает шептать он, почти касаясь губами моей шеи. Я бросаюсь в мурашки. — Но, с другой стороны, я счастлив, и завидовать мне нечему.       — Я же сжёг своё приглашение, — напоминаю я.       — Ничего, тебя ведь по факту приглашали, поэтому просто придёшь. От нас ждут ответа в ближайшее время, поэтому давай решим сейчас, — отвечает Хартман и прижимается носом к моему плечу. Вот любит он их — и всё тут.       — Ладно, давай сходим, — подумав с несколько секунд, отвечаю я. — Только вернёмся мы не поздно, а то я за квартиру переживаю. Усёк?       — Усёк, — с усмешкой соглашается он. — Тортик съедим и поедем по домам.       — А ведь ещё что-то дарить надо…       — Деньги. Больше у меня идей особо нет, а деньги — это универсальное.       — И то верно…       Мы помолчали совсем немного, обнявшись, а потом Хартман поднял голову, посмотрев мне в глаза. Делает свой любимый жест — поправляет мне волосы и тут же спрашивает:       — Стеф, ну ты как? Ты всё-таки какой-то потерянный, — тут же следом он гладит костяшками пальцев мои щёки, а я не могу сдерживаться под напором его нежностей, слабо краснею и опускаю взгляд. Мои мысли совсем пусты, несмотря на сегодняшний сон. Хартман прав — сон меня беспокоит, но прямо сейчас я чувствую себя в безопасности, поэтому всё, чего мне сейчас хотелось бы, — раствориться в чужих руках, отдать, отогнать все ненужные мысли и побыть чем-то бесформенным, наивным и сентиментальным рядом с Хартманом. Времени у меня не так много, но я бы очень хотел хоть немного дольше почувствовать это.       — Ничего… Наверное я просто не выспался, — робко шепчу я, крепче перехватываюсь за его плечи и прижимаюсь к нему, прикрыв глаза. Дыхание моё слегка неспокойное, Хартман это чувствует и не заставляет ждать меня ответа — обнимает под рёбра и прижимает крепче. Да, я точно знаю, что в безопасности с ним. В безопасности от материальной угрозы, в безопасности от своего прошлого, мыслей и самого себя.       — Ты почти никогда не высыпаешься, — печально подмечает Хартман, успокаивающе гладя ладонями мою поясницу. — А сегодня как-то… не так. Я беспокоюсь, солнце.       — Я в порядке, — шепчу я ему, заверяя. — Теперь в порядке. Спасибо.       — Хорошо… Спасибо, что держишь в курсе.       Задержался в операционной на половину своего обеда, и когда, пошатываясь, спустился в кафетерий, обнаружил Хартмана в компании Штакельбергов за одним столом. Редчайшее зрелище. Сразу к ним не подошёл, взял себе обед и лишь тогда присоединился к этому необычному собранию. На подходе заметил, что на четвёртом стуле лежит блокнот Хартмана, в котором он никогда не писал и который тут же забрал при виде меня. Это он мне так место стерёг. Он порой такой милый, что у меня на ходу подкашиваются колени.       — О, Кёлер, — практически не глядя на меня, тут же отзывается Август.       — Привет, Стеф, — у Хартмана же на лице поселяется улыбка, он неотрывно смотрит на меня, пока я устраиваюсь поесть, незаметно касается ладонью моего колена, и я мельком отвечаю ему той же улыбкой.       — Юджин, как та девочка? — спрашиваю я, взглянув на сидящего напротив Штакельберга-младшего, пододвигая к себе тарелку с картошкой. Юджин молчит, задумчиво опуская взгляд на мои руки.       — Хочешь покажу снимки? — очень тихо произносит он, и я уже понимаю, что ничего хорошего ждать не стоит. В ответ на его предложение киваю, Юджин тянется к своей сумке на спинке стула и достаёт оттуда маркированную папку, протягивая её мне. Я достал из неё снимки с томографии, тут же и Хартман как бы между прочим примостился сбоку, заглядывая в них и тихо пережёвывая мне на ухо кусок хлеба.       — О боже! — мне не потребовалось их долго рассматривать, поскольку тут же в глаза бросалось огромное новообразование размером в половину левого полушария.       — Да, — мрачно говорит Юджин, подпирая лицо кулаком.       — Это ужасно… — подхватывает Хартман.       — Почему я до сих пор их не видел? — угрюмо интересуется Август, откусывая сэндвич. Я передаю снимки ему.       Несколько секунд он задумчиво рассматривал их, медленно двигая челюстями, а потом поднял глаза.       — Покажите мне эту девочку. Думаю, я смогу её прооперировать.       — Отец, нет! — тут же возражает Юджин. — С ума сошёл?       — Много ты понимаешь, — огрызается Штакельберг-старший. — Мне виднее.       — То, что это неоперабельная опухоль, ясно даже ординатору-первогодке, — влезаю я. — Даже если он из акушерства.       — Я уже консультировался с Энгелем. Он не даёт хороших прогнозов и рекомендует лучевую терапию, — добавляет Юджин.       — Тебе не хватило ума сразу проконсультироваться со мной? — Август смотрит на сына в упор, и мне становится некомфортно, потому что вдруг передо мной рисуется образ Эмиля. Я нервно трясу головой, ловя на себе вкрадчивый взгляд Хартмана. — Николас молодой специалист. Я уже оперировал, по всеобщему мнению, безнадёжных пациентов, и — как удивительно — они выживали и выздоравливали.       — Август, нет, — вмешивается Хартман, хмурясь; голос его серьёзный, напряжённый, и такого обычно Штакельберг не может ослушаться. — Ты спас этих людей, потому что совпали благоприятные факторы и потому что банально повезло. С такими опухолями можно по пальцам перечислись выздоровевших прооперированных людей. Ты просто вырежешь ей четверть мозга.       — Не забывай, что эта самая четверть мозга занята опухолью, — продолжает спорить Штакельберг-старший. — В её возрасте здоровая часть мозга может восстановить функции утраченной части. В этом случае у неё шансы с облучением и операцией равны.       — Нет, — возражает Хартман, умудряясь при этом невозмутимо уплетать макароны. — Облучение в этом случае безопасней. Сможешь прооперировать её тогда, когда опухоль уменьшится, а сейчас даже не смей думать об этом. Ты её если и не убьёшь, то, скорее всего, напрасно лишишь зрения.       — Да из вас троих никто к нейрохирургии и близко не имеет отношения, — ворчит в ответ Август, ковыряясь вилкой в листах салата на тарелке.       — Зато мы все здесь закончили медицинский, — отзываюсь я.       — Простите, ручаюсь только за себя, — тот поднимает голову и указывает вилкой в мою сторону.       — А я невролог, — влазит Юджин, словно это его последний шанс доказать отцу, что его специальность того стоит. — Я тоже кое-что понимаю в нервной системе, знаешь ли.       Тот искоса окидывает сына взглядом, точно прицеливаясь поковырять грязь из-под ногтей. Я уже не выдерживаю и автоматом включаю своё неизменное оружие — язвительность.       — Слушай, хватит уже. То, что ты будешь стремиться прооперировать всех и вся, Харви тебе не даст, — говорю я, намеренно небрежно опуская взгляд в свой поднос и подцепляя с тарелки картошку.       Август вдруг замолчал, и я даже удивился, что и заставило меня всё-таки посмотреть на него. Взгляд у него был напряжённым, задумчивым, и направлен был даже не на меня, а куда-то словно насквозь. Я слегка приподнял бровь.       — Да. Верно, — внезапно абсолютно спокойной соглашается он, так и не заканчивает свой обед и встаёт из-за стола, забирая свой поднос. — Не даст.       И уходит. Мы с Хартманом и Юджином переглядываемся, но их взгляды в конечном счёте останавливаются на мне.       — Что? — спрашиваю я. — Извините, может и погорячился, но я правду сказал. И он больше не ебёт нам мозг.       — Да нет, ты прав, — Юджин пожимает плечами, и Хартман тут же подхватывает, согласно кивая. — Просто если бы это сказал я, он бы минимум неделю игнорировал меня.       — Где сейчас лежит девочка? — спрашивает у него Хартман.       — Пока у нас. Завтра её переводят в онкологию.       — Хорошо. Ты, главное, проследи пока за тем, чтоб твой отец не добрался до её палаты и не наобещал родителям лишнего.       Вернулся я домой с опозданием, все мои постояльцы уже были там. Росэр с Куанышем в гостиной смотрели ящик, ванная была занята, судя по всему, Линдой, а на кухне сидел, уткнувшись в ноутбук, Август. Заходя туда за кружечкой кипятка для кофе, я мельком заглянул ему через плечо в экран.       — Квартиру ищешь? — поинтересовался я у него, ставя чайник. После сегодняшней беседы за обедом я не горел желанием с ним разговаривать, но когда увидел открытый сайт с недвижимостью на экране ноутбука, оживился.       — Да, сюрприз решил тебе сделать, — мрачно отозвался тот.       — С чего такая доброта? — усмехнулся я, подхватывая его настрой.       — Я просто сегодня в хорошем настроении, потому и добрый, — Штакельберг даже не оборачивается, словно сам с собой бубнит. — Захотелось порадовать тебя.       — Вау, спасибо, — я почти смеюсь, насыпая в кружку растворимый кофе. Оборачиваюсь, наваливаясь поясницей на край столешницы, смотрю на сутулые напряжённые плечи Августа. Стало интересно, на какого уровня квартиры он вообще претендует, но потом я решил, что это не моё дело, и даже подглядывать не стал, не то что спрашивать. Как только чайник закипел, я замешал кофе с сахаром, кипятком и молоком, всё размешал и вышел из кухни в коридор, где тут же встретился с вышедшей из ванной Линдой с обмотанным на голове полотенцем. Она удивлённо посмотрела на меня, словно меня тут и не должно быть, а потом улыбнулась.       — Док, добрый вечер.       — Ага, привет, — кивнул я в ответ и пошёл с кружкой в гостиную, только Линда шла туда же, и мы едва протиснулись вдвоём в дверь.       — Линда, правда или действие? — её тут же сразил вопрос от Росэр.       — Правда? — машинально выдавила из себя она.       — Что? — переспросил я.       — Поиграем в «правду или действие», — лицо Росэр было ехидным и у меня доверия не вызывало. Но я почему-то возражать не стал, сел в своё кресло с кружкой в руках и молча уставился на девушек. — В каком возрасте у тебя был первый поцелуй?       Линда замялась в проходе в гостиную, неловко придерживая руками полотенце. Она удивлённо похлопала глазами за толстыми линзами очков, видимо, ещё не осознав, что в чём-то участвует.       — В двадцать один, — тем не менее, её ответ звучит достаточно уверенно и устраивает Росэр.       — Ладно, Куаныш, — Росэр тут же обращается к тому, что притих с пустым взглядом на другом конце дивана и с обращением встрепенулся.       — Правда.       — Кого ты хочешь поцеловать из присутствующих?       — А если…       — Ответ «никого» не принимается.       — Почему у тебя все вопросы про поцелуи? — скептично интересуюсь я.       — Почему бы и нет?       — А можно я поменяю на действие? — упирается Куаныш. И когда мне хочется сказать ему: «зассал?», я понимаю, что на его месте тем более бы не согласился.       — Хорошо, тогда принеси из холодильника пиво.       Я всё ещё удивляюсь, когда оно там успевает появляться. Так и до запоя недалеко. Куаныш же без лишних слов выходит из гостиной и через короткий промежуток времени приносит три банки пива — Линда у нас не пьёт совсем.       — С этого момента, — говорит он, останавливаясь перед Росэр, — вопросы и задания придумывает тот, кто до этого отвечал. Поэтому твоя очередь. Правда или действие?       — Действие, — самодовольно выебнулась та. Все остальные слишком ленивые для «действия».       — Поцелуй любого человека здесь.       Я подумал, что здесь она начнёт отнекиваться, но она лишь фыркнула, встала с дивана и, как назло, тут же направилась ко мне. Я поперхнулся пивом.       — Нет, даже не думай! — заорал я.       — Да ладно, я просто тебя проверяла, — Росэр закатила глаза, чрезвычайно резко развернулась на все сто восемьдесят и дёрнула за грудки на себя Линду, на несколько секунд сухо примкнув к её губам. От этого я поперхнулся не меньше.       — Вот это… — Куаныш, видимо, и сам не ожидал, что Росэр поцелует именно Фогель. Может, рассчитывал, что она поцелует его самого. — Это уже интересно.       — Твоя очередь придумывать задания, — мурлычет Росэр и, лукаво поправляя волосы, возвращается на диван.       Если сейчас, пока мы трезвые, происходит подобное, страшно думать о том, что будет потом. И моё «не против» длилось ровно до тех пор, пока очередь не дошла до меня.       Сначала я порядком осторожничал, следил за всеми и собой, но как только во мне оказалась вторая банка пива, я подзабыл о подобных понятиях и вошёл во вкус игры. Здравый смысл во мне всё ещё оставался — я не позволял над собой травмоопасных заданий и заданий с характером какой-либо близости, и вообще больше выбирал «правду». Будучи подшофе, на провокационные вопросы я давал провокационные ответы, и в какой-то момент начал соображать, что докапываются ко мне специально. Один раз я станцевал сальсу с Росэр. Как оказалось, с сальсой у меня как раз проблем нет — девушке очень понравилось, как я двигаю бёдрами. Скоро на пивас к нам подтянулся и Штакельберг, параллельно с игрой всё ещё роясь в поисках квартиры. Пиво у нас уже закончилось, а останавливаться никто не планировал. Поэтому первому счастливчику, по дури выбравшему «действие», мы дали задание пойти в магазин за пивом. И этим счастливчиком был Куаныш.       — Полбанки! Залпом! — развеселившаяся Росэр выхватила у меня из рук моё оставшееся пиво, пришедшее на смену кофе, и всучила его Линде, что за вечер так ни капли и не выпила и сейчас выбрала «действие». Фогель мнётся, растерянно смотрит мне в глаза. Я напряжённо хмурюсь.       — Не могу…       — Ну ты скучная! Тебе самой-то не некомфортно быть единственной трезвой? — та настойчиво усаживает её на диван и протягивает банку. Если честно, я и не возмущался, что у меня её отобрали. — К тому же, не забывай про наказание. А тебе, как я посмотрю, — она оценивающе прошлась взглядом по Линде с ног до головы, поджав губы (из душа та вышла в короткой майке и любимых лосинах), и с вызовом снова посмотрела ей в глаза: — есть что терять.       Наказанием за невыполнение мы выбрали раздевание — по одному предмету одежды за каждый пропуск. Росэр в чём была, в том и осталась до сих пор; Линда из последних сил старалась сохранить свою одежду, потому у неё не было даже носков — как и у Куаныша, с которого уже полетела футболка. Штакельберг с работы так и не переоделся, оставаясь в рубахе и брюках, выбирал он только «правду» и с него сняли всего лишь галстук. Я тоже пока оставался спокоен, поскольку ходил дома в носках и пока что остался только без одного.       — Кстати, говорят, что если врач после дня рекомендаций здорового образа жизни не идёт напиться, то это не настоящий врач, — говорю я к слову, усмехаясь.       Линда помрачнела в миг, опустив взгляд на колени. После этого тут же забрала у Росэр пиво и, морщась, влила его в себя залпом.       — Правда или действие, док? — явно обиженно произносит она. Я чувствую, что это будет местью.       — Я выбираю правду.       — Красивая квартира, кстати, — полушёпотом слышится от Росэр, когда она украдкой заглядывает в ноутбук серьёзному и сосредоточенному Августу.       — Выглядит, как наркопритон, — бубнит тот.       — Ну, вообще я не особо помощник, — она пожимает плечами. — Для меня лично любая квартира хорошо.       — Док, — глубоко задумавшись до этого, Линда снова подаёт голос. — Говорят, вы знаете всех девушек Аллесберга. Это правда?       — Ну… Да.       — Значит, вы знаете, с кем он сейчас встречается?       Я даже слегка встрепенулся. Сначала испугался, а потом едва подавил смешок.       — Ну вообще он правда кое с кем встречается. А что? Ты одна из тех, кто на него запал? — я всё-таки несдержанно посмеиваюсь.       — Это не смешно!       — О-о, так это правда?       — Нет!       Кажется, я придумал вопрос на следующую «правду» для Фогель.       — Аллесберг долго ни с кем не встречался, по крайней мере не было похоже на то, — не отрываясь от экрана, произносит Август.       — Аллесберг — это тот самый Хартман? — вмешивается Росэр и заискивающе смотрит на меня с пьяным блеском в глазах. Просто именно она открыто что-то начала подозревать. Мне стало боязно, что в таком состоянии она что-нибудь взболтнёт.       — Да, это он.       — Жаль его девушку, — мрачно продолжает Штакельберг.       — Это ещё почему? — интересуется Росэр, снова оборачиваясь на того. Сразу видно человека, который не в курсе локальных больничных историй.       — Он же жуткий бабник. У него девчонки всегда были только на пару недель.       От этих слов я вскипел. Пришлось переступать через себя, чтобы ничего не возразить ему слишком резко и не перевести подозрения на себя.       По пьяни не надо творить глупостей.       — Но, вообще-то, раньше сразу становилось понятно, с кем он встречается, — возражает Августу Линда. — А тут они скрываются, не показывают отношений, но при этом… Аллесберг выглядит по-настоящему счастливым, поэтому все начали это подозревать. Я думаю, у них всё серьёзно.       — Хм… Кёлер, а ты что скажешь?       Я изобразил неподдельную задумчивость, развернулся поперёк кресла, откинувшись спиной на валик, и подпёр кулаком лицо.       — Да, у них всё серьёзно, — ровно произношу я. — Хартман на самом деле любит… её. Он сам мне говорил. Раньше он боялся серьёзных отношений, но теперь он вырос над собой и у них всё по-настоящему.       — Что ж, наверное тебе виднее, — Штакельберг пожимает плечами. Я напряжённо следую за ним взглядом исподлобья, а он даже того не замечает. В хмельной голове ютятся мысли — так странно говорить про чувства Хартмана со стороны, словно к кому-то другому. Странно говорить о себе в третьем лице и, прости господи, в женском роде. В то же время я сам вслух озвучил его чувства, и ко мне приходило окончательное осмысление — я говорю его словами и принимаю их. Хартман любит меня.       Пробирает до мурашек.       В эту минуту я с нежностью думаю о нём. И ощущаю обиду за него, что я здесь выпиваю и веселюсь, а он дома совсем один, скучает. Каким бы я ни был злопамятным, я бы ни за что не хотел, чтобы он чувствовал то же, что и я когда-то. Несмотря на то, что мне не так уж и скучно, я бы всё равно хотел бы быть с ним. Если выбирать между этой компашкой и ним, я всегда буду выбирать его. Но сейчас нет выбора.       Мы навернули ещё пару кругов игры в этой компании. Куаныш у нас где-то потерялся. Гиблое дело его слать за пивом. Тем временем я, который думал, что на этом мои мучения с провокационными вопросами закончились, выбрал сдуру «действие» и получил задание от Роськи.       — Значит так, — она воодушевлённо подскакивает ко мне, устраиваясь на валике кресла. — Тебе задание позвонить последнему контакту и признаться в любви.       Я аж поперхнулся. Вспоминается тот разговор по телефону, что она застала.       — Ты с ума сошла?       — Нет, конечно можешь пропустить… В обмен на футболку.       Кроме футболки и шорт снимать уже было нечего, потому я предпочёл остаться в одежде.       — Ладно… — тихо бубню я и достаю телефон. Стоит ли говорить, кто у меня последний в вызовах? Я тихо кашлянул, пока ко мне в экран с любопытством заглянула Линда, а за ней, чтоб не отставать, и Штакельберг. — Ну чего смотрите?       — Ничего, звони, — улыбнулась Росэр. — На громкую поставить не забудь.       Хорошо что я контакт его не додумался переименовать. Но он обязательно ляпнет что-то, что нас окончательно выдаст.       Пока я нервно собирался с мыслями, телефон в моих руках сам зазвонил, что я аж подпрыгнул на месте.       — Алло? — я неловко снимаю трубку, переключаясь на громкую связь. — Я как раз тебе звонить хотел…       — Я, похоже, это почувствовал, — Хартман тихо усмехается. — Как дела у тебя?       — Нормально… Но вообще-то я слегка пьяный, поэтому… Хотел тебе сказать, что люблю тебя, — зажато произношу я и незамедлительно добавляю: — …Дружище.       Хартман, пожалуйста, не скажи лишнего.       Но, кажется, он уловил мой намёк, поскольку тут же, кажется, поспешил мне подыграть:       — Ха-ха, мило. Я тоже люблю тебя. Надеюсь в другой день ты немного выпьешь и со мной.       — Конечно… Обязательно.       — Смотри не напивайся сильно только. Спокойной ночи, дружище.       — Спокойной ночи.       Я кладу трубку и нервно выдыхаю. Обошлось. И отделался быстро.       — Да ну, как-то скучно, — пробубнила Росэр, обменявшись взглядом с Линдой. Та была слегка растеряна, но те несколько несчастных глотков пива сделали её слегка поживее. Даже Штакельберг, что, вроде, не особо был заинтересован игрой, стараясь не подавать виду, выглядывал Росэр через плечо.       — Ну а что ты хотела? — говорит он и кидает взгляд на меня. Я отворачиваюсь. — Мужики обычно или смеются, или говорят «педик что ли?» Так что нам сейчас относительно повезло.       — А ты откуда знаешь? — смеётся девушка. — Проверял?       — Да иди ты нахер. У этих вообще, похоже, в норме такое говорить друг другу.       — Может даже в более глубинном смысле… — задумчиво протянула Росэр.       Я от возмущения едва не закашлялся. В этот же момент хлопает входная дверь, и в гостиную в одном пальто на голый торс удивлённо заглядывает Куаныш с пакетами в руках.       — Ну почему так долго?! — возмущается Росэр.       — Долгая история. Что я пропустил? — спрашивает он и проходит, садясь на диван. В пакетах громко прогремели бутылки пива, поставленные на пол.       — Долгая история… — отмахиваюсь я в его манере, но девушка меня перебивает:       — Признание в любви.       — Кому?       — Аллесбергу, — странно ухмыляясь, добавляет Штакельберг.       — Да всё не так! — тут же возражаю я. — А вы дебилы.       Я достаю из пакета бутылку для себя и выхожу из гостиной. Больше я играть не стал с ними, закрылся у себя в комнате и написал Хартману. Объяснился, что мы играли в «Правду или действие», что мне дали задание позвонить и признаться в любви. Поблагодарил его за то, что он подыграл мне. Пиво я пить не стал, спрятал его в заначку, а сам уснул.       За некоторое количество дней я практически привык к этой компании, и единственное, что из этого ритма выбивается — это то, что я очень мало вижусь с Хартманом, и то, что последний раз я ночевал у него больше недели назад, а у нас вполне обыденным стало это раза четыре на неделе минимум. К хорошему быстро привыкаешь, что называется.       Когда я с трудом просыпаюсь утром, ещё какое-то время не могу заставить себя вылезать из постели. Я сразу начинаю мёрзнуть, а ещё нужно тащить себя на работу и до позднего вечера. Давно почему-то таких ощущений не было, видимо раньше я лучше разгружался по вечерам. В ванной дверь приоткрыта (она не захлопывается полностью, и так как я жил один, этим вопросом не занимался), слышен шум воды. Когда в маленькой двушке вас пятеро и почти все спешат на работу к одному времени, очереди в ванную не будет никогда, потому что все просто идут по головам. Я открываю дверь шире и захожу — тут же, поджимая ноги к груди, тихо взвизгивает Линда, сидя на крышке унитаза с чьей-то бритвой в руке. Шторка у ванны была задёрнута, оттуда, прикрываясь ей, на меня выглянула Росэр с сырой потрёпанной головой.       — С добрым утром, — почти рапортует Фогель и, словно выдохнув, вытягивает ноги к бортику ванны, а второе пучеглазое лицо исчезает за шторкой. В стакане у зеркала стоит шесть зубных щёток. Беру свою бело-зелёную, молча пялюсь за себя в зеркало, вяло принявшись чистить зубы. Три щётки Куаныш, Август и Линда принесли с собой, одну пришлось купить для Росэр, а последняя, с пластиковой красной ручкой, давно уже пылится в стакане без дела. Первые дни щётки путались меж собой, особенно учитывая то, что у Августа щётка оказалось почти такой же, как та, что я купил для Росэр, и из-за этого они чуть не загрызли друг друга с утра пораньше. В другой же раз я чуть не загрыз Августа, когда он не обнаружил свою щётку в стакане и уже взял ту самую красную, которой никто не пользовался. С тех пор я, как в детском саду, заставил их подписать свои щётки. Один я только показательно этого делать не стал — напомнил кто в доме хозяин. Штакельберг меня ещё спросил потом, зачем я храню старую щётку, так я загадочно помолчал и бросил ему о том, что он уже перерос такие приколы. Кажется до него дошла моя шутка про развод и больше он меня не доставал. А то, что щётку эту трогать нельзя, усвоили все квартиранты сразу.       Буквально через минуту после меня в ванной появляется Август. Я посмотрел на него через зеркало и никак его явление не прокомментировал, продолжая орудовать щёткой во рту. Он постоял у меня над душой какое-то время и лишь после этого выдал:       — А вот я не понял, где моя бритва?       — Я што ли за ней шледить должен? — бубню я с набитым ртом. Мой взгляд ползёт за ним по зеркалу, и я замечаю, что он до сих пор не привык, что у нас все моются и умываются одновременно из-за нехватки времени. Девчонки его порядком смущали. Я вот уже привык даже к выходкам Росэр, поскольку в целом мне всё равно на них.       — Нет, но тут её некому использовать, у тебя с Алиевым ведь растительность на лице не лезет, — Штакельберг устало фыркнул и забрал из стакана свою щётку. Я молча усмехнулся и взглядом указал себе за спину. Тот лишь после этого жеста обернулся, обнаружив Линду, бреющую ноги. — Вопрос исчерпан. Фогель, ты не охренела часом?       — Извини, но мне никто не сказал, чья это бритва, — невозмутимо ответила та, поднимая на него заспанные глаза. Я едва не подавился пеной, потому что прежде таких заявлений от неё никогда не слышал. — Мне достаточно знать, что это не дока.       — Да ты реально охренела, — Штакельберг даже не сумел вспылить и возразить, и просто отвернулся, скрипя зубами, стал чистить зубы.       — Куаныш встал? — спросил я после того, как сплюнул пену в раковину.       — Когда я сюда шёл, он едва раскрыл глаза, — ответил Август.       — Извиняюсь конечно, — в дверном проёме влезла чёрная лохматая макушка казаха. — А поссать когда можно будет?       — Надо было вставать раньше и ссать, пока ванная пустая, — огрызнулся я.       — Да что у вас за собрания тут каждое утро? — продолжал ворчать Куаныш, наклоняясь, чтоб не цеплять башкой дверной проём, и внимательней окинул сонным взглядом ванную.       — Умывальник и ванна одни, а ты спишь долго.       Куаныш точно так же позависал у нас над душой, а потом плавно просочился обратно в дверной проём, добавив напоследок:       — Сделаю кофе пока…       — Кстати, сегодня я поздно вернусь, — решаю предупредить я. — Надеюсь, не разгромите квартиру до полуночи?       — А куда ты собрался? — интересуется Август.       — Пойду на свадьбу к Шрёдеру.       — Точно, свадьба же у него сегодня… Ты же вроде не хотел идти, что случилось?       Я взял расчёску, которой пользуюсь в исключительных случаях, и расчесал кудри, превратив их в кучу пуха у себя на голове, потом нашёл резинку в ящике и завязал в короткий хвост волосы на затылке. Посмотрел на себя в зеркало и перевёл взгляд на Штакельберга.       — Я хоть отдохну от вас.       — Угу, мы тебя тоже любим.       — Тебе идёт, — подметила выглянувшая из-за шторки Росэр. — Линда, дай бритву.       Фогель моментально передаёт ей бритву, и розовая голова снова исчезает, Август даже не успевает что-либо пискнуть в качестве возражения.       — Да твою мать…       — Смирись, — я осторожно поправляю волосы перед зеркалом, стараясь уложить ещё и чёлку. Штакельберга явно это удивляло. — Хотел от женщины сбежать, а у тебя их тут две. Но, честно, я бы тебя заебал и без них.       После полудня в тот день мы с Хартманом вызвали такси и из больницы уехали в загородный коттедж по заданному адресу, где должна была проходить свадьба у Руди. День пролетел как в тумане, на выездной церемонии я замёрз и мечтал попасть внутрь и поесть. Как только я попал внутрь, я набросился на еду и очень быстро наелся, и пока Хартман всё ещё ковырялся в цезаре, я успел заскучать с бокалом вина в руках. Я рвался на эту свадьбу только ради того, чтобы побыть с Хартманом, но по факту изначально я был прав — здесь мне делать совершенно нечего. Все друг друга знают, все танцуют, поздравляют молодожёнов, участвуют в конкурсах, а это не по мне всё — точнее, здесь я никого, кроме пары коллег, не знаю. Один раз только Хартман вышел туда, чтоб передать некоторую сумму — ввиду отсутствия у нас с ним креатива в подарках. Всё остальное время он со скучающим видом сидел рядом со мной за столом и лишь иногда отправлял в рот закуски под вино. Я даже не мог толком понять, скучает ли он от того, что не может себе позволить подключиться к всеобщему веселью, или по той же причине, что и я. Раньше он звал меня на такие тусовки и тут же убегал в массу, а я сидел в стороне. Теперь же он сидит здесь вместе со мной. Я не могу отрицать того, что рад тому, что он не бросается во все тяжкие, как прежде, но и видеть его таким скучающим было неуютно.       Тем не менее, даже несмотря на то, что мне было по боку на эту свадьбу, я постарался соответствовать мероприятию и решил немного сменить имидж. Впервые за долгое время надел ненавистную мной рубаху, белую. Откопал брюки с высокой посадкой, заправил в них эту рубаху. И хвост этот придумал завязать. Просто я знал, что Хартман как обычно вырядится по-деловому, и хотелось ему хоть немного соответствовать в этом. А ещё хотелось сделать это для него, хотелось произвести впечатление. Впервые заметил за собой, что меня это парит. Я знаю, что нравлюсь ему любым, но если сделаю что-то несвойственное себе, он это обязательно подметит. И, судя по его реакции в тот момент, когда он меня увидел впервые в тот день, ему очень и очень понравилось. Хвост особенно.       Мне вдруг до чёртиков захотелось узнать, о чём он думает. Всё наше развлечение ограничивалось рассматриванием пьяной массовки, и скоро мне и это надоело. Мне казалось, что он тоже вспоминает что-то из прошлого, возможно тоже хочет что-то сказать, но не решается.       — Хартман, — тихо зову я, приблизившись к нему и касаясь его бедра. Он отрывает голову от кулака и смотрит на меня. — Ты совсем заскучал. Хочешь быть там?       Он сначала удивился, потом задумался, и лишь после этого ответил:       — Да, я хочу быть там, — соглашается он. — Я хочу быть там с тобой. Танцевать с тобой, спеть с тобой в караоке, попросить песню специально для тебя… Чёрт, да я… просто скучаю по тебе.       Я прикрыл глаза, покачав головой.       — Мы можем сходить погулять, к примеру… Мне здесь тоже ужасно скучно.       — Ты замёрз в тот раз, не стоит, — возражает Хартман и в ответ. Снова мы замолкаем, смотрим в толпу. Хартман снова подаёт голос: — Вон смотри, это отец невесты. Он уже под нехилой концентрацией. Пристаёт к тётке Рудольфа. А вот там… Там пред-предпоследний главврач Вивантеса, это отец Рудика. Отец невесты за вечер раз пять его пытался поцеловать в щёку. Мать невесты не отрывается от закусок, я её вижу через раз. Зато брат Рудика, который твой ординатор, не отлипает от сестры невесты. Неплохо, да? Лучший друг жениха из кардио трижды приглашал его бабушку на танец. А молодожёнов, кстати, давно не видно.       — Кстати да, — отозвался я лишь чтобы согласиться, поскольку от скуки наблюдал в толпе всё то же самое.       Хартман сидел ещё какое-то время молча, судя по лицу глубоко погрузившись в свои мысли, а потом резко отодвинулся от стола и встал со стула.       — Пойдём, Стеф.       Я удивился:       — Куда пойдём?       — Я сообразил кое-что: это же коттедж, там на втором этаже гостевые комнаты.       — Ты чего?       — Пойдём-пойдём, — он настойчиво протягивает мне руку. — Мне надоело здесь торчать. Никто не виноват в том, что нам скучно, но раз уж так, то надо себя самим развлекать. Пойдём, любовь моя, я не могу так больше.       Он гипнотизирует меня, и я, уже даже не раздумывая, на автопилоте протягиваю ему руку, он хватает меня и торопливо по тёмным углам банкетного зала утаскивает к лестнице на второй этаж. В голове напомнил о себе алкоголь, действуя на меня исключительно будоражаще. Больше на это влиял Хартман с его нетерпеливыми движениями и взглядом в туманной дымке. Пролетаем с ним лестницу на раз-два и заскакиваем в первую попавшуюся открытую комнату.       Он захлопывает дверь и делает шаг на меня. Целует. Порой мы разговариваем через поцелуи, и именно так мне очень легко определить его настроение. И сейчас он был неумолимо настойчив, хоть и привычно нежен и деликатен, но я верил каждому его слову о том, что он соскучился. Ему много приходилось держать себя в руках, а сейчас он возбуждён и едва ли не дрожит от этого, и я судорожно хватаюсь рукой за его плечо. Хартман мягко отпускает мои губы.       — Не знаю, что со мной, — шепчет он, прижимаясь носом к моей щеке. Я давно уже закрыл глаза и сейчас отдался его голосу. — Вернее, знаю, но от этого не легче. Меня от отсутствия сигарет так не ломало, как от отсутствия тебя. Не могу не думать о тебе и минуты, где бы я ни был… И не хочу… Это прям привыкание, зависимость… И я безумец.       Его дыхание прерывистое, тяжёлое, горячее, я его чувствую на себе и сам подхватываю его темп. А Хартман вдруг срывается, ныряет вниз, падая на колени, прижимается ко мне внизу, что я на миг и вовсе дышать перестал и успел лишь громко охнуть, содрогнувшись всем телом.       — Хартман!       — Но мне так нравится это чувствовать, — между тем продолжает он горячим шёпотом. — Я понимаю, какой я настоящий из-за тебя и как сильно я могу любить.       Его руки гуляют по моим бёдрам, я сильно зажмуриваюсь, испытывая при этом дискомфорт от бездействия собственных рук.       — Тут ведь стены как из картона… И нет ни салфеток, ни полотенец, ничего… — я стараюсь сохранять здравомыслие, хоть черти на плечах и шепчут мне подставляться самому, отдаться ему без остатка.       Хартман прерывается, останавливается на секунду, кинув снизу взгляд на меня.       — Не бойся, я не собираюсь очень далеко заходить, — произносит он, его взгляд такой вожделеющий и ласковый, как и его прикосновения, и вот я уже окончательно сдаюсь. — Я хоть и заебался, но ты, думаю, ещё больше, потому что терпишь своих сожителей. Хочу, чтоб ты отвлёкся от этого хоть ненадолго. А ещё очень хочу увидеть то самое твоё выражение лица и взгляд…       Я опять жалобно вздыхаю, когда он трогает меня и когда тянется к пуговице на брюках. Во мне взыграли два бокала вина, выпитых за вечер, но лишь где-то на фоне.       — Давай хоть до кровати дойдём… — прошу я и наблюдаю, как взгляд Хартмана медленно и тяжело уползает мне за спину.       — Кто, чёрт возьми, вообще придумал ставить одноместные кровати в свадебный коттедж? — ворчит он и тут же ловко подхватывает меня под бёдра и встаёт, утаскивая меня на дальнюю от входа кровать. Бережно укладывает на спину, особенно позаботившись о том, чтоб голова была на подушке (ещё он распустил мой хвост, оставив резинку на своём запястье), и сам нависает сверху. — Дурацкие кровати и дурацкий коттедж.       Хартман снова меня целует. Как же он горяч и ненасытен, и как же мне нравится чувствовать себя желанным. Я обнимаю его за шею и выгибаюсь в этом поцелуе, умоляя так о большем. Снова хочу прикосновений, снова их выискиваю, пытаясь больше прильнуть к его телу.       — А ещё ты сегодня выглядишь волшебно, — тихо произносит он, тут же его руки тянутся к пуговицам рубашки, поцелуи ускальзывают вниз.       Скоро рубаха была на мне нараспашку, и Хартман так заманчиво и приятно гладил мои бока, что лишь от этого я готов был скулить. Он увлечённо целовал моё тело, уделяя особое внимание груди, рёбрам — ему ли не знать мои слабые места. Тогда я срывался на тихие стоны, вдыхал глубже и прерывистей или вовсе замирал. Я просил его оставлять меньше отметин, и уж тем более не трогать открытые места, но в этот раз он не сдержался, и где-то на надплечье, которое мельком проглядывает из-под хирургички, теперь есть не очень яркое, но при желании заметное пятно. Зато он вдоволь отыгрался ниже — как только он торопливо снял с меня брюки, тут же жадно прильнул к чувствительной коже внутренней стороны бёдер. С особым трепетом целовал низ живота, щекоча меня своими выдохами. Специально изводил, чтобы я содрогался, чтобы возбудился до такой степени, что буду ватным и совсем послушным. От его влажных поцелуев на теле оставалось прохладное послевкусие, и я мечтал каждое из них продлить ещё дольше, чем это возможно. И я доходил почти до изнеможения под его ласками. Хотелось как чувствовать их вечно, так и обматерить Хартмана за его издёвки надо мной. Но это лучшие издёвки в моей жизни.       Мои ноги он закидывает себе на плечи. Я рвано и с отчётливым облегчением выдыхаю, когда чужие губы обхватывают меня. Хартман опускается ниже, я дрожащей рукой касаюсь его головы, зарываюсь пальцами в волосы, но не мешаю ему. Я выстанываю его имя, зову. Он в ответ удовлетворённо гладит рукой мой бок, и в то же время это привлекающий внимание жест. Я смотрю вниз и сталкиваюсь с его взглядом. «Смотри на меня, — просят его глаза, и я жалобно содрогаюсь. — Пожалуйста, смотри только на меня». Мой взгляд и его имя в моих вскриках — для него как похвала, поощрение. Он не может без этого, ему до безумия каждый раз хочется именно этого. Я знаю, что ему важно убеждаться в том, что он достаточно хорош для меня и что сам делает всё хорошо. Дурачок. Я без памяти люблю его, и всё это люблю вместе с ним. «Я весь твой, — отвечаю ему взглядом. — Я всегда буду твоим полностью».       Вздрагиваю, когда он вводит в меня пальцы, и почти сразу после этого я заканчиваю с непроизвольно громким стоном, выгибаясь в пояснице. Ещё минуту нахожусь где-то не там, где был до этого, прихожу в себя. Потом чувствую ласковое прикосновение к своим волосам, открываю глаза и снова вижу Хартмана. Он вновь нависает надо мной, изучающе бродит по мне своим влюблённым взглядом. Я не могу удержаться, подскакиваю, упираясь локтем в матрас, тяну его к себе за затылок, целую. Хартман довольно мычит мне в губы. И я не хочу его отпускать, но он отстраняется, и я вижу на его его губах ухмылку.       — Ну чего лыбишься? — спрашиваю я.       — Я так люблю этот твой взгляд, ты бы знал, — он не сдерживается, тихо хохочет, и когда во мне от этой насмешливости закипает злоба, она резко рассеивается, стоит мне снова подумать о том, как он счастлив, когда так смеётся. Вот знал бы он, как мне нравится видеть его по-настоящему счастливым. — Разреши мне тебя привести в порядок.       Он усаживает меня и бережно застёгивает пуговицы рубашки, его взгляд упирается в медленно исчезающее за белой тканью тело, напоследок касается шрама под рёбрами, а потом поднимает взгляд, будто бы проверяя мою реакцию. Но я спокоен и до сих пор слегка рассеян и несобран. Я смотрю на него выжидающе, даже с лёгким интересом. Он снова опускает взгляд, заканчивает с пуговицами и огибает меня, садясь позади. Чувствую, как он снова собирает мои волосы в пучок, а потом обнимает и целует в шею. Всё это мелкие глупости, но они заставляют меня трепетать, будто впервые.       — Нам пора идти, — полушёпотом произношу я, потихоньку возвращаясь на землю и вспоминая, где мы вообще находимся.       Позади у уха слышится тяжёлый вздох. Понимаю, родной, я тоже не хочу вылезать из нашей вселенной на двоих. Но сегодня нам в любом случае придётся разлучиться. Хартман отпускает меня, и я, пошатываясь, встаю на ноги.       Как только я надеваю брюки и заправляю в них рубаху, мы открываем дверь и выходим из комнаты, но моментально замираем в коридоре, лоб в лоб столкнувшись с вышедшими из двери напротив молодожёнами. Мы обмениваемся удивлёнными, а затем смущёнными взглядами, и слегка рассеянный Рудик хватает свою невесту за руку и быстро убегает с ней вниз, в банкетный зал. Мы с Хартманом переглядываемся и лишь после этого решаемся идти вслед за ними — я впереди, а он примерно в двух метрах позади.       В подъезде после полуночи лишь на моём этаже горит свет. Я смотрю вверх, на тусклый луч, просочившийся меж лестничных клеток, на мгновенье закрываю со вздохом глаза и почти на цыпочках, беззвучно поднимаюсь на третий, навстречу зовущему свету, к себе домой. Хоть и не чувствую больше, что он мой.       Дверь в квартиру не заперта, слышны уже привычные шумы. Я тихо захожу в квартиру — внутри темно и никто ещё не спит, из гостиной виднеется голубое свечение телевизора.       — Сука ты косоногий! — слышен звон бутылок и то, как орёт Росэр.       — Да без шансов, Рось, — отвечает ей Куаныш. Я прислушался к звукам пчелиного роя — они смотрят футбольный матч.       Не стал к ним заглядывать и даже включать свет, вообще не стал намеренно давать никаких признаков своего присутствия. Бесшумно ускользнул в свою комнату, закрыл дверь, включил одну лишь настольную лампу. Быстро переоделся и лёг в кровать. Но спать сразу не лёг, стал отвечать на сообщения Хартмана с вопросами о том, добрался ли я, как добрался, как себя чувствую и когда собираюсь спать. Добирались мы по отдельности, каждый к себе. Пока я общался с ним, ко мне вдруг постучали. Я удивлённо подскочил и подошёл к двери.       — Кто? — спрашиваю.       — Док, это я… — услышал приглушённый голос Линды.       Я открыл дверь. Она стояла передо мной без очков, сонная и растрёпанная, в одной ночнушке, прижимала к груди подушку и неловко топталась на месте.       — Чего тебе?       — Можно я, это… У вас в комнате посплю? Они там матч смотрят, а я спать хочу… — объясняет она.       Я удивлённо хлопаю глазами, но почему-то пускаю её. Она босыми ногами ступает по доскам и останавливается на середине комнаты, снова мнётся и оборачивается на меня.       — И где ты тут собралась спать? — спрашиваю я и закрываю дверь.       — В кресле может или на полу даже… — тихо говорит она и опускает взгляд, руки стискивают подушку ещё крепче.       — Ой горемычная, — вздыхаю я и сдёргиваю со своей кровати край одеяла. — Ложись.       — Что? Нет-нет, а вы-то где?       — Ложись я сказал. Сейчас я ещё тебе позволю спать в кресле и тем более на полу, — ворчу я и продолжаю указывать ей на свою кровать. — Ложись.       — Ну как же…       — У меня вообще-то есть элементарные понятия порядочности, если ты не знала. А ещё ты сама жаловалась на свою спину.       Линда хлопает карими глазёнками и всё-таки робко опускается на край кровати. Я тяжело вздыхаю и ухожу с телефоном на своё кресло за рабочим столом. Отворачиваюсь к окну, поджимая к груди ноги. Хартман в сообщении пожелал мне спокойной ночи и, кажется, ушёл спать. Я снова вздохнул.       — Док, спасибо… — слышу я позади себя.       — Да спи уже, Фогель.       Я гашу настольную лампу и погружаю комнату в темноту.       Но я не смог уснуть на этом кресле. Мысли роились в моей голове, и ни за одну я не мог ухватиться, не знал куда себя деть на этом маленьком клочке пространства. Замёрз без одеяла, плед не мог найти в темноте. Через час я не выдержал, перебрался на кухню. Эти придурки ещё не спали, допивали пиво, и я снова к ним не заглянул, втихаря устроив свои ночные посиделки. Хартмана я не тревожил своими сообщениями и звонками, пусть отсыпается, завтра у него плановая командировка на полдня и потом операция до позднего вечера. Нашёл в холодильнике оставленную бутылку пива, забрал её себе. Просидел до утра за просмотром какого-то до жути скучного фильма, скрючившись на табуретке. Поясница такого не выдержала, и к всеобщему пробуждению я едва разогнулся. За ночь пару раз видел через дверной проём, как Куаныш бегает в ванную. Он тоже меня видел, но мы не проронили ни слова. В фильме какой-то парень постоянно задирал девчонку, которая ему нравилась. Я слегка выбился из колеи. К шести все начали просыпаться, снова потянулись в ванную. Я продолжал сидеть на кухне, только теперь заварил себе кофе и провожал каждого из них взглядом. Я жутко устал быть здесь с ними.       Наш договор с Куанышем подходил к концу. Несколько раз на той неделе он ходил к себе, менял тазы с водой, разбирался с соседями, разбирался с управляющей компанией, писал заявление, но пока ничего конкретного. Неуверенно сознавался, что сырость сошла, но электричество в квартире он так и не решился включить. Когда я с понедельника следующей недели начал спрашивать, когда он переедет к себе, он пожимал плечами и говорил, что скоро. Но что-то мне подсказывало, что он зажрался и просто не хочет возвращаться туда. Ему давно пора своей квартирой обзавестись. Остальные тоже не спешили съезжать, и каждый вечер эти разговоры о сроках стали всплывать всё яснее. Август никак не может найти квартиру, которая ему нравится; Линда, что вообще жила бесплатно, отмалчивается или говорит, что не знает, как у неё там с водой. Росэр вообще ничего не решала. Я терпел ещё пару дней. Но в четверг случилось то, что я счёл как за знак согнать всех из своей квартиры к чертям.       Я работал с Йоханом в тот день на разрыве печени вследствие тупой травмы живота. Утро в нойкёльнской больнице начинается не с кофе, а с экстренного вызова в приёмку на жертв очередной потасовки. Роттендорф в понедельник изъявил желание идти на работу. Гипс сняли, ну и что, что ещё с костылями хожу? Могу и без них, — говорит. Махнул на него рукой, пусть носится. Стоит, дурак, часами на своих операциях, ногу нагружает, потом ходит хромает и ноет, но то не мои проблемы. Смотрю, привезли двоих мужиков, через пять минут ещё третьего. Я схватил первого попавшегося, но там оказался только перелом челюсти. Пока мужик молча лежал у меня на кушетке с широко выпученными в потолок глазами, я успел вызвать челюстно-лицевого, найти Хеннинга на всякий случай и вернуться обратно в приёмку. В первой травме сновал Йохан с одним из пострадавших, на дальней койке лежал мужик с сильным ушибом головы и ждал нейрохирурга вместе с Маркусом. Через минуту рядом со мной нарисовался челюстно-лицевой хирург, сверкая своими голубыми глазами и улыбаясь. Я проигнорировал его приветствия.       — Перелом челюсти, — говорю, — забирай, он весь твой, — я махнул рукой и собрался было уходить, но хирург предпочёл завязать разговор.       — Сейчас свожу его на рентген, а потом, док, если ты не занят, заберу тебя на операцию, — говорит он, и я всё-таки поднимаю взгляд на его лицо и опять наталкиваюсь на эту странную неуместную улыбку. Да и называют меня так только подчинённые из ОРИТ, и то не все. Раздражение во мне росло, и я уже мысленно примерял перелом челюсти на нём.       Тут позади раздаётся голос:       — Нет, Кёлер нужен мне на лапаротомии сейчас же! — вываливаясь из травмы, орёт Йохан. — У меня разрыв печени и кровотечение в брюшную полость.       — Ого, так я сегодня нарасхват, — я смеюсь, оборачиваясь на Роттендорфа и, недолго думая, делаю шаг к нему. — Адлар, извини, но кости сегодня не в моём вкусе.       Я присоединяюсь к Йохану, мы вывозим каталку из травмы, но тот настойчиво проезжает мимо лифта до оперблока и катит дальше по коридору в другое крыло.       — Ты куда собрался? — я недоумеваю.       — Я везу его на КТ, — невозмутимо отвечает Роттендорф, хромая вслед за каталкой. Я удивлённо помолчал.       — Так ты меня наебал, что это срочно?       — Ну да, и не только тебя, — тот пожимает плечами. — Он так-то вполне стабилен. Я просто тебя уберегаю.       — От кого ты меня уберегаешь? — возмущаюсь я.       — От этого придурка.       — Зачем?       — Он же флиртовал с тобой, ты не заметил?       Я вдруг закашлялся.       — Извини, но тебе какое до этого дело?       — Не думай, что мне уж настолько всё равно на тебя. И на себя, — фыркает Йохан, искоса стреляя в меня своим взглядом из-под потемневших век. — Такие люди типа него тебе не нужны. А если с тобой что-то случится по причине твоей наивности в этом плане, то главный свернёт шею каждому в ОРИТ и, если под руку попадутся, за его пределами тоже.       Роттендорф замолкает, отворачивается, и я хотел бы что-то сказать по этому поводу, но только брови у меня ползут к переносице, а я смотрю на него с раскрытым ртом. Эта гримаса недоумения так и застыла на моём лице, я медленно опускаю взгляд себе под ноги, и до тех пор, пока мы не получаем изображения с томографа, мы больше не обмениваемся ни словом.       На операции я на удивление подрасслабился. Йохан держал ситуацию под контролем, хоть иногда и ныл из-за ноги. Я почти не отрывал взгляда от жизненных показателей, находя в этом какой-то релакс. Вдруг у меня зазвонил телефон. Я попросил сестру взять трубку и включить громкую связь.       — Да?       — Хех, Стефан! А ты скоро домой? — Росэр как-то странно усмехалась, что меня и напрягло.       — Я работаю. Что тебе надо?       — Ты не переживай! Скажи только где воду выключить.       — В смысле? Ты не знаешь как вода выключается?       — Нет, ты не понял, — она говорит, едва сдерживая нервную усмешку. Прислушавшись, я уловил посторонние шумы из динамика. — У тебя, кажется, трубу под раковиной на кухне сорвало.       — Сука! — тут я уже не сдержался, подскочил, но лишь тогда осознал, что бежать прямо сейчас мне некуда. Единственное, что я забыл им сказать с самого начала, — это местоположение вентилей. — В ванной. Красный флажок на трубе повернёшь по часовой. Трубу уж найдёшь.       Только сейчас я заметил, какими глазами смотрит на меня Йохан. Тут он и недоумевал, и зверел. Мне стало не по себе.       — Ладно! — звучит голос из динамика.       — Это Росэр?! — прошипел он, не сводя с меня глаз. Я уже понял, что теперь не отделаюсь от него.       — Всё, иди быстрей! Ох и придут сегодня по вашу душу! — пригрозил я напоследок, жестом показал операционной сестре положить трубку и тяжело опустился обратно на свой стул.       — Кёлер, я сейчас не понял, — продолжал Роттендорф, — она живёт у тебя?       — Да.       — И ты не сказал?!       — Она просила тебе не говорить.       — Вот ты… не знаю как назвать тебя даже. Придётся мне сегодня наведаться к тебе.       — Вот это-то я и хотел. Забери её, и Линду заодно, — говорю я со вздохом, хватаясь за голову. Вообще, я хотел разогнать всех в таком случае. Хватит с меня.       Йохан посмотрел мне в затылок и продолжил работу.       — Тебя нужно подменить?       — Нет, после операции домой поеду, — отвечаю я и поднимаю взгляд на ту же операционную сестру. — Наберите, пожалуйста, Юджина фон Штакельберга.       Пусть Юджин забирает отца своего. Куаныша уж придумаю куда деть. Но даже я, как только с потопом разберусь, не задержусь у себя в квартире.       Как потом выяснилось, Росэр до моего возвращения от потопа избавилась, как смогла, и соседи, говорит, не приходили. С учётом того, что все мои соседи — пенсионеры и целыми днями сидят или за ящиком, или с сорока внуками, или с сорока кошками, то они уже заметили бы, если бы утекло до них. Я смог облегчённо выдохнуть, вот только воды в квартире теперь не было. Завтра надо вызывать сантехника, сегодня уже не стал этим заниматься. Чтоб не скучать и не голодать без воды, мы с Росэр ушли к соседке-кошатнице слева — с ней у нас были самые лучшие отношения из всех соседей. Полька по происхождению, часто с кем-то разговаривает по телефону по-белорусски, и зовут её Стефанией. В квартире у неё живут три кота и пять кошек, и она неоднократно пыталась подсадить меня на свою жизненную позицию, предлагая котят: «Ну что ты один-то всё? Ни компании друзей, ни любимой, ну друг этот твой, так он женится потом и кинет тебя совсем. Вот Марья окотится у меня, так ты забирай парочку себе. Люди они такие, знаешь, никогда не угадаешь, когда уйдут от тебя. А кошки они не такие, они не бросят и всегда домой возвращаются». И как правило при этом она гладила вальяжно разлёгшегося у неё на коленях кота, знай только сквозь густую шерсть мелькали чёрно-розовые ногти. Коты её часто разгуливали по этажу, по лестничной клетке, встречали прохожих, ластились к ногам и спали у кого-то на ковре перед дверью. Я смеялся в ответ на слова Стефании: «Взял бы, да дома редко бываю». «Всё забываю, что ты на работе живёшь, — отвечает мне она. — Но одному тоже не дело постоянно быть. Хочется же возвращаться в дом, где тебя встречают». И в чём-то она была права. Но это явно не то, что было последние две недели. Вот и на этот раз мы позвонили ей в дверь, и тут же, как она нам открыла, из квартиры в подъезд посыпались её мохнатые четверолапые.       — Ну куда ж вы, маленькие, куда? — причитает она. — Гости же пришли, возвращайтесь! Вы извините, здравствуйте, проходите.       — У меня трубу в квартире прорвало, воду перекрыл, — говорю, — можно на чай остаться?       — Можно, можно! — радуется Стефания. Как бы ей ни было хорошо с её котами, людям она очень рада. Её муж погиб, когда ей было сорок два, с тех пор она пятнадцать лет живёт в компании исключительно кошек. Кроме мужа никого не было — детей не появилось, родственников тоже похоронила. Момент её траура я застал как раз тогда, когда переезжал на два этажа выше на третьем курсе. — А кто эта девушка с тобой?       Она улыбается, косясь на меня.       — Это Росэр, — отвечаю я, следуя за Стефанией на кухню, и тут же уточняю: — Временная сожительница и подруга коллеги.       — Понятно, — отвечает та, ставя на плиту чайник. — Я-то думала…       — Да не смешите.       Остаток дня до вечера мы просидели за чаем в компании котов и Стефании. Потом мне позвонил Штакельберг-младший. С ним приехал и Август — совершенно мрачный и неразговорчивый, тут же молча пошёл собирать по дому свои шмотки. Росэр вызвалась ему помогать — у неё-то самой собирать нечего, всё буквально на ней. Надо сказать, что хоть Август особо этого не показывал, к Росэр у него сложилось очень даже хорошее отношение. Пока они там возились, я немного поговорил с Юджином:       — Ты извини, что прошу тебя его забрать. Я знаю, что вам тяжело сжиться вместе, но у меня нет выбора.       — Да брось, наоборот ты должен был мне сразу сказать, что он у тебя, потому что мне он утверждал, что снял квартиру, — Юджин покачал головой, навалившись спиной на стену. Мы стояли с ним в прихожей, мельком поглядывая за вознёй в гостиной. — Я не знал, что это он у тебя живёт. Я-то привык к его выходкам, перетерплю, пусть тебя не стесняет.       Я не стал любезничать и врать о том, что мне это никак не мешает.       — Спасибо, — отвечаю я. — Как твоя мать?       — Уже прочла свои первые лекции в Технионе. Ей там нравится и она всем нравится.       Потом в квартиру бесцеремонно ворвался Йохан, притащив с собой Линду. Она молча смотрела себе под ноги, один лишь раз обменявшись со мной взглядом, и ушла собираться.       — Рось! — громко рявкнул Йохан, и тут же из гостиной показалась её розовая голова. Девушка посмотрела сначала на него, потом на меня, причём так, словно я её предал.       — Ты же обещал не говорить…       — Ты сама себя выдала, когда ему во время операции позвонила, — отвечает ей Роттендорф и делает несколько шагов ей навстречу. — Дура ты.       И тут же резко тянет к себе, стискивая в объятиях.       — Сам дебил, — бубнит она из ворота его чёрной дублёнки. — Как нога твоя?       — Лучше уже, жить можно.       Я молча наблюдал за этим, совершенно не имея ни единой задней мысли. Наверное я думал только о том, что скоро смогу так же обнять Хартмана, потому что надоело мне быть без него по вечерам, даже если я не один.       — Линда, ты мне кстати должна пятьдесят евро, — замечает Йохан, когда та появляется со своей сумкой в коридоре.       — Это с какой ещё стати? — удивляется она.       — Ты же проспорила.       — Вообще-то нет! Спор ещё не окончен! — бубнила Фогель, пока подоспевший Август проталкивал всех на выход из квартиры. — Док, до свидания!       — У нас неплохая получилась компания, — подмечает Росэр, прежде чем выйти из квартиры и на долгое время с этого момента расстаться со мной. — Жаль Куаныш ещё не приехал, не успели попрощаться.       Я ничего не ответил. Алиев действительно задерживался. А спор Йохана и Линды ещё какое-то время так и оставался для меня тайной.       Куаныш приехал через час после этого. Пока его не было, я достал из холодильника пачку наггетсов из индейки, пожарил и сложил их в контейнер с собой. Просто у Хартмана дома опять, наверное, в холодильнике шаром покати, и он опять не поужинает.       — Послезавтра Амирбек с бабушкой приезжают, — говорит мне Куаныш между своими сборами.       — Вот и решай быстрее с квартирой что-то, хватит прокрастинировать и сидеть на чужой шее, — говорю я.       — В любом случае, ты меня выручил, спасибо, — произносит тот, чему я даже не поверил сначала.       — Ой вот не надо только этого, — фыркаю я, всё-таки один наггетс не довезя и съев его сразу.       — Ладно, только я серьёзно, — говорит напоследок Алиев, прежде чем скрыться за дверью.       Впервые за долгое время я оказался дома один. Больше не раздумывая, я собрался к Хартману.       Открыл его квартиру своими ключами. В коридоре горит свет, но его нигде нет, зато из-за двери ванной слышится шум воды. Я тихо усмехнулся. Разделся, прошёл на кухню, наггетсы оставил на столе. Потом мне в голову пришла одна мысль, которую я тут же поспешил исполнить. Я полностью снял с себя одежду и проскользнул в ванную, а там уж и в душевую кабинку, прижавшись к Хартману со спины. Он ещё не успел осознать, что больше не один, а уже был в моих объятиях. Я почувствовал момент его осознания — у него мелко дрогнул живот, который я накрыл своими ладонями.       — Стеф… — на грани слышимости выдыхает он, словно задыхаясь. Я улыбнулся, ласково разглаживая руками его торс, сжал его крепче.       — Я здесь, — отвечаю я, потираясь щекой о его лопатки. — Я приехал.       — Наконец-то, — он перехватывает мои руки и слегка наклоняется, целуя их. — Вот бы всегда, когда я один, случались такие сюрпризы.       Я тихо смеюсь в ответ. Хартман продолжает:       — Всё? Больше в твоей квартире никого нет?       — Всё. Я всех выгнал. Но у меня трубу прорвало на кухне.       — Что?       — Да… Потоп я устранил, но воду тоже перекрыл. И вот я почти по той же причине у тебя, что и Куаныш у меня.       — Даже не думай сравнивать себя с ним. И, я думал, ты здесь всё-таки по другой причине, — голос Хартмана стал слегка печальнее. Я отпустил его и заставил повернуться к себе лицом.       — Конечно же по другой, — заверяю я и смотрю ему точно в глаза. — Но воды дома у меня всё равно нет.       Хартман в ответ улыбается и поливает меня тёплой водой из душа. Я довольно жмурюсь, молча прижимаюсь к его груди. А мне сейчас больше ничего и не нужно.       Мы вымылись в той особой атмосфере душа на двоих, только в Хартмане под конец проснулось его ненасытное скучающее существо, и мелкие, но очевидные ласки начались уже тогда. Я естественно ведусь на них, ведусь на него самого. Я прекрасно знал, что будет. Как только мы, выйдя из душа, обтёрлись полотенцами, Хартман незамедлительно подхватил меня на руки и потащил в спальню. Только в тот момент я вспомнил про ужин.       — Эй, стой! — я хлопаю его по плечу. — А поесть ты не хочешь? Я наггетсы специально для тебя жарил, вообще-то.       Он задумался, но не остановился.       — Ты голоден? — спрашивает он.       — Я — нет.       — Ну вот значит и я поем позже, когда ты проголодаешься.       Он чрезвычайно беспечен и нетерпелив. Мне снова приходится сдаться. Да и не то чтоб я очень хотел сопротивляться… И то даже это его раззадоривает. Стоило мне оказаться на кровати, как наши взгляды столкнулись. Глаза не могут врать друг другу, в них отражаются обнажённые тела и обнажённые души. Две зовущие друг друга пары глаз встречаются, подмечают каждый жест, поджатые и прикушенные губы, тяжёлые выдохи, крадущиеся движения. Это всё мелкие знаки между нами, и через миг мы буквально набрасываемся друг на друга.       Хартман многому учит меня. Учит слушать свой голос, слушать своё тело. Учит понимать свои желания. Сам помогает их раскрыть, изучая меня, вкрадчиво ищет чувствительные места. Я тоже изучаю его. Знаю, что он любит нежности и прелюдии, потому что знает о моём болезненном прошлом и хочет всё окупить собой, своей заботой и деликатностью. Одна мысль об этом трогает меня чуть ли не до слёз. Но я часто нетерпелив, тороплю его и позволяю быть грубее. Он любит те позы, в которых может прижаться ко мне всем телом, а если ещё при этом сможет смотреть мне в глаза… Он до чёртиков любит целоваться и любит, когда мой голос вибрирует у него на губах. Он любит держаться за руки. Любит мои плечи и шею. Любит, когда я царапаю ему затылок, зарываясь в волосы. А я люблю зарываться ему в волосы и прижимать голову к себе. Люблю хвататься за его плечи. Люблю, когда входит глубже. Знаю, что у него чувствительный живот — чем ниже, тем больше. Сейчас, спустя семнадцать лет, мы узнаём друг друга под новым углом, и всё равно… словно это было с нами всегда. Я люблю секс с ним. Не то чтоб мне было с чем сравнивать… Но я получаю огромное удовольствие, отдавая себя ему одному, отдавая полностью, зная, что он не сделает мне больно. Мне нравится доверять ему. Мне нравится любить так, чтобы находить в чужом дыхании свой смысл. С ним я чувствую себя собой и мне действительно не стыдно за это.       Позднее вечером мы забрались под одеяло и ели наггетсы, попутно разговаривая ни о чём. Это всё такое привычное и родное, что в процессе я почти не задумываюсь о том, что это значит, но стоит мне лишь подумать… И я почти вздрагиваю, точно через меня пропустили двести двадцать вольт, и мне сразу же, не раздумывая, посреди разговора хочется напомнить Хартману, что он значит для меня, что значат для меня эти разговоры и то, как я люблю его. И даже в шуточной борьбе за последний наггетс, который мы потом раскусили пополам, я чувствую такой трепет, какой прежде никогда не испытывал. Особенно от мысли, что мы такие же дураки, как студенты из прошлого, только эти двое студентов здесь и сейчас, в настоящем в этой спальне, где слышен их счастливый смех и где они любят друг друга. Если бы мне кто-то в то время сказал, где мы будем спустя годы, я бы рассмеялся и не поверил. Или, может, взглянул бы на Хартмана по-другому?       Я опрокидываю его на лопатки, пока мы дурачимся, и сам наваливаюсь сверху ему на грудь. Мы застываем, глядя друг на друга, едва соприкасаясь носами. Хартман улыбается, тянется поправить мне волосы.       — Я мечтал об этом. Ты моя самая большая мечта.       — Обычно, когда мечта исполняется, она становится неактуальной, — зачем-то говорю я, усмехаясь. — Или люди начинают жадничать и идут дальше этой мечты.       — Верно, я тоже теперь могу повышать планку мечтаний о тебе, — спокойно отвечает Хартман, увлекаясь игрой с моими волосами — путает в них пальцы и смотрит, как они пересыпаются в его руках. — Но я уже сейчас безумно счастлив.       — Ага, и о чём ты мечтаешь сейчас?       — Я больше ни дня не хочу быть без тебя.       Я едва слышно фыркаю в ответ. Не первый раз он уже это говорит.       — Обещаю, больше таких приколов устраивать не буду, мне хватило, — говорю.       — Мгм, — отвечает Хартман так, словно пропустил это мимо ушей. — Переезжай ко мне.       Я от неожиданности даже подскакиваю, недоуменно взглянув на него повыше, точно ослышался. Я знаю всю серьёзность его намерений, и всё-таки… Я ощутил их как никогда. Ведь я всё ещё помню его слова из прошлого, что он ни одну из своих пассий не будет готов пустить к себе жить.       — Чего? — переспрашиваю я, — Серьёзно?       — Я бы не стал так шутить, — Хартман расслабленно смотрит на меня, лёжа головой на подушке, и гладит пальцами мои щёки. Настолько уверенным он выглядит в этот момент, что мне хочется найти обозначение чему-то большему, чем стопроцентное доверие. — Но я не тороплю тебя. Не обязательно переезжать так резко и сразу. Можешь начать с малого, да хоть с зубной щётки (я сразу же усмехнулся, когда понял, откуда у него идея про зубную щётку). Я освобожу для тебя половину шкафа. Если надо будет, даже больше. Нам вдвоём здесь совершенно не тесно, даже наоборот — без тебя здесь всегда было пусто, неполноценно. Ты наполняешь этот дом и меня вместе с ним. Это твой дом, и он только и ждёт, когда ты переступишь его порог со всеми своими вещами. Всё будет так, как всегда должно было быть… Мне хочется разделись всю свою жизнь с тобой, до самых мелочей. От выбора места, где мы проведём отпуск, до выбора, какой хлеб нам купить к ужину. Меня ни капли не пугает эта бытовуха, мы ведь с тобой уже раньше жили вместе небольшими периодами. Наоборот я нахожу это романтичным — особенно когда ты такой домашний в моей футболке сидишь на кухне с чаем, выбираешь рецепт ужина в интернете и говоришь мне, что собрал вещи в стирку, и чтоб я запустил машину. Да я всё время мечтал и о таком тоже. С тобой даже просто в магазин за продуктами пойти романтично от одного лишь осознания, что это всё с тобой и для нас двоих. И будь я проклят, если когда-нибудь хоть раз проскочит у меня мысль о том, что надоело. Я правда не хочу быть ни дня без тебя. Хочу возвращаться домой после тяжёлого дня и не гнить в одиночестве. Хочу вместе готовить, вместе намывать всю квартиру под музыку, и чтоб ты громко подпевал, наплевав на всё. Хочу засыпать и просыпаться с тобой каждый свой день, хоть зимой, хоть летом, когда я сплю без одеяла, а ты оборачиваешься им в несколько слоёв. Хочу быть вместе с тобой каждый день и хочу, чтобы каждый день ты чувствовал себя любимым и счастливым. В общем… Если ты тоже готов к этому, если ты тоже хочешь этого… То переезжай ко мне. Ты согласен?       Костяшки его пальцев застыли у меня на щеке. Под конец Хартман как будто бы опомнился от своего влюблённого наваждения, в котором опять разговорился, но я сам уже вхожу во вкус его долгих речей. Потому что он в эти моменты говорит особенно увлечённо, а потому — искренне. Он умеет находить слова наповал, это я вот плохо умею, поэтому моя любовь больше выражается действиями. Хартман это знает и радостно довольствуется, хоть в этом и наша существенная разница. Но разница гармонирующая, потому что пока я его слушаю, могу обнимать или гладить его, что только больше его будет провоцировать на слова. Смешной он, честное слово. Я так люблю это всё.       Я долго смотрю на него с нежностью и слабой непроизвольной улыбкой. Мы долго так смотрели друг на друга, и по взгляду Хартмана я заметил, как он понимал, что я хочу ему ответить. Я тихо опускаю голову ему на грудь, подкладывая рядом ладонь, закрываю глаза. Он тут же обнимает меня за плечи.       — А ты купишь мне мандариновое дерево? — почти шепчу я. — А то мне всегда казалось, что у нас дома как-то пусто без зелени.       Я слишком отчётливо почувствовал, как громко и сильно ухнуло по рёбрам его сердце, перед этим замерев на миг.       — Да… — руки на моих плечах сжимаются крепче, а вот голос взволнованно дрожит. Это безумно очаровательно. — Куплю.