Записки нелюдимого анестезиолога

      Я ураганом вылетел из пустой палаты и размашистым шагом понёсся по коридору. Следом за мной, не отставая, шёл взволнованный Тресков, а в конце герр Кох.       — Вы останетесь здесь! — крикнул я приказным тоном последнему, обернувшись. Ослушаться он не посмел и тут же скрылся обратно в палате. А мы с Хеннингом рванули вперёд. Обрыскать вдвоём всю больницу, которая раскинулась на несколько мелких кварталов от одной главной улицы до другой, параллельной ей, — это, конечно, мощно. По пути я позвонил Хартману, попросил, чтоб оповестили охрану и по громкоговорителю объявили о пропаже. Что, собственно, тот незамедлительно провёл.       И вся суматоха эта из-за того, что Эрни, балда, что сидит на иммуносупрессорах, без предупреждения ушёл из палаты и нигде в окрестностях отделения его не было.       К нам на поиски подключилось ещё несколько человек, но нашли мы его с Хеннингом спустя полчаса на крыше. Свою карту я, подумал, оставил впопыхах в шкафчике, и открывали мы крышу картой Хеннинга. Несложно догадаться, какие мысли нас посетили о том, что он здесь делает, да и у меня ещё вдобавок стоял вопрос о том, как он сюда попал.       Он сидел в шерстяном свитере на вентиляционной башенке и смотрел наверх, на заволочённое тучами вечернее небо. Я и сам не помню, когда последний раз было ясное небо в Берлине этой зимой.       Я резко остановился, встревоженно взглянул ему в спину, и остановил Трескова, который тут же, без разбору, хотел рвануть к нему.       — Эрни! — позвал я парня. Тот обернулся и, судя по лицу, слегка удивился и был застан врасплох. — Ты с ума сошёл?! У тебя и так иммунитет подавлен, а ты вылез из отделения, так ещё и в таком виде на холод!       — Док, ну не кипишуй, — смущённо пробубнил он сквозь шум ветра.       — Встал, отошёл от края и подошёл сюда.       Я был взвинчен и взволнован. Эрни не торопился исполнять, но и противиться не стал. Он поднялся с башенки и остановился в нескольких метрах от нас, разведя руки.       — Серьёзно? Я ничего не собирался делать! — отчаянно оправдывался он.       — Эрни, — напряжённо выдавил я из себя, — дважды повторять не стану.       Он вздохнул и уныло поплёлся к нам.       — Иду, иду.       — Каким образом ты попал сюда? — я скрестил на груди руки и серьёзно посмотрел на него вверх.       Опять он вздохнул и полез рукой в карман спортивок, откуда вытащил мою ключ-карту. Я едва не вскрикнул от возмущения, но вместо этого выхватил у него свой пропуск и спрятал в нагрудном кармане.       — Вот и гости́ у тебя в палате, — фыркнул я.       И мы конвоем с Тресковом повели его вниз.       — Док, ну бред это. Я уже не могу так. Я целыми днями сижу в палате и всё, что могу — это думать. Не на что отвлечься. Больше месяца не был на улице, уже не помню даже, что такое ветер, — между тем бормотал мне в спину Эрни, когда мы гуськом спускались по лестнице: я впереди этого шествия, за мной Эрни, а Хеннинг — замыкающий. — Это нечестно. Я забрал у своего лучшего друга сердце и даже не смог приехать к нему на похороны, чтоб попрощаться!       Я ничего не ответил, но что-то во мне ёкнуло и затрещало, что даже на секунду закружилась голова. Хорошо, что я шёл впереди и никто из них не мог видеть моего лица. Примерно в тот же момент нас подловил взволнованный Хартман.       — Нашёлся, — тяжело выдохнул он. Видимо успел набегаться не меньше нашего.       — Нашёлся, — подтвердил я и вышел из нашего строя. — Хенк, отведи молодого человека в палату, я задержусь.       Без лишних слов ординатор, словно настоящий конвоир, прихватил Эрни за локоть и повёл его дальше. И лишь это на мгновение повеселило меня со стороны. Хартман тоже проводил их взглядом, а потом, привлекая моё внимание, незаметно коснулся тыльной стороны моей ладони.       — Стеф, ты как? — спросил он, когда наши взгляды встретились. — Всё в порядке?       Я вгляделся ему в глаза. Таким и не соврёшь при всём желании.       — Нет. Пойдём поговорим, — тут же обрубил я и свернул обратно на лестницу.       — Почему на крышу? — поспешив за мной, недоумевал Хартман.       — Покурить хочу, — угрюмо отозвался я.       — Солнце моё, ты отболел не так давно, опять простыть вздумал? Знал бы, куртку взял.       Я остановился и с беззвучным смешком обернулся на него, после чего открыл крышу.       — Ничего, выкрутимся.       Мы сели на ту же вентиляционную башенку — я примостился меж бёдер Хартмана, уперевшись спиной в его грудь. Он обхватил меня одной рукой. Вот и куртки не надо никакой. Я достал пачку из кармана и закурил. Хартман отказался и протестующе уткнулся носом мне в затылок.       — Я переживаю, — негромко начал я, выдыхая дым. — Он сказал, что вышел сюда, потому что больше месяца не был на улице. Но всё равно меня это напрягло. Я не могу знать наверняка, что у него в голове.       Хартман с тихим вздохом целует меня там же, где и уткнулся.       — Вот я так же перепугался за тебя в тот раз, — произносит он. Его голос совсем рядом, такой тихий, хрипловатый и нежный.       Я виновато опустил взгляд на свои колени. Мы не были на этой крыше с новогодней ночи. Очевидно, что нам обоим невольно вспоминается сейчас.       — Прости, — я поджимаю губы, замолкаю, потом делаю затяжку. — Я иногда схожу с ума от всего этого. Эрни сначала не смог увидеться с Лукой из-за аварии. Потом не смог как следует попрощаться с ним. Не смог попасть на его похороны. Ему нельзя было. Я и сам это говорю ему, да и себе тоже. Но это ни капли не успокаивает, и оттого всё равно горько. Нельзя ходить по лезвию касательно здоровья, но и так тоже нельзя. Это ведь близкие люди. И при этом я ничего не могу с этим сделать. Чувствую себя беспомощным муравьём в реке.       — Тебе нужен плот?       — Что? — я обернулся через плечо, насколько мог.       — Тебе нужно что-то, что будет держать тебя на плаву, — поясняет Хартман, что встряхивает мне как следует мозг. Он помнит мои слова…       — Да. И Эрни тоже нужно, — вздыхаю я. — Поговори с Вассерманом. Пусть, что ли, проконсультирует его… Это всё, что мы могли бы сейчас.       — Сегодня же позвоню ему, — проворковал мне на ухо Хартман, и мне даже немного стало легче. — Я не могу понять, отчего столько людей считают тебя циником.       — А я могу, — вздохнул я и затушил сигарету в снегу.       — В цинике нет столько эмпатии.       — Просто к детям её больше. Да и в последние годы, говорил же, стал сентиментальнее, чем был.       — Всё равно. Эрни повезло с тобой, — Хартман приложился щекой к моему плечу. — И мне тоже.       Да он просто обожает меня смущать.       Я забрался пальцами в его копну волос, сотворяя ему беспорядок на голове.       — На моём месте любой бы так делал.       — И, тем не менее, на твоём месте ты, а не кто-то другой. Ты и сам плот для людей, но подход у тебя особенный. Душа у тебя добрая, кто бы что ни говорил. Просто, наверное, напуганная прошлым. Но ты врач, как по факту, так и в душе. Ты помогаешь. И я должен тебя самого беречь, поэтому буду твоим плотом всегда и столько, сколько понадобится. Если нужно, и Вассермана тоже подключу.       — Нет, спасибо. Мне и тебя достаточно.       И он потянулся через плечо к лицу. Мы прижались друг к другу щекой и носом, прикрыли глаза, окунувшись в мимолётную нежность. У меня прибавилось сил. Я не сомневаюсь в том, что именно он держал и держит меня на плаву. И происходит всё, о чём я когда-то думал с пристыжением себя: я чувствую его искренний взгляд и тёплые руки, его шершавая щека под моей ладонью, а он сам окутывает собой меня со всех сторон и защищает. И мне бы хотелось, как в бреду, шептать ему: если ты будешь со мной, я всё вынесу, если будешь со мной, я буду в этом мире…       Хартман продолжил шёпотом:       — Что мне для тебя сделать?       — Я пока не знаю… Можно я просто переночую сегодня у тебя?       — Конечно, сколько захочешь.       Чуть позже я поговорил с отцом Эрни, рассказал ему о Людвиге фон Вассермане — психологе при больнице. Это мужчина за шестьдесят, очень умный и спокойный человек, который способен помочь с любой душевной проблемой. Его сын — психолог в отделении онкологии, а сам Людвиг в молодости учился с родителями Хартмана, поэтому и с ним неплохо общается. Я сказал, что беседа с ним пойдёт Эрни на пользу и, может, удастся помочь ему просто пережить это всё. Возможно, на это уйдёт продолжительное время и придётся ещё долго ездить в больницу на консультации, и я сразу предупредил об этом герра Коха, на что он сразу закивал, мол, понял и это не проблема.       — Стоит ли говорить об этом Эрни? — тихо спросил он, когда мы с ним разговаривали в коридоре.       Я обернулся, взглянул в окошко палаты на сидящего на кровати парня с капельницей, что понуро уткнулся в телефон.       — Не стоит пока, — я покачал головой. — Не думаю, что он оценит это. Скажет, что в порядке, и начнёт протестовать.       — Почему вы так думаете?       — На его месте я бы так же сказал.       Хартман позвонил в отделение детской психиатрии, договорился на консультацию с Вассерманом на тринадцатое февраля. Я передал это отцу Эрни и ушёл работать в неотложку. С ординаторами у меня по-прежнему проблемы — дефицит, но теперь из-за того, что нескольких я всё-таки уволил. Заключение патологоанатомов было на стороне Штакельберга, хотя и его тоже безнаказанным не оставили, и теперь он пашет дополнительные часы в реанимации. Я уволил четверых ординаторов-анестезиологов и троих из травматологии у Тилля. Следующий набор ординаторов будет только летом, поэтому рук пока по-прежнему не хватает, но остальные ординаторы вернулись на работу и отрабатывают свой проёб на ночных дежурствах. Как только я навёл порядок у себя в отделении, ушёл до позднего вечера в операционную вместе с Хеннингом. Хартман покорно дождался меня, и мы поехали домой в полупустом метро, разделив на двоих одни наушники. Очень вымотался за день. И я, завернувшись в своё пальто плотнее, дремал на плече Хартмана, сквозь сон ощущая его руку на своих коленях и слушая шум поезда. Этим вечером мне надо было просто быть не одному. Я от усталости почти не разговаривал, да и Хартман меня не загружал. Мы молча вошли в квартиру, я скинул прямо в коридоре на пол сумку и остановился, прикрыв глаза. Хартман сзади кладёт руки мне на плечи, и я просто хочу отдаться им без остатка, потеряться и забыться. В них я чувствую себя хорошо. Лучше, чем где-либо ещё.       — Я разогрею тебе ужин, подождёшь немного?       Он помог мне снять пальто и повесил его на вешалку. Я заставил Хартмана разобрать её неделю назад.       Мне хорошо, чёрт возьми. Я чувствую себя жутко усталым и при этом любимым. Я устал, но не подавлен. По крайней мере не так, как это было раньше после таких дней. Я чувствую прикосновения родных рук и поддержку. И я знаю, что выдержу ещё день, а потом и ещё. И в дни, когда мне будет легче, когда мы поменяемся местами, я смогу позаботиться и о Хартмане.       — Да, я схожу пока в душ.       Вода сочится меж волос, стекает по коже вниз. Тепло. Я не очень хочу есть, но я с обеда ничего не ел и Хартман опять забеспокоится. Я поем. Руки согреваются. Сегодня вечером я наипокорнейше принимаю всю его заботу. Мне это нужно. Он так старается, что меня это порой очаровывает. Мне хорошо с ним. И мне с ним повезло тоже.       Когда я вышел из душа, Хартман негромко позвал меня на кухню. На столе меня ждал в тарелке рис с овощами и кружка с чаем.       — Со вчера осталось, у меня больше ничего нет, — Хартман гладит меня по спине. Я снова в его футболке. Потираю глаза запястьем, приподняв очки, ухожу за стол. Сейчас мне не важно, что есть. Я съем всё, что он даст мне.       Он садится на стул рядом, ставит себе вторую кружку чая. Облокачивается на стол, смотрит на меня.       — А ты есть не будешь? — я мельком ответил ему тем же.       — Я поужинал, пока ты был на операции. Не беспокойся.       Слабо киваю, лениво кладу в себя ложку за ложкой. Но съедаю всё без остатка. Хартман остался доволен. Поцелуи украдкой в висок, в шею. Он так благодарит меня за то, что я принимаю его заботу, что даю сделать себе лучше. И мне действительно лучше.       После этого мы ушли в постель. Правда, мы ещё долго не спали, около часа. Это время у нас ушло на бессмысленное лежание в постели в объятиях друг друга. Оба понимали, что другой не спит, и при этом молчали, смотрели в стену-потолок. Какой в этом смысл? Я не знаю, но что-то в этом есть. Мне комфортно с ним молчать. Я заметил за нами, что мы часто разговариваем через прикосновения, и иногда этим можно донести больше, чем словами. Зачастую мне это помогало набраться сил, мы словно делились ими друг с другом, к тому же это создавало между нами какую-то особую связь, интимнее даже секса. Я дорожу моментами, когда мы понимаем друг друга без слов. Особенно я начинаю трепетать от того, как Хартман точно подлавливает моменты. Когда я был готов уснуть, его тёплые ладони стали гладить мои плечи и спину. Мы всё так же молча обмениваемся сонным поцелуем, и я проваливаюсь в сон, до последнего тая от его рук. И теперь я знаю, что я в порядке.       Утром тринадцатого числа я после беготни в приёмке пошёл проведать Эрни. Хартман, видимо, бездельничал, поскольку безостановочно скидывал мне видео с котятами и писал, что это я. «Во дурак, — думаю, — заняться тебе нечем?» А сам шёл по коридору, уставившись в экран телефона, и хихикал, едва это подавляя. Вот что он делает со мной?       И прямо у двери палаты мы столкнулись с одной особой. Я выронил из рук телефон, что-то проворчал и наклонился, чтоб его поднять, и лишь когда выпрямился, встретился со слегка недоумевающими карими глазами. Она была меня выше точно на полголовы, её вьющиеся рыжие волосы были забраны в высокий хвост и сильно пушились, прилипая к вороту чёрной водолазки под халатом. Мы пробежались друг под другу оценивающим взглядом, и я не успел ничего сказать, как её глаза вдруг слегка повеселели.       — О, ты и есть Кёлер?       — Да, это я. А что?       — Наслышана о тебе.       Я напряжённо нахмурился.       — О чём и от кого?       — Извини, врачебная тайна.       — А ты вообще кто?       — Виновата, — девушка поджала тёмно-красные губы, словно задумавшись, и после протянула мне увешанную побрякушками руку: — Я Саша Вернер. Психолог. Вряд ли ты мог меня знать, потому что вы редко захаживаете в отделения психологии и психиатрии.       Я неуверенно встряхнул её руку в ответ и тут же отпустил. Знакомство ещё нелепее, чем с Хартманом.       — Ты в эту палату? — я качнул головой в сторону двери.       — Да, у меня консультация с Эрни Кохом.       — А разве не Вассерман должен был к нему прийти? — настороженно спросил я, даже не пытаясь скрыть лёгкого презрения. Понятия не имею, откуда оно взялось, но что-то внутри меня шептало, что что-то в ней такое есть. Я привык доверять нутру.       — Вассерман на больничном. А я как раз из отпуска вышла, вот он и попросил его сменить. К тому же, насколько я знаю, у мальчика проблема касательно близкого человека, а у меня есть особая методика для подобных случаев.       — Что ещё за методика? — усмехнулся я, вскинув бровь, скрестил руки на груди.       — О, если хочешь, позднее могу рассказать поподробнее, — в её глазах заблестел профессиональный запал.       — Спасибо, не интересует, — отмахнулся я.       — Хорошо, тогда я пошла работать, — она пожала плечами, постучала чёрными ногтями по двери (меня почему-то передёрнуло от этого звука, и я тут же отошёл в сторону) и скрылась в палате у Эрни. А я всё думал, как он поведёт себя на консультации. Переживал, что упрётся и не пойдёт навстречу.       Около получаса я поошивался с документацией, потом у меня кончилось терпение и я вернулся к палате в ожидании Вернер и её комментариев. Так или иначе, придётся с ней разговаривать снова, мне нужно узнать хотя бы то, в каком состоянии Эрни. И потому я стоял у сестринского поста кардиологии, куда его перевели в конце января, навалился на него спиной, бездумно рылся в телефоне, либо смотрел на белую плитку у себя под ногами. Вдруг я почувствовал касание к волосам, лёгкий выдох и шёпот вплотную у уха:       — Солнышко, привет.       Я слабо улыбнулся, рефлекторно хотел бы повернуть голову и прижаться губами к тёплой щетинистой щеке, но с запозданием меня осенило, что здесь мы не одни, а потому вопреки моим желаниям реакция не заставила себя ждать: я вздрогнул и резко отпрянул в сторону, развернулся всем телом Хартману, что находился по другую сторону стойки, и нервно прошептал:       — Ты что делаешь-то? Смотрят же.       — Я соскучился.       Взгляд у него, конечно… С таким только до ближайшей дежурки, забраться ему в волосы и приласкать. Иной раз он напоминает мне пса. Я закрыл глаза и слегка отвернул от него голову. Нельзя сейчас посреди рабочего дня вдаваться в такие слабости, иначе можно уплыть далеко и надолго.       — Что с Вассерманом? — я тут же переключился на рабочую тему.       — Заболел. У Эрни будет другой психолог.       — Да-да, Саша Вернер, я уже знаю.       — Успел с ней познакомиться? — Хартман почему-то усмехнулся. Я слегка покосился на него и опять отвёл взгляд. И без того многие уже замечают, что мы стали общаться больше.       — Необычная… личность, — подобрал я максимально нейтральный отзыв. — Надеюсь, она справится.       — У неё есть своя методика, довольно действенная.       — Ты про неё знаешь?       — Ну… Да. Звучит она в духе «назови меня именем того, к кому хочешь обратиться». И, видимо, суть в том, что, представив перед собой определённого человека, ты выговариваешься именно так, как хочешь именно ему, и становится легче. Помогает либо отпустить ситуацию, либо решиться поговорить по-настоящему.       — Да ты прошаренный. Откуда столько знаешь об этом?       — Видел как-то раз её работу…       Почему-то мне показалось, словно Хартман что-то не договаривает, и мне это не понравилось.       Прямо рядом с нами по столешнице хлопает папка, мы синхронно оборачиваемся. Снова она.       — Довольно сложный случай, — произносит Вернер с ходу. — Он не признаёт, что не в порядке. Никто после такого в порядке не может быть. Не знаю, сколько понадобится времени, чтобы он признал это. Но он показывает хорошее настроение и в целом сильный духом.       Невольно мне вспомнилась моя мать, которая после смерти отца терпела сорок дней до моего рождения, чтоб после этого сразу удариться в полугодовую депрессию.       — Он хоть не сильно протестовал? — спросил я, стараясь это делать неэмоционально, чтоб не натыкаться на личные вопросы. Не люблю я психологов.       — На удивление — совсем нет. Когда я шла на консультацию, думала там будет подросток-бунтарь, но мне попался очень приятный молодой человек. Мы очень здорово с ним побеседовали, — Вернер улыбнулась, а потом перевела взгляд на Хартмана, что, будто заскучав, облокотился на стойку и подпёр ладонью подбородок: — А у тебя как дела?       Он почему-то встрепенулся от этого вопроса, сменил позу.       — Нормально, — отстранённо отозвался он, даже не глядя на Вернер. — Сама как?       — Всё отлично. Познакомилась тут с одной интригующей девушкой и иду сегодня на свидание, — похвасталась та. — Благодаря тебе, кстати.       — Вот давай без этого, пожалуйста.       Мне оставалось лишь стать третьим лишним и непонимающе бегать взглядом из стороны в сторону.       Вернер усмехнулась, забрала папку со стойки и, вроде бы, собралась уходить.       — Кстати, Стефан милый, — услышал я уже где-то за своей спиной и в тот же момент почувствовал, как чужие тонкие и длинные пальцы плавно прошлись по моей голове, цепляя кольцами волосы. Меня опять передёрнуло, но я едва успел осознать произошедшее. Миг — и её силуэт уже удалялся вдаль по коридору, провожаемый моим очень озадаченным взглядом. То, что она вдруг назвала меня по имени, было последним из того, что меня волновало.       — Это что сейчас за представление было? — я вернул взгляд к Хартману. По его лицу было видно, что он осознаёт неизбежность моих вопросов. Он вздохнул, выпрямился, обогнул стойку и остановился рядом со мной.       — Не бери в голову, Стеф. У неё довольно странный стиль общения, — голос он сбавил и коснулся моего плеча.       — Ну что значит «не бери в голову»? Она откуда-то знает обо мне больше, чем можно знать о том, с кем встретился впервые, и утверждает, что наслышана обо мне. А вот это вот (я запустил руку себе в волосы и слегка потормошил их, намекая на её последний жест) что было? А диалог этот?       Хартман на несколько секунд отвернулся в сторону от моего пристального и слишком серьёзного взгляда, опять вздохнул. И всё-таки неохотно сознался:       — Я был у неё на консультации однажды.       На секунду у меня онемела челюсть.       — Вот с этого момента давай поподробнее.       — Давай вечером об этом поговорим? — Хартман умоляюще уставился на меня. — Честно, поговорим, я расскажу тебе всё.       Я сощурился. Начал догадываться, откуда Вернер знает обо мне.       — Ладно, давай вечером.       И всё повторяется в который раз. За последние недели я привык к этому, потому что довольно часто остаюсь у Хартмана, несколько раз на неделе точно. Снова на метро вечером, снова заваливаемся в квартиру (и иногда я открываю её сам), переодеваемся, ужинаем чем придётся и уходим в спальню или гостиную. В этот раз я прекрасно видел по глазам, что Хартман не забывает про разговор и слегка нервничает. И я сам начинал нервничать. Мы сели на диване в гостиной, и я сам начал тот прерванный разговор:       — Так по какому поводу ты ходил к ней на консультацию? И как давно?       Мы сидели друг напротив друга, я навалился спиной на валик дивана, Хартман устроился по-турецки у меня в ногах. Его рука на моей голени. Ластится даже во время серьёзного разговора. Меня это злит и умиляет одновременно.       — Это было года два назад, — не особо уверенно начинает он. Видимо, ему есть что скрывать. — Немного трудно об этом периоде говорить, потому что у меня друг за другом шли сначала психотерапевт из-за выгорания, а потом она. Там у меня наступил пик кризиса, когда я окончательно запутался в себе. Саша… Вернер пришла к нам незадолго до того, как я понял, что мне в этом нужна помощь. Я совсем не понимал, что делать со своей жизнью. Все что-то ждут от меня, и я от себя что-то жду, а всё, в чём я преуспел, — так это работа. И меня это не совсем устраивало, потому что без конца жить лишь на работе — перспектива такая себе. Оттуда и выгорание. Я безостановочно любил тебя, иногда мучительно, и не знал, что делать со своими чувствами. Раньше я сбегал от них в одноразовые отношения, но там я уже тоже убедился, что не могу влюбиться заново, что меня это не отвлекает. Я никогда не жалел о том, что люблю тебя, но свой шанс я тоже успел просрать по дурости. Ну, ты знаешь. Что тут рассказывать. За те три года до консультации было несколько женщин со мной, но совсем немного, я окончательно убеждался в том, что не могу больше так жить, прячась за ними на несколько ночей. Ни к чему это. Надоел секс без любви. Настолько, что я уже и лиц этих женщин не помню. Я знал, что ты заслуживаешь любви. Не той, когда в тебя просто молча влюблены, пока ты сам в неведении несчастен, а когда ты знаешь об этом, когда ты получаешь эту любовь. И я неумышленно наказал нас обоих. И я боялся. Боялся, что ты пошлёшь меня снова, потому что я действительно это заслужил. Не мог больше так жить, а ещё тут это выгорание, работать стало невозможно, я вышел на Вернер и пришёл к ней на консультацию, чтоб понять, что мне действительно нужно от жизни. Ну, или мне просто нужен был чужой пинок, что ли. И как раз у Вернер я узнал о её методе обращения к определённому человеку. После её консультации я и сказал себе, что откажусь от прежнего образа жизни. Буду любить тебя, сколько мне влезет, и хоть умру без секса, но не поведусь больше на низменные дешёвые утехи. Я выше этого.       — Понятно теперь, откуда она обо мне знает. Хорошо, и это всё? — спросил я, когда Хартман замолчал. — Действительно ты из-за одной беседы так критично принял своё решение?       Хартман опять притих. Опустил взгляд, обхватил ладонью мои ступни.       — У тебя ноги замёрзли, — тихо сказал он, подключив и вторую руку. Руки у него тёплые, как обычно. Меня это тронуло, хоть я и не подал виду. Нужно было закончить этот разговор, иначе ничего хорошего не выйдет.       — Не переводи тему, — проворчал я.       Он смущённо замолк. Какое-то время или не решался говорить, или не мог подобрать слов.       — Просто… как бы консультация у нас затянулась.       — Что ты имеешь в виду?       — Задание такое. Сделать что-то, что бы я сделал вместе с тобой. Всё это время я обращался к ней, как к тебе, хоть это и было трудно. Но в этом было задание. Сначала я выговаривался ей со своими чувствами, а потом, ну… Мы как бы пошли на ужин. Всё ещё в рамках консультации.       — И что с того? Платить больше пришлось? — усмехнулся я.       — Да нет, дело не в этом…       — Тогда в чём? — не унимался я, что у Хартмана просто не было выбора. Однако он опять неуверенно замолчал, потупив взгляд. — Хартман. Что было?       Он рефлекторно посмотрел на меня.       — Мы переспали.       На его лице вдруг отразилась полная невозмутимость. И меня, вроде бы, это не должно было удивить. Однако напротив.       — Что? — я тут же поднял корпус, выпрямился, автоматом выдернув у него свои ноги и подогнув их под себя. Стало понятнее всё в разы. Стало понятно, откуда эти странные разговоры. Но замешательство не ушло.       — Да… — Хартман больше не выдержал и отвёл взгляд. — Но тоже, якобы, в рамках консультации. Я попросил, чтобы она тоже меня звала по-другому, а то как-то…       — То есть… Ты и тогда меня представлял?       — Ну… Задание…       — Всё. Замолчи, — не выдержал я, приподнялся на коленях, что наши лица стали на одном уровне. — Хватит оправдывать это консультацией. Ты же взрослый человек, ты действительно повёлся на «консультацию»? Да консультация твоя закончилась в тот момент, когда вы собрались на ужин, всё остальное уже — какие-то ролевые игры. А выводы ты какие-то сделал только потому, что изначально этого хотел.       — Стеф, прости, — пробормотал Хартман и опять виновато спрятал глаза. — Да, это глупая ситуация. Тебе она неприятна, мне тоже не в радость об этом вспоминать. Я не хочу недоговаривать тебе, чтобы ты не копил вопросов из-за таких ситуаций, как сегодня, и думал, что я что-то скрываю от тебя. Ты ревнуешь, но я не хочу этого намеренно. И ты ведь знаешь, что я…       — Да, я знаю! — резко воскликнул я, не дав ему договорить. — Я не лезу в твою личную жизнь последних пяти лет. Но вот… переспать со своим психологом, чтобы что-то доказать себе… Это…       Я не смог подобрать слов. Свесил ноги с дивана, прикрыл глаза, потерев виски. В голове стоял звон от накипевших эмоций. Я был сильно возмущён, но так и не смог понять, почему именно. Бывает так, что что-то сильно злит, до скрипа в голове и пульсирующей боли, хочется кричать, а ты даже не знаешь, что кричать и по какому поводу. Вот и всё тут. И как раз в тот момент я задал себе вопрос: что же всё-таки меня разозлило сейчас. Из-за чего я мог возмутиться? Казалось, где-то в дальнем углу подкорки всё-таки сидит минимальная ревность, собственническая такая, какая была со мной всегда с самого начала нашего с Хартманом знакомства. Просто потому что у него богатый набор из партнёров, а у меня только он. Нет, я не хочу такого же, как у него, но я помню свои чувства, когда Хартман заводил девушку. Мне всегда казалось в те моменты, что он находит мне более интересную замену, которая не заставит учить циклы и пить куриный бульон в болезнь, а развлечёт как надо. Был ведь у меня страх, что однажды он женится. И пусть всё это было неправдой, пусть он бросал всё через пару недель, но страх шёл со мной рядом. Тем не менее я единственный, кто не покидал его жизнь всё это время, а сейчас мы вместе притом, что я помню его девушек, но теперь лишь как пережитки прошлого, которые меня не волнуют, ведь я уверен в Хартмане, и которые до сих пор не вызывали у меня никакого резонанса. Так что же сейчас? И я сидел с закрытыми глазами, ощущая весь абсурд этого разговора из-за абсурдной ситуации. Эмоции всё ещё сидят во мне, но я вовремя взял их под контроль. Нечасто мне это удавалось. Замешательство и возмущение никуда не ушли, но с этими двумя я разберусь потом. Пока я ненароком не задел Хартмана в ответ на его неприятный рассказ, я должен был успокоить свою разгорячённую голову.       — Стеф… — между тем тихо позвал меня Хартман, когда мои немые размышления продлились достаточно долго, чтобы он успел уже себе накрутить всякого.       Я убрал ладони от лица, шумно вдохнул и встал с дивана.       — Я поеду домой.       Хартман резко встрепенулся.       — Нет, подожди!..       Голос его умоляющий, какой-то испуганный. Я не смотрел ему в глаза и почти не оборачивался. Если я это сделаю, то дам слабину и сдамся ему. А сейчас это не лучшее решение, пока я не успокоился.       — Т-ш! — осадил я его. — Не ходи за мной. Мне надо подумать. Поговорим с тобой потом, когда я буду соображать.       И я ушёл из гостиной, до последнего провожаемый его взглядом. Оделся. Ушёл всё-таки. Хотел подумать над этой ситуацией и над своими чувствами, да так затянулось это, что уснуть я не мог, проворочался в постели до пяти утра, глубоко задумываясь и уже спустя пять минут теряя нить этих мыслей.       В больницу утром приехал рано совсем не отдохнувшим. По дороге меня осенило, что сегодня ещё и четырнадцатое февраля — первое четырнадцатое февраля, которое я мог бы отпраздновать по-настоящему. До того тоскливо мне стало, что я смотрел только себе под ноги, опять бессмысленно задумываясь о чём-то. Я так и не смог понять свои чувства, но спустя несколько часов это стало глупым, и весь этот внутренний пожар казался по дурости. Найду Хартмана, как только будет несколько свободных минут. Скажу, что… Я даже не знаю, что сказать ему. Скажу, что на самом деле приревновал. И пусть это будет не совсем правдой, но я хотя бы как-то смогу это объяснить. Скажу, что это не имеет значения. Всё, что мне нужно от него сейчас, — просто чтобы он был рядом. Я ведь даже не могу обвинить его в том, что он это не выполняет! К тому же, я признателен ему за честность. Он прав в том, что знать об этом мне лучше, чем смущаться от этих странных разговоров.       Позвонили из трансплантологии, поставили на плановую операцию по пересадке почки от живого донора в половине десятого, где с реципиентом будет работать Хартман. Я подумал, что было бы неплохо выцепить его где-нибудь хотя бы на десять минут перед этим.       Холл больницы за ночь успели приукрасить. Когда я уходил вчера из отделения, мельком видел, как дежурные медсёстры между делом вырезают из цветной бумаги гирлянды и сердца, а теперь эти же сердца облепили стёкла входа, сёстринский пост, в зале ожидания на стенах и прямо под панорамным стеклянным потолком от одного края до другого висели гирлянды. В ранний час медсёстры и один из медбратьев (по совместительству лучший друг Хеннинга) до сих пор продолжали вырезать сердца из бумаги. Меня успела чуть ли не с порога ткнуть шваброй под рёбра старшая техслужащая, когда я прошёлся по вымытому, уткнувшись в телефон. Практически пришлось спасаться бегством. И почти сразу после этого я споткнулся о коробки с инвентарём в зале ожидания.       — Ого, док, рано ты сегодня, — этот голос заставил меня встрепенуться. Я поднял взгляд, когда выбрался из коробок. Рядом со стеной у сувенирной лавки стояла стремянка, на которую забрался прославленный во всех хороших и не очень планах уборщик Кифер, он и вешал гирлянды, а стремянку придерживал никто иной, как Эрни. Магазинчик прямо под ними тоже вовсю украшала его работница — в общем, больница в этом году вызвалась всё заполнить любовью. Я даже не знаю, кто причастен к этому, вообще не догадываюсь.       Только у меня почему-то кольнуло в сердце.       — Чувак, подопни нам вон ту коробку, — Кифер обернулся на меня со стремянки, разбрасывая по потрёпанному шерстяному свитеру небрежные дреды. Кифер приходился тем самым смугловатым уборщиком-хиппарём с маленькой тёмной козлиной бородкой, играющим в группе с Йоханом. Я иногда видел его в палате у того вместе с Линдой, несмотря на то, что Кифер Шварц — заядлый трудоголик, который почти в одиночку украшает по праздникам весь холл и без конца ошивается где-либо с ведром и шваброй или отвёрткой. Он хоть и курит лёгкую запрещёнку в перерывы, но ни у кого так и не поднялась рука уволить его по причине его абсолютной невинности, добродушности и универсальности в работе. Что же касается Йохана, то тот на работу ещё не вышел, но шляется по больнице на костылях, отвлекает от работы Линду и не даёт никому покоя, сидя в ординаторской со своей гитарой. Так что нынче моменты, когда он спит, — радость для всей реанимации.       Я заглянул в самую маленькую коробку, где лежали обрезки лент, сам себе пожал плечами и запустил её по кафелю под ноги Эрни, который сидел на нижних ступеньках стремянки в медицинской маске на лице.       — Ты что тут забыл? — тут же следом я спрашиваю у него.       — Прогуливаюсь, помогаю, — беспечно ответил тот, поднял коробку и передал Киферу. — Саша мне сказала, чтобы я искал себе развлечения в больнице. Ну, чтоб меньше лишних мыслей было. И мне разрешили выйти.       — Кто тебе разрешил?       — Папа. И кардиолог.       Я тяжело вздохнул и сел на сиденья прямо напротив них. Всё равно спешить некуда — я приехал на работу пораньше от скуки. Эрни между тем продолжил:       — Поэтому сегодня я пил чай с твоими дежурными ординаторами и помогал украшать больницу. Можешь поискать по больнице жёлтые сердечки, это я их вырезал. Ты же любишь жёлтый?       Я беззвучно усмехнулся. И как это он запомнил?       — Ты сегодня не спал? — задал я встречный вопрос.       — Ну… да, я на радостях побежал искать себе занятие. Сегодня же такой классный праздник, док, ты будешь его праздновать?       — Не знаю пока, — я покачал головой.       — В смысле не знаешь? — тут же прошипел Эрни, подавшись корпусом вперёд. По его тембру голоса и взгляду я понял, что он мне делает жирный намёк. — Что-то случилось?       Я неопределённо помолчал.       — Просто врачи — слишком занятые люди, — пояснил я. — Может, мне поставят операцию до поздней ночи.       — Чувак, ну нельзя же быть в такой день одному, — Кифер слез со стремянки и остановился передо мной, а за ним и Эрни.       — Вот как будто впервые, — буркнул я и отвернулся, разыгрывая перед ними спектакль одиночки. Проблема только в том, что Эрни обо всём в курсе.       — Да, ты почему один сегодня приехал? — подхватил тот. У него мания на сводничество, похоже.       — Вы же с Аллесбергом помирились, — тут же договаривал за него Шварц.       Я вдруг подавился воздухом и посмотрел на Эрни.       — Что ты ему ещё рассказал? — проворчал я, а тот переглянулся с Кифером.       — Так всем же уже понятно, что вы снова общаетесь, — спокойно произнёс последний и сел рядом со мной. Ноги в растянутых коричневых спортивках он вытянул вперёд, а руками упёрся в сидушку. От его свитера, висящего на худых плечах, пахло сухой травой и благовониями вперемешку со старой шерстью. Я опустил голову, посмотрел на свои колени. Эрни, долго не думая, сел с другой стороны от меня. — Мы просто подумали, что Ка (у Кифера есть привычка обращаться к другим по первой букве имени или фамилии) наконец-то хоть кто-то со всей искренностью поздравит с этим праздником.       Да у них обоих, что ли, мания на сводничество?       — Ну ладно Эрни, — я тяжело вздохнул и посмотрел на Шварца, — А тебя-то почему это парит?       Кифер неопределённо и многозначительно улыбнулся.       — Потому что во всём мире должен быть мир, а миром правит любовь. Сама любовь есть мир. Когда люди научатся любить друг друга, мы достигнем гармонии. Именно поэтому я люблю этот праздник и всю ночь готовил больницу к нему. Чтобы здесь была гармония! Занимайтесь любовью, а не войной, ну, понимаешь?       Я удивлённо помолчал. Ну хрень же он порет порой, я бы даже засмеялся, да не до этого было.       — Ка, чувак, я уже давно знаю тебя… — на своей волне продолжал Кифер, прижавшись плечом к моему плечу. Его колючие дреды коснулись моей шеи, и мне даже отступить некуда было, потому что с другой стороны меня зажимал Эрни. — Ты всегда был таким грустным, таким одиноким — сердце кровью обливается… Я очень хочу, чтобы тебя сегодня поздравили от всего сердца! Ну какая гармония в мире будет, если ты такой несчастный!       — Всё нормально, будет гармония в мире, — с другой стороны заверял Эрни, поправляя маску на лице, — И док не будет несчастным, просто, наверное, не выспался сегодня, да? Ты ведь будешь сегодня праздновать, правда?       Я не выдержал и встал с места, вырвавшись из этого полоумного плена.       — Так! Объясните мне, когда вы успели друг у друга этой хрени понахвататься?       — Не кипишуй, док, просто у нас хорошее настроение. Когда психолог разрешает найти себе занятие после того, как ты месяц пролежал в палате, знаешь сколько радости появляется?! — Эрни помолчал и посмотрел на ухмыляющегося с полуприкрытыми глазами Кифера. — А он по умолчанию уже такой.       Я тоже помолчал, тяжело вздыхая.       — Как, кстати, твоя консультация?       — О, док, мне понравилось! Правда, Саша думает, что мне очень плохо. Мне уже лучше. Но мы очень классно пообщались, а главное, что она дала мне задание развлекать себя! Договорились на беседу через неделю, поделюсь с ней результатами своих занятий.       Я выдохнул. Надеюсь, у Вернер всё под контролем. Надеюсь, что она вытянет Эрни. Он и сам слишком жизнелюбивый, чтобы опускать руки, но ему нужно просто пережить это. И в тот момент мне подумалось, что, даже не покидая стен больницы, можно слегка рискнуть, снова найти смысл жизни и начинать жить. Пусть почти не снимать медицинскую маску в коридоре, пусть постоянно проверяться, но даже так можно жить. Много пациентов это доказали, и Эрни не исключение. Иногда я слишком ударяюсь в больничную рутину: здесь травма, там остеосаркома и химиотерапия, тут иммуносупрессоры — не вылезай из палаты, не приближайся к другим, заражение — и опять дозы антибиотиков, а если не поможет? Я слишком люблю всё правильное, и настолько иногда поддаюсь этому, что забываю о жизни других. Не о той, за угрозой смерти, а той, что стоит за диагнозом. Иногда я забываю про грань «жёстко — не значит правильно», и что жёсткие ограничения не во всех случаях сделают лучше. Не находить жизни в палате после смерти близкого — хуже своей смерти, пожалуй. Я никогда не забываю о личности человека, но часто — о чувствах за ограничениями. Порой выхода нет, но иногда допустимая поблажка — как огонь для потухшей души. Странно, что я об этом стал так глубоко задумываться. Раньше меня это не волновало так сильно, но за последние несколько лет, когда меня стали терзать противоречивые и болезненные чувства, я стал прислушиваться к себе и другим. Стали рушиться прежние взгляды на жизнь, переписываться позиции. Может Хартман и прав, я больше не такой циник, как раньше, но всё из-за него. Из-за того, что он сделал мне больно, потом перевернул душу с ног на голову, заставил копаться в себе, а потом облил меня с ног до головы своими обильными чувствами, и я совсем смягчился. Может, ещё не совсем научился публичному проявлению и не совсем привык, но чувствую, что на пути к этому. Потому что бред, который говорил Кифер, на деле не такой уж и бред — что-то правдивое в этом есть. А урок, который дал мне Эрни накануне Нового года, далеко не последний его урок для меня, и о жизни во время болезни я запомню. Если и забуду, то вспомню однажды.       И я опять вздохнул и вернулся на прежнее место, оказавшись снова зажатым меж этими двумя. Они явно стоят друг друга.       — Док, ну не злись только, — продолжал Эрни, — Я в маске даже, видишь? Из чужих тарелок не ем, чужие чаи не пью, ни с кем не целуюсь, всё нормально будет.       — Успокойся, балда, — спокойно ответил я, прикрыв глаза. — Гуляй. Осторожней только.       — Эй, эй, у нас же есть подарок для тебя! — встрепенулся он. — Кифер, где?       Шварц, что-то бубня, подорвался с места и чуть ли не с головой занырнул в коробку с рваными бумажными гирляндами.       — Подарок, серьёзно? — скептично ухмыльнулся я.       — А ты как думал, — Эрни гордо распрямил спину, когда Кифер вытащил из коробки шерстяную шапку подстать его свитеру и протянул мне. Я замялся, но шапку взял, покрутил её в руках немного. Почему-то усмехнулся.       — Серьёзно? — опять спросил я.       — Я спросил у Кифера, что можно тебе подарить, и он тут нашептал мне, что постоянно видит, как ты приходишь и уходишь без шапки, — пояснил Эрни, Шварц тут же ему поддакнул.       — У меня много вязаных вещей есть, можешь ещё что-нибудь взять, — сказал он и приземлился рядом со мной.       — Не, спасибо, мне хватит, — отмахнулся я и решился надеть эту шапку. Мягкая, совсем не колючая, и свободно сидит. Честно говоря, я не ношу шапки из-за того, что от них у меня болит голова — они раздражают кожу, стесняют и давят, а эта была очень комфортной, тёплой. Может, это, конечно, временно. Надо будет провести тест-драйв. Мне стало даже как-то неловко. Не припоминаю, чтобы мне в больнице дарили подарки кто-то кроме Хартмана, Хеннинга и коллектива медсестёр ОРИТа. Я немного помолчал, глядя в квадратики кафеля у себя под ногами. — А у вас есть ещё цветная бумага?       — У медсестёр должна быть, спроси, — ответил Кифер и осторожно поправил шапку у меня на голове. Я взглянул на него и благодарно кивнул.       — Ладно, спасибо.       С этими словами я встал с места и удалился до сестринского поста. Там выкрал у них оранжевый листок цветной бумаги и на скорую руку вырезал из него сердце — валентинку для Хартмана, надо же хоть что-то ему подарить, кроме себя самого. С этим бумажным сердцем я поднялся к его кабинету и на кусок скотча прилепил к двери без всяких надписей. Он и так поймёт.       По пути назад я опять лоб в лоб столкнулся с Вернер. Она последняя, кого бы я хотел видеть сейчас, особенно когда успокоился после вчерашнего, и хотел её обойти стороной, будто не заметил, но у неё были свои планы.       — Кёлер!       Лоб в лоб. Пришлось остановиться. Она внимательно на меня посмотрела.       — Классная шапка у тебя.       — Отвали.       — А ещё ты чем-то обеспокоен.       — Тебе кажется, — максимально стараясь не язвить, ответил я, и вовремя сдержал натянутую улыбку.       Вернер напряжённо помолчала, и по тому, как она вздохнула и отвела взгляд, я понял, что психолога действительно провести ещё труднее, чем Хартмана.       — Слушай, — начала она негромко, — что бы сейчас ни происходило, у меня сейчас всё хорошо. И у Аллесберга, вроде бы, тоже. Я вижу, как ты на меня и на него смотришь. Нет, и даже не отнекивайся. Я знаю, что не особо тебе нравлюсь. Не осуждаю, у тебя есть на то причины. Мы оба понимаем, о чём речь.       Я попытался изобразить непонимание вопреки её словам.       — С чего ты вообще всё это взяла?       — Боже, Кёлер, не надо. Ты не умеешь врать, по крайней мере со мной это не прокатит. Я достаточно узнала о Аллесберге. И о тебе от него тоже. А то, что я тебе неприятна, вполне нормально. Латентная ревность называется. Так вот, что я хочу тебе сказать: Аллесберг, которого я помню два года назад, не тот, что сейчас. Тот был подавленным и запутавшимся. А сейчас он чуть ли не светится. Не то, чтоб я его часто видела, но такого точно не помню. Как я понимаю, это ты на него так влияешь. Ты его знаешь гораздо лучше, чем я, поэтому мой тебе совет: просто не парься. У всех свои скелеты шкафу и свои ошибки. Ты ведь его простил за многое, как я понимаю, вот он и светится. Можешь сваливать вину и продолжать злиться на меня, мне всё равно. Только не порти себе и ему жизнь мыслями об этом. Жить проще будет. И за Эрни не переживай, мы с ним работаем. Добро?       Я нахмурился. Приходилось переступать через себя, чтоб не продолжать упрямо выгибать свою гордость. Потому что Саша была права. Я и до этого знал, что одного вечера эмоций по этому поводу хватило, а сегодня пора замять это, теперь мне ещё и дали пинок со стороны. Вовремя сдержался, чтоб не язвить ей и позволил себе слегка унизиться, потому что, как ни крути, Хартмана я люблю.       — Я тебя понял, ладно, — прикрыв глаза, со вздохом смиренно ответил я. — Только одно объясни мне: вчера ты специально с ним так заговорила? Такое ощущение, что ты специально провоцировала, а теперь ходишь мозги мне промываешь.       — Ну, фактически, я просто проверяла свои догадки, — Вернер беспечно пожала плечами и усмехнулась. — Зато всё честно. Зато проверка на прочность. Она бы и без меня рано или поздно случилась, но я немножко помогла. Вы её прошли.       Она вдруг подмигнула мне, слегка встряхнула за плечо и удалилась прочь, оставив меня одного в глубоком недоумении и своих мыслях. Да ну это всё, нужно поговорить с Хартманом уже, в конце-концов.       В кабинете я его так и не нашёл до самой операции. Ну, придёт, найдётся, поговорим после неё. Отправился в операционную с реципиентом: на столе был молодой мужчина, который жертвует младшему брату почку. Я намылся, надел перчатки, приготовленные операционными сёстрами, слегка прибрался на своём рабочем месте. Как раз подошёл один из ординаторов мне в ассистенты, мы поставили мужчине капельницу — всё делали неспеша, ибо спешить некуда было, раз Хартман ещё не подошёл. Потом поступил звонок из соседней операционной, мол, как вы там? Когда нам начинать? Ответили, что у нас пациент ещё в сознании, хирург не подошёл. Потом стало понятно, что Хартман значительно так опаздывает.       Между тем мы разговорились с этим мужчиной — надо же его как-то отвлечь, а то видно было, что в этом мучительном ожидании он начинает нервничать. В этот момент двери операционной распахнулись, и по-хозяйски пронёсся надменный голос:       — Ну какого чёрта у тебя ещё ничего не готово?!       То был Эрих Вольф, другой хирург из трансплантологии. Уступал Хартману по возрасту, зато Хартман уступал ему в размерах эго. Ему тут же подали халат и перчатки, я нахмурился и, ничего ему не ответив, спокойно, стараясь не провоцироваться и не раздражаться, провёл анестезию.       — Где Аллесберг? — после этого спросил я у Эриха.       — Не знаю, мне кажется тебе виднее.       — Его, вроде бы, нет на рабочем месте, — подсказала мне на ухо анестезистка.       Я удивился. Как это так?       — Джо, позвони Аллесбергу, — сказал я одной из операционных сестёр, что была поближе. — С моего телефона.       Та между делом отошла в сторону, приложив к уху трубку. Немного потопталась в углу операционной, что-то бормотала — за шумом окружавших меня мониторов я не разбирал этого. Потом она обернулась на меня, выжидая, когда я отвечу тем же. Ждать ей долго не пришлось.       — Ну что там?       Джо неопределённо пожала плечами, показывая мне телефон.       Я вздохнул и поднялся с места.       — Марк, последи, — скинув работу на ординатора, я забрал у сестры телефон и вышел из операционной в мойку.       — Вот сейчас я не понял, ты где пропадаешь?       — Я, того… проспал, — что-то очень сонное и тоскливое донеслось по ту сторону трубки. — Я забыл будильник поставить вчера. И трубку взял только потому, что на тебя другая мелодия у меня стоит.       — Ну мне что, как за маленьким за тобой следить? — проворчал я. — Ты проспал операцию.       — Я скоро приеду… — виновато ответил Хартман.       — Давай, приезжай, — произнёс я с лёгким упрёком. — Я соскучился, — именно это я хотел сказать, но как-то не собрался в тот момент. И буду ещё долго об этом думать до конца операции.       Где-то во второй половине дня после операции я надел эту шапку обратно, потому что в какой-то момент поймал себя на мысли, что мне даже нравится. Надеюсь, что это на меня не прокуренная Кифером шерсть так влияет.       Надеясь, что засоня уже на рабочем месте, я поднялся к нему в кабинет. Тут же увидел, что моей валентинки «из говна и палок, но зато с любовью» уже нет на двери. Ну всё, — думаю, — точно на месте. Не стучась, дёрнул дверную ручку. И тут же меня снесло каким-то невообразимым шквалом, оторвав от земли.       Хартман, словно только и ждал, когда я войду, подхватил меня под рёбрами и поднял, накрепко прижав к себе. Я даже не сразу успел среагировать и вообще осознать это.       — Я люблю тебя, — горячо как в бреду зашептал он, уткнувшись в моё плечо. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. Веришь, нет? Я люблю тебя.       Он буквально обескуражил меня. Его дрожащий и взволнованный голос заставил и меня дрогнуть. Мне ничего не оставалось, как схватиться за него ответно, чтоб сохранить ощущение устойчивости.       — Эй, ты чего? — тихо спросил я и разжал пальцы, что до этого сжимали его рубаху, и ласково обнял его за плечи. Хартман немного помолчал, нервно дыша мне в шею. Его руки так крепко стискивали меня, что мне труднее стало дышать.       — Я испугался, — шёпотом признался Хартман.       — Чего ты испугался?       — Я знаю, что ты бы надолго не ушёл из-за этого, но всё-таки… мне вдруг стало страшно. Я боюсь собственных глупостей уже много лет… И боюсь тебя из-за них потерять.       Я вздохнул и почему-то вдруг тихо посмеялся.       — Дурачок.       — Я знаю.       И он лишь крепче стиснул кольцо рук, удерживающий меня над полом.       — Задушишь же, — прохрипел я.       Он, виновато шмыгнув носом, отпустил меня. Я тут же обогнул его и по-хозяйски уселся у него на рабочем столе. Хартман следом опустился в своё кресло, фактически глядя на меня снизу. Краем глаза я заметил, что это сердце из рыжей бумаги он прилепил в угол компьютера. Оно заслонило ему часть экрана, и я усмехнулся.       — Не мешает тебе? — кивнул на свою валентинку.       — Ни капли, — явно слегка смутившись, но абсолютно серьёзно и уверенно ответил мне Хартман. Я опять посмеялся еле слышно и заметил, как он украдкой смотрит на меня. Влюблённо и взволнованно. — У тебя милая шапка.       Я поправил её и слегка улыбнулся.       — Кифер с Эрни решили меня сегодня одарить.       — О как…       Я снова возвращаюсь к прежнему разговору:       — Ты проспал из-за того, что мы с тобой поговорили вчера? Ты так расстроился? — спросил я, умильно при этом насмехаясь над ним, как он сам иногда любит это делать. Я в этом точно не признаюсь, но у меня даже злобы на него никакой не остаётся, когда я вижу эти заспанные, взволнованные и виноватые глаза. Он сейчас как никогда милый. И нет, я не смеюсь над его чувствами, потому что сам охвачен ими. Просто плевать стало на Вернер, как и прежде на всех остальных его девушек, оставленных в прошлом.       Хартман, отведя взгляд, помолчал. В принципе, и без его комментариев было понятно, что это действительно так. Правда, похоже, он заметил моё настроение.       — Знаешь, как она меня называла? — он осторожно посмотрел на меня исподлобья. — Катарина.       Я вдруг засмеялся.       — Почему так? — сопроводил свой вопрос лёгким толчком ноги в подлокотник кресла, слегка прокрутив Хартмана в нём.       — Не знаю, ей так захотелось, — он пожал плечами и в ту же секунду резко подался вперёд, обхватывая руками мои ноги и припадая губами к коленям. — Стеф, прости меня, пожалуйста, — взмолился он, что я даже слегка опешил.       — Ну, ну, — приговаривал я, гладя его по волосам. Ну пёс, ей богу. Люблю его. И что-то повело меня выдать следующее: — Извиняться будешь потом. Глубже.       Он, как по команде, оторвал голову от моих коленей и удивлённо посмотрел на меня.       — Что?       А я опять рассмеялся, спрыгнул со стола и лёгким нажатием на плечо припечатал Хартмана к спинке кресла. Оставил ему в уголке губ смазанный поцелуй и тут же направился на выход.       — Работай, соня. Вечером обсудим твои извинения.       И тут же лукаво и загадочно покинул его кабинет, оставив ему пищу для размышлений.       Не знал даже, предаваться ли мне праздничному настроению больницы (по крайней мере в декоре, который всю ночь старательно строгали медсёстры, Кифер и Эрни), какое значение для меня имеет сегодняшний праздник и как с Хартманом мы его проведём. Ни разу не праздновали, и я буквально был не готов к тому, что, видимо, придётся. Не то чтоб я не хотел… но всё, что приходило мне на ум, мы преспокойно делаем и в другие дни. В общем, не сильно погружался в праздник, хоть и улыбнулся с найденных мною жёлтых сердечек в неонатологии — двойной повод улыбнуться; и до конца дня я поработал на ещё одной операции, а оставшееся время провёл в ОРИТ. Между делом в течение дня видел снующего по больнице Эрни, активно пропагандировавшего всем и вся сегодняшней праздник. Он веселее, чем обычно. Может, у него действительно способ борьбы с горем заключается в том, чтоб побуждать других людей к тому, чего он сам лишился. В конце концов, это Эрни. Он любит людей. Он радуется тому, что его окружает и довольствуется чужой любовью. Воображение неумолимо рисует ему крылья и лук с любовными стрелами — ну Купидон прямо. Надеюсь, однажды он снова сможет полюбить и его полюбят в ответ. Он более чем достоин этого.       Примерно в шесть мы встретились с Хеннингом у сестринского поста приёмки. Вечер был спокойный, и мы позволили себе передышку. К тому же, рабочий день тоже медленно, но верно заканчивался.       — Как провёл день? — спрашиваю у него.       — Операции и реанимация, — бесстрастно ответил мне Тресков. — А вы?       — Тоже, — киваю. — Хочешь кофе выпить, раз не занят ничем?       — Не стоит, а то вечером не усну, — Хеннинг вдобавок зевнул и тут же перевёл тему: — Этот… Эрни Кох всегда такой?       — Какой?       — Не знаю даже как сказать… Мы дежурили сегодня ночью с Арнольдом, Вальтером и Ральфом, и пока мы были в ординаторской, он там запряг нас вырезать сердечки. Говорил, что это его любимый праздник, а ещё то, что у доктора Кёлера самые красивые ординаторы во всей больнице, — Хеннинг усмехнулся.       — Ну естественно, вы там такой компанией собрались, любой бы так сказал, — я посмеялся. — Ну и в принципе это же Эрни. Я его давно знаю. У него оптимизм через край лезет — многим бы хоть каплю такого качества, знаешь…       — А что это на крыше было тогда?       Я вздохнул.       — Акция протеста, — я пожал плечами. — Сейчас он работает с психологом и… надеюсь ему скоро будет лучше. А ты сам как планируешь провести сегодняшний вечер? Есть кого пригласить?       — Да если бы, — Тресков закатил глаза и усмехнулся, скрестив руки на груди. — Пойду с Фабианом пива выпью. И достаточно.       — Ну, тоже неплохо! — я одобрительно хохотнул.       — А что насчёт вас?       — Что насчёт меня?       — Вы будете сегодня праздновать?       Я ухмыльнулся и приподнял брови, взглянув на ординатора.       — С каких пор ты считаешь, что я праздную день святого Валентина?       — А разве вы не встречаетесь с нашим главврачом? — сбавив голос, поинтересовался Хеннинг, от чего я округлил глаза и обомлел.       — А с чего ты взял?       — Мне честно сказать?       — Будет странно, если я скажу «нет».       — Один раз случайно увидел, как вы целовались в служебном коридоре.       Я ошарашенно фыркнул и вполоборота отвернулся от ординатора, положил ладони на лоб.       — Ой идиотина, говорил же, что не надо вне кабинета…       — Я рад за вас, герр, — между тем поддержал меня Хеннинг и, судя по голосу, приулыбнулся.       — А ты когда себе пассию найдёшь? — снова взглянул на него. — А то у нас с тобой больше не будет разговоров двух холостяков — один всего остался.       — Всему своё время, — Тресков пожал плечами. — Вы вон себе только сейчас нашли, а ведь у нас с вами не такая большая разница в возрасте.       — Посмотри по сторонам. А то вдруг ты, как я, много лет чего-нибудь не замечаешь? — я усмехнулся, и Хеннинг поддержал мой смешок, только не успел ничего добавить.       — Доктор Кёлер, пройдите в приёмное отделение, — прозвучало вдруг в динамиках. Я недоумевающе обернулся на медсестру за стойкой регистрации.       — Нелли, я, вообще-то, здесь.       — Меня никто не просил вас вызвать, — ответила мне та, лишь качая головой.       — Стеф, ты тут уже!       Опять обернулся. Громыхая по кафелю ботинками, к нам с Хеннингом стремительно приближался Хартман в своей синей рабочей куртке. В одной руке у него был контейнер, а во второй — мои вещи и пальто, которое он тут же мне всучил в руки.       — Давай, надевай. Пойдём со мной.       — Ты улетаешь? — удивился я, потому что, всё-таки, рассчитывал на другие планы. Хотя с учётом того, как часто Хартман летает куда-либо, точные планы на вечер построить затруднительно. И я, в принципе, прекрасно это знаю, пройдя почти всю ординатуру бок о бок и теперь встречаясь с ним.       — Да. Я улетаю. Одевайся, Стеф, ты мне срочно нужен.       Мельком встретился со взглядом Трескова. Он ободряюще мне кивнул и едва заметно ухмыльнулся. Не стал противиться, надел пальто и тут же направился на улицу, где мы остановились на площадке подъезда скорых. Хартман недовольно покачал головой, поскольку пальто я не застегнул, и принялся это исправлять.       — Что ты задумал? — спросил у него.       — Вообще, я надеялся, что проведём время вместе дома или поужинаем где-нибудь, но… — его пальцы бережно скользнули по пуговице моего пальто, потом по фетру на вороте, словно разглаживая его, и остановились на плечах.       — Но ты улетаешь, — добавил за него я.       — Вот именно. Но так просто не успокоюсь. Это наш первый день влюблённых вместе, и я не позволю ему пройти просто так. Поэтому хочу сделать тебе подарок, который позволяют обстоятельства, но чтоб при этом тебе запомнился. Поэтому ты летишь со мной.       — Я? С тобой? — неверующе переспросил я. — Мой рабочий день, вообще-то, ещё не окончен.       — Отставить. Я тебя официально отпускаю и краду.       — А что я делать-то там буду?       — Суть не в этом, Стефуш. Я дарю тебе обзорную экскурсию по Берлину с высоты птичьего полёта, — он указал рукой на стоящий во дворе больницы на площадке красный вертолёт. — Ну как? Звучит?       Я посмеялся, глядя на вертолёт, а потом на Хартмана.       — Шутишь, что ли?       — Разве я с такими вещами шучу? Ты же знаешь про мои опрометчивые идеи, так что же? Давай, пойдём! — он схватил меня за плечи и настойчиво повёл с площадки по въезду под уклон. — Кто тебе ещё такое подарит? Это стоит сотни евро!       — Так вертолёт-то рабочий. Не просто чтоб по Берлину летать.       — Ну а я главврач. Ради такого и подлиннее маршрут можно сделать. Давай, тебе понравится! Мы буквально с тобой до Потсдама, заберём уже извлечённую печень и обратно. Ночью будем дома.       Он подвёл меня к вертолётной площадке, заставив меня ощущать это как нечто торжественное. И я искренне трепетал. В тот момент я совсем не вспоминал свои страхи — не в высоте дело. И он прав: мне такого, пожалуй, никто больше не подарит. Он же у меня генератор тупых, весёлых и креативных идей.       Мы сели в кабину с медицинским оборудованием, отделённую от кабины пилота. Молчаливый мужик с бородой выдал нам наушники с микрофонами. Через несколько минут вертолёт зашумел и поднялся в воздух. С замиранием сердца я ощущал это, будто на несколько мгновений оставив не поспевающую душу на земле. Притом неотрывно глядел в окно — Хартман специально меня посадил к нему. Совсем не помню, чтобы меня так быстро схватывал восторг, как сейчас. Особенно запомнилось мне, как выглядит весь Вивантес с высоты полёта самой пустельги. Вертолёт сделал круг над больницей и взял курс на север, к центру — такова сегодня культурная программа прогулки в воздухе. А оттуда свернёт на юго-запад к Потсдаму.       — Ну как тебе? — я услышал голос Хартмана в наушниках.       Обернулся на него. Снял наушники. Я не хочу, чтоб меня услышал пилот.       — Я люблю тебя, — я почти кричу сквозь перебивающий шум вертолёта, — Слышишь? Люблю.       Наверное я впервые настолько прямо сказал это вслух.       Хартман ничего не отвечал, вместо этого тоже снял наушники и поцеловал меня.       И этим вечером служебный вертолёт уносил наши чувства куда-то в Потсдам.