Записки нелюдимого анестезиолога

      Есть у меня коллега один по имени Куаныш, брюнетка-шпала под два метра ростом, он перевёлся к нам в больницу с рекомендательным письмом из какого-то другого Берлинского Вивантеса, когда я учился на первом году ординатуры. Он на три года меня старше, поэтому стал моим неким куратором на время ординатуры. Слегка самовлюблён не хуже хирургов и высокомерен, за это я его терпеть не могу. А ещё он родом из Казахстана, но на немецком говорит, как на родном языке. И на русском точно так же, и потому иногда я понимаю его, когда он пытается с кем-то говорить на нём, чтоб другие не слышали. Да, я подлая крыса, но интересно же бывает. Один раз я, правда, спалился, потому при мне на русском с другими он больше не говорил, только на казахском, из которого я не понимал ни слова.       — Ну всё, Кёлер, поздравляй, скоро должность будет у меня, — я спал в ординаторской, когда шпала с громким хлопком вошёл внутрь, чем и разбудил меня. Он выглядел гордым и довольным. А ещё он никогда не надевал нашу, как мы её зовём, «анестезичку» — ту же самую хирургичку, только нашу специальную мятно-зелёную для анестезиологов. Только в чёрной ходил, из-за этого его путали с патологоанатомом из морга, потому что те как раз в таких ходили.       — Идиот, — буркнул я, заворачиваясь в простыню, которую спёр из пустующей палаты.       — Розендорф завтра в отставку, — пояснил он. Я и так это знал, не хотел слушать его самодовольные речи.       В общем, в то время мы с ним вели жёсткую конкуренцию за должность заведующего анестезиологией. Точнее, все знали, что преемником Розендорфа будет именно он, а на меня вообще никто не смотрел. Я не завидовал ему, вообще даже не думал претендовать на то место. Но в конечном итоге он ощутил разочарование, а я и сам не ожидал, что на должность поставят меня. В общем, так мы заработали взаимную неприязнь вперемешку с неким зачатком товарищества. Не скажу, что дружбы, ничего близко похожего этого я не заводил ни с кем, кроме Хартмана в давние студенческие времена. Но, может быть, как приятель, напарник, к которому при этом ещё и испытываешь неприязнь. Это странно, но у меня так почти с каждым, с кем я общаюсь чуть ближе, чем с другими. Короче, попасть на должность я не должен был, но вышла очень интересная история, части которой мне потом дорассказывал Хартман.       — Засунь свою должность себе в зад, — огрызнулся я, так как был теперь раздражён тем, что этот паршивец меня разбудил. Вообще мне было не до всех этих гонок за должностью, и меня все бесили этой суматохой. Дело в том, что в тот год в больнице резко назначили полную смену начальства в обязательном порядке, так как всем заправляло старшее поколение, а людишки из представительства «Вивантеса» в Германии решили, что для меньшей неуместной консервативности управление нужно доверить более молодым, но лучшим врачам. Так у нас сразу же все заведующие отделениями и главврач свалили кто куда — кто на пенсию, а кто просто работать в отделении в подчинении теперь младшего коллеги. Так во всех отделениях началась суматоха: относительно молодые врачи до сорока пяти лет начали бороться за право получить заветную должность начальника. Так надо было выбрать заведующих для двух с лишним десятков отделений в нашей больнице, в том числе главную медсестру и анестезиолога. Но в первую очередь главврача, чтобы тот новый главврач с советом директоров уже выбирал из кандидатов на заведующие должности.       Я знал, что Хартман ещё давно на должность главврача претендовал, и одним утром, когда я снова дрался с кофейным автоматом в главном холле, он подошёл ко мне, дал большой стакан кофе, который, видимо, выклянчил в ещё не открывшимся в ранний час кафетерии, а потом показал мне свой новый бейдж.       — Видал чё? — довольно спросил он.       — Ну чё, поздравляю, — я кивнул, первым делом же увидев под его именем с фамилией слово «главный врач». Это было слишком ожидаемо, чтобы очень бурно на это реагировать. Но он сам и так это знал. Вообще не колебался перед комиссией, заранее зная, что должность у него в руках как минимум уже несколько лет, стоило только дождаться выхода на пенсию старого главврача.       — А у вас кто перед комиссией предстанет? — как бы невзначай поинтересовался он, наваливаясь плечом на автомат.       — Куаныш, кто больше-то, — я пожал плечами.       — А я думал ты.       — Пф, да не неси бред, — насмешливо фыркнув, безучастно ответил я.       — Ты себя явно недооцениваешь, — Хартман покачал головой.       — Глупо профессионально возвышать себя, если старшие коллеги считают, что лучше подойдёт кто-то другой.       — По-моему они не считают Куаныша лучше тебя.       — Без понятия. Может тут расовый вопрос.       — Но это в любом случае несправедливо.       — Такая уж система. У нас не умеют угодить всем. Будут ущемлять либо большинство в пользу меньшинства, либо меньшинство в пользу большинства.       — Да я эту систему... из... пользую в своих интересах, — с трудом подобрал слова Хартман, тихо фыркнув, думая, как покультурней выразиться, но я всё равно понял, что именно он хотел сказать.       — Ну валяй, у тебя это хорошо получается, — я махнул рукой, пнул кофейный автомат ногой и пошагал прочь.       — Ты это что имеешь в виду? — вдогонку крикнул мне Хартман.       — Твою целеустремлённость, — пояснил я, обернувшись на него на ходу и хмыкнув. — Кстати, раз уж ты тут теперь заправляешь, реши вопрос с этой техникой, — кивнул я на кофейный автомат и ушёл.       Список кандидатов вовсю заполнялся. С этим все разом посходили с ума. Хартман целыми днями перечитывал все резюме сотрудников из каждого отделения, аж на три недели отошёл от операций только для того, чтобы ходить целыми днями по отделениям и смотреть за работой всех и вся. Он дал указ от каждого отделения старшим врачам, что по возрасту не могут рекомендоваться на должность, выставить трёх молодых кандидатов, одного из них он выберет предстать перед комиссией на совете директоров в его присутствии, где постарается помочь зарекомендовать коллегу на должность. Если не получится у того, он возьмёт кого-то из двух запасных. Кого-то всё-таки выберут. Самым расслабленным отделением у нас была трансплантология, ведь главврачом стал Хартман оттуда, а потому и сразу заведующим отделением, почему бы, так сказать, и нет. Да и трансплантологов у нас по минимуму, меньше всего, отделение тут это самое молодое, открылось оно тогда, когда подходил черёд нашей с ним ординатуры и мы подавали документы в отделения. Хартман ткнул в небо пальцем и пошёл туда. «Это знак!» — сказал мне он. Во время набора его без проблем взяли на учёбу и через пять лет так же спокойно взяли в штат. Отделение очень маленькое, потому они все вместе там просто со всех нас угарали.       Меня же в список из трёх кандидатов не включили. Не знаю почему, просто меня старшие любили погонять, а я со своим характером в таких условиях только и делал неосознанно, чтоб ко мне относились предвзято. Вот они, отголоски детства. А я раньше в какой-то момент подумал, что выжил из своего мрачного прошлого, остались только незначительные моменты в виде тактилофобии. Но нет, оказывается, ко мне по-другому общество и не относилось. Только теперь это было без чего-то физического. Но так по сути ничего и не изменилось. А тут ещё решили, что глупо делить отделение анестезиологии и ОРИТ, и объединили эти отделения. Я в принципе солидарен, но так конкурс у нас стал больше, и я вообще затерялся в этой толпе. С одной стороны, осознав, что ко мне относятся всю жизнь практически одинаково, мне стало от этого грустно, но с другой стороны я знал, что и не слишком хорош. Я был отличником всегда и везде, и тут тоже старался, но синдромом отличника не страдал. Потому было всё равно, попаду я в список кандидатов или нет. Но меня этим пытались травить, хвастаясь, Куаныш по крайней мере, а я, огрызаясь и ссылаясь на свой пофигизм, у них создавал ощущение зависти в себе. Это было не так. Разве что я осознавал, что Хартман был не прав и просто относится ко мне предвзято, так же, как и все, только он в лучшую сторону. Я знал, что получить должность путём старой дружбы будет очень нечестно.       Так у нас выделили трёх кандидатов: Куаныша, реаниматолога Элиота из Америки и анестезиолога-реаниматолога Барбару из Испании. Мне было смешно с того, что мои расовые предположения оправдались — среди наших кандидатов не было немцев. Ох уж эти системы, стоит нам обойти стороной иностранного врача, и он сразу заявит об ущемлении своих прав. Теперь же ущемляют коренных немцев, ведь, как минимум, Барбару они обидеть боялись, хотя она едва закончила сдачу экзаменов по немецкому медицинскому языку и просто медицинским знаниям. Вдобавок ко всему Барбара была смуглой девушкой со слегка дурным характером, и её уж точно очень сильно побоялись обидеть. Я ни в коем случае не расист, но борец за справедливость. И это было несправедливо. Может, конечно, на подсознательном уровне я всё-таки завидовал, но так не считал, просто это было несправедливо. Дискриминация вовсе не распространяется только на иностранцев, она исходит также и от них самих по отношению к местным жителям, когда они истерично топят выше всякой меры за свои права. Такие ординаторы у меня тоже были, взять хоть ту самую Свету — суровую девушку-лесбиянку из России. Просто борзеют то одни, то другие, и каждый будет считать, что прав. И, в общем, Хартман заметил то же самое, что и я, и уже, как влиятельное лицо в этой больнице, стал принимать меры.       В общем, один из моих ординаторов вместе с моей пожилой коллегой понесли решённый список кандидатов в кабинет главврачу, ординатор же мне потом и рассказал, что там происходило.       — Мне не очень нравится список кандидатов, — заключил Хартман, внимательно перечитав все три рекомендации. — Я бы хотел исключить из него Барбару, так как она едва закончила испытательный срок с экзаменами.       — И на кого ты её хочешь заменить? — спросила моя коллега.       — На Кёлера, — непоколебимо ответил тот.       — И с чего вдруг?       — С того, что он себя здесь давно зарекомендовал, просто вы не хотите этого признавать только потому, что он вам не нравится лично.       — Да это ты к нему предвзято относишься, потому что он твой дружок. И по-любому сделаешь всё, чтоб он и стал начальником. Ну, тебе ведь потом разгребать жалобы с обвинениями в расизме, а не мне.       — А это похоже на расизм? Я не убрал из списка казаха Куаныша, не убрал из списка афроамериканца Элиота, а теперь то, что я хочу сменить Барбару с малым количеством опыта на более опытного Кёлера теперь считается расизмом?       — Она тебе ещё за сексизм жалобу накинет.       — Её проблемы, что она себя возомнила главнее остальных, раз она иностранка. Если назовёт меня расистом, то спокойно назову её лицемеркой, потому что выезжает на обвинениях в ущемлении и расизме, этим самым на жалости ущемляя нас, местных. Всю Германию, может, отдадим тогда иностранцам? А почему нет с такой логикой-то? Прежде чем на верхушки лезть, пусть сначала зарекомендует себя и наберётся опыта, и тогда я её хоть своим замом сделаю.       — Хорошо, и почему именно Кёлер? — моя коллега всё-таки не унималась. Уж больно я ей не нравлюсь.       — Потому что он отличный специалист.       — Да тут все, кто тут работает, себя зарекомендовали. Что он особенного сделал? Есть и получше. Комиссии твоих аргументов будет недостаточно. Найди более весомую причину, почему на должность должен идти именно он.       И Хартман реально стал искать. Ну и... По-прежнему не находил. Наивный. Ему хотелось видеть во мне кого-то особенного в этом месте, но по факту я слился с серой массой и ничем не выделялся из неё. Я хорошо учился, но выйти в свет у меня не получилось. Я вывел Хартмана, ещё в универе подтягивая его по учёбе, и он тоже стал отлично учиться, но понравиться другим ему помогала его харизма. Я стал затенённым у него за спиной, но меня это устраивало, я и не любил большого внимания. Хартман же, кажется, считал иначе, и был уверен, что я какой-то непрославленный герой здесь. Но когда его заставили подумать и найти весомый аргумент в свою пользу, он, кажется, понял, что был ослеплён своей привязанностью и ошибался. Но вряд ли признал, потому что не хотел разочаровываться. Он хотел, чтобы то, во что он верил, было по-настоящему. Хартман никогда не сдаётся. И потому он снова придумал новый гениальный план.       Я снова стоял с утра у кофейного автомата и проклинал Хартмана, что до сих пор его не починил. Но тот резко, словно читая мои мысли, появляется передо мной с большим стаканом кофе и без лишних комментариев суёт мне его в руки.       — Короче, Стефа, мне надо, чтоб ты совершил подвиг, — без каких-либо объяснений заявил он.       — Чё? Нахрена? — непонятливо спросил я.       — Просто, надо мне.       — Я тебе принц что ли? — фыркнул я. — Слыш, принцесса, иди в свою башню обратно и дальше подданными управляй, я-то тебе нахер? — я с кофе в руках гордо ушёл от него.       — Посмотрим ещё, — хмыкнул мне вдогонку тот и сам где-то скрылся.       И действительно, уже со следующего дня, заглянув в журнал, я заметил, что у меня грядёт тяжёлый день, потому что меня поставили на самые редкие, либо очень тяжёлые случаи. Я сначала решил, что это случайно, а потом понял, что Хартман имел в виду. Ему нужен был подвиг от меня, то есть я должен был работать со сложными случаями для рекомендации и общего доверия, и теперь выбора у меня не было, я должен был работать согласно составленному расписанию. А ещё Хартман вместе со своим гениальным планом ненароком лишил Куаныша всей его интересной работы, и он либо ходил на самые простые операции по типу аппендэктомии, либо просто дурака валял без работы. А я впахивал на самых экстремальных случаях. Сначала я очень сильно возмущался, ибо истинной причины не понимал, хотя она была у меня под носом, но, когда я уже хотел было идти Хартману предъявлять, чтобы он отказался от своей идеи, я внезапно понял, что мне наконец выпал шанс участвовать в чём-то ещё более интересном и действительно набираться опыта. Я остановился на полпути к кабинету главврача. Ведь, если так подумать, моими самыми интересными операциями станут трансплантации и простые операции сердца, к которым я уже привык. А так я успел поучаствовать и в уникальном удалении правого полушария мозга с удивительным случаем, и в разных экспериментальных программах, по трансплантации лёгких при раке, например, а ещё в операциях на мозге при полном сознании пациента и в операциях на нерождённом плоде прямо внутриутробно при патологиях развития.       Но в этот момент как раз и началась наша с Куанышем конкуренция. Все интересные случаи в основном забирал себе я, и в один момент он заявил о том, что теперь так просто они мне доставаться не будут. Я, естественно, только посмеялся над ним, пока в один момент в журнале не увидел, что он поменял наши фамилии на операциях местами, забрав моего пациента с опухолью в сердце себе, а меня поставив на свою чёртову резекцию желудка. Я понял, что отныне это чёртова война.       — Ах ты сволочь, ах ты гадёныш, — объявившись в дверном проёме палаты, негромко шипел я по-русски, чтоб пациент этого не понял. Куаныш был там и рассказывал пациенту об операции, но прервался, когда услышал меня.       — А, это ты, малявка, — ответил мне он так же на русском. — Что, злишься теперь? А вот всё. Так просто я тебе своих пациентов отдавать не буду. Сначала заслужи.       — Идиот, — фыркнул я. — И что ты мне предлагаешь сделать?       — Сейчас ты пойдёшь на мою операцию. А в следующий раз твой пациент будет доставаться тому, кто первый окажется в нужной палате. Соревнования наперегонки, — шпала зловеще ухмыльнулся, а я тихо рыкнул себе под нос.       — Это нечестно... — уже на немецком полушёпотом процедил я. Он специально это. Куда мне против этого длинноногого громилы мне с моими короткими ножками и ростом в полметра ниже его?       — Нечестно забирать себе моих прежних пациентов. Мою должность пытаешься забрать вместе с пациентами? Заслужи сначала всё это, — Куаныш преспокойно продолжил возню с пациентом.       — Нечестно меня испытывать физически, вот что нечестно, — я повысил голос. — Всем нравится надо мной издеваться. Да понял я, какой ты нахрен крутой, а теперь угомони своё эго и дай мне поработать с чём-то интересным хоть немного. Нахер мне твоя должность не сдалась, я просто хочу набраться опыта. У нас что, опыт теперь ещё и заслужить надо?!       — Как нехорошо... Вот поэтому тебе не видать должности. Ты обсуждаешь личные проблемы при пациенте, — Куаныш спокойно покачал головой, снова перейдя на русский язык. — Нет. Я не дам тебе работать с моими случаями так просто. Ты заплачь ещё.       — Мудак, — бросил я тоже на русском, уж их ругательства я знал лучше всего, и разъярённо хлопнул дверью палаты с другой стороны. И пошёл куда-то в неизвестном направлении. Точнее, я знал одно, что заберу из шкафчика сигареты и пойду перекурю, подышу свежим воздухом и успокоюсь. Не Хартману же, как ребёнок, идти жаловаться. Иначе это унизительно. Иначе ко мне станут ещё хуже относиться.       Выкурив на крыше больницы три сигареты за раз, я, всё ещё держащий гнев на шпалу, решил, что приму его вызов. Но решить это силой, как он и сказал, я не смогу. Мы слишком разной комплектации, что у меня нет шансов против него. Никогда в моей компетенции не было решения проблем силой. Хотя теперь в целях самообороны ударить я могу. С самой школы на мне применяли силу, я ведь маленький, низкий, не выгляжу как тот, кто сможет противостоять полноценно. Да, это так. И здесь я тоже точно ему буду проигрывать каждый раз. Но я решил, что честно будет то, что я вместо своей силы применю немного хитрости. Так я и решил. Я не хочу выглядеть как тот, кто становится жертвой снова и снова. Я принял вызов, чтоб не выглядеть глупо.       С тех пор я смотрел в своём расписании всё заранее, переписывал всё в свой блокнот, а в журнале исправлял номера палат на другие, чтобы этот идиот на своих ходулях сломя голову бежал не к тому пациенту, пока я, умный и хитрый засранец, спокойным шагом иду к настоящей заветной палате. Когда же он понял мою хитрость, я поменял тактику, чтобы его запутать, и оставил номер правильной палаты, чтоб тот решил, что я снова изменил его. Сам же я просто приходил раньше. Затем эти две тактики я стал меж собой чередовать, и вскоре он пронюхал мою задумку полностью, но сделать с этим ничего не мог, так как номера палат были указаны в случайном порядке, и ему ещё следовало угадать, что ему выпадет на этот раз. Конечно, иногда он угадывал, и потому я проигрывал Куанышу, но факт того, что это было хитро, был точно правдив. Жаловаться Хартману он не смел, потому что это тоже было бы унижением. Так мы и около недели и носились друг за другом.       В один день я, как тот, на кого записан пациент, перевёл его в другую палату, как новый вид своего мошенничества, и когда в следующий раз нёсся наперегонки со шпалой до палаты, выжимая из себя всё, что мог, резко затормозил у нужной палаты, что этот дылда, пронюхав хитрость, начал тормозить, но не успел сделать это быстро и пролетел лишний десяток метров на скользком кафеле, прежде чем плашмя грохнулся на пол. Я заржал.       — Ну ты и лошара, — хохоча, я уже было открыл дверь палаты, но сзади послышалось чуть ли не до боли родное:       — Эй, Стеф. Погоди.       Я обернулся. В конце коридора был Хартман, быстрыми шагами пересекая расстояние до меня почти вплотную.       — В чём дело?       — Оставь пациента ему на этот раз.       — В смысле на этот раз?! — воскликнул я.       — Да я знаю о ваших соревнованиях. Оставь этому, пусть играется.       — Ха! Ну и кто ещё из нас лошара? — Куаныш тем временем поднялся на ноги и подошёл к двери палаты, злобно смеясь.       — Да ты всё ещё лошара, ты, — заверил его Хартман, закатив глаза. — Мы идём на совет директоров.       — Что?! — чуть ли не хором сказали мы оба. Теперь я реально понял, что участвовал в гениальном плане Хартмана для получения должности для себя же без моего согласования.       — Извини, Куаныш, если не выйдет, ты пойдёшь вторым, — Хартман слабо улыбнулся и покачал головой, я же больше ничего сказать не мог. — Я последние две недели следил за вами обоими, к тому же мне разрешили внести Стефана в список кандидатов. И я сделал свой выбор.       Хартман схватил меня за плечо и, больше ничего не говоря тому, потащил меня за собой.       — Да ну бред какой-то, зачем? — спросил я, отойдя от него на шаг подальше. — Ещё и вплёл меня в это своим заговорческим планом.       — Ты сможешь сам составлять расписание. Куаныш не сможет ему сопротивляться. Он будет находиться в твоей власти. Ты не хочешь этого? — вскинув бровь, спросил он.       — Я не знаю, что ответить... Не уверен, что мне, как начальнику, тут обрадуются, — я грустно усмехнулся. — Я здесь никому не нравлюсь.       — Не говори глупостей, Стеф, — тут же возразил Хартман. — Ты не прав. Ты... — он внезапно замялся и замолчал. Я непонятливо взглянул на него и, кажется, понял, какой неудобной фразы он пытается избежать. — В общем, я яро буду поддерживать тебя перед комиссией. Всё получится, я уверен.       Весь оставшийся путь до конференц-зала Хартман объяснял мне, что говорить на совете директоров о себе, пропуская самоироничные шутки, чтоб им понравиться. Я очень сильно трясся, когда там, уже на собрании, мне дали слово. Я стоял там и думал: «а может специально наговорить то, что им не понравится? Нужно ли это мне вообще?» Но Хартман смотрел на меня испытывающе, что-то пытался показать взглядом, и я, в конце-концов, взял себя в руки. Долго говорить мне и не дали, минут пять максимум с вопросами от комиссии плюсом. После этого меня отпустили совсем. Не знал, что это значит, но теперь была очередь Хартмана произносить рекомендательную речь. Хотелось мне услышать, что он скажет, да только просто выгнали меня оттуда. И всё, что мне оставалось, это ждать сообщения об их решении непосредственно напрямую от Хартмана.       Спустя три дня Хартман нашёл меня с утра и с лёгкой улыбкой протянул мне новенький бейдж, где под моей фамилией значилось, что я — заведующий анестезиологией и ОРИТ.       — Это тебе, — сказал он, будучи, видимо, очень довольный тем, будто эта должность была нужна ему, а не мне. Да похоже что так и было.       — Вау... — тихо протянул я, с некой осторожностью взяв у него бейдж. — Не думал, что комиссия это одобрит.       — Я просто рассказал о своих наблюдениях за твоей работой последние недели и хорошо тебя захвалил на собрании, — он усмехнулся. Выбора у меня уже не было. Я был на должности. Поэтому менять что-то было уже бесполезно.       — Это... Спасибо, наверное, — неловко сказал я, пытаясь принять к сведению, осознать, что я теперь заправляю здесь отделением и отныне на что-то влияю тут. Это было непривычно.       — Да не за что, — Хартман улыбнулся и слабо хлопнул меня по плечу, не придумав жеста лучше в данный момент. — Я жду тебя завтра утром на собрании, будут представлять весь новый управляющий состав.       Бейдж я спрятал в карман и промолчал. Решил никому не говорить об этом, так как ощущал себя немного неловко перед всем отделением, я ведь не планировал и не должен был становиться им начальником, и внезапной конкуренции от меня не ожидал никто. Это потом я узнал от одного ординатора, что большинство анестезиологов одобрили меня в кандидаты, тогда же я был уверен, что все будут возмущаться. Куаныш был на нервах и бегал за мной, спрашивая, не сказали ли мне чего. Я врал, либо молчал, и в целом моё отделение узнало обо мне, как о начальнике, только тогда, когда в холле вывесили доску с начальством, где была и моя фамилия. В основном все тактично промолчали без возмущения, лишь кто-то без лишних эмоций бросил краткое «поздравляю». Я не думал, что все от этого в восторге. Высказываться тоже никто не смел, даже Куаныш молча смирился, не бегая за мной в отчаянии и покрывая трёхэтажным русским матом. Прошло не так много времени, и я успел привыкнуть, обжиться в собственном кабинете и вообще оценить прелести своей должности, теперь мне это нравится, особенно проводить собрания по утрам внутри отделения. Все остальные, кажется, тоже уже смирились и привыкли, как я понял, большинство я в принципе устроил. Мои организаторские способности признали, я каким-то образом начал угождать большинству на новом месте. Теперь мне нравится моя должность, хоть изначально я её и не хотел и получил очень спонтанно.