Записки нелюдимого анестезиолога

      Всегда считал стереотипные сериальские свидания чем-то бредовым. Сидишь как на собеседовании, задаёшь глупые вопросы и отвечаешь на такие же; если совсем не повезёт, то говорить не о чем, а что не так скажешь — считай завалил собеседование. Такой стереотип сложился у меня о свиданиях. И никогда я не задумывался о том, что будет, если меня однажды пригласят на подобное. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что весь мой первый курс был сплошным свиданием: что ни прогулка с Хартманом, то бесконечные изучения друг друга, вкрадчивые, осторожные и несколько нудные, но я об этом никогда не задумывался. И ведь таким образом я получил своего человека, что и по сей день рядом со мной, пройдя через годы безнадёжности и оказавшись близко настолько, насколько я даже не загадывал. Мне повезло тем, что моё официально первое свидание не должно быть похоже на собеседование, ведь Хартмана я знаю, как облупленного, и потому воспринимал этот ужин, как времяпрепровождение вместе вне больницы спустя долгие годы. К тому же, в тот вечер тянуло меня поговорить о чувствах, чему я сам удивился. По крайней мере так, как я это умею. Мы открылись друг другу, но мне хотелось нырнуть ещё глубже, ещё больше обнажить свою душу, которую держал под сотней обёрток долгое время. Мне хотелось сказать Хартману столько же, сколько наговорил мне он, а я всё так и смущался дать волю чувствам говорить за меня самого. Мне хотелось научиться это сделать для собственного успокоения и для того, чтоб Хартман хотя бы улыбнулся лишний раз. Он никогда в этом не признается и не будет мне даже намекать, но я прекрасно вижу по его глазам, когда ему не хватает откровений от меня. Даже при том, что он знает мои чувства. Не думаю, что это будет быстро, но я научусь.       Но в тёмной комнате и так вся душа наизнанку. Тусклый рыжий свет из окон дарит тени на противоположной стене, и вокруг так тихо, словно ничего больше и нет, кроме этого кабинета и огней. И каждый поцелуй в тишине — громче грозы. Изнутри щипками отзывался желудок и бежали мурашки по коже от каждого прикосновения и от того, как я зарывался пальцами в чужие волосы, пока Хартман целовал меня и переключался с губ на лицо и шею, а потом возвращался и всё повторял. Ничего серьёзного — прикосновения, но интимные и чувственные, от которых моя грудная клетка разрывалась изнутри — и я сходил с ума. И казалось, словно мы шли за единое целое. Неделимы. Блять, я так люблю его! И мне хотелось заорать, но я лишь закрыл глаза и позволил кричать своей душе об этом, чтобы не нарушать такую сокровенную тишину. Сейчас слова ни к чему.       Но Хартман останавливается у уха и горячо выдыхает.       — Я забронировал столик на восемь, — прошептал он, и мои полёты в облаках слегка приспустились, хотя его руки, что крепко обвивали меня, не давали опуститься ниже. — В том ресторане недалеко от тебя, помнишь?       Я слегка отстранился, откинув корпус назад, чтоб взглянуть ему в лицо.       — Зачем так далеко? Мы же вроде к тебе поедем, — я непонимающе нахмурился.       — Потому что мы ещё несколько лет назад на него глаз положили, но так и не сходили. Мне кажется первое свидание хорошо подойдёт для исполнения старого плана, не находишь?       — Как связующее прошлого и будущего?       — Именно, — Хартман улыбнулся, обнажив зубы. Я засмеялся.       — Слишком глубокая философия для обычного ужина.       — «Обычного ужина», серьёзно? — тут же возмутился он.       — Я имел в виду…       — Я ждал этого дня семнадцать лет! — тишина пошатнулась, когда голос Хартмана пылко прогремел в воздухе, и я даже слегка поморщился. — Это не может быть обычным ужином!       — Не шуми, — фыркнул я и взял его лицо в ладони, притянув ближе, при этом неотрывно глядя в его глаза и заставляя смотреть его в мои тоже. Я теряюсь в них каждый раз, но стараюсь держать себя в руках, пусть это и тяжело. Как хорошо, что теперь я иногда могу позволить себе заблудиться в этих глубинах и ни о чём больше не думать. — Я знаю, что тебе это очень важно. Конечно это не просто ужин.       Взгляд Хартмана был зачарованным, и я даже сам себе усмехнулся, не разрывая зрительного контакта с ним. Меня это каждый раз порядком веселит и трогает до глубины души — он искренен этим взглядом, он пронизывает меня насквозь, и я чувствую, что он смотрит на меня, как на что-то особенное, как на меня никто ещё не смотрел. И я верю в каждое его слово о том, что он любит меня. Что бы там ни было, я уже не могу сомневаться.       Секунда — и мы целуемся снова, окутанные полумраком и огнями. Я закрыл глаза и сдался. Мы одни в этом мире.       Об обратном мне напомнил внезапный стук в дверь. И это резко вернуло меня на землю, хорошенько приложив о её поверхность.       Мы в миг оторвались друг от друга, словно ничего не было. Я соскакиваю со стола Хартмана и тут же сажусь за стол для переговоров, по правую сторону и ближе всего к начальскому столу, разумеется. Куда меня посадил Хартман ещё три года назад. Он сам же суматошно включил свет и открыл запертую дверь (именно в тот момент я понял, что для приходящих это выглядело как минимум странно — запереться вдвоём). В кабинет вошла заведующая радиологией, Беатрис фон Герц, неизменно в медицинской маске на лице. Сверху её лоб заслоняла чёлка, плавно уходящая в каре, и были видны только её зелёные глаза. Кто-то в этой больнице вообще помнит её лицо?       — Надо же, а думала самая последняя приду, — задумчиво произнесла она и села на своё дальнее место за столом напротив меня. — Добрый вечер и с возвращением.       — Добрый, добрый, — в ответ кивнул я, ведя себя наигранно-непринуждённо: смотрел то на поверхность стола перед собой, то в окно, то в стену. Что-то кроме этого было сделать сложно — я чувствовал, как взгляд Хартмана то и дело вскользь касался меня.       — Как отдохнули? — следом спрашивает Герц, как бы между прочим, но вот из-за последней её фразы я вдруг вздрогнул: — Вы оба.       Казалось, к чему бы это?       — Вполне неплохо, — мы пересеклись с ней взглядами.       — Отлично, — Хартман вернулся за свой стол и, вроде бы, даже улыбнулся. — Впервые за три года ушёл в отпуск. А у тебя что? Хотя у вас всегда спокойно.       — Что правда, то правда. Зато ОРИТ опять пошумел, — Беатрис покосилась на меня и усмехнулась. — Конечно, попробуй оставь его. Армагеддон же начнётся.       Я стиснул зубы и отвернулся от неё. Но там меня уже встретил взгляд Хартмана, с которым я столкнулся лишь на долю секунды — и опять уставился в стену.       В дверь дважды постучали, и, без лишних церемоний, вошёл Штакельберг.       — Август, проходи, — Хартман кивнул ему и опустил свой взгляд в бумаги. Я заметил, что он это делает тоже для вида.       — Сегодня я никому так не рад, как Кёлеру, — Штакельберг сел напротив меня, пригладил ладонью свои жидкие медно-седые волосы и серьёзно взглянул мне в лицо.       — Сегодня, вижу, многие мне рады, — я ухмыльнулся.       — Да где это вообще видано, чтобы чужие ординаторы восставали против моего отделения?! — вдруг вскипел Август, громко хлопнув по столу папкой бумаг, с которой пришёл сюда. — Я в ОРИТ не знал, как сунуться, потому что там сразу эти бешеные начинали, как вороньё, сновать и говорить, что это я ещё и убийца.       — Успокойся, я тебя прошу, — Хартману пришлось осадить его, подняв голову. — Никто твоё отделение не трогает. Мы уже разбирались сегодня по этому поводу.       — Было бы в этой больнице у некоторых больше ответственности, и разбираться бы не пришлось, — негромко добавил я, но лишь потом осознал, что поняли меня совсем не так, как я имел в виду, поскольку следом я услышал, как Хартман слева от меня тихо произнёс:       — Стеф, ну ты-то куда?..       Штакельберг тут же его перебил:       — Извини? На кого ты сейчас переложил ответственность? — он напряжённо нахмурился. Да, он действительно принял моё высказывание за наезд. — Ординаторы твоего отделения, так отвечай, пожалуйста, за них. Я за свои действия и отделение отвечаю в достаточной мере, какие у тебя ко мне претензии?       — Я переложил?! Я был в отпуске! А ты должен был хотя бы ЭЭГ проверить, — у меня в голове щёлкнула та самая пружина, которая раз за разом заставляет меня продолжать все споры, а не объясняться спокойно. — А за своих ординаторов я отвечу, не беспокойся.       — Да уж, радоваться твоему появлению бесполезно, — прошипел в ответ нейрохирург, но прервал его хлопок по столу слева от меня, от чего я даже опять вздрогнул. Это был Хартман.       — Вы оба, успокойтесь, пожалуйста, — он нахмурился и выпрямился за столом. Лицо его было спокойным как и всегда, но оно слегка помрачнело. Хартман включил в себе режим строгого начальника, а я совсем отвык от этого режима, потому что от него мне доставалось редко. Продолжать спор мне перехотелось только потому, что был слегка обескуражен. — Мне не хочется повышать голос. Каждый ответит за то, что будет нужно. И кто здесь прав, я тоже пока не знаю. Завтра я встречусь с патологоанатомами и уже после их и моего заключения каждый будет отвечать в той степени, в которой заслуживает. И раньше времени попрошу не поднимать эту тему, сегодня она обсуждаться больше не будет. За необоснованные конфликты с этого дня тоже будут соответствующие наказания.       На несколько секунд воцарилась тишина. Только притихшая Беатрис с округлившимися глазами тихо скрипнула стулом.       — Прошу прощения, — я отвернулся от Хартмана и прикрыл глаза, тихо кашлянув.       — А у вас тут весело, я смотрю.       Я обернулся на голос. В дверном проёме стоял Максимилиан фон Риддрих — один из тех людей, с которым я работаю практически на постоянной основе, потому что приходится заведующим онкологией. Мы не были очень близки (моё понятие «близости» начинается с того момента, когда я начинаю общаться с коллегой лучше, чем с Куанышем), но онкология как-то нас породнила, хотя Макс порой тот ещё циник. Правда, вроде, в этом плане я не особо лучше него.       — Как дела? — между тем спрашивает он.       —Да ничего, сам как? — как ни в чём не бывало подхватывает Хартман, хоть и без энтузиазма.       — У меня все стабильно либо умирают, либо выписываются.       Заезженная шутка, с которой уже даже не прыснешь, хоть и правдивая. Макс сел справа от меня, и тут же следом за ним пришли кардиохирург Рудольф Шрёдер акушер-гинеколог Марта Шерр. Все были в сборе, и Хартман спокойно начал совещание.       В основном я молчал, потому что всё, о чём мы могли поговорить, это ОРИТ, которое Хартман целенаправленно обходил стороной и намекнул остальным новоприбывшим, что говорить об этом до заключения не собирается. Он собрал сводку по другим отделениям, поговорили о состоянии больницы в целом. Поднималось много вопросов немедицинского характера, в том числе о проблемах с переводчиками и транспортом; а ещё Руди, конечно же, напомнил о своей свадьбе, на что все как-то смущённо поопускали головы. А думал, что я один не хочу туда идти. Потом от кого-то прозвучало уже не новое предложение о бесплатной клинике, но Хартман напомнил, что Вивантес — частная сеть больниц, и ни в одной его больнице нет бесплатной клиники, а этот вопрос нужно поднимать перед высшим руководством всей сети, а не в рамках одной больницы. На том минут через сорок совещание он завершил и отпустил весь совет.       Я дождался, когда все разойдутся, и лишь потом подошёл ближе к столу Хартмана, который опять рылся в бумагах, сваленных в кучу ещё с сегодняшнего дня.       — Ну и что за наказания?       — Ты о чём? — Хартман поднял голову. Я скрестил руки на груди.       — Наказания за необоснованные конфликты. Ты это сгоряча или у тебя действительно есть план? — спросил я и наклонился вперёд, наваливаясь на его стол. Выглядел, пожалуй, достаточно серьёзно, но весёлая лёгкая ухмылочка выдавала мои дурацкие подколы. — Как ты меня собрался наказывать?       Мы молчали десяток с лишним секунд, при этом неотрывно глядя друг другу в глаза. И я не выдержал первый, но только из-за того, что засмеялся.       — Ты покраснел! — воскликнул я сквозь хохот. — Покраснел! Ах ты ж!..       Хартман насупился и потрогал свои щёки, опустив глаза. Ну всё, теперь меня точно не провести.       — Буду назначать дополнительные дежурства, вот и всё, — пробормотал он, обратно метнув на меня взгляд.       — Скучно и не сексуально, — я фыркнул и распрямился, обогнул сидящего в кресле Хартмана и обнял его сзади, плавно скользнув руками по плечам. — И по-моему ты наказываешь только себя.       Хартман промолчал, лениво перекладывая бумаги на рабочем столе. Я тихо цокнул языком и продолжил:       — Ты станешь обсуждать со старшим бесплатные клиники?       — Нет. Руководство Вивантеса зажралось и денег на это зажмёт, — Хартман тряхнул головой, при этом не отрываясь от своего занятия. — Потому что если уж делать такое, то не в одной клинике, а как минимум в двух или трёх, а они деньги хотят тратить на другие более доходные отрасли.       — Думаешь, бесполезно с ними говорить?       — Попытаться всё-таки можно. Только тогда мне скажут самому искать на это деньги, потому что они дадут минимум, на который даже одно такое отделение не откроешь. И приплетут ещё другие клиники. Можно было бы организовать благотворительный вечер, но мне очень не хочется встречаться лишний раз с некоторыми другими главврачами, — с тихим вздохом ответил он, а я по голосу представил, что он хмурится.       — Стоит подумать, насколько это будет полезно для больницы, — я покачал головой и облокотился на его плечи.       — А я не знаю. Полезно, может, в плане репутации. И я понятия не имею, как сильно это ударит по бюджету. Да, может быть это будет гуманно. Но и возможности переоценивать не стоит, — Хартман сложил всю гору бумаг на край стола и устало откинулся на спинку кресла, полностью попав в мои руки. — Я бы вот лучше перинатальный центр расширил и тебе приёмное отделение, — задумчиво произнёс он.       — А вот это отличная идея, — поддержал я.       — Конечно, перинаталку с приёмкой ты бы с радостью расширил, — Хартман усмехнулся и задрал назад голову. — Насчёт этого руководство в принципе согласится. Вот вкладываться в уже существующие отделения они не против.       — Конечно с радостью, — я подхватил смешок и наклонился, поцеловав его в лоб. — Большая приёмка актуальнее.       — А в Нойкёльне с бесплатной клиникой мы быстро обанкротимся. Твой рабочий день, кстати, закончен. Иди переодевайся, встретимся внизу. Я вызову такси.       — Ну так уж и быть, — я театрально вздохнул, отпустил Хартмана и направился к выходу.       — Только не переругайся ни с кем по пути, — добавил вдогонку он, на что я лишь фыркнул и исчез за дверью.       Приехали мы в ресторан почти вовремя. И чем ближе мы к нему были, тем больше нарастало моё необъяснимое волнение. Наверное всё же это был трепет, потому что сегодня вечером я впервые за долгое время выбираюсь куда-то с Хартманом так организованно, при этом уже не являясь с ним друзьями. Очень тяжело до меня доходило то, что это в самом деле свидание. И, тем не менее, это было оно. И я трепетно волновался, сам себя не узнавая. То и дело мял свои пальцы в карманах пальто, томно вздыхал и поджимал губы. Хартман замечал это, оборачивался через плечо и тихо усмехался.       — Ну что ты смеёшься? — в какой-то момент, когда мы только вышли из такси, я не выдержал, потому что его усмешки меня смущали. Я специально отвернул лицо от него.       — Ты правда так волнуешься? — сквозь улыбку прощебетал Хартман.       — Ты сам говорил, что это «не просто ужин», — пробубнил я в ответ. — Это моё первое в жизни свидание, пусть даже и с тобой.       Он обнял меня одной рукой, а я рефлекторно прижался к его боку и шумно вздохнул. С ним хорошо, действительно хорошо как никогда. Холодный зимний ветер даже словно отступил, когда его ладонь нежно сжала моё плечо под фетром пальто.       — Ты сейчас до чёртиков милый, — произнёс Хартман, и следом я почувствовал поцелуй на своей макушке. У меня, пожалуй, тогда на несколько секунд онемело лицо, потому что в тело словно ударило молнией. Никогда бы не подумал, что поплыву даже от таких мелочей. Нет, пожалуй, за две недели я всё-таки не привык к этим выходкам Хартмана, да и не хочу привыкать так скоро. Пусть меня как можно дольше бьёт током от каждого поцелуя, пусть я буду смущаться от его умильных усмешек — иногда я томно и мучительно жду этого, даже если опять ворчу. Зато Хартман прекрасно знает, к чему эти ворчания.       Хартман открыл передо мной дверь в ресторан, и уличный холод сменился на тепло душистого помещения в итальянском стиле. Откуда-то местами даже веяло жаром, сопровождаемым запахом вкусной еды. Тогда я понял, что очень хочу есть. Отовсюду слышался звон приборов, гул голосов. В ресторане было полно людей. Верхнюю одежду у нас забрали в гардеробе, и мы остались в выглаженных белых рубашках, только на Хартмане был ещё галстук, а на мне только всё тот же шарф, и рубаху в брюки я заправлять не стал. Нас отвели к нашему столику на двоих и выдали меню. Хартман сразу же попросил принести официанта вино. А я рассмотрел сперва сам зал — столы были расставлены хаотично, но при этом выстроив полукруг пустого пространства у небольшой сцены. Именно туда я и засмотрелся, пока Хартман вовсю лазил по меню. Позже он меня окликнул:       — Стеф? — я повернул голову на голос. Он кивнул мне на меню. — Я забыл совсем поделиться. Когда я бронировал столик, мне сказали, что у них сегодня вечер живой музыки в девять.       — Серьёзно? — я в изумлении вскинул бровь и всё-таки раскрыл меню.       — Ага. Мы с тобой очень удачно здесь оказались сегодня, — Хартман довольно разулыбался. Я усмехнулся на это, подпёр кулаком щёку и стал изучать то, чем мне предлагают поужинать.       В итоге мы заказали небольшую пиццу на двоих, две порции пасты, морепродукты и десерт с заманчивым названием «Шоколадный поцелуй». Официант принял заказ и разлил нам вина.       — Ну как тебе тут? — поинтересовался Хартман у меня.       — Не могу сказать, что не испытываю восторга, — я слегка усмехнулся. — Похоже на твои тусовки в прошлом, только приятней.       — Конечно приятней. Мы сейчас в компании только друг друга, — он опустил взгляд и вдруг накрыл своей ладонью мою, лежащую на столе. Снова эти щекочущие электрические разряды, снова слегка загорелось лицо. Я поднял глаза и встретился с его взглядом. — Мне ничего другого больше не нужно, Стеф.       — Мне тоже… — это всё, что я смог произнести, будучи зачарованным мелкими красноречиями и ласковым прикосновением. Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, Хартман продолжал:       — И о тусовках тоже можешь не переживать, они будут только на двоих. Ну, может только благотворительные вечера в больнице для сдирания денег у влиятельных персон. Я вообще раньше думал, что у меня достаточно друзей; и где все, спрашивается? А просто у меня всегда был один, зато самый лучший.       А я всё слушал его и тихо усмехался, потом смущённо отмахнувшись и взявшись за бокал.       — Ты меня так перехвалишь.       — Вообще, знаешь о чём я мечтаю? — Хартман не унимался, при этом словно гипнотизируя меня своим взглядом, что был наполнен нежностью, из-за чего я снова тонул в его янтаре бесповоротно. Столько любви за раз мне никто никогда не дарил, и я захлёбывался, но продолжал за ней тянуться. Как же хорошо, господи. — Однажды я сделаю тебе здесь предложение, и ты будешь великолепно и искренне улыбаться. Да, вот прямо как сейчас, — он закивал, когда заметил мою непроизвольно расцветшую улыбку, — только ещё шире.       — Две недели отношений, — напомнил я и, чтобы скрыть своё смущение, примкнул губами к краю бокала, отпивая из него вина.       — И семнадцать лет знакомства, — добавил он. Я прикрыл глаза, но после вернул взгляд Хартману, когда отставил бокал. Не мог убрать улыбки, поэтому добавил ей лукавости и слегка подался вперёд, навалившись локтём на стол.       — И давно у тебя такие мечты? — поинтересовался я.       — Достаточно.       Я вдруг насмешливо фыркнул и тут же откинулся на спинку стула.       — Дурачок.       — Мечтать не вредно. Неужели ты ни о чём не мечтал, когда понял свои чувства?       — Я не знаю, — я опустил голову и взглянул на свой бокал. В голове понемногу стали всплывать мои короткие и глупые мечтания, когда эти чувства осознанием только ударили мне в голову. И почему-то мне тяжело было их озвучить.       — Я прекрасно помню момент, когда в тебе что-то переменилось. Невозможно было не заметить, — Хартман покачал головой. — Человек так устроен, что не может без мечтаний.       Я поколебался.       — Иногда я думал об ином исходе утра того дня, — всё-таки тихо сознался я. — Думал, как это было бы, проснись мы вместе. Интересно, о чём бы мы всё-таки говорили и что в итоге бы решили, — но тут же я заметил искру вины в глазах Хартмана и поспешил перевести тему: — Я думал о мелочах, в основном. Думал о прикосновениях. Думал о поцелуе. О прежних прогулках, в конце-концов. Я не мог мечтать очень масштабно, мне было боязно. Но нет-нет, да проскакивала какая-нибудь наивная мысль… Я мечтал, чтоб к нам всё вернулось. Ну и чтоб я мог… обнять тебя при этом по-особенному. И, конечно, много думал просто о тебе.       — Надеюсь теперь ты начнёшь мечтать масштабней, — Хартман улыбнулся, вдруг подмигнул мне и засмеялся. Я смутился уже в который раз.       — И насколько масштабно это можно делать?       — Настолько, насколько сам захочешь. Я же вон куда забегаю мысленно.       — Ну ты есть ты, — я покачал головой и сделал ещё глоток вина. Перестал замечать, как от волнения вино в моём бокале уходит слишком быстро.       — А ты? Ты не готов идти ещё дальше?       — Как же, мы уже идём. И это ведь ты мне говорил раньше, что не сторонник серьёзных отношений.       — С ними — да. А про тебя ничего не говорилось, — спокойно парировал Хартман и наконец и сам взялся за свой бокал.       — И то верно, — мне оставалось лишь согласиться, неопределённо качнув головой.       Опять Хартман взял мою руку в свою, на этот раз уверенней и крепче её сжав, чем и заставил снова посмотреть себе в глаза. А его глаза — капкан.       И я ждал очередную длинную, красноречивую и душевную речь, но Хартман всё отсёк:       — Я бы тебя поцеловал сейчас, — он наклонил голову на бок, словно присматриваясь. — Ты такой красивый…       Я тяжело выдохнул после того, как на секунду у меня спёрло дыхание.       — Чуть позже, — прошептал я, взглянув на него исподлобья. Готов поспорить, что мой взгляд говорил лишь о взаимном желании. Я судорожно коснулся пальцами свободной руки его ладони. — Обязательно.       Чуть позднее нам принесли пасту, а следом и пиццу. Пицца нам понравилась: толстая и мягкая корочка, вкусный сыр и соус — гораздо лучше пиццы из доставки (и гораздо дороже); а вот паста нам не особо зашла: сочетание белого вина в заправке с солёной рыбой нам единогласно показалось странным. Морепродукты где-то задерживались, к тому времени на сцене уже начали музыкальный вечер. Свет в зале приглушили. Мы молча смаковали по второму бокалу вина и слушали музыку. Я смотрел в сторону сцены, а взгляд Хартмана чувствовал в основном на себе. Тяжело, ой как тяжело было оставаться спокойным и невозмутимым, и тем не менее я дал ему шанс остаться незамеченным. В полумраке под звуки незнакомых мне, но красивых мелодий я чувствовал себя уютно и даже как-то перестал замечать время. Немного встрепенулся, когда на сцену вышел солист и запел, причём знакомую мне песню:

You put all your faith in my dreams, You gave me the world that I wanted, What did I do to deserve you? I follow your steps with my feet I walk on the road that you started. I need you to know that I heard you, every word.

I've waited way too long to say Everything you mean to me…

      Но теперь она звучала для меня по-иному.       Я не успел среагировать, но Хартман рывком допил своё вино и поднялся с места, протянув мне руку.       — Ты потанцуешь со мной?       И я даже не сразу осознал вопрос сквозь льющиеся строчки песни. Поднял на него потерянный и удивлённый взгляд.       О да, он тоже её знает.       — Что? — растерянно выдавил из себя я. — Я же, это… никогда так не танцевал.       — Мы можем это исправить.       Я задержал взгляд на его ладони, а потом посмотрел ему в глаза и собрался с духом. Подал ему руку в ответ. И он тут же потянул меня за собой сквозь десятки других пар. Я не смотрел, куда мы идём. Не смотрел по сторонам и на других. Я смотрел только вперёд на человека, который вёл меня. И отключил голову, отдавшись моменту.       Где-то мы остановились. Моя рука по-прежнему была в его руке. Другая легла мне на поясницу и прижала к чужому телу, а я свою свободную примостил у него на плече и прижался к нему щекой. Его губы на мгновение прислонились к моему лбу. Закрыл глаза, когда мы, переставляя ноги, медленно закружили. Я позволил, чтоб меня всего наполнило лишь чужое тепло и эта песня:

I, I've carried this song in my mind. Listen, it's echoing in me, But I haven't helped you to hear it.

We, we've only got so much time. I'm pretty sure it would kill me, If you didn't know the pieces of me are pieces of you.

      Как отдельная часть мира, с которой связывала нас лишь она. Я внимал ей словно наощупь, слушал строчку за строчкой. Ощущал, как плавно вздымается с каждым вздохом грудь Хартмана. Как он гладит мои пальцы. Как я пьянею от его тепла и запаха, и те жалкие два бокала вина к этому совершенно непричастны, они не имели никакого отношения к тому, что я испытывал. Я вдруг почувствовал себя невероятно спокойно. Так спокойно, что я полностью отдал душу этому моменту. И тут во мне что-то с треском поломалось.

I have a hero whenever I need one.

I just look up to you and I see one.

I'm a man 'cause you taught me to be one.

      Не заметил, как из глаз потекли редкие молчаливые слёзы, удушающие под эту песню. Тело задрожало, и я судорожно вдыхал через рот, крепко вцепившись пальцами в плечо Хартмана. Он вдруг заметил это, отпустил мою руку и приподнял лицо за подбородок, встретившись с моими намокшими глазами.       — Стеф, ну ты чего? — он вдруг только умильно улыбнулся, стирая с моих щёк влагу. А у самого-то глаза блестят. Я смущённо насупился.       — Ничего, просто, — я отвёл взгляд.       — Ты так расчувствовался?..       — Отстань от меня, дурень.

In case you don't live forever, let me tell you now —

I love you more than you’ll ever wrap your head around.

In case you don't live forever, let me tell you the truth —

I'm everything that I am…

      

      Я снял с себя очки и ткнулся Хартману в грудь. Руки мои обвили его шею и словно безжизненно повисли позади. Тому ничего не осталось, как обнять меня за талию и крепче прижать к себе. Он прекрасно понял, что я имел в виду. Я лишь отдался его рукам и широкой грудной клетке, оставляя на его белой идеально выглаженной рубахе мокрые следы. Слишком много я плачу в последнее время, но сейчас в этих слезах не было ничего плохого. Просто мне хорошо. Мне очень хорошо, что ноет под рёбрами и слезятся глаза от бескрайней нежности. Потому что я люблю его.

In case you don't live forever, let me tell you the truth —

As long as I'm here as I am, so are you.

      И дальше наступила череда незнакомых песен, которые пролетали теперь лишь фоном. Я почти не слушал и зациклился на витавшей вокруг атмосфере и Хартмане, который ни на секунду не переставал держать меня. Потерял счёт времени — мне не хотелось это прекращать. Я бы застрял навечно здесь, где нет времени, нет забот и мирской суеты, нет посторонних мыслей, нет ничего и никого, только Он и Бесконечность. Только Мы.       Но в какой-то момент это должно было закончиться, и закончилось. Даже когда музыка остановилась, мы не сразу вернулись на землю, а стояли посреди танцпола ещё с минуту. Лишь потом слегка отстранились, обменялись взглядами; я надел очки, а Хартман взял меня за руку и повёл обратно к столику. У меня не находилось слов, и как-то даже не хотелось замечать провожающие нас взгляды.       Как раз на столе уже стояли морепродукты и десерт. Мы тут же взялись их пробовать.       — Поделишься впечатлениями? — между тем спросил Хартман.       — Это было… Я даже не знаю, что сказать. Слов нет, — неоднозначно произнёс я, потому что в моей голове мешались мысли, и я позабыл все слова восторга. Глаза слегка сушило, я аккуратно потёр их и украдкой поднял взгляд на Хартмана, тихо спросив при этом: — Давай делать так почаще?       Судя по появившейся у Хартмана улыбке, он понял, что мне очень понравилось.       — Да я только за. Ты отлично двигаешься, честно-честно. И это было великолепно, — он взялся за бутылку вина и плеснул нам по бокалам. — Выпьем за это?       — Выпьем, — согласился я и взялся за бокал. — Ещё хочу выпить за того, с кем у меня всё «впервые». Того, кто украл мой первый поцелуй, первый раз, первый танец и вообще устроил этот вечер.       — И за мужчину с самыми красивыми веснушками, без которого я не был бы тем, кем являюсь.       Мы чокнулись бокалами и сделали по несколько глотков.       — Отличная речь, — улыбнувшись, подметил я.       Морепродукты с вином мы умяли на ура, и я взялся за тот самый десерт с интригующим названием «Шоколадный поцелуй», который представлял из себя горку венских вафель, обильно залитых взбитыми сливками с шоколадным топпингом.       — Я думал, что в этом «Шоколадном поцелуе» будет больше шоколада, — я почесал затылок, ковыряясь вилкой в вафлях. Это очень вкусно, но не соответствует названию.       — Ну хочешь я тебе шоколадку по дороге домой куплю? — предложил Хартман и усмехнулся.       Я метнул взгляд исподлобья в его сторону, мол, за кого ты меня держишь? Но в итоге всё-таки добавил:       — Купи.       И едва заметно улыбнулся. Хартман довольно рассмеялся.       — Договорились.       Потом он попросил счёт у официанта, мы расплатились и вышли из ресторана, решив не ехать сейчас домой, а пойти погулять на набережной. Времени было около половины одиннадцатого. Бесшумно шёл снег. Хартман держал меня за руку, а я чувствовал лёгкую сонливость. Решил, что это хороший знак. И я неосознанно улыбался.       — Эй, — полушёпотом ласково позвал я Хартмана. Он обернулся. — Спасибо тебе.       — За что? — с усмешкой спросил тот.       — Да за всё, — я перехватился и взял его под локоть, а голова моя прислонилась к его плечу. Я прикрыл глаза на несколько секунд. Пояснять подробнее я не видел смысла.       И мне нравилось наблюдать за тем, как выработанная выдержка Хартмана тут же рушилась, и он просто млел, как мальчишка.       — Просто невероятно то, что ты со мной делаешь, — выдохнул он.       — Я ничего с тобой не делаю.       — Вот именно что делаешь. Ты всегда что-то со мной делал, иначе я никак не могу объяснить моё состояние все семнадцать лет.       Мы зашли на территорию парка и медленно побрели в сторону набережной сквозь ряды заснеженных деревьев и жёлтых фонарей, что выстроились будто по заказу перед нами. Я глубоко вдохнул носом морозный воздух. Снег усыпал наши плечи и волосы, таял на щеках, и я, что никогда особо не любил зиму, вдруг подумал о том, что вот так вот она очень даже неплоха. Это ведь тот самый парк, в который я выходил день за днём на ночные прогулки, когда моя квартира начинала давить на меня. А теперь я был не один.       — Хорошо здесь… — шепнул я, задрав голову вверх, и ловил снежинки волосами.       — У реки сейчас, пожалуй, и подавно замечательно. Там есть одно очень памятное для меня место. Я покажу тебе.       — Что за место?       — Ты его знаешь, но хочу показать его со своей точки зрения. Придём и расскажу.       Через несколько минут мы вышли к реке. На другой стороне сияли огни вечернего города, но сюда его суета не добиралась. Лишь только подул холодный ветер у воды, и он единственный рассеивал повисшую здесь тишину. Шпрее красива в любое время года.       В какой-то момент Хартман остановил меня у уже давно не меняющейся чугунной ограды. Он облокотился на неё и закурил, и я последовал его примеру, когда он протянул мне зажигалку.       — Это здесь, — тихо сказал он.       — И что здесь? — спросил я и посмотрел на него сбоку, сделав затяжку.       — Здесь… Когда мы с тобой познакомились, я месяца два не видел, чтоб ты улыбался. Так вот здесь это произошло впервые, — выдыхая дым, размеренно произнёс Хартман, глядя при этом на темнеющую внизу реку. — Как сейчас помню, что уже тогда во мне что-то ёкнуло.       Вот и у меня что-то ёкнуло внутри от его слов. Я бездумно смотрел на его изящный профиль в вечернем сумраке и отблесках далёкого фонаря за спиной, смотрел, как он прикладывается губами к сигарете, зажатой меж пальцев, и лишь раскрыл рот от удивления. А потом заулыбался, совсем перестав это контролировать.       — Ты запомнил…       Хартман обернулся на меня.       — Конечно я запомнил, — проворчал он, но не удержался и улыбнулся тоже. — И вот ты спустя семнадцать лет снова улыбаешься здесь. Я даже на секунду забыл, что не на первом курсе универа, что я не наивный студент и мне не девятнадцать лет, — он сделал затяжку и свободной рукой коснулся моей щеки. Я будто бы интуитивно потянулся к ней всем телом от макушки. Наши взгляды опять цепляются друг за друга. — У тебя самая красивая улыбка, Стеф. Я влюблён в неё с того дня. Ты сам весь как чьё-то произведение искусства.       Вот уж Хартман любит заливать свои красноречия. Вроде такой бред, а я всё равно уши развешу и слушаю, приятно потому что…       — Твоё, — отвечаю я твёрдо, словно не я уже говорю вовсе, а моя поплывшая далеко и надолго душа. — А не чьё-то.       Хартман опять разулыбался, дурачок. На нём даже такая мелочь сработает безотказно. Он действительно очень любвеобилен и сентиментален, хотя сразу по нему так и не скажешь. И он наклоняется, утыкается лицом в свой же шарф на мне в районе шеи. Я усмехаюсь, опираюсь рукой на его плечо и затягиваюсь.       — Моё… — вторит он мне шёпотом. От него пахнет табаком, но я уже перестал различать это в витавшем вокруг нас дыме тлеющих сигарет. — Любовь моя…       Я тихо посмеялся. Какой же он… ласковый, родной. Да и дурачок тоже. Когда я не сдерживаю своих чувств к нему, даже в мыслях, происходит что-то невероятное.       И Хартман поднял голову, мельком взглянув на меня, и тут же прильнул к губам в поцелуе. Тут смешалось всё: контраст его тепла и морозного ветра; его запах вперемешку с запахом сигарет; ощущение того, что мы одни в радиусе как минимум километра, а может и на всей Земле; и моя единственная мысль о том, что я не могу не любить его. И мы целовались, усыпанные снегом, где-то посреди городского парка совсем одни. На секунду в моей голове пролетела глупая идея сбежать с ним далеко и надолго, как однажды сделали мои родители. Я не стал её озвучивать. Но однажды, подумалось мне, мы с ним куда-нибудь поедем. Куда-нибудь дальше, чем Берлин или даже Франкфурт. Как я и хотел уже давно. Вот, кажется, я уже начал мечтать масштабней.       Потом мы отстранились и опять сделали по затяжке. Хартман почему-то беззвучно усмехнулся, прикрыв глаза.       — Никогда бы не подумал, что поцелую тебя здесь, — он покачал головой. — Хартман из прошлого наверное до сих пор мечтает, чтоб Хартман из будущего пришёл к нему и сказал о том, что его ждёт. Чтобы обнадёжил, что здесь у него есть всё, о чём он мечтал, и нужно просто подождать.       — Если бы Хартман из прошлого узнал всё заранее, было бы уже не так интересно, — ответил я.       — Разве такое может быть неинтересно? — изумился он. — Просто Хартман из прошлого успокоился бы.       Я немного подумал.       — Стефан из прошлого очень удивился бы, если бы узнал от кого-то, что он влюблён и в него тоже кто-то влюблён, — я затянулся последний раз и потушил сигарету об ограду. — Ты можешь отправить себе послание в будущее. Задай себе вопросы, на которые ответишь через несколько лет.       — Идея хорошая. Только какие? — Хартман задумался. — Хотя, в прочем… У меня дома есть для тебя подарок на день рождения, который я готовил месяца два… Вот он для этого хорошо сгодится.       — То есть подарок мне, а использовать будешь ты? — я усмехнулся.       — Мы будем использовать, — поправил меня он.       — Что это за подарок такой, который ты аж за два месяца до моего дня рождения начал готовить?       — Определённо особенный. Я такого тебе ещё не делал. Я отдал бы его тебе в любом случае, но, правда, не будь мы сейчас в отношениях, это было бы немного… неловко.       — Вот как? — я удивлённо вскинул брови. — Почему?       — Поймёшь, когда увидишь.       — Интересно, как бы я отреагировал на него, не позвони я тебе.       — Мне тоже очень интересно, — Хартман покачал головой и обнял меня за плечи, притиснув к себе под бок. Мне стало куда теплее на пронизывающем речном ветре. — Но если выбирать из того, чтоб узнать это и твоим звонком, я без раздумий выбрал бы последнее.       — Я сейчас даже не сомневаюсь, — я посмеялся.       — Ты замёрз?       — Немного.       Мы двинулись дальше, чуть позже свернув обратно в парк к выходу. Взяли в попутной кофейне по стакану кофе, немного согрелись. Хартман вызвал такси до дома, где я успешно задремал на его плече — мне этого очень сильно хотелось.       Хартман разбудил меня чуть позже, когда мы подъехали к магазину у его дома. И тут же ломанулись закупаться. Обещанную шоколадку, разумеется, взяли, вот только не одну плитку, а целую стопку таких плиток. Плюсом кучу снеков и бутылку вина. Выходя из магазина с полными пакетами, я пустил шутку:       — Мы это неделю есть будем, не меньше.       — Вот на неделю и задержишься у меня, — ответил Хартман, и я краем глаза уловил его довольную ухмылку.       — Вот это ловушка… Даже не знаю что и делать, — театрально вздохнул я. — Это ужаснейшее похищение.       — Похищение может и ужаснейшее, а вот жертва похищения будет жить как в раю.       Хартман в этом был исключительно прав.       Его квартиру я отпирал своим ключом. «Ты дома», — сказал он мне, и я неосознанно улыбнулся. «Дома», — повторял я про себя. Пока он на кухне разгружал пакеты, я улизнул в спальню, с огромной радостью стянул с себя брюки и рубаху, забрался обратно в огромную чёрную футболку Хартмана, которую оставил на стуле ещё утром, а потом плюхнулся поперёк кровати, распластавшись на животе посреди смятого одеяла и мягких подушек. Вот тогда я действительно убедился, что нахожусь дома и в раю. Я чувствовал приятную усталость и то, как моё тело расслабилось на этой кровати, как тепло в этой квартире и как приятно здесь находиться с мороза. Снова клонило в сон, причём по-настоящему, я был готов уснуть здесь и сейчас. Это действительно хороший знак, потому что так легко уснуть мне нечасто удаётся. Я обнимал руками подушку, на которой лежал, и сквозь лёгкую дремоту слушал возню Хартмана в другом конце квартиры. И осознание того, что там где-то не кто-нибудь, а мой дорогой Хартман, снова заставляло меня улыбаться — вот сейчас он придёт ко мне, обнимет, и тогда точно всё будет хорошо.       — Ты уже спишь, солнышко?       Я услышал его голос и слегка встрепенулся, приподнял голову, чтоб посмотреть на него. Он поставил на прикроватную тумбу два бокала вина и раскрытую плитку шоколада.       — Нет, не сплю, — отозвался я.       Хартман прилёг рядом со мной, закинув одну руку мне на спину. Следом он потянул край одеяла, закрыв им меня.       — Ты сегодня такой сонный весь вечер, — тихо хохотнул он у моего уха.       — Не сонный, а расслабленный, — пробубнил я. — Нечасто мне расслабляться приходилось.       — Знаю. Я так рад, что это случилось, — он ткнулся носом мне в щёку. Под одеялом в его объятиях я совсем поплыл. — Ты сейчас такой… уютный, домашний, милый… Я бы тебя с ног до головы завернул в одеяло и уложил спать.       Я лениво усмехнулся и перевернулся на спину, чтобы взглянуть ему в лицо; он, облокотившись в матрас, нависал надо мной половиной тела. Тут же украл у меня очки — плавно стянул их с меня и отложил на тумбочку, а сам склонился и оставил для меня краткий, но мягкий поцелуй на губах, а потом соскользнул в сторону, ластясь и зацеловывая моё лицо. Я зажмурился и тихо посмеялся, обвив руками его шею. Хартман такой Хартман… И ведь я действительно не видел его в искренних отношениях, не видел раньше его любовь, но почему-то сейчас ничуть не удивляюсь происходящему, словно он никак не поменялся в своём отношении и характере. Потому что он и раньше был сентиментален, и я к этому давно привык. К тому, что происходит сейчас, как я и сказал, я ещё не скоро привыкну и не хочу, но я знаю, что ему это идёт. Ему это в самом деле идёт. Особенно со мной, ха-ха. Но это так, лишь мои шутки. В остальном я серьёзен — я вижу абсолютно целого и настоящего Хартмана, такого, каким он должен быть. Каким я его до конца раньше не видел, но точно знал, что он такой.       — Но перед этим, — он прервался и поднял голову, — я попрошу тебя поделиться впечатлениями о первом свидании. Сильно ли это отличается от наших старых прогулок?       — Сложно сказать, — я вскинул руки над головой, задумавшись. — Это наши прежние прогулки, но с новым уровнем отношений. Поэтому мы придаём им немного другую окраску и позволяем себе немного больше. Мне сегодня очень понравилось, честное слово. Спасибо тебе.       Я, будто в знак благодарности, коснулся его щеки и улыбнулся, тут же получив фирменную улыбку в ответ, из которой ушла та самая грустинка.       — Тебе тоже спасибо за этот вечер, — прошептал Хартман. — Без тебя бы его не было.       — Да неужели? — слукавил я и посмеялся.       — Впрочем, давай я переоденусь и подарю тебе подарок.       Он поднялся с кровати и протянул мне бокал вина вместе с шоколадкой. Я перекатился обратно на живот и словно из засады наблюдал за тем, как он переодевается. Теперь-то я уже могу позволить себе восхищаться им, не скрывая этого. Хартман замечал мой взгляд, иногда мельком оборачивался, и, судя по его слабой ухмылке, был доволен. Что уж таить, ему нравится внимание, и это факт. Как только он оказался в своих любимых шортах и вчерашней футболке, достал из горы одежды в шкафу прямоугольный зелёный свёрток и вернулся ко мне на кровать с ним и своим бокалом вина. Я к тому времени уже немного отхватил из своего бокала.       — Стеф, в общем… — Хартман положил свёрток между нами и погладил его ладонью. — В этом году я решил, что подарок будет отличаться от того, что я делал тебе раньше. Он меньше, но я долго собирал и делал его сам. Ну же, открой.       Я умостил бокал в складке одеяла и развернул свой подарок из горы блестящей обёрточной бумаги. У меня в руках оказалась записная книжка в твёрдой бирюзовой обложке. На ней не было ничего написано, потому я даже сначала не понял посыла.       — Тут… вся наша история, — тихо пояснил Хартман. — Я начал собирать эту книжку ещё в октябре, распечатал все-все наши фотографии и вклеивал их в хронологическом порядке, писал по вечерам о каждой, рылся в своём хламе в поисках каких-нибудь вещей, связанных с ними…       — Вау, Хартман… — восхищённо шепнул я, разглаживая большими пальцами обложку этой записной книжки. — Ты так долго это делал… Давай посмотрим!       — Давай, — узнал по голосу его влюблённую улыбку.       Я положил альбом на подушку между нами и открыл первую страницу. Оттуда с вклеенной пожелтевшей газетной вырезки смотрели совсем молодые парни-студенты в белых халатах на фоне главного входа университета. Вычурно-официальная чёрно-белая фотография из газеты стала нашей первой совместной фотографией.       — До третьего курса у нас не было фоток, — Хартман кивнул мне на этот разворот. — Я сам удивился, когда понял, что впервые нас вместе сфотографировали журналисты в газетную заметку. Помнишь ещё декан именно к нам приходил, просил дать им интервью?       — Да, как такое забыть, — я усмехнулся. Тут же рядом была обрывками вклеена сама статья, но в глаза бросился в первую очередь заголовок:

«Первые студенты-медики XXI века: о том, как учится будущим врачам в новой эпохе, рассказали студенты третьего курса педиатрического факультета Хартман Аллесберг и Стефан Кёлер из университета Шарите.»

      Почему-то он меня порядком повеселил. Я совсем забыл о том, что писали в той статье — словно с двадцатого века в этом плане что-то резко изменилось, как по щелчку пальцев.       — А ещё вот эта, — Хартман показал мне на соседнюю страницу, где была вторая фотография из этой статьи: мы сидим друг напротив друга в университетской библиотеке. Я упёрся взглядом в книги, а Хартман — в меня, причём непринуждённо, будто бы его застали за этим. — Я тут так смотрю на тебя… Я даже забыл, что нас попросили сделать, пока мне не напомнили, что мне тоже надо смотреть в учебники. Но в редакции почему-то выбрали именно эту фотку.       — Думаешь, они знали обо всём наперёд? — я снова засмеялся. — А я-то сидел думал, что не так, что ты на меня так смотришь.       — А я сидел и думал, что со мной не так, что мне хотелось тебя тогда поцеловать. Третий курс, как-никак. Я тогда осознал, что моя привязанность к тебе связана с тем, что я влюбился по уши… Ты тогда выглядел прекрасно. Ты всегда выглядишь прекрасно. И тогда задумчивый такой был, серьёзный… Я в самом деле забыл обо всём, потому что не мог отвести взгляд. В жизни так сильно не влюблялся, — он тяжело вздохнул. Я ободряюще пихнул его в плечо, съел кусочек шоколада и перелистнул страницу.       Дальше шли уже фотографии с выпускного. В основном с группой, но кто-то (уже не помню кто) додумался сфотографировать нас вдвоём. Одну из них я подписал для Хартмана: «Моему лучшему другу» и дата. А вот потом с началом практики мы вместе купили камеру. И вот, пожалуйста: мы вдвоём на крыше больницы, поставили палатку, которую потом успешно сдуло ветром; вот играем в дженгу в выходной вечер; вот гуляем в парке, а Хартман одолжил у детей скейт и пытается на нём прокатиться, будто умеет, — выделывается одним словом; вот балуемся на дежурстве с ведром и шваброй в свободный час; вот мы провожаем закат на крыше дома Хартмана, а вот безбилетно смотрим концерт Рамштайна с гаражей; где-то день рождения Хартмана, а вот где-то и мой, тут же и Рождество в больнице, и мы в костюме Франкенштейна и его монстра на Хэллоуин. Были фотографии, которые мы сделали сами, были и те, которые делали другие для очередных статей или просто при памятных днях в больнице. Много что было. Много что не засняли. У нас не так много совместных фотографий. Последняя, где я хоть как-то улыбался, была у наряженной ёлки в главном холле. Её я хорошо помню — последняя фотография прежней дружбы перед той новогодней ночью в крайний год ординатуры. В углу страницы было подписано карандашом: «Прости меня.» Я почему-то беззвучно усмехнулся. Мы умяли почти всю плитку и допили вино. Дальше шли только те самые официальные фотографии для больницы: разворот с общей фотографией нового управляющего персонала и две копии наших с Хартманом фотографий с персональской доски в холле, подписанные нашими должностями. А вот фотографию на последней заполненной странице книжки я не узнал.       — Это что? Откуда? — спросил я. Там я стоял очень уставший, но серьёзный в своей хирургичке у окна одной из ординаторских с кружкой кофе в одной руке и блокнотом, в который я смотрел, в другой. Подпись гласила: «Идеальный начальник для реанимации».       — Это я исподтишка сделал, — с неловкой усмешкой сознался Хартман. — Не удержался. Ты так сосредоточен был, что даже не заметил, а я залюбовался. Нечасто мне это удавалось, поэтому я хотел запечатлеть это для себя. Осмелился показать и тебе.       — Вот ты… папарацци хренов, — пробубнил я, естественно в шутку. Меня это ничуть не задело, тем более теперь, когда я знаю, для чего были все эти его взгляды.       — Ну извини, — он беспечно пожал плечами и посмеялся. — Тут, кстати, осталось ещё много пустых страниц, больше половины. Мне кажется это всё для нас из будущего.       — Конечно. Вот и задавай себе вопросы, — произнёс я и нашарил в одеяле брошенный ранее телефон. Пока Хартман ещё недоумевал, я открыл камеру, поцеловал его в щёку и сделал фотографию, тут же показав её Хартману: — Знаешь этих классных мужчин?       — Да, где-то мы встречались. Особенно вот этот справа классный, — он посмотрел на меня и усмехнулся. Я наигранно закатил глаза.       — Вот с этой фотографии и начнём заполнять дальше нашу книжку. С новой страницы, — я серьёзно заглянул Хартману в глаза.       — Обязательно. До этого так, только начало было, — весело ответил он. — Надо больше фотографироваться. Глядишь и на второй том наживём.       — Наживём.       Я захлопнул книжку, сунул в рот последний кусочек шоколадки и резко опрокинулся на спину, потянув Хартмана в свои объятия.       Наживём.