Клятва и судьба

      — Игуро-сан! Игуро-сан! — глаза слепило от слёз и пыли, и она, шатаясь на негнущихся ногах, практически задыхалась от жжения в лёгких. Голова кружилась, по волосам на лицо стекала кровь, и Мицури, то и дело грубо отирая её трясущейся рукой, растерянно оглядывалась, одновременно узнавая и не узнавая место кровавой резни. Городские руины чернели уродливыми изломами, а вокруг мелькали тени какуши с грязно-белыми полосами на форме.       Она видела его: он бросился в атаку, с нечеловеческим воплем разрубая огромную тентаклю Мудзана, которую она вырвала и которая чуть не располоснула её пополам. Кровящий ошмёток ударил прямо в грудь, отбрасывая на землю, и перед глазами резко потемнело. Очнувшись, Мицури обнаружила себя лежавшей на боку среди обломков и камней и даже не сразу поняла, что обе руки были неестественно вывернуты, а тот последний крик Столпа Змеи слился с её воплем от жуткой боли и мерзкого хруста.       Она едва соображала и слышала: в ушах гудело, шумы сливались в густую кашу, а воздух душил, перенасыщенный смрадом от искромсанных тел, земли и гари. В красном мареве рассвета Мицури чувствовала себя ходячим трупом и когда, споткнувшись, рухнула на землю, лишь глухо заскулила, сжав губы: камни резали разбитое лицо, руки безвольно подгибались, а сердце готово было лопнуть от напряжения.       «Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Будь ты проклят, Мудзан...»       — Канроджи…       По спине словно прошлись хлыстом: кто-то совсем рядом прохрипел её имя, и этот голос, искажённый, тихий, как дыхание, был слишком похож на голос Обаная. Мицури, рыдая от кипучей смеси злости, боли и облегчения, титаническим усилием подняла голову и увидела прямо перед собой изорванный полосатый хаори. Обанай лежал на земле, повернув к ней лицо, а на его груди свернулся кольцами Кабурамару. От белизны змеиной чешуи не осталось и следа.       — Игуро-сан…       Сил встать не осталось — Мицури подползла к нему на коленях, не замечая, что кожа на них уже стёрлась до мяса. Обанай только пошевелил головой, и разбитые губы растянулись в нежной, окровавленной полуулыбке.       — Так ты в порядке. Хорошо. Значит, я успел.       — Руки сломаны, но... Агх... Ничего! — она закашлялась. Тело сводило судорогами, и только остатки воли держали Мицури на грани, перейдя которую, она бы упала рядом с ним. — Вылечится. И вы тоже. Обязательно вылечитесь, — горло сушило, стук в висках всё больше превращался в мощные, долгие удары. Мицури до крови закусила губу, даже не чувствуя этого: только Игуро-сан имел значение. Его слабый голос, дыхание, то, что он был жив. — А потом мы пообедаем, как раньше. Только… Агх!.. Без… демонов…       — Пообедать? — её колена внезапно коснулись чужие пальцы, и Мицури, согнувшаяся в приступе кровавого кашля, сквозь поволоку слёз увидела, что Обанай словно пытается ухватиться за неё. — Да. Было бы хорошо. Прости, что не получится...       Она хотела схватить израненную ладонь, но при первой же попытке пошевелить хотя бы плечом тело пронзила острейшая боль. И одновременно что-то, запульсировав, надорвалось внутри от леденящего предчувствия, которое она отчаянно оттолкнула, хватая воздух сухими губами.       — Нет, получится, Игуро-сан!.. Сейчас какуши нас перевяжут, а потом будем в поместье! И раны ваши там быстро заживут. Даже оглянуться… Агх... не успеете.       — Мицури… — Обанай, не открывая повреждённых глаз, улыбался, как будда. А она слышала в звуке своего имени что-то булькающее и отчаянно списывала то на повреждённый слух. Всё будет хорошо, не может ведь их история закончиться здесь. — Мне недолго осталось. Раны... смертельные.       Он замолчал, тяжело сглатывая, и Мицури только теперь увидела, что под Кабурамару по разодранной форме расползается огромное багрово-чёрное пятно. Время неумолимо утекало сквозь пальцы, как кровь, впитывавшаяся в ткань и исчезавшая в земляной грязи, а она, растерянная, испуганная, с отчаянием понимала, что между ней и Игуро-саном разверзается пропасть. Мысли путались, губы сквозь рыдания залепетали какую-то ненужную чушь про «хорошо» и «светлое будущее», и она, сгорбившись, упиралась лбом в слабо приподнимавшуюся грудь, где медленно затихало сердце. Голос Обаная шелестел печальной нежностью.       — Всё бы отдал, чтобы в последний раз на тебя посмотреть…       — Игуро-сан, нет, не уходите! Не бросайте меня! — её мутило. Голова готова была расколоться, кожа горела, и тело содрогалось, словно в лихорадке. Не утихавшая боль разрывала когтями плоть и душу, лишая рассудка. — Я вас так люблю! Ну, пожалуйста, ради меня! Поборитесь ещё!       Слова — наконец-то нужные — сорвались с языка, звеня в рассветной тишине.       — Ты меня любишь... — хрипит он, и бульканье в его голосе становится устрашающе громким.       Ей больно и страшно. Она одна и даже не может зажать ему раны, потому что обе руки висят мёртвым грузом. Сердце разрывается в клочья, а Мицури кричит из последних сил, и слова звучат, словно молитва.       — Да, Игуро-сан! Да!       Пальцы на её колене медленно, но сильно сжались.       — Тогда в следующей жизни... мы поженимся. Я... обещаю... тебе.       Солнце вставало, ослепляя жёлтым сиянием, небо было в пожаре, а её первая и единственная любовь облегчённо улыбалась, обещая счастье через долгую вечность.       — Игуро-са-а-ан!       Мицури сгорала в агонии, и боль, в сто крат сильнее той, что ломала тело, тянула в чёрную бездну. Какая-то сила не дала ей рухнуть на ещё тёплое, почти живое тело, а она истерически забилась, крича, чтобы её пустили к нему. Рыдала, моля о смерти, пока не потеряла сознание, так и не высвободившись из железного кольца рук.       А ненадолго придя в себя и услышав нестройные голоса какуши, сливавшиеся с чьей-то злобной руганью, в порыве слабой надежды подумала, что всё произошедшее было страшным сном. Её обнимали, как ребёнка, и она прижималась щекой к грубой ткани форменной одежды. Эти объятия нельзя было перепутать ни с чьими другими...       — Игуро-сан… Так вы живы.       Уголки губ слабо вздрогнули, и Мицури, не размыкая свинцовых век, напряжённо вздохнула, почти не чувствуя прежней телесной муки. Наверное, ей уже вкололи лекарство.       — Отдыхай, Мицури. Всё закончилось.       Обанай прижимал её к груди, нашёптывая на ухо, и кончики его волос щекотали лицо.       «Теперь нас с вами никто не разлучит, Игуро-сан...»