Её демоны

      Камо Чосо, 2012 год, Токио...       Мамины руки никогда не пахли едой. Её ногти всегда были украшены кольцами и сдержанным маникюром. Она любила общаться с подругами, ходить в кафе, когда ещё солнце высилось над городом. После заката мама сидела дома и никогда не выходила за его пределы, старалась не появляться даже во дворе. Отец говорил, что с наступлением темноты на улицу выходили голодные, жаждущие крови крысы.        Мамина одежда всегда пахла сладкими духами. Она одевалась утончённо, со вкусом и дорого, словно была королевой в современном мире.       Мамины слова были крепкие, порой жёсткие, правдивые, а глаза — нежными, с маленькими крупицами любви. Жёсткость её тона никогда не сочеталась с её мягким взглядом, пропитанным болью пережитого.       Наверное, последний раз, когда Чосо слышал от неё слова любви, ему было не больше пяти лет. И даже если она говорила их, Чосо уже не помнил.       Он дрался на улице, получал и плохие, и хорошие оценки, ходил на борьбу, по вечерам спускался в семейный подвал, который больше напоминал огромную подземную площадку, оснащённую различными комнатами. Чосо слышал несколько раз, как отец иногда «решал дела» в одной из таких комнат.       Она просто называлась «пыточная» между своими. Один раз, когда Чосо внизу учился стрелять из отцовского Глока в человекоподобные мишени, он видел, как люди Камо выводили под руки окровавленного незнакомца. Чосо проводил их взглядом, а незнакомец бросил на него усталый, но такой ненавистный и яростный взгляд, что под джемпером пробежались мурашки, а позвоночник пошёл ходуном.       Норитоши Камо тогда бросил сухую похвалу за то, что Чосо тренировался, и ушёл. Он никогда не пачкал руки. Иногда отец говорил, что он просто не хотел расстраивать маму. А на деле Камо-старший просто не любил мараться и выполнять грязную работу. Зачем, если есть подчинённые?       Чосо в тот день из любопытства заглянул в комнату, где люди отца не успели прибраться. Он включил свет. Он регулировался, чтобы создавать мрачный антураж во время пыток. На металлическом столе валялись окровавленные щипцы рядом с грязной тряпкой. И в общей куче лежали три зуба и два ногтя, окрашенные кровью.       Мальчику было тринадцать. После этого Чосо снились несколько недель кошмары, о которых он никому не рассказывал.       Чтобы справиться с ночными демонами, которые одолевали его, Чосо выплёскивал свою ярость днём. Страдали ровесники физически, приближённые отца выслушивали его язвительные комментарии, за что он часто получал от отца ремнём наедине.       Норитоши был жестоким, но он никогда не наказывал сына на людях. Потому что знал, что Чосо должен стать его преемником, и он не хотел, чтобы его сын даже в подростковом возрасте опускался в чужих глазах. Чосо было достаточно взгляда, чтобы понять, что вечером его ждало наказание. Болезненное и обидное, после которого он будет пускать скупые слёзы, стекающие по дрожащему, перекошенному от злости лицу.       Когда Чосо начал физически взрослеть, он стал обращать внимания на каждую мелочь в своём характере, внешности и поведении. Порой он слишком часто проводил время около зеркала, задавая мысленно кучу вопросов о себе. Ему не хватало похвалы от родителей, их радости за его успехи и достижения. Он старался, делал так много, порой пытался прыгнуть даже выше головы, но отцу и матери будто всегда было мало.       Отец запрещал матери любить Чосо. Он это понимал, но всё равно таил на мать обиду. А отца просто ненавидел.       Норитоши обвинял его в любованиях в зеркало, не подозревая, что Чосо наоборот с каждым разом питал ненависти к своей оболочке и своим мыслям всё больше и больше. Начали расти волосы, болели кости, тянуло мышцы, над ягодицами, на руках и на груди у подмышек появились растяжки от резко скакнувшего вверх роста. Уже неидеально. За такое не хвалят.       Ему никто и никогда не говорил, как взрослеют мальчики. От частых внезапных эрекций и непроизвольных поллюций ему казалось, что он болен. В такой паранойе он провёл несколько месяцев, пока не решился задать их семейному врачу вопрос о своём половом здоровье. Чосо успокоился, но потом испугался, что врач обо всём расскажет отцу. Но тот хранил эту страшную тайну, словно понимал и видел в глазах Чосо, что даже за свою природу он боялся перед отцом.       Ещё его долго мучил нервный тик — тряслась во время стресса правая рука, стуча быстрой дробью по шву.       Зато появилось больше физической силы. А это дало Чосо зелёный свет: обидчиков теперь можно бить жёстче, до крови, чтобы рассекать лицо.       Когда ему было пятнадцать, он встретил девочку на полтора-два года младше. Она была дочерью одного из мелких подчинённых Камо-старшего. У девочки был только отец, и тот погиб в перестрелке за пределами страны.       Слишком быстро их дружба перетекла в нечто личное и интимное. Оба не питали взрослого желания друг к другу, скорее детское любопытство, и тягу попробовать что-то запретное брало над ними верх. Их интимные встречи произошли всего пару раз. Зная, как в мире Чосо относились к девушкам, лишённым девственности, они оба решили унести с собой свои взрослые секреты в могилу.       Девочку передали родственникам, с тех пор он больше не видел её.       Пятнадцатилетие стало переломным моментом в жизни Чосо.       В один летний день, когда прошла уже половина каникул, Чосо поздно вечером поссорился с отцом и в ярости убежал из дома. Его отец был невыносимым человеком, который привык контролировать всё, даже жизнь собственного сына. Чосо ненавидел подчиняться ему, оказывал протесты, скалил зубы. Постоянные споры и отцовское давление выматывали Чосо. В тот злосчастный вечер его терпение подошло к концу.       Он шёл по пустынной улице, не замечая, как стемнело, и думал, чем провинился настолько сильно, что ему достались такие родители. Прохладный ветер успокаивал его гнев, но внутри всё ещё свербила обида.       На углу узкой улицы, где свет от фонаря едва освещал дорогу, Чосо услышал пару шагов и тут же почувствовал, как кто-то схватил его за плечо. Резкий рывок — и он оказался лицом к лицу с двумя незнакомцами. Один из них был высокий и крепко сложенный, с холодными глазами и серебряным зубом у верхнего клыка, а второй — немного ниже, почти ростом с самого Чосо. Руки обоих прятались под лёгкими куртками. Этот жест Чосо знал почти лучше всего. Они готовились достать пистолеты.       — Что вам нужно? — испуганно спросил он, пытаясь вырваться из крепкой хватки высокого мужчины. Голос дрожал, но Чосо всеми силами пытался не выдать себя.       — Сейчас ты без лишних вопросов сядешь вон в ту машину, — тихо ответил высокий мужчина, сжимая пальцы на плече Чосо. Он кивнул в сторону чёрного, старого автомобиля. — И если ты издашь хоть один писк, я прострелю тебе башку.       Чосо почувствовал, как от страха позвоночник пошёл ходуном. Он судорожно огляделся, надеясь увидеть хотя бы одну живую душу на пустой улице. Никого.       Сердце забилось чаще, а в голове бешено, будто трагичным, быстрым маршем крутились мысли: «Кто они? Почему я? Что им нужно от меня?!»       — Не трогай меня, мудак! — крикнул он. Вопль эхом разлетелся по пустой улице. Ответа не последовало. Только тишина, холодные руки и злые взгляды двух незнакомцев.       Мужчина пониже резко вытащил из-под куртки пистолет. Чосо не успел отреагировать. В считанную секунду его откатила боль в голове от удара оружием.       Когда Чосо очнулся, он лежал в тесном, тёмном помещении. Здесь был плохой свет, словно лампочка была готова отжить своё.       Словно получив резкую порцию адреналина, сердце заколотилось с бешеной скоростью. Чосо подпрыгнул на ноги, отскочил.       — Араки! — крикнул мужчина пониже. Чосо вздрогнул.       Чужие руки схватили Чосо за плечи. Он брыкался, пытался освободиться. Стены стали давить на него, лёгкие сжались от нехватки кислорода, а помещение закружилось перед глазами каруселью.       — Отъебись, блять! — заорал во всю глотку Чосо, пытаясь оттолкнуть от себя Араки.       — Маэда, а щенок-то уже скалится, — со злостью пошутил высокий мужчина.       Маэда схватил Чосо за руки сзади и плотно прижал к себе.       — Заткнись, сопляк! Закрой свой поганый рот! — заорал на него Араки.       Он вытянул вперёд пистолет, схватил Чосо пальцами за щёки и грубо сунул в рот оружие. Чосо истерически затрясло, он громко мычал сквозь слёзы, его била крупная дрожь. Зажмурился, замер.       — Хочешь кричать ещё? А? А?! — Араки словно заразился бешенством. Он зашагал быстро на Чосо, Маэда двигался спиной вперёд, собираясь прижать Чосо к какой-нибудь поверхности, чтобы юнец точно не брыкался.       — Иди сюда, падаль, — прорычал Араки. Его серебряный зуб около верхнего клыка угрожающе сверкнул.       Маэда отпустил Чосо, и тот даже не понял, как его прижали к стене.       — Нравится, когда тебе суют в рот?       Чосо громко взвыл отчаянным рычащим воем в пистолет и задрал высоко голову. Он ждал. Ждал, когда последняя в его жизни пуля разорвёт его горло.       — Ещё раз завоешь, я выстрелю, блять! — заорал у его лица Араки и стал бешено бить ладонью в ледяную стену у головы юноши. — Посмотри на меня, сука. Посмотри на меня, ебучий ты… — И снова сжал щёки, которые болезненно впились в холодной пистолет с внутренней стороны. — Как же я ненавижу эту тупую морду, весь в своего папашу.       Две голодные тени нависали над ним огромным фигурами. Между ними и стеной не хватало воздуха. Мир сжался до крошечной точки, готовой взорваться.       Когда из его рта вытащили пистолет, Чосо отполз по стене в сторону и стал жадно хватать ртом воздух. С щёк крупными каплями катились немые слёзы, а со лба бежал ледяной пот.       В нос ударил запах перегара и табака.       — Развернись лицом к стене, — Араки потряс пистолетом в сторону Чосо. Его слова раздавались громким рокотом и отдавались эхом в ушах.       Чосо потребовалось много усилий, чтобы заставить окоченевшее тело шевельнуться. Словно в замедленной, барахлящей съёмке он повернулся, как ему и было приказано. Приложил руки к стене, словно обнял её.       Он больше не увидит маму. Больше не сможет ждать её любви и мечтать о ней. В эту самую секунду захотелось припасть к ногам матери, посмотреть в её отчуждённый взгляд, взмолиться, чтобы она один-единственный раз защитила его. Первый и последний раз.       До этого дня Чосо и подумать не мог, что тело умеет трястись так сильно, что оно не поддаётся контролю, что хочется упасть, свернуться калачиком и лежать, успокаивая сердцебиение.       — Что ты делаешь? — спросил Маэда равнодушно.       — Морда у него смазливая. На бабу похож. И я придумал, как заставить их заплатить.       Руки Араки сжали плечи Чосо. Он напряг горло и случайно издал тихую высокую ноту зажатыми мышцами. Глаза жмурились так сильно, что в воображении запрыгали тысячи звёзд.       — Рот открой.       Араки прижался пальцами к его губам, и Чосо частой дробью задышал через нос. Нет. Он не будет этого делать. Ни за что!       — Я сказал: открой рот.       Холодный пистолет прижался к его крестцу. Чосо проглотил тошноту, расслабил трясущиеся глаза и с трудом распахнул сухие губы.       Шершавые, пахнущие табаком пальцы скользнули по сухому языку, надавили на самый корень. Чосо не успел осознать, что его затошнило. Из горла вырвалась густая желчь.       — Блять! — заорал Араки, выдёргивая пальцы. Он задел зубы, нёбо заныло.       Араки затряс рукой и стал вытирать её об штаны.       На губах остался привкус жгучей желчи. Кашляя, Чосо шагнул вдоль стены. Снова шагнул. И всего на секунду ему показалось, что он сможет сбежать.       Сделал быстрый шаг снова. Раздался выстрел.       Вздрогнув от макушки до пят, Чосо замер и уставился перед собой, словно не осознавая, что остался жив. Выстрел был настолько оглушительный, что ему показалось, будто наступившая после него тишина — это пугающий звук смерти.       Пока он стоял замеревшей статуей, по щекам снова покатились слёзы.       — Взрослый пацан, а ведёшь себя как мелкая девчонка. Да, девчонка? Слышишь меня?!       Чосо снова вздрогнул от криков Араки.       — Маэда, помогай. Девчонке надо преподать урок. Да? — Араки подошёл к Чосо со спины и схватил его за волнистые, чуть отросшие волосы, которые прятали уши. — А из баб надо выбивать дурь членом изнутри. Правда ведь, а, девчонка?       — Невежливо молчать, когда старшие задают вопросы, — Маэда ухмыльнулся. Любые его слова звучали так, будто ему всё равно на происходящие вокруг события: на Чосо, на Араки и в целом на всю свою жизнь. Но его действия показывали хладнокровие.       — Рот у нашей бабы что надо, — Араки похлопал Чосо по щекам и сжал их. Губы Чосо раскрылись против его воли.       — Пожалуйста… — хрипло шепнул он, глядя блестящими карими глазами, вокруг которых покраснели веки. Он смотрел на Араки, не моргая, чуть снизу.       — Чего ты там гундишь? Не расслышал. Ещё раз, громче! — прикркнул Араки.       — Пожалуйста, — уже громче сказал Чосо.       — Пожалуйста что?       — У меня… у меня много денег. Я всё вам отдам. Только… только… от-отпустите…       — Купить меня хочешь, скотина ебаная? — заорал в бешенстве Араки. — А кто мне вернёт годы жизни, которые я потратил на твоего папашу, когда работал на него и нихуя не получал взамен?!       Араки резко развернул Чосо спиной к себе, толкнул его в сторону металлического стола. Преступник придавил таз Чосо к столешнице и надавил на голову так сильно и резко, что Чосо чуть не ударился лбом. Чосо прижался к ледяной поверхности. Холод пробрал его до самых костей.       Новая порция слёз брызнула из глаз.       Бёдра Араки прижались к Чосо сзади, и он стал настойчиво снимать с юноши штаны. Ткань болезненно впилась в кожу. Раздался звук рвущихся швов, когда Араки гневно пытался задрать футболку Чосо вверх.       Чосо зарычал львёнком: высоко, заплаканно, хрипло.       — Отпусти! — заорал он и стал пинать в Араки ногами и брыкаться.       Маэда схватил его за руки и прижал к столу с такой болью, что она стрельнула в макушку.       — Нет-нет-нет-нет! — дробью проговорил Чосо сорванным голосом. Паника охватила его тело, снова началась дрожь как от сильной лихорадки.       Голые ноги обожгло липким холодом. Раздался лязг металлической бляшки ремня, следом Араки плюнул на руку.       Чосо задрал голову, повернул её и посмотрел на держащего его Маэда.       — Прошу вас, прошу-прошу-прошу! — истерично, с нарастающим тоном и отчаянием, взмолился Чосо.       — Просто расслабься, — насмешливо сказал Араки за его спиной.       И Чосо закричал так пронзительно, что оглушил самого себя, а горло разодрал в кровь.       Рваная боль обливала его тело, разрывала душу на куски тупым ножом. Лёгкие сдавило от нехватки кислорода. Чосо словно разучился дышать. В голове запищало.       Он вцепился в металлический стол пальцами, заскрежетал по нему, утыкаясь лбом в ледяную поверхность.       — Не молчи, блять!       Араки ударил его по голове. И ещё раз. И снова, попав в последний раз по уху. В ушах запищало ещё громче, где-то внутри стрельнуло так, что тело отпружинило от стола.       Наверное, удары помогли ему пережить эту тянущуюся вечность. И эта вечность ощущалась как середина зимы и её лютый мороз, как запах старого пота, как крепкий табак, как перегар вчерашнего алкоголя в организме, как тупое лезвие под кожей, как смерть, наступающая на пятки.       Его ударили головой о стол снова. В этот раз от ярости.       Чосо и не помнил, как его тяжёлое тело уронили на пол. Он лежал словно мёртвый, боясь даже напрягаться. Его глаза стали глубокие, пустые, будто умерли вместе с душой.       Чосо казалось, что он умирал от тупой боли, которая стреляла по всему телу. Она скручивала его конечности в спираль, растягивала мышцы до жжения, переворачивала органы изнутри.       Вот бы просто закрыть глаза, услышать, как тоненько напевает что-то мама в одинокой комнате, собираясь на очередную прогулку. Она берёт в руки духи, подходит к зеркалу, кидает через него взгляд на Чосо.       И случайно воображение дало Чосо картину, как мать смотрит на него с ненавистью и, что самое страшное, с осуждением.       Ты не мужчина, не герой, не человек вовсе. Скотина, существо, которое невозможно приравнять даже к собаке. Ведь собаку любят, её даже по-своему уважают. Ты скорее свинья, откормленная на убой, уже готовая к тому, чтобы зарезать тебя, сожрать и забыть.       Чосо очнулся, когда сзади него упал Маэда. Он с трудом поднял голову и увидел, как Араки стоял голым задом к нему и вытирал что-то внизу тряпкой.       И снова начало клонить в беспамятство. Очередная тупая боль пронзила тело. Чосо глухо выдохнул и расслабил голову на полу.       Пол был теплее стола. Или просто тело нагрелось так сильно, что даже пол стал казаться тёплым.       Теряясь в пространстве, Чосо захныкал. Боль стала острее.       — Я уверен, господин Камо, вы могли бы стать элитной шлюхой, — прорычал над ухом Маэда. Чосо даже не повёл бровью. Он не сразу понял, что сказали ему за спиной.       — Молчаливый, послушный, что ещё нужно для счастья? — перед Чосо на корточки сел Араки и похлопал его по щеке.       Дыхание, напоминающее зловонное хрюканье борова, раздавалось за его спиной.       — Интересно, насколько острые твои зубы…       — Я бы не стал рисковать, — Маэда засмеялся, с трудом перебирая языком.       Чосо снова провалился в неизвестность и также резко очнулся от холода, который обнял его тело, словно защищая.       Он и не понял, когда адские пытки над ним закончились.       Чосо перевернулся на спину, подцепил с трудом нижнее бельё и штаны. Он попытался натянуть их, но от напряжения низ живота начало тянуть. Изнутри в кишки будто вкололи сотни тупых игл.       Беззвучно открыв рот и задрав болезненно голову, Чосо сделал рывок руками. Штаны поддались и спрятали его бёдра.       Он перекатился набок, сжался в позу эмбриона. От каждого движения живот и ноги сводило.       Чосо не помнил, сколько пролежал на полу. Час, два, три или вовсе прошла половина суток, пока он был в отключке… И минуты, и часы казались одинаковыми единицами. Между ними стёрлась граница, её словно больше не существовало. Было только пустое пространство, в котором не существовало ничего, кроме этой же пустоты.       Он жив, его не убили, а само тело не отключилось навсегда от этой агонии. Но хотелось ли жить теперь?       Даже пальцы онемели. Чосо не мог пошевелиться. Головокружение вызвало тошноту, макушка раскалывалась. Последствия побоев.       Злясь на самого себя, испытывая отвращение к собственной оболочке, как к чему-то склизкому, липкому, влажному, зловонному, Чосо поднялся на трясущиеся ноги.       Сделал шаг и тут же упал.       — Ходить разучился? — Араки стал громко смеяться.       В следующую секунду, словно спасительный луч солнца, из распахнутых дверей вырвался яркий свет. Раздались крики, заглушенные громкими выстрелами.       Люди в черной экипировке, со стеклянными забралами на шлемах, открыли огонь. Началась перестрелка. Пули свистели и рикошетили от стен, выбивая осколки штукатурки с потолка.       Чосо, стиснув зубы, пополз на животе в сторону стола, вздрагивая от каждого оглушительного звука. В воздухе пахло металлом и страхом.       Внезапно пуля скользнула по его голени, оставив горячий, жгучий след. Из его горла вырвался истошный крик.       Чосо, захлебываясь от боли, продолжил ползти вперед, хныча от острого жжения. Каждое движение казалось пыткой, но останавливаться было нельзя Внезапно, с грохотом, рядом с ним врезалась пуля. Сердце билось, в ушах стучала набатом кровь.       Задыхаясь от усталости и страха, Чосо сложил руки над головой и замер, стараясь не дышать. Всё стихло.       — Господин Камо? — раздался голос прямо над его ухом. Чосо вздрогнул, резко втянул воздух, когда чужая рука легла ему на плечо. — Господин Камо, это Гото. Вы можете встать?       Голос звучал приглушенно за шлемом. Осторожно, всем телом вибрируя от напряжения, он убрал руки от головы и повернулся.       — Господин Камо ранен! Живо сюда! — крикнул Гото, не убирая руки с плеча Чосо. Тот снова вздрогнул, как от удара током.       Его волокли на себе двое крепких мужчин. Чосо молчал. Он ничего не рассказывал. Не хотел и не мог даже пошевелить губами. И сидеть было для него пыткой.       Чосо выпил всю воду из бутылки. Пока машина, которой рулил один из приближённых отца Гото, ехала по Токио, Чосо смотрел в окно. Уже была глубокая ночь, когда он попал в руки Маэда и Араки. А сейчас снова было около двенадцати ночи уже следующего дня. Неужели он так долго спал на полу, не заметив, как пролетело время?       — Господин Камо, что они говорили вам? Или вы всё-таки хотите рассказать об этом отцу лично?       — Мне нечего рассказывать.       Гото вырулил на одну из главных оживлённых дорог.       — Уверены?       — Вы ехали слишком долго, — буркнул Чосо.       — Не сразу нашли. Вычислили только по камерам одного из районов. Оябун поднял шум, господин… Вас искали несколько десятков человек. Подключили даже ищеек и снайперов.       — Трое ищеек моего отца кошку быстрее нашли, чем меня.       — Мы правда пытались, господин Камо. Простите. Я могу наказать всех, кто участвовал в поисках, если вы этого хотите.       — Не надо, — выдохнул с дрожью в голосе Чосо. Он с трудом поправился в кресле, задержав дыхание. — Лучше скажите, кто были эти люди.       — Японские наёмники, нанятые китайцами. Они когда-то давно работали на вашего отца, но сбежали, когда их поманили деньгами за границей. Это не все. Их было пятеро, но объявились только трое. Кучка идиотов, которые строили махинации на спиной вашего отца. Мелкие подчинённые, которым поручили грязную работу — доставить проблем вашей семье.       Чосо промолчал. Снова он пострадал из-за отца и его любви враждовать со всеми подряд. Неужели нельзя вести свои дела спокойно, без вражды, не подвергая свою семью опасности?       — Я отправил сообщение вашему отцу. Дома вас уже ждут родители, врач и ищейки.       — Врач зачем?       — Вас задела пуля.       — Не страшно. Заживёт.       — Господин Камо? — осторожно позвал Гото.       — М? — кинул Чосо вяло. В носу снова предательски защипало.       — Вы точно в порядке? Может, вам сказали что-то? Вы сам не свой.       — В порядке.       Гото замолк. Он понимал, что Чосо врал ему. Он слышал заплаканный голос, в котором дребезжали в ужасе слова. Видел ссадины и синяки на лице и руках юноши. И видел по его лицу, что его мучает острая боль.       Даже когда мать увидела его, побитого и изнеможённого, она не подошла к нему. Стояла в стороне, не смея открывать рот. У Чосо не хватило сил на злость. Хотелось просто запереться в комнате и задушить себя подушкой. Или хотя бы просто проваляться до рассвета наедине с тьмой, слушая только биение сердца.       К нему подошёл только отец и молча отвёл в спальню. В комнате Чосо их уже ждал врач.       Женщина молча осматривала его ссадины. Чосо часто шикал, лицо тряслось. Госпожа Мори кидала на Чосо внимательные взгляды, не понимая причин такого поведения.       — Чосо, ты можешь раздеться? — спросил его врач. Чосо глянул на отца и помотал отрицательно головой.       — Делай, что говорит врач, — кинул негромко отец стальным голосом.       — Чосо? — Мори мягко посмотрела на него. Чосо глянул в глаза врача сквозь её прямоугольные очки. На нос она натянула медицинскую маску, а на руки — белые перчатки.       Чосо замер. Сердце пропустило удар.       — Оябун, вы могли бы выйти? Я хочу, чтобы осмотр прошёл комфортно для меня и для вашего сына. Он уже настрадался, ему тяжело.       — Если вы считаете, что так будет проще, то конечно, — сказал бесстрастно Норитоши и вышел из комнаты. Врач закрыл её изнутри.       — Что случилось? — тут же спросила Мори и села на край кровати. Чосо стоял рядом и молчал, глядя неотрывно в одну точку на полу — на какую-то одну-единственную светлую соринку. — Чосо? — врач наклонил голову, чтобы поймать взгляд юноши. — Я не смогу помочь тебе, если ты не поговоришь со мной.       Чосо отрицательно помотал головой.       — Я же вижу, что ты обманываешь меня.       Её голос был ласковый. Даже у мамы он не звучал настолько нежно. Снова захотелось реветь. Его не такому учили, в последний раз настолько сильно он плакал лет пять назад, если не больше. А сегодня выплакал столько слёз, что хватило бы на целое море.       — А если я пообещаю не говорить отцу?       Чосо отвернулся, закрыл лицо руками. Его тело затряслось, словно поражённое молнией. Чосо напряг грудь, задержал дыхание, чтобы спрятать истеричные рыдания, но из горла всё равно вылетал громкий рваный плач.       — Я давно слежу за тобой, Чосо. Я, конечно, не ваш семейный врач, но видела тебя с рождения. И, знаешь, в своей жизни я повидала столько всего, что ты меня вряд ли чем-то удивишь. Но в любом случае я поддержу тебя, потому что мне не всё равно на тебя. Прими мою помощь, Чосо.       Мори сняла с одного уха маску и открыла мягкое, округлое лицо, которое не тронули морщины.       — Помимо хирургического образования, у меня есть опыт в психиатрии и психологии. И я могу понять даже по твоему поведению и ранам, что приблизительно произошло. На твоих руках — следы от крепкой хватки. Тебе больно стоять, но на рану от пули ты не обращаешь внимания. Одежда порвана. Слёзы и твоё молчание — это защитная реакция. Ты не вёл себя так даже тогда, когда тебе угрожали, когда выбили молочный зуб в школе, когда тебя наказывал отец. Если я не осмотрю тебя сейчас, у тебя могут пойти в скором времени осложнения. А их уже сможет заметить оябун.       — М… м… м… — слова застряли в горле из-за болезненного спазма, всего одна буква вылетала из напряжённого горла. Чосо даже не смог произнести «меня». Он захотел рассказать, что случилось, но не мог ни подобрать слова, ни произнести их.       От стыда он сильнее зарылся лицом в ладони и стал вдыхать с завываниями. Ноги подогнулись, он наклонился.       Врач поймал его, не давая Чосо упасть от бессилия. Он задыхался, не позволяя себе часто дышать и выть волком. Отец услышит, накажет, назовёт слабаком…              Мори, держа Чосо за плечи, встала перед ним и крепко обняла. Чосо зарылся лицом в её плечо, наклонившись, сжал до боли в пальцах и сломанных, с запёкшейся кровью ногтях белый халат. И закричал гортанно, сдирая и без того больное горло. Глухой крик заполнил комнату.       — Время всё исправит, Чосо. Тише, мой дорогой, тише…       От её слов и поглаживаний по сальным волосам стало только хуже. Чосо мечтал услышать эти слова от матери. Но тут же на него нахлынула волна облегчения. Он сильнее сжал халат Мори и позволил себе разрыдаться до боли в веках, до ломки в макушке, до напряжения каждой мышцы в теле.       В памяти осталось всё: запах дешёвого табака, старый перегар, прохладный летний вечер; та пустая улица, где его похитили Маэда и Араки, чтобы проучить Камо Норитоши.       В памяти осталось всё: ноющие синяки, жжение и тёплая кровь под ногтями; пустое помещение склада где-то на отшибе города; ледяной металл стола; успокаивающий и дразнящий поцелуй смерти, которая оставила на нём отметину в виде зияющей дыры в сердце; острая боль в теле, будто низ живота разрывали голыми руками изнутри и сворачивали в сотни узлов кишки; унижение и чувство собственной ничтожности, оставшиеся с ним на всю жизнь.       Скотина, не человек.