Записки нелюдимого анестезиолога

      — Та-ак, Кёлер, а это что, засосы? — у меня над ухом раздаётся голос одного близко знакомого мне ординатора-хирурга из реанимации — Йоханнеса фон Роттендорфа. Он младше меня меньше, чем на год, и у нас обоих на тот момент был последний год ординатуры. Я уснул в ординаторской после тяжёлого дня, Йохан вообще тут дрых при любой возможности и, видимо, как раз в ту минуту она у него была. Я же так-то сплю очень плохо, но бывают исключения, как в тот день, когда я могу вырубиться хоть на полу в операционной.       Роттендорф указывает на мою шею, и я хмурюсь, неохотно раскрывая глаза, ведь только-только уснул, а такие дни для меня, на самом деле, просто спасение в плане сна.       — Чё? Пошёл нахер отсюда, — сонно огрызнулся я.       — Так, я готов слушать твои оправдания по поводу того, что тебе на корпоративе подвалило счастье в виде очень властной девушки, — Йохан скрестил руки, мрачно сощурившись в своей манере. Мы с ним чем-то похожи, только его внешний вид больше соответствует характеру, чем мой. — Но я в это не- по-ве-рю.       — Это не засосы.       Конечно же я врал. Это были засосы. И я очень глупо пытался себя покрывать, ведь, сука, это ничем теперь не скрыть, они прямо на шее.       — И чё это тогда? — скептично спросил хирург, на что я только замолк и отвёл взгляд. — Ты мне голову не морочь, скажи ещё, что ударился.       — Ладно, допустим я подцепил девушку. Чё тебе надо?       — Я же сказал, что в это не поверю.       — Почему?       — Да потому что ты гей.       — Кто тебе это сказал? — я тяжело вздохнул, потирая переносицу. Возможно, он опять был прав. Чёрт. Но это было неизбежно. Я или остался бы человеком без сексуальных предпочтений, или оказалось бы, что я гей.       — Ну, ты гном, не общаешься с девушками, постоянно с Аллесбергом... — принялся приводить аргументы Йохан, но я его перебил.       — Ну, может быть, потому что он мой единственный друг... — мой голос дрогнул на последнем слове и я замолчал, на несколько секунд уставившись в никуда. — ... А знаешь что? Да пошёл он нахер. И ты иди нахер отсюда, — я махнул рукой, показывая явное нежелание общаться с кем-либо сейчас.       — Так, а это уже интересно, — я увидел, как голубые наглые глаза Йохана ярко заинтересованно блеснули, и он довольно оскалился.       — Пошёл отсюда нахер, я сказал! — резко рявкнул я на него и кинул ему в голову подушку, но тот отбился от меня, пожал плечами и завалился на соседнюю кровать, отвернувшись на бок и вдобавок забрав себе мою подушку.       Но, чёрт, кажется он всё понял. Случилась ошибка, не знаю исправима ли она, но в тот день я был разбит. Я переспал со своим лучшим другом. Это было случайно, Хартман был пьян, а я его снова тащил домой. На новогодний корпоратив это уже как традиция, и я не видел ничего, что этому бы поспособствовало заранее. Начал, естественно, он. И сломил меня на это. Своей харизмой, или ещё чем, и в итоге всё закончилось этим, отсюда и засосы. Естественно я никому бы не сказал правды о них, но боюсь мне не поверят, особенно Йохан, поскольку именно после этого наша с Хартманом дружба пошатнулась и находится в таком состоянии сейчас. Вроде и друзья, но существует огромное препятствие, не дающее всему быть таким же, как раньше. И дело ещё в том, что та ночь — лишь пол-проблемы. Я в то утро проснулся один и вовсе проспал работу, Хартман не разбудил меня, оставил ключи и ушёл. Нашёл его позже в ординаторской, и... Тогда уже был разбит. Он, не скромничая, целовался с одной девушкой, что вчера склеил на корпоративе, но его домой затащил я и попался к нему вместо неё. Я был разбит чувством, что меня предали. Да, возможно на этот раз я и ревновал. Меня удивляло и то, что... Я чувствую это. Почему я чувствую это?       Не знаю. Ничего не знаю. Наверное, я был наивен. Наверное, Хартман, будучи пьяным, придумал что-то себе. Но чёрт, он сказал, что давно об этом мечтал, сказал, что я милый и что он всегда хотел видеть меня на месте всех девушек, что у него были. А на утро делает всё наоборот. А я почему-то поверил, что нравлюсь ему. Поверил и, почему-то, захотел, чтоб так было. Очень странное чувство, я всегда был к нему привязан, но в тот вечер мне открылось что-то новое. Я никогда ни с кем не был, у меня он оставался самым близким человеком всегда, и на тот момент нашей дружбе было целых двенадцать лет. В тот вечер был мой первый поцелуй, мой «первый раз», забрал это всё себе именно Хартман, неизменно оставаясь единственным в моей жизни. Я никогда не задумывался о том, как это будет у меня, меня это не волновало, да и мне вот-вот через неделю должно было исполниться тридцать один, но почему-то у меня осталось чувство, что это было странно, что-то в этом было не так. В итоге, догоняя меня, разбитого, в коридоре, Хартман признал, что между нами ничего нет. Вчера мне он дал выбор того, кем мы будем с ним после этого, в итоге этого выбора у меня не оказалось, он всё сделал так, чтоб я был разбит. И сказал при этом, что не хочет делать мне больно. Но уже поздно, уже сделал. Мне даже показалось, что я его разочаровал той ночью, я ему не понравился.       Первый год после этого дался мне тяжело. В тот день у меня на операционном столе умер пациент, а я сильно возился во время реанимации, и после этого уже был на крыше в снегу, думая, прыгать ли мне или нет. В итоге, высушив на ветру слёзы, я упал в снег и истерично смеялся, пытаясь убедить себя, что весь мир дерьмо, и я не должен на этом дерьме зацикливаться, привык же, вроде. После того я как раз и пытался отогреться в ординаторской и заснул, но Йохан разбудил меня. Первую неделю я был зол на всех, всячески избегал Хартмана и дома с пошатанными нервами рыдал в подушку, как влюблённый, но преданный подросток. Мои лёгкие не выдержали моего психоза на крыше в снегу, и очень скоро я опять слёг с пневмонией. Я отказался ложиться в свою больницу и лёг в районную, потому что ненавижу, когда коллеги видят меня пациентом, да и тогда я бы не избежал Хартмана, который бы ползал на коленях вокруг моей койки и бесконечно извинялся (а он постоянно это делает). Но на работе я не появлялся, и Хартман, конечно же, узнал, что я болею. Дверь я ему не открывал в квартиру, и тогда он додумался, что я лежу в больнице, и каким-то образом всё-таки меня нашёл.       Тот день рождения я как раз провёл в больнице, и Хартман внезапно появился у меня в палате.       — Ты чё тут забыл? — я внезапно подскочил, подняв голову, и вылупился на него.       — Я тебя поздравить хотел, — пояснил он, поставив мне в ноги плотно чем-то набитый пакет, и улыбнулся. — С днём рождения, Стеф.       — Ты как меня нашёл? — тем временем не унимался я.       — Через твоего терапевта. Мне это нужно было, подло было бы тебя не поздравить.       — То есть это подло, а интрижка — нет? — мне усиленно хотелось тогда показать, как мне обидно.       — Я такого не говорил, — он качнул головой.       — И всё равно ты это сделал. Что у тебя вообще в голове?       — Мне правда стыдно, что это произошло. Давай забудем, а?       — Вот видишь, ты уже всё решил за нас, и тебе плевать, что чувствую я.       — А что ты чувствуешь? — в его голосе что-то странное промелькнуло, а меня его вопрос застал в расплох. Что я чувствую? Что я чувствую...       — Тебя, наверное, твоя дама ждёт, не трать время, — фыркнул я, переведя тему, и отвернулся от него на другой бок.       — Ты ревнуешь? — спросил он, продолжив нашу тему. И он был прав. Я же не хотел быть честным. — Мы с ней не встречаемся вообще.       — Мы же никто с тобой, чтоб я ревновал, — отозвался я.       — Я не сказал, что мы никто, я лишь предложил забыть, чтоб не портить нашу дружбу.       — Ты действительно думаешь, что всё будет как прежде? Да? Нихрена как прежде не будет, неужто сам не понимаешь?       — Знаю, но мы можем попытаться. Разве ты не хочешь этого? — его усиленно тянуло об этом поговорить.       — Так, уйди уже отсюда, — я же не хотел говорить ему никакой правды.       — Я не пойду, Стеф, ты ведь сам не хочешь этого.       — Я же сказал уйди, что ты не понял из этого?       — Я знаю, что можно говорить одно, но чувствовать другое.       — Вот именно что, и это про тебя! — воскликнул я, не выдержав, подскочив на кровати. — И я понятия не имею, как смог поверить твоей лести. Я так и знал, что ты где-то меня обманываешь.       — Я ни в чём тебя не обманул, — пытался заверить Хартман. — Может теперь ты скажешь мне, что чувствуешь?       — Да я ненавижу тебя! — сорвалось у меня, но в следующий же момент я пожалел, поняв, что теперь точно перегнул палку. Хартман смотрел на меня какое-то время молча, я понял, что задел его всё-таки. Он опустил взгляд, вздохнув. Я не собирался извиняться, гордость была всё-таки выше моих чувств.       — Что ж, я заслужил, пожалуй, — произнёс он негромко, не поднимая взгляда. — Распакуй подарок, надеюсь ты порадуешься немного. Ещё раз с днём рождения, — он развернулся к двери и на этот раз ушёл.       Я упал на подушку, закрыв руками лицо. Только сейчас понял, что у меня опять брызнули слёзы из глаз, Хартман это видел, а я не почувствовал. Правда ли всё, что я ему говорю? И правда ли то, о чём я думаю на самом деле? Вдруг я сам по себе просто какая-то ошибка? Но то, что между нами как прежде уже не будет, я знал точно.       Чуть позже я открыл его подарок. Там по классике было два килограмма мандаринов, Хартман прекрасно знает, что я их хоть тоннами могу жрать. Ещё там был шерстяной свитер, пакет леденцов, кружка, гирлянда и ёлочный шарик для несуществующей ёлки, которой у меня нет дома, все его подаренные шарики я вешаю на стену в рядок с гирляндами и этим довольствуюсь. Под конец дня меня замучила совесть, и я решился ему написать и поблагодарить за подарок. Но не больше.       В тот день он единственный вспомнил о моём дне рождения, хоть я и не собирался на это обращать внимания. Всё равно мне было досадно, что мне не позвонила мама, сёстры, словно все забыли. Мама, наверное, в одиночестве празднует день рождения моего покойного отца, с которым мы по стечению обстоятельств родились в один день, ей не до меня. И было стыдно, что я сорвался на единственного человека, кто об этом помнил. С другой стороны, я бы не сделал этого, если бы тот инцидент не случился между нами. Но я к Хартману привязан как ни крути, мы с ним вместе двенадцать лет, и он тот единственный человек, которому я доверяю, с которым хотел проводить время. Через два месяца я его полностью простил с чувством того, что мне ужасно его не хватает, но ему я, естественно, об этом не сказал. Мы так или иначе продолжали общаться, о чём я раньше и говорил, дарили друг другу на праздники подарки, но больше вместе не проводили дни, наши сериалы я досматривал один, не ходил к нему в гости, не ходил с ним гулять. Я до сих пор знаю, что мне этого не хватает, это так. Но я продолжаю ворчать перед ним.       Не так давно, когда Хартман стал главврачом и повысил меня, в день моего очередного дня рождения он подошёл ко мне в обеденный перерыв.       — Можешь вечерком часиков в шесть ко мне в кабинет зайти? — спросил он, слегка улыбнувшись.       — Зачем? — спросил я.       — Подарок подарю. С днём рождения, кстати, — он хитро сверкнул глазами и ушёл прочь.       Я послушался и решил зайти к нему вечером, пока было немного свободного времени. И как глупо я себя почувствовал, когда открыл дверь, а он там опять целовался с какой-то девчонкой, которая расселась у него на коленях. Я застыл в дверях, после чего угрюмо вздохнул, а он кое-как от неё оторвался, рассеянно взглянув на меня. Он открыл было рот, но я не дал ему ничего сказать:       — Двери закрывать надо, — огрызнулся я и захлопнул дверь, вздохнул и пошёл работать дальше. Нет у меня времени смотреть на его тесты ревности.       Я сделал несколько шагов, но дверь за мной раскрылась.       — Стефа, стой! — откликнул он меня, выставляя девку за дверь. — Вернись сюда.       — Охрененный подарок, — я обернулся, саркастично развёл руками и не послушал его, уходя прочь.       Я тогда задержался на работе почти до полуночи, но домой всё-таки решил поехать. У дверей своей квартиры я обнаружил коробку из-под пиццы и снова доверху забитый пакет. Его бы спёр кто-то, но у меня почти все соседи — бабки, которые не вылазят из дому без надобности. Хартман, похоже, всё-таки нашёл способ отдать мне подарок, он бы это любым способом сделал, поэтому специально приехал ко мне домой и оставил его под дверью.       В пакете как обычно были мандарины, леденцы и ёлочный шарик на несуществующую ёлку — самые неизменные вещи в его подарке на день рождения и новый год. Ещё там была книга, шарф, плед и коробка чая. Он меня всегда пытается утеплять, зная, что с отоплением в моём доме всё не очень хорошо, а я сам страдаю пневмонией, заболевая минимум раз в год. В коробке была как раз целая пицца и записка сверху:       «Я хотел разделить её с тобой, как в старые добрые, но наглая фрау пришла ко мне очень не вовремя, прости. Поужинай хорошенько, с днём рождения.»       Кстати, после того случая я больше ни разу его не видел с девушками, кроме тех, что были по работе.       С другой стороны, Хартман тогда сказал лишь то, что хотел меня. Но вот любил ли он меня?.. Я как-то подумал об этом, и тут же подумал, а почему я об этом вообще думаю? Хартман, человек-сердце, наш местный сердцеед, в него влюблена как минимум треть всех девушек больницы, но ни с одной он надолго не задерживался, ни с одной. Любил ли он вообще хоть кого-то, или просто его забавляют эти интрижки? Единственный, с кем он был постоянно, со мной, своим лучшим другом. Но даже мной он лишь одну ночь поигрался, когда речь зашла о чём-то большем между нами. Может быть, он не умеет любить? Не получается, но он пытает судьбу? Тогда я почти ему и не противился, может быть потому что я был бы готов доверить свою судьбу, готов был бы провести всю жизнь с ним, разрешить ему что-то большее между нами? Может быть, я хотел бы, чтобы он любил меня?..       Может быть...