Её демоны

      — Сбежал, сука! — раздался незнакомый голос над головой. Мимо мелькнул кожаный сапог, разрезав воздух над головой.       На макушку, раскалывающуюся изнутри, посыпалась штукатурка. Я остановилась: больше не стала ползти вперёд, надеясь, что меня и сестру спасут и увезут как можно дальше отсюда, в тепло и безопасность.       Звуки слились в единый гул, и без усилий невозможно было разобрать отдельные слова. Ко мне подбежал высокий, стройный молодой человек в маске. Он снял её, и на его лицо упали длинные белоснежные локоны.       — Ёб твою… — пробормотал он, осторожно поворачивая меня, как хрупкую, треснувшую фарфоровую куклу. Я вскрикнула и зажмурилась, из глаз брызнули слёзы. Каждый вдох и каждое движение становилось невыносимой ношей. — Тут, видимо, беда с рёбрами, лицо рассекли — похоже на удар — и на ноге ножевое. Придётся на руках тащить! Гото, что с Мику?!       — Передоз.       — Да твою мать! — то ли с паникой, то ли с раздражением сказал беловолосый незнакомец. Он снял свою тонкую чёрную кофту, оставшись в тёмно-серой футболке, и прижал её к моей ноге, чтобы хоть как-то унять кровотечение. Мышцы тут же начало тянуть. — Так, детка, сейчас придётся потерпеть, — он нервно посмеялся, хотя ему было вовсе не до смеха.       — Рёбра-рёбра-рёбра, — быстро повторяла я, тяжело дыша и поскуливая.              Крепко вцепилась в руки парня, когда он аккуратно поднял меня, придерживая и фиксируя мою спину. Из-за кровотечения светлые джинсы в некоторых местах стали тёмно-красными.       — Помогите Мику… пожалуйста, — сказала хрипло, когда меня уносили на руках из комнаты. Тело становилось слишком податливым и тяжёлым, хотя молодой мужчина спокойно нёс меня на руках высоко над грязным полом.       Я посмотрела на широкие плечи второго, склонившегося над сестрой. В его руке сверкнул фонарь на телефоне — он проверил её зрачки. Он подхватил Мику на руки, как лёгкую тряпичную куклу, и дальше я не видела, что происходило в квартире. Меня быстрым шагом несли по лестнице, и наконец на лицо хлынул свежий воздух.       — Хагараси, заводи!       — Хагараси, — выдохнула я с облегчением, словно он мог чем-то помочь. Сам факт того, что он приехал, заставил меня на секунду расслабиться.       — Что ни день, то госпожа Кумагаи находит неприятности на свою голову, — ворчливо сказал он, открывая перед нами заднюю дверь. Меня осторожно уложили на заднее сидение автомобиля.       — Простите меня, господин Хагараси, простите… — я выдавливала слова через стиснутые зубы.       С каждым звуком меня обливала тупая боль на рёбрах, и я инстинктивно замирала всякий раз, когда она становилась острее, пыталась дышать маленькими порциями, чтобы не напрягать грудную клетку. Каждое движение отдавалось тяжёлой пульсацией в боку. Щека горела, ссадина натягивалась, и я могла едва шевелить губами.       Водитель сидел на своём месте, обернувшись, но его силуэт уже казался расплывчатым. Кровь из раны на ноге уже промочила ткань, она становилась всё холодней. Даже от попыток пошевелить ногой спазмы превращались в судороги.       — Господин Рёмен был зол, когда вы уехали, не дождавшись решения господина Фушигуро и господина Камо. Зачем вы вообще поехали сюда в одиночку?!       — Я думала… думала, что смогу, — опустила макушку на кресло и прикрыла глаза, их щипало от слёз. Тело вминалось в мягкие сидения. — А я ничего не могу… я…       — Ваша самоотверженность уже стала глупостью. Вы не можете всегда и для всех быть старшей сестрой, госпожа Кумагаи. Вы ещё дочь, возможно, будущая мать, чья-то подруга, будущая жена, студентка, будущая работница, вы — это вы, личность в конце концов! Невозможно быть вечно старшим ребёнком, который раньше мог горы свернуть. Сейчас вы не можете делать всё, особенно в нашем мире. — Распылялся Хагараси, а я впервые услышала, как он злился. Словно осознав, что переступил черту, он протянул руку и сжал мою ладонь, успокаивая и давая понять, что он поддерживает меня. И сказал негромко: — Пора остановиться.       Я поджала губы и стала отрицательно качать головой. Слова Хагараси отразились в моей душе слишком болезненно, потому что где-то в её глубине родилось и росло осознание, что я устала и действительно больше не могла бороться. Прошёл год борьбы. Тяжело пытаться и ждать, когда твои усилия никогда не оправдывают себя. Мику тонула всё глубже и глубже, а я почти опередила её, поменявшись местами и оттолкнувшись от неё в сторону дна.       Передняя пассажирская дверь распахнулась, и в неё влез высокий молодой человек с Мику в обнимку. Он аккуратно придерживал её голову, боясь ударить её о потолок салона.       — Педаль в пол, Хагараси! — тяжело дыша, сказал он и уставился перед собой, прижимая к себе мою сестру — это было видно по бокам от спинки его кресла. — Мику сейчас точно откинется, если не поторопимся.       Внезапно дверь сбоку от Хагараси открылась. Я вздрогнула, на мгновение подумав, что это пришли люди из «Чёрного лотоса». Внутрь заглянул мужчина, который проверял состояние Мику несколько минут назад.       — Годжо, приказы от господина Камо ещё были?       — Я так и не понял, чё он от меня хотел, — Годжо пожал плечом, опустив уголки губ вниз — заметила по его профилю. — Если бы не Ремён, ничего бы не понял.       — Ладно, понятно. Езжайте, проверю окрестности.       Гото — кажется, так его звали — захлопнул дверь, и Хагараси тут же вырулил на дорогу. Я считала каждую секунду, что лежала в машине, и надеялась, что с Мику было всё хорошо, не думая о себе. Машину трясло, а я ранами ощущала каждую кочку, каждый камешек, словно была Принцессой на горошине на двадцати перинах.       — Как она? — спросила я негромко, под скрип колёс, пока машину качало из стороны в сторону.       В окне мелькали привычные, успокаивающие огни ночного Токио, которые размазывались, как смелые мазки на холсте, и плыли, словно мы не ехали, а качались на корабле по морским волнам. Челюсть свело от чувства тошноты.       — Дышит, — коротко ответил Годжо. Его голова касалась потолка машины, поэтому ему приходилось горбиться.       — Сколько у нас времени?       — Лежи и молчи, силы не трать на пустую болтовню, — буркнул Годжо недовольно. Я с трудом повернула голову и увидела, как его длинные пальцы осторожно поглаживают Мику по засалившимся волосам.       — Сколько… времени? — настойчиво спросила я.       В горле пересохло, сознание меркло. Адреналин испарялся из крови, вместо него я всё острее и острее ощущала боль в теле и лице. От удара Иоши я не могла даже спокойно шевелить головой, словно я застряла в личной тесной клетке, сотканной из одних телесных страданий.       — Минут десять-пятнадцать. Может, больше.       — Хагараси, — умоляюще сказала я, но мне никто не ответил.       Он вёл машину как положено по правилам дорожного движения, лишь иногда превышая скорость там, где мог это сделать. Я знала, что он пытался и переживал, что он делал всё возможное, потому что ему было не всё равно. Слишком эмпатичный человек, которому не место среди якудза.       За мной никто не следил, а я лежала и тянула из себя силы канатом, цепляясь за слабое сознание. Пыталась думать о сестре, но даже переживания о ней не смогли вытащить меня из пустоты.       Я потеряла сознание.

***

      Полицию в палату не пустили: как только я узнала об этом, сразу стало понятно, что постарались якудза. Врачи не спрашивали о случившимся, зато я задавала им вопросы о сестре, а они говорили, что она ещё без сознания, но прогнозы хорошие. Больше они ничего не говорили мне.       Иоши рассёк щёку, оставив не слишком глубокую, но уродливую рану, которая должна была затянутся коркой в скором времени. Шрама остаться не должно, чего не скажешь о ноге.       Оказывается, у меня в притоне после удара почти пол-лица окрасилось в алый. Потеряла сознание из-за шока, стресса и удара по голове. Сотрясение было, но, как врачи сказали, ничего страшного, жить буду. Самое серьёзное — это трещины в рёбрах. Благо, за четыре удара ногой Иоши успел оставить мне только гематомы по всему боку и трещины — до переломов не дошло. «Плохо старался, видимо», — подумала я тогда шутливо, когда врач говорил мои прогнозы.       Дня два-три — и меня отпустят домой. Так мне сказали.       Ноутбука нет, телефон сломан, Мику снова пострадала от передоза, а мне чуть не сломали рёбра. Потрясающий день.       Так как моё состояние улучшилось до отметки «нормально», врач разрешил пускать гостей. Больше всего я боялась увидеть на пороге Чосо. Но в то же время я его ждала, хоть и помнила, что приехать он должен был минимум через день.       Самая первая в палату влетела мама. Я не знала как и почему, но ей быстро сообщили о произошедшем по телефону. Наверное, благодаря моему студенческому билету в кармане джинсовки. Мама впервые расплакалась при мне, а меня из-за её страданий опалил настолько жгучий стыд, что захотелось снова отключиться и больше никогда не просыпаться.              Стало настолько мерзко от самой себя… Думала о Мику, но не подумала о родителях. Маме было тоже плохо, она ведь уже лежала на больничной койке в этой же больнице, когда ей диагностировали предынфарктное состояние.       Я молчала и смотрела неотрывно в потолок, пока мама плакала и плакала, а я ничего не могла сделать. Снова. Только сжимала её руку, пока она в ответ сжимала мою, и порой так болезненно, будто она хотела оторвать мне фаланги. Но я терпела, потому что считала, что заслужила и этой боли, и оторванных пальцев в том числе.       Пришлось соврать, что на меня напали неподалёку от клуба, когда я забирала Мику. Мол, я не понравилась её друзьям, бывает. Мама моё отшучивание не оценила — расплакалась только сильнее.       — Мику не просыпается, — сказала она, успокаиваясь, но не отпуская мою руку. — В полицию ходила. Вроде приняли заявление, но с такой неохотой, знаешь… Нужно сходить ещё раз, найти тех, кто тебя так избил. Нельзя это так оставлять!       — Да не надо, всё равно скоро сдохнут от сифилиса, — буркнула я безэмоционально, глядя в потолок. В последнее время я забывала, что общалась с мамой, а не с Чосо, Мегуми или Мику.       — Ты что такое говоришь? Нельзя говорить такое!       — Почему? Правда же. Как и то, что я идиотка, которая думать мозгами не умеет. Вокруг одна правда, а я слепая и глухая — никого не вижу, никого не слушаю. А зачем? Я же умная, я же лучше знаю, как надо. Ну да, действительно, — я тяжело дышала. Слова давались с трудом из-за тянущей боли в скуле. — Мам… Прости меня. Я просто хотела хоть что-то сделать, что-то стоящее, нужное, правильное… Я всегда была рядом с ней, а сейчас что? Ничего сделать не могу. Ничего. Я теряю её, мам, теряю, — на последних словах хлынули слёзы. Зажмурилась, позволяя боли в рёбрах и лице обливать меня, поглощать, терзать. Стукнулась головой о подушку — тело затрясло от бессилия. — Ничего не могу. Ничего. Ничего. Она умирала на моих глазах, а я… я ничего сделать не смогла. Дура! Дура! Дура, блядь!       — Ты и не обязана, Рика. Мы ваши родители, а не наоборот, — тихо сказала мама. — Прошу, успокойся.       — Не обязана?! Я?! Да вы всю мою жизнь… да вы… «Ты старше, ты подаёшь пример»; «Ты должна быть авторитетом»; «Рика, не плачь, Мику смотрит»; «Рика, ты должна учиться на отличные оценки, чтобы подать пример Мику»; «Рика, тебе уже шесть, давно пора знать, как готовить суп»; «Рика, проверь уроки у сестры»; «Почему ты не ходишь на кружки? Вот твои одноклассники ходят!»; «Если пойдёшь гулять, то только с Мику!»; «Ты старшая, должна»; «Ты старшая, терпи»; «Ты старшая»! Что мне ещё нужно сделать, чтобы подать ей пример?! Что?! — Я снова начала биться головой о подушку, уже не в силах сдерживать эмоции. Кричала, рыдала, несмотря на ужасную ломку в теле. — Что мне ещё, блядь, сделать?! Позволить ей сдохнуть в канаве?! Да я, сука, следом тогда лягу за ней! Она сдохнет — и я, блядь, сдохну!       Я не заметила, когда в палату вошли врачи. Мне вкололи успокоительное, а маму попросили уйти.       И очнулась только под вечер с пустой головой, не понимая, что происходит. В горле пересохло, и рядом стояла спасительная бутылка с водой, нарезанные в контейнере фрукты: груши, персики, виноград, мандарины… А рядом в минималистичной вытянутой вазе с круглым дном красовался небольшой насыщенно-жёлтый букет герберов. Я вздёрнула брови, с трудом разлепляя глаза.       Кто мог принести мне цветы, оставить воду и нарезать фрукты? Точно не родители, они мне никогда не дарили цветы, только папа дарил букеты маме на дни рождения. Мегуми нельзя сейчас быть рядом. В палату постучали, и я дёрнулась от испуга. Приподнялась с трудом, садясь спиной к подушке.       — Не разбудил, госпожа Кумагаи? Я тут решил воспользоваться положением… — В палату вошёл Хагараси с небольшим пакетом. Он округлил глаза, когда его взгляд упал на пышный, маленький букет. — Тайные поклонники?       — Господин Хагараси… — промямлила я с трудом. Голова раскалывалась после истерики и резкого пробуждения. Казалось, что и не спала вовсе. — Что вы здесь… — проговорила сухими губами и замолчала. Взяла с огромным трудом бутылку с водой — каждое движение отдавалось спазмами и жжением в теле.       — Пришёл вас проведать. Принёс тут вам холодный чай — я увлекаюсь чаями, решил порадовать. И немного сладостей. Правда, теперь я думаю, что погорячился, надо было взять что-то более полезное.       — Нет-нет-нет, что вы! Я вообще не ожидала… Спасибо большое! Проходите, присаживайтесь. — Я с трудом приподнялась, стараясь не напрягать тело. — Может, поедите со мной? А то я в одиночестве с ума сойду. Тут столько фруктов кто-то принёс — выкидывать будет жалко.       — Это же ваше, как же я могу…       — Не отказывайте больной, господин Хагараси, — я попыталась улыбнуться. Щека под бинтом, закреплённым пластырями, заныла, но я постаралась не показывать этого. — Как у вас дела?       — У меня-то неважно. Как вы себя чувствуете?       — Да щека и рёбра-то заживут. За сестру переживаю. Не слышали о ней ничего?       — Госпожа Кумагаи, — Хагараси вздохнул, присаживаясь на стул рядом со мной. Я поджала неловко губы. — Я называю вас так, потому что уважаю, на то есть причины. Но порой я вас не понимаю. Вы пытаетесь прыгнуть выше головы и уже совсем забыли о себе. Помните, что я вам сказал в машине? — спросил Хагараси, и я кивнула, закидывая кусочек груши в рот. Жевала медленно и задумчиво. — Мику, безусловно, ребёнок, но не настолько маленький, чтобы следить за ней, как вы делали это раньше. Это не значит, что стоит бросить и перестать бороться, нет. Я не буду заставлять вас и принуждать к другому пути, как это делают все кому не лень, — Хагараси слабо улыбнулся, но улыбка вышла вымученной и печальной. — Но, знаете, можно ведь бороться иначе. Не гоняться за ней по притонам, не умолять, не упрашивать, не запирать дома. А поддержать, дать ей понять, что вы протянули руку помощи и не бросите её. Напомнить, кто она и кем приходитесь для неё вы. И только тогда вы сможете либо уехать, либо отправить её на лечение, либо всё и сразу — как захотите или как получится. Но остальное, госпожа Кумагаи… Остальное от вас никак не зависит. Вы можете привязывать её к батарее — она выберется, зубами сгрызёт верёвку или металл, но выберется, и сделает в протест только хуже. Не нужно её душить, нужно научить и показать, как дышать.       В носу защипало от его слов, но слабость была настолько сильной, что плакать не хотелось. И не потому что не было желания, а просто потому что не могла, хотя органы внутри скрутились так, что стало тяжело дышать.       — Вы растворились в ней и потеряли себя. Вы её любите, она ваша сестра и, насколько я помню из нашего разговора ещё тогда, в кафе, она одна из немногих близких людей в вашем окружении. С самого детства вы настолько в неё погрузились, что даже друзей найти не смогли. Разве это хорошо? Вы всегда стараетесь поступать правильно — я уважаю вас за это. Но всему есть предел, госпожа Кумагаи. Мне кажется, всё это, — Хагараси лениво обвёл рукой палату, — показатель, что пора сделать паузу.       — Господин Хагараси, а… скажите вот честно, как вы думаете, — с трудом проглотила кусочек груши и посмотрела на руки, которыми стала колупать край одеяла. — Мику можно спасти? Она выберется и вернётся к прежней жизни?       — Не заставляйте меня отвечать, очень вас прошу.       — Мне нужна честность, особенно от вас.       — Нет, — Хагараси покачал головой из стороны в сторону и опустил её. — Не справится. Это картину я вижу только сейчас. Кто знает, как сложится дальше? Результатов может быть множество, но ведь и путей тоже. Не хочу вас пугать, но… даже если вдруг она себя погубит окончательно наркотиками, то в ваших силах хотя бы показать ей свою любовь. Что вы делали в последний раз с ней? Ударили её кроссовкой и накричали? — Хагараси постарался выдавить из себя смех, и я слабо улыбнулась, хотя смешно вовсе не было. — Не останавливайтесь тогда ради себя. Остановитесь хотя бы ради неё.       — Как вы так можете? — спросила я негромко, проглатывая ком в горле. Руки тряслись. Этот разговор был такой спокойный, но тяжёлый настолько, что даже тело стало ватным. — Как вы, такой мягкосердечный человек, можете работать с… убийцами, насильниками, ворами… А Чосо… он ведь тоже…       — Я не мягкосердечный, если только выборочно. Просто умею отключаться, когда нужно. И на моих руках так же есть кровь, госпожа Кумагаи. Потому что живу в той же среде. Не забывайте, кто мы и где находитесь вы. И это не угроза, а скорее пища для размышлений, чтобы вы наконец очнулись. Вам не место среди нас.       — Значит, и вы среди плохих.       — В моём мире нет хороших и плохих. Но в вашем есть. И вам стоило бы придерживаться дальше этой позиции. Я, наверное, уже пойду. А то задержу следующего гостя, а он не любит ждать, — Хагараси неловко улыбнулся, хлопнул по ногам и встал. — А чай обязательно попробуйте. Сделал его из успокаивающих трав. Надеюсь, он поможет привести в порядок мысли. Желаю вам скорейшего выздоровления, госпожа Кумагаи, — он сделал вежливый поклон и вышел из палаты, не дожидаясь моего ответа.       Чай и бумажный пакетик со сладостями Хагараси оставил на тумбочке рядом с цветами.       Букет стал единственным солнцем для меня в этот день. Уже вторые сутки моросил дождь, а я всё никак не могла прийти в себя. За окном уже стемнело.       Хагараси был прав, следующий гость не заставил себя ждать. И то он зашёл украдкой, словно боялся. Открыл без стука по глупой привычке, считая, что ни одна дверь для него не преграда. И, словно испугавшись этого жеста, медленно ступил в палату.       Поверх его расстёгнутой на пару пуговиц чёрной рубашке висел белый халат.       Я сглотнула, вздохнула с дрожью.       — Привет.       Чосо заговорил первым.       Я не понимала, радовалась его приходу или нет. Знала только, что не хотела бы видеть его сегодня. Он столько раз говорил о том, что я красивая, а тут… полнейшее разочарование: лохматые волосы, повязка на лице, отёкшее от истерик и постоянного сна лицо.       — Как тебе букет?       — А… — я открыла удивлённо рот, кинула взгляд на цветы и обратно на Чосо. Я бегала глазами по палате, не зная, на чём сфокусироваться. — Красивые… очень красивые цветы.       — Жёлтые, — Чосо неловко махнул рукой в сторону букета, указывая на очевидный факт, будто я без него этого не видела.       — Жёлтые, — повторила я эхом, но с ноткой удивления. Чосо подарил мне цветы — вау. Это действительно неожиданно. — Давно приехал?       — Час назад.       — Голова болит с похмелья? — я попыталась прыснуть и тут же издала мучительный стон. Чосо не решался подойти, будто снова чего-то боялся.       — Болит. Но ты ведь знаешь: чашка кофе — и я снова почти живой.       — А зачем так рано приехал? Точно не из-за меня ведь.       — Меня оскорбили напрямую, что мне ещё оставалось делать?       — Это ты вчера постарался, чтобы вместо людей Фушигуро поехали твои люди?       — Кто же ещё? Говорил же: пьяный, но соображать ещё могу.       — А твои слова «приезжай» и всё такое — это к чему было?       Чосо слабо улыбнулся, опустил голову, словно растерялся. Я смутилась его реакции и тоже опустила голову, чтобы упереться взглядом в собственные руки.       — Что за допрос? — Чосо закатил глаза и вздохнул. — Я говорил на китайском, английском или корейском? Надо поработать над точностью формулировок, что-то сказал не то, видимо…       — Ты издеваешься надо мной, да? Увиливаешь опять.       — Да нет, я серьёзно. Я всё ещё думаю, какой язык учить следующим. Я ведь правда над этим задумался. Тебе какой больше нравится?       — Ну и не отвечай, — я недовольно фыркнула. — Хотя бы цветы красивые подарил и накормил фруктами — за это спасибо.       — Рика, ты такая дура.       — Умеешь сменить тему. Спасибо. Напоминай почаще… — я опустила голову. Даже на обиды уже не осталось сил. Почувствовала только лёгкую горечь от его слов.       — Нет, правда. Ты о чём думала?       — Чосо, мне Хагараси и Рёмен уже промыли мозги. Не надо. Просто не надо…       — Ладно. Хочешь поговорить? — спросил он и наконец-то присел рядом — на стул у стены. Он придвинул его ближе к кровати.       — Хочу.       — Знаешь, что самое сложное в этой ситуации? Меня оскорбил глава «Чёрного лотоса». А я это так просто оставлять не собираюсь. Как и он тебя не оставит в покое, потому что ты оскорбила его. Ни тебе, ни сестре нельзя больше там появляться.       — Ты бы знал, как я тебя ненавижу… — прошептала я, глядя в потолок. Чем больше я его слушала, тем сильнее во мне вскипала злость. Его голос, взгляд, улыбки, слова, одежда, тело, запах — я ненавидела в нём всё и в то же время восхищалась настолько, что начинала порой даже скучать. — Вот если бы не ты… если бы не ты, Чосо…       — Почти все решения ты приняла сама, Рика. Не я. Вначале принимала их твоя сестра. Она начала с моего клуба сама.       — Я просто хочу всё вернуть. Скажи мне, что всё закончится через три недели.       — Осталось… меньше. С твоими рёбрами и истериками ты никуда не годишься, — Чосо слабо улыбнулся, я поймала его эмоцию косым взглядом, и он в ответ так же косо глянул на меня. Сложилось такое чувство, что он снова что-то не договаривал. — Признаться честно, я испугался.       — Чего? — я удивлённо вскинула брови и кинула на него быстрый взгляд округлённых глаз. — Сам Камо Чосо чего-то испугался?       — Не ёрничай. Гото и Годжо звонили мне в одно время, засыпали сообщениями. Я плохо помню, что делал в тот момент, но, кажется, я орал, что мне нужно срочно купить билет на самолёт.       Я прыснула, опустив голову. В голове стала воображать сцену, как пьяный вдребезги Чосо ходит по какому-то роскошному и богатому залу, где очередные миллионеры устроили банкет, и кричит, что ему срочно нужно купить билет на самолёт прямо здесь и сейчас.       — Зачем Фушигуро мне сказал этот грёбаный адрес? — я с трудом приложила руку к ноющему лицу. Веселье тут же сменилось стыдом и бессилием. — Лучше бы ждала молча. Сделали бы всё быстро без меня, никто бы и не понял, что случилось. Но надо же было полезть…       — Потому что любишь. Принципы, — Чосо пожал плечом и закинул дольку мандарина в рот. — Их переступать тяжело, когда ты человек принципиальный, — он ухмыльнулся, глядя неотрывно перед собой. — Но возможно. Я научился. На хер это всё на самом деле.       — Тоже думаешь, что нужно остановиться? — спросила негромко, повернув к Чосо голову.       — Угу, — дожёвывая мандарин, сказал Чосо. Он протянул мне пару долек, я приняла их из его тёплых рук. Именно такие маленькие моменты его заботы топили лёд в моём сердце, из-за них я забывала истинную натуру оябуна Камо Чосо.       — Ты же наоборот говорил тогда в клубе, что я должна и дальше держаться своих принципов. Сейчас-то почему ты внезапно решил иначе?              — Передумал, — он снова пожал плечом. — Потому что не думал, что ты можешь зайти настолько далеко. Проглотить ради сестры одну таблетку экстази — это одно. Но пойти в одиночку к группировке, рассчитывая спокойно прийти и спокойно уйти оттуда — совсем другое. Ты готова умереть за неё. Я даже по-доброму, что ли, завидую твоей сестре, но считаю глупой тебя. Она-то понятно — зависимая, тормозов уже не видит, а ты-то чего газуешь?       — Не знаю я, — буркнула и снова опустила голову. — Жить надоело, видимо.       — Разреши тебе сверху накинуть поводов для истерик, — Чосо в этот раз не улыбался, хоть и пытался шутить и дразнить меня. Я снова повернулась к нему, руки задрожали от его слов, а пульс ускорился. — Твоя сестра в больницу ведь не ходила с прошлого лечения, которое у неё не задалось. Ну, в общем, выкидыш на втором месяце, если я не ошибаюсь.       — Что… От кого?! — сердце пропустило удар и на секунду остановилось. Осознание слов Чосо не могло прийти в голову, вместо него только крутились тысячи вопросов, которые невозможно сформулировать словами.       — Я-то откуда знаю? Спрашивай потом у неё. Если она сама в курсе. Хотя я уже подозреваю, кто может быть в курсе… Годжо.       — А он-то с чего? — чем больше Чосо говорил, тем хуже мне становилось. Уровень тревоги рос, а я словно уменьшалась и становилась жалкой точкой, на которую давили белые стены.       — С него всё и началось, — он улыбнулся и снова решил перевести тему, словно рассказал будничную новость о смене погоды: — Знаешь, когда я тебе позвонил в ту ночь пьяный, я вообще-то хотел сказать, что ты свободна. Но потом подумал, что я всё-таки тоже немного принципиальный человек, поэтому освобождать пока не стал. Потому что теперь чувствую маленькую долю ответственности. Но в то же время я хочу, чтобы ты ушла. Навсегда.       — Я тебя вообще не понимаю…       — Я долго думал ещё до поездки в Корею, ещё до того, как мы с Фудзиварой… Неважно, в общем. — Чосо ухмыльнулся, резко выдохнув. — А я думал, что это будет легче, — он сделал глоток воды из моей бутылки. — Сушняки мучают, — прокомментировал он своё действие, чем тянул намеренно время. — Я использовал долг твоей сестры, чтобы… подобраться к тебе. Я изучал данные своих должников как-то вечером, копался и сам лично, и с помощью нашего белобрысого гения, который и помогает мне собирать данные о людях. Узнал о тебе. Узнал о твоей связи с Мегуми. Сложил дважды два — и получил вот это, — он показал на мои перебинтованные рёбра, щёку, кушетку, палату в целом… — Но мы оба в плюсе! — Чосо натянуто улыбнулся. — Твоей сестре можно не выплачивать долг благодаря тебе. Ты её спасаешь, так что ты молодец.       — То есть… секс с тобой…       — Предлог, да. И приятный бонус.       — Пиздец… — выдохнула я и снова прижала к целой части лица руку. — Поэтому ты и пришёл ко мне лично, значит… А второй тип в маске кто? Годжо? — спросила я, и Чосо согласно кивнул. — Болтун, который не следит за языком. Понятно… Ты просто, сука, взял и сам вмешал меня в это всё. А Мику? Ей вы наркотики специально подкинули? — я стиснула зубы от злости и глубоко, часто задышала. Сердце застучало, руки затрясло.       — Нет. Это обстоятельства так сложились, — Чосо помолчал несколько секунд. — Я не могу просто так простить долг, учитывая то, что ты немного подставила меня перед «Чёрным лотосом» или как их там… Теперь ещё с ними разбираться. От Мегуми мне нужно было лишь заручиться поддержкой, мы договорились кое о чём. Это всё, что мне было от тебя нужно, поэтому дальше ты сама.       — А как же этот наш месяц?       — Это был только примерный срок для меня. Я думал, ты будешь тележиться дольше, но вышло гораздо быстрее, чем я рассчитывал.       — Ты просто использовал меня, — прошептала я, глядя на Чосо. — А как же твои «приезжай», «переживал», «испугался»? Так? Пустой звук? Ради красивых слов и очередных манипуляций? — спросила я, боясь осознать, что всё, происходящее со мной до этой самой койки — план Чосо с самого начала. — И ты вот сейчас так просто говоришь мне об этом, пока я лежу с трещинами в рёбрах и с дыркой в ноге? Да?       — Да, всё так, — он вновь стал хладнокровен.       — Да ты просто закрываешься от меня, — прищурившись, сказала со злобой, растущей где-то между рёбрами. — Ты был пьяный, ты говорил искренне! Ты хотел меня увидеть тогда! И не надо сейчас оправдываться и увиливать, ты не имеешь право на это после того, что ты мне сказал. Теперь я хочу знать, почему?!       — Почему — что? — спросил Чосо, стиснув челюсти. Его ноздри широко раздувались от тяжёлого дыхания. Теперь он опускал голову, о чём-то параллельно думая.       — Почему ты то отталкиваешь меня, то притягиваешь обратно? Этой правдой ты ведь опять хотел просто оттолкнуть меня, да?!              — Мне с тобой было интересно, правда. Во мне давно никто не вызывал столько эмоций, поэтому я, наверное, хотел видеть тебя рядом. Но всему приходит конец. Месяца мне было бы слишком много рядом с тобой, поэтому… А, знаешь, ты уже расплатилась чем могла. Мне кажется, что нам пора заканчивать. Я тебе там оставил ещё подарок в коробке с вещами, дома посмотришь.       — То есть просто всё? Ты просто отпускаешь нас? То есть… Меня… и… — я не понимала, что ляпнула. И даже попытка исправить ситуацию только сделала хуже.       — Если ты боишься за свою жизнь или за семью, то у меня всё под контролем. Единственная твоя угроза сейчас — это «Чёрный лотос», но с ними я сегодня же разберусь.       — Я не об этом… — шепнула тихо и проглотила ком в горле. — Ладно. А Фушигуро?              — Мегуми никогда тебя не подставит. Когда он узнает о Сатоми, все удары полетят только на него и на меня, но к этому времени я уже получу куда больше влияния и авторитета, поэтому смогу просто уничтожить его. Вот и всё.       В один момент все чувства покинули меня. Вся правда, что свалилась на меня, уничтожила подчистую все эмоции, бушующие в голове. Не хотелось кричать или плакать. Я ощущала себя опустошённой. Вместо сердца — зияющая дыра.       — Я не хотел обременять тебя просто так, поэтому решил, что будет лучше, если расскажу всё сейчас. Нет больше смысла тебя мучить.       — Значит, не будет вечера, когда мне надо будет назвать тебя «господином Камо?» — я с горечью прыснула, и почему-то именно в этот момент по щеке скатилась слеза. Поспешила её вытереть, но своим жестом только обратила внимание на начинающийся слабый плач.       — Значит, не будет, — он встал, сделал шаг ко мне, упёрся рукой в кровать и наклонился.       Чосо плавно, осторожно коснулся губами моего лба, и его поцелуй ощущался как прикосновение лепестка сакуры. Задержался на пару секунд, погладил по волосам тёплой рукой. Чосо не стал прощаться, извиняться, говорить любых других громких слов. Он выпрямился, улыбнулся слабо, но искренне. И через минуту я осталась одна в утешении цветов солнечного цвета, фруктов и мыслей о том, что я получила долгожданную, но горькую свободу.