О серьезных вещах, о географии и о кварианской поэзии

      Тали’Зора нар Райя думает, что люди очень странные. Не то чтоб ей приходилось иметь много дел с людьми — не то чтоб ей вообще приходилось с ними общаться — но они существа заметные. Они все разные, пестрые, хотя неброско одеваются; шаги у них тяжелые, лица широкие, и все тело человека, хоть и смахивает на тело кварианца, кажется скругленным и непомерно массивным. И коленки. До чего странные у них коленки! Непонятно, куда они гнутся, и кажется, будто люди все время ходят, выпятив их вперед. Выражения лиц у людей меняются так быстро, будто они говорят не словами, а мимикой. Как и азари, они умеют улыбаться — выражать приятные чувства, растягивая губы; и тем не менее, Тали, немного понаблюдав за людьми, понимает, что движения губ недостаточно для улыбки — для этого меняется все лицо. Говорят, можно научиться этому подражать — лицевые мышцы кварианцев в целом похожи на человеческие; Тали пробует, но, наверное, не получается.       Дальше — кожа. Кожа у людей очень странная, гладкая и матовая на вид. Макушка укрыта волосяным покровом; волосы — точь-в-точь как на старинных портретах кварианцев, до изгнания, то есть, потому что у сегодняшних поколений рост волос в целях гигиены заблокирован медикаментами. У мужчин волосы почему-то растут не только сверху головы, но и снизу, и потому, если их сверху выбрить, а снизу оставить, голова будет казаться перевернутой. Волосы цветные, яркие, особенно у женщин — женщины их красят. Тали нравится, как сочетаются светлая кожа и бледно-бледно-желтые волосы; это очень изящно.       Что еще? Пальцы. Их слишком много. Если немного привыкнуть, тело человека покажется довольно гармоничным (уж более гармоничным, чем у турианцев), но пальцы — это, конечно, перебор. Просматривая список товаров в каком-то магазинчике на Цитадели, Тали косится в сторону — на руки такого же покупателя, человека. Непонятно, для каких нужд природа дала людям по пять пальцев на каждую руку и почему нельзя было обойтись тремя. На каждом большом рынке хоть раз в несколько дней да найдется человек, пытающийся купить перчатки, и все торговцы уже делают ставки, сколько часов он потратит на попытки.       Собственно, вот и все, что знает Тали о людях, когда в первый раз ступает на палубу «Нормандии», фрегата Альянса, чтобы провести на ней не месяц и не два. На «Нормандии» — оглушительная тишина. Большая часть команды в этот вечер в увольнении, а те, кто остался, таращатся на Тали так, будто у нее две головы или она ходит на руках. Вокруг хрустальная чистота, как в магазинах на Цитадели, белый пластик не тронут желтизной времени, свет — холодный; ну не корабль, а точь-в-точь холодильник. «Нормандия» сияет снаружи и изнутри. Тали чувствует себя неловко; растеряна, словно идет не на работу, а на пытку.       И повсюду люди. В Паломничестве Тали привыкла к одиночеству, но одиночество среди толпы — это что-то новенькое. Она пожимает плечами: придется снова привыкать. Надо осмотреться. Присмотреться. Оказывается, на судах Альянса время измеряют, как на Земле — но Земля далеко, и никакой привязки к ее часовым поясам быть не может, — поэтому это просто условное двадцатичетырехчасовое время, и к этим двадцати четырем часам тоже приходится подстроиться. Один час состоит из шестидесяти минут, минута — из шестидесяти секунд, а секунды — это раз-два-три-четыре. Вроде бы все логично, но почему именно из шестидесяти? И дата. Тали тратит однажды час на то, чтобы вызубрить последовательность из двенадцати месяцев, и радуется, что земной месяц примерно равен стандартному галактическому, но радуется она недолго: ей по секрету рассказывают, что для каждого из двенадцати месяцев придется отдельно запомнить, сколько в нем дней.       Нет, все-таки люди — ужасно странные создания. Тали кажется, они все говорят хоть и много, но неторопливо и лениво; они могут суетиться и бегом носиться вокруг, но на самом деле как будто никуда не спешат; они иногда разговаривают одними шутками, и главное — трудно понять, где заканчиваются серьезные вещи и начинаются шутки; и еще они до отказа полны сарказма. Никто и нигде на памяти Тали не лил друг на друга таких ведер сарказма, как солдаты Альянса в неформальной беседе, а ведь Тали приходится с ними коротать вечера.       Кажется, это не то, что пишут о людях в Интерпедии. А что там пишут? Тали сидит на стуле в углу, скрестив ноги, и листает экстранет. По запросу «люди» находятся сплошь энциклопедические данные — численность населения Земли, список колоний. Тали, постукивая пальцами по костюму, раздумывает, как переформулировать запрос, и очень надеется, что сейчас никто не заглянет в ее экран.       «Большой справочник для путешествующих по Галактике». Наверное, подойдет. Тали отыскивает нужную статью, украдкой поглядывая на солдат. За большим столом в центре кают-компании четверо играют в карты; игра незнакомая, но веселая. Лейтенант Аленко крепко проигрывает, и трое младших по званию хмыкают и посмеиваются в кулаки. Одна из солдат — женщина со светлыми волосами; стрижка у нее короткая, почти как у мужчин, а на Цитадели человеческие женщины носят красивые локоны, будто покрывающие голову капюшоны. Ага, вот статья про людей.       «Разумный вид, недавно вступивший в космическую эру. В настоящее время активно колонизирует необитаемые миры вплоть до систем Термина. Политический вес в масштабах Галактики незначителен.       Биология: двуполы, срок жизни малый (не превышает 150 стандартных галактических лет)».       Все? Все. Ясно, писали азари.       Нет, это все-таки как будто не то. Тали прикидывает, что она знает о людях; что она вообще видела, кого видела; кого видела?.. Есть Шепард. Капитан «Нормандии». Спектр. Если Спектр, то, наверное, он не совсем типичный человек, но Тали с ним хотя бы знакома и может считать, что он к ней неплохо относится. В нем есть что-то приятное и вместе с тем несколько залихватское. Он немногословен, редко улыбается (разве что только женщинам), среднего роста и крепко сложен, а броня Альянса немало добавляет ему ширины в плечах и веса на вид, но эта тяжесть обманчива — Тали видела, что в бою Шепард носится как молния. Он не сыпет сарказмом, как его подчиненные; или он и в самом деле не совсем обычный человек, или же просто хорошо сдерживается. Еще Шепард замечательно вежлив со своей командой; вообще вежлив со всеми вокруг, кроме бандитов, и преступников, и подозрительных незнакомцев, и журналистов, и Совета… ладно. И он спас Тали жизнь, это правда. И, наведываясь в инженерный отсек во время регулярного обхода, обязательно приветствует Тали.       А Тали всегда там, в инженерном отсеке — всегда, когда не спит, да и то — в общих женских спальнях не могла уснуть от тишины, уши так давило, будто голову тисками сжали; она ворочалась с боку на бок, в темноте случайно тыкалась локтем в крышку капсулы, а крышка, вот именно на этой капсуле была такая неудобная крышка, шаталась и пощелкивала; сердце стучало бешено, и вентиляции герметичного костюма не хватало; Тали поднималась, бродила по жилому отсеку, спросонья натыкаясь на стены, затем на ватных ногах, пытаясь слухом выудить из тишины далекий-далекий, мягкий и нежный гул, добиралась до машинного зала. Там ее обязательно кто-нибудь начинал расспрашивать: «В чем дело, ты тут уже третью вахту подряд торчишь?». Тали садилась на пол, приваливалась спиной к стене и собиралась уже снова начать объяснять, но, успокоенная гудением двигателей и потрескиванием ядра, как колыбельной, обрывала фразу на середине и засыпала. После третьего такого случая главный инженер приказал ее не будить. Новые вахтенные, заходя в машинный зал, первым делом видели кварианку, блаженно спящую на полу у стены. Тали проспала так едва ли два часа, но ей было жутко стыдно; с другой стороны, подумала она, вздохнув, отец никогда об этом не узнает.       Кажется, кто-то доложил о ней Шепарду. Пришлось объяснять в пятнадцатый раз; и самым неожиданным было то, что капитан понял. Или, по меньшей мере, притворился, что понял, покивав с серьезным видом. Разрешил перетащить капсулу для сна в маленькое техническое помещение точно за машинным залом. Тали, как услышала, даже не поверила.       — Просто чудо наш коммандер, — сказала ей потом одна женщина из инженеров. Тали мялась на пороге машинного зала, чувствуя себя почти так же неловко, как в первый день на «Нормандии».       — Кто, я? — Шепард зашел в машинный зал именно в этот неподходящий момент. Инженер от него так и шарахнулась. — О, я запомню, — Тали все думала, он улыбнется, даже голову вытянула от любопытства, чтобы посмотреть, как Шепард это делает, но он не улыбнулся. Или, может быть, Тали не заметила. Люди иногда улыбаются так быстро, совсем мельком, что можно и пропустить. — Инженер Адамс!       Главный инженер берет под козырек — Тали давно взяла на вооружение жест приветствия старшему по званию и запомнила, как в Альянсе его называют, — и воцаряется абсолютно серьезная рабочая атмосфера. Тали думает, что все-таки не будет приветствовать Шепарда прикладыванием руки ко шлему — во-первых, она не в Альянсе; во-вторых, она подчиняется Шепарду не по военному закону, а по гражданскому, как капитану судна, где она работает механиком; ну, а в-третьих, это же смешно будет смотреться. В-третьих — и в-главных. Она же все-таки серьезная.       Шепард, конечно, не симпатичен, но все-таки обаятелен. Он нравится женщинам, по меньшей мере, землянкам. И азари. О, азари почему-то без ума от человеческих мужчин, говорят, это у них новый писк моды. У Шепарда нити бугристых шрамов на щеке, и Тали интересно на них смотреть: шрамы у людей — совсем не то же, что у кроганов или турианцев каких-нибудь, на их блеклой коже — гладкой, без бугров, морщин и костистых отростков — шрамы смотрятся как стежки суровой ниткой.       Человеческая кожа вообще довольно забавная штука, дающая Тали открытие за открытием. Оказывается, под броней — по меньшей мере, на руках — она совсем не гладкая, а покрыта мелкими волосинками, особенно у мужчин. Тали, конечно, изучает все эти штуки только на взгляд — герметичный костюм не пропускает такие мелкие ощущения, а то она бы уже давно испросила у знакомцев разрешения кого-нибудь потрогать. О, это правда, люди — очень занимательные создания. Даже без брони они выглядят весомо, но вместе с тем их голая кожа кажется такой… беззащитной? На ней чего-то определенно не хватает. Возможно, пары костяных пластин или, допустим, шипов.       Еще удивительно, что у людей, даже у тех, у кого кожа очень светлая, кровь темно-красная. Тали узнает об этом на Теруме. Она даже не сразу понимает, что щиты Шепарда пробиты, что броня повреждена, что коммандер ранен — Тали просто никогда раньше не видела красную кровь, и только после крика Шепарда в ее адрес осознает, что надо что-то сделать. Отстреливаясь от гета, Тали на ощупь шарит в незаметных бездонных карманах костюма в поисках тюбика меди-геля и узнает тем временем очень много земных ругательств.       А что, собственно, Тали’Зора знает про Шепарда? Кроме того, что он Спектр, что в его голове зашиты протеанские послания и что он собирается спасти Галактику. Какие-нибудь более мелкие, более частные вещи. Самое главное всегда в деталях. Тали узнает в дружеской беседе с доктором Чаквас, что Шепард очень молод для командира корабля такого уровня; Тали уточняет на всякий случай, как по внешним признакам отличить молодого человека от старого.       — Ну вот Шепард молодой, — доктор Чаквас указывает рукой куда-то в сторону выхода из медотсека, а затем показывает на себя, — а вот я старая, — и смеется, и Тали уже знает, что это шутка из разряда тех, которые нельзя повторять.       Тали видела Шепарда в бою и в уюте кают-компании; слушала, как он разговаривает с солдатами, и говорила с ним сама; она видела, как он наставляет пистолет в лицо батарианскому работорговцу, как обезвреживает бомбы, как заигрывает с хорошенькой азари в баре на Цитадели (Тали не хочет вспоминать эту историю — там было слишком много выпивки), как стреляет в спину удирающему врагу, как выводит пленных из укрытия, как хладнокровно обыскивает изуродованные тела наемников в поисках термозарядов, как напевает что-то себе под нос, как, выходя на поверхность планеты с пригодным для дыхания людей воздухом, снимает шлем — и каждый раз Тали при этом дергается, будто коммандер снимает с себя голову — и даже, кажется, при этом улыбается. И Тали все еще думает, что она Шепарда совсем не знает.       Грег Адамс, главный инженер «Нормандии», в восторге от кварианского технического искусства. Если в первый день работы Тали на «Нормандии» он скептически относился к одной идее пустить кварианку в машинный зал, уже на второй день он готов был носить Тали на руках, угощать ее выпивкой и чуть ли не называть ее дочерью. Он приятный человек, немного флегматичный, но это только помогает в его работе; педант и перфекционист, любитель деталей (и в технике, и во всем), он знает каждый винтик в механизмах «Нормандии» и учит Тали работать с двигателями. Когда он увлекается и начинает рассказывать то, что во Флотилии знают даже дети, еще не вылезавшие из пузыря, Тали все равно вежливо кивает. Ей нравится Адамс, а тот, в свою очередь, крайне доволен способностями своей помощницы. Над самыми сложными задачами они работают в четыре руки.       «Нормандия», как и все фрегаты Альянса, таскает с собой целый геолого-разведывательный модуль, сканирует с орбиты кору неразведанных планет и запускает зонды в поисках месторождений металлов. Иногда сканер наталкивается на помехи: это значит, в космическом мусоре найдется что-то, содержащее искусственный материал — обломки нерабочего зонда или даже целого корабля, дрейфующие в межпланетном пространстве. Прежде главный инженер Адамс каждый раз спрашивал:       — Что делать, коммандер?       — Тащите сюда, — и Шепард каждый раз давал отмашку, и шлюпка отправлялась ловить обломки магнитной сетью, и порой находки оказывались действительно ценными — в Альянс были переданы координаты крушения опознанных судов, на Цитадель — артефакты, которые могли бы представлять исторический интерес (перед этим, конечно, прошедшие через руки Лиары Т’Сони). Поскольку Адамс каждый раз в ответ на этот вопрос получал один и тот же приказ, он вскоре перестал спрашивать.       Тали утверждала, что не бывает бесполезных обломков, и получала огромное удовольствие, вместе с Адамсом разбирая их на мельчайшие детали. Именно так — развинчивая старый-старый зонд, в котором, казалось, можно было найти только пыль — они натолкнулись на протеанский диск с данными, почти что целый, пригодный к восстановлению информации. Лиара в него так и вцепилась.       — Как хорошо, как хорошо, — только и повторяла она, глядя на опустевшие серо-рыжие металлические обломки на полу технической лаборатории и на Тали и Адамса, грязных с головы до ног. Шепард стоял в дверях, опершись о дверной косяк, и с интересом наблюдал. — Шепард, как же хорошо! — она так и светилась от радости, глазищи — как два огонька.       — Да, — согласилась Тали. — Ценное приобретение, — и она опустилась на стул, потому что все-таки очень устала. Вокруг стула — пыль и мусор, но это космический мусор, а значит, можно и потерпеть.       Люди, конечно, странные, но среди них есть много замечательных. Есть Леонар Лефевр, старший помощник главного инженера. Высокий, с крепким подбородком и острыми чертами лица, с волосами серо-мышистого цвета, которые, едва отрастают, начинают кудрявиться, он, когда склоняется над бортовым компьютером машинного отделения, становится похож на какого-нибудь генерала; Тали, конечно, никогда не видела человеческих генералов, но может себе представить. Лефевр не любит мусор, едва ли возьмется чистить двигатели, но в тонкой работе ему нет равных. Когда он заступает на вахту, даже опытные техники бросаются мыть пол, а сам Лефевр тем временем сидит в углу и дотошно проверяет работу сети. Он постоянно берется травить байки о Земле и об Альянсе, а впервые Тали удается с ним поговорить, когда они вдвоем берутся чинить геолого-разведывательный сканер, который, конечно, на боевом судне долго не протягивает.       — Тали, ты с коммандером в дружеских отношениях, — говорил Лефевр, простукивая лазерный излучатель, — может, подашь ему идею где-нибудь бросить эту штуку и сказать, что он сам упал? Я, конечно, всецело за освоение ресурсов новых планет, но он, во-первых, перевешивает — в бою придется уравновешивать балластом, — а во-вторых, только и делает, что цепляется за весь летающий вокруг мусор. За то время, пока мы его чиним, я мог бы посмотреть весь новый сезон «Детектива Бриггса». Говорят, его снимали на Палавене. Я бы посмотрел, какую ерунду наснимали.       Тали хихикает — научилась от людей. Лефевр, которого во время кропотливой ручной работы прошибает болтливостью, продолжает:       — Мой отец, знаешь, ученый-лингвист. Он в молодости катался в экспедиции, ну, знаешь, какие-нибудь странные языки отыскивать и записывать. И вот как-то раз он решил изучать кварианский.       — Хельский, — поправляет его Тали.       — Хельский так хельский. Отец хотел изучать живую речь носителей, но на Мигрирующий флот, конечно, землян-ученых не пустили, а вне вашей Флотилии кварианцы бродят поодиночке и на своем языке не говорят. Однажды моему отцу повезло: он был на Новерии и узнал, что в одной из тамошних компаний работают несколько кварианских техников. Не знаю, что они там делали — может, изгнанники, а может, проигрались в карты и брались за любую работу. Только они были ребята серьезные и к идее пропустить вместе стаканчик-другой за милой кварианской беседой отнеслись скептически. А на работе они никак не пересекались.       — Что же придумал твой отец? — спрашивает Тали.       — У этой компании был вездеход — один-единственный. Ну, ты видела, какой климат на Новерии, там без вездеходов не обойтись. А в то время выдался особенно плохой год, метель бушевала без остановки. Вездеход постоянно ломался, и чинить его отправляли кварианцев. Мой отец подкупил охранника и пробрался в гараж. И вот там-то он услышал, как эти ребята говорят по-квариански… по-хельски. Они руками чинят, а языками чешут и чешут, всех тетушек обсудили. И мой отец каждый раз залезал в гараж, чтобы записать, как кварианцы вездеход чинят.       — И сколько же у него записей получилось?       — Часов на тридцать, честное слово, и это за десяток дней.       — Тридцать часов! — изумляется Тали. — Но это значит, они чинили вездеход через день!       — Ну, он очень часто ломался, — скромно отвечает Лефевр. — К тому же, мой отец — упорный ученый. Он ради науки на все готов. В том числе и на то, чтобы, кхм… ну, компания особенно не пострадала… — по тому, как передергивает плечами Тали, он, наверное, угадывает ее мысли. — Это, кстати, было не так просто. Чтобы ломать вездеход, моему отцу пришлось изучить устройство вездехода, и он блестяще справился с этим за одну ночь. Настоящий ученый.       Тали склоняется над сканером, продолжая откручивать защитные пластины. Лефевр, увлекшись, не перестает болтать:       — Мой отец написал диссертацию про кварианский, тьфу ты, хельский, и три научные статьи. Теперь старик не мотается по планетам, но бьюсь об заклад, он лопнул бы от зависти, если бы узнал, что я работал с кварианкой. Может, прилетишь как-нибудь к нам на Землю? У нас неплохо. Я даже обещаю тебе экскурсию, если ты обещаешь поболтать по-квариански с моим отцом.       — Земля — это интересно, — задумчиво говорит Тали. — Честно говоря, я много читала про землян. Я хочу попробовать вас понять. Кажется, что вы такие же, как мы, а потом — раз! — и оказывается, что не такие, — она смотрит на Лефевра: — Это не звучит обидно?       — Ничуть, — уверяет ее Лефевр. — Научный интерес — это всегда хорошо, — он задумчиво осматривает мертвый сканер, — почти всегда. А давай скажем коммандеру, что не смогли его починить?       — Тогда он придет и починит его сам, — отвечает Тали. — Он же Шепард, он умеет все, — Лефевр вздыхает:       — Ладно, заметано. Как там у вас говорят? Кила се’лай?       — «Кила се’лай» не значит «заметано», — Тали возмущается. — Из тебя вышел бы плохой лингвист. Лучше и дальше продолжай разбирать сканер.       Лефевр смеется. На всем корабле есть только три человека, которые могут делать ему выговор — Адамс, Прессли и сам Шепард; и вот теперь к ним присоединяется кварианка, едва вступившая в пору совершеннолетия, и он сам подбадривает ее обращаться к нему так запросто. Это весело.       Проблема языка — это на самом деле серьезно. На судах Альянса все говорят по-земному; интерлингву там можно услышать разве что на капитанском мостике, да и то обычно из динамиков. Тали, которая всегда говорила на интерлингве с хельским акцентом — с замечательным акцентом, «уж точно лучше, чем у второго помощника главного инженера», как уверял ее лингвист-дилетант Лефевр, — думала, что к акценту команда привыкнет, но говорить на интерлингве с ней собирались разве что Шепард да Адамс, а все остальные ленились и предпочитали скорее молчать.       В первые дни пребывания на «Нормандии», понимая, что легко сойти с ума, когда все вокруг болтают на непонятном языке, Тали потратила целый вечер, разыскивая по рынкам Цитадели переводчик с земного. Программа оказалась ломаная, в кварианский костюм упорно встраиваться не желала, да вдобавок едва не порушила базовый модуль передачи интонации; Тали столько с ней навозилась, что уже думала плюнуть на все это, снести переводчик да продолжать молчать, как рыбы в прудах на Цитадели; только инженер Адамс ее убедил попробовать еще разок, и Тали теперь очень рада, что его послушала. Она не знает, как жила бы, если бы гул голосов в ее шлеме звучал на неразборчивом чужом языке. Наверное, пришлось бы учить земной язык. Он кажется несложным, но странный, как и земляне. Кто только придумал эти дурацкие артикли?       Но у людей много языков. Больше, чем членов экипажа на «Нормандии». Иногда Тали слышит в машинном зале незнакомую речь, переводчик сбоит и начинает нести ерунду, вылавливая из потока голоса обрывки звуков, которые принимает за слова; приходится его отключать. Тали научилась различать языки. Она все еще не знает, как они называется, но звучат они все по-разному.       — А что, собственно, ты хочешь понять про людей? — спрашивает ее однажды Лефевр, когда они на вахте, но без особого дела: стоят и смотрят на гигантское ядро двигателя, слушают его вибрацию. Лефевр сегодня говорит на интерлингве; переводчик издает слабое гудение, просто задыхается от злости. Тали его решительно отключает; ей нравится, когда связь с внешним миром — только ее рассудок, без посторонних программ. Она поводит плечом:       — Хочу понять все. Это… очень интересно.       — Ну, например? — интересуется Лефевр. — В бытовом смысле ты и так нас понимаешь. Тогда… искусство? Науку? Историю?       Тали склоняет голову — она сегодня отдыхает и ей некуда торопиться:       — Искусство, наверное, — она вспоминает корабль «Райя», стены залов, порыжевшие от времени, мшисто-грибную поросль между пластиковых плит там, где некогда были старые террасы гидропоники с декоративной растительностью; и сверх всего этого — желтый свет, мелкие листочки хрупких деревьев, проросших в гидропонике, много пыльного стекла и хельские надписи по стеклянным стенам — огромные, размашистые, — название корабля и несколько строк с пожеланиями доброго пути. Для них специально подобран шрифт — изящный, но лаконичный. Почему-то никто в Галактике, кроме кварианцев, не считает, что это искусство.       Лефевр невесело смеется:       — Думаю, для понимания человеческого искусства нужно знать много. Очень много, начиная с древнеегипетских фараонов и заканчивая Войной первого контакта. Ну или хотя бы то, кто такие Сократ и дева Мария.       — Дева Мария — это какой-то мифический персонаж? — интересуется Тали. Лефевр сразу как-то спотыкается в середине фразы:       — Ну… как сказать… — он даже как будто покрывается пятнами и оглядывается по сторонам, не слышит ли его кто. — Это… трудно сказать.       Тали делает себе мысленную пометку заглянуть по этому поводу в экстранет. Но вахта, начавшаяся так мирно, выдается тяжелой: в системах Термина на хвост «Нормандии» садится пиратский корабль, да такой огромный, будто его сделали как минимум из трех кораблей поменьше. Шепард дает приказ избежать боя, и несколько часов подряд «Нормандия» стремительно лавирует между астероидами. Техники следят за оборотами двигателей, перед глазами пляшут цифры, которые надо удерживать в пределах нормы. К концу вахты Тали совершенно вымотана и собирается лечь отдохнуть, но уснуть, хотя хвост погони наконец оторвался, не может; тогда она, ворочаясь с боку на бок, вспоминает про деву Марию и выходит в экстранет. Так, что там у нас…       Религия людей, всего лишь? Тали продолжает читать. История людей. Две с лишним тысячи лет, да еще много тысяч лет до начала этого отсчета. Ее поиск начинается со святой Марии и с Иисуса Христа, а через считанные минуты Тали с большим интересом просматривает статью с кратким обзором средневековой философии; с термином «Средневековье» она как раз знакомится по пути. Дальше — больше. Возрождение; да Винчи, Декарт, Ньютон. Структура Интерпедии, где статья цепляется за статью, — это просто какая-то ловушка. Выбраться уже затруднительно. Исчисление веков: век восемнадцатый и девятнадцатый, империи, революции, Мария-Антуанетта, Наполеон Бонапарт. Франсуа Шампольон и Розеттский камень. Пирамиды в Гизе, фараоны, проклятие Тутанхамона… а, виток истории браузера повел куда-то не туда.       Тали очень устала и ее тянет в сон, однако ей запредельно интересно, поэтому она читает, но с трудом соображает, что именно. Каким-то образом после пирамид в Гизе Тали попадает на сайт туристического агентства — и пропадает. Она листает цветные фотографии Земли — рыжие пески, изумрудные с белыми разводами моря, леса любого оттенка, что только можно вообразить, движение светила, закаты, рассветы, реки, поля, и «Чемпион Туристик Партнершип» предлагает экскурсии «для всех разумных рас» «на живописной планете с богатым растительным миром и воздухом, пригодным для дыхания аминокислотных видов практически в любой географической точке», и чем дольше Тали смотрит картинки, тем труднее ей заснуть. Даже проваливаясь в сон под еще светящимся экраном, она раздумывает об этих океанах и материках с каким-то припугнутым трепетом, с восторгом — нет, ну какие же закаты!..       …и с завистью.       На «Нормандии» очень много хороших людей. Есть Максим Гришковец — второй помощник главного инженера, еще молодой человек, невысокий, с внимательными блеклыми глазами, с узким лицом и крупным носом, как будто взятым с какого-то совсем другого лица; его страсть — возиться в компьютерах, Тали не совсем понимает, как его занесло в инженеры; он при удобном случае постоянно ругает Совет, да и Альянс тоже ругает, но как-то по-другому ругает, по-дружески.       — Лефевр мне сказал, ты теперь земным искусством интересуешься, — говорит ей Гришковец, когда они вдвоем спускаются в нижний этаж машинного отделения для регулярной проверки работы двигателя. Тали спрыгивает со ступеньки приставной лестницы, Гришковец подает ей руку. Ядро двигателя светит мертвенно-белым. — Вот уж бы не подумал. Не в обиду будь сказано, — да, он говорит на земном языке с никудышным акцентом, программа-переводчик транслирует его слова с сильным запаздыванием, и рассинхрон речи с переводом напоминает Тали видеопередачу при плохой связи.       — Ты не можешь представить меня в картинной галерее или с томиком стихов? — спрашивает Тали. Ей приходится перекрикивать гул двигателя, но это ее радует. Гришковец пожимает плечами. — Не думай, я не знаток всех этих вещей. Мне просто интересно… про землян. И про Землю. Я пытаюсь побольше изучить.       — Главное — получай удовольствие, — убедительно говорит Гришковец. — И не относись слишком серьезно.       — И все-таки мне интересны серьезные вещи, — замечает Тали. Гришковец отмахивается:       — Просто не старайся сразу все понять. Всегда найдутся какие-то штуки, которые ты не поймешь. Даже земляне не всегда их понимают.       — Например? — интересуется Тали.       — Хочешь пример?       — Да, конкретный.       Гришковец задумывается.       — Ну, слушай, — он останавливается у турбины — на фоне ее жемчужно-серого металла он выглядит как тень на стене — откашливается, немного разводит руки в стороны — на одной руке включенный омни-инструмент, в другой — планшет с обходным списком, — и весело, отрывисто, с подъемом голоса, почти криком, чтобы заглушить гул машин, начинает декламировать:       — Варкалось, хливкие шорьки       Пырялись по наве       И хрюкотали зелюки… — ему вторит утробный рев двигателя, набирающего обороты. Переводчик в костюме Тали просто сходит с ума. Когда он выдает ошибку, то издает тоненький зубодробительный писк, а сейчас пищит просто непрерывно — как будто атака боевых дронов по ушам, все громче и громче.       — Эй, эй, хватит! — Тали не сразу нашаривает кнопку выключения программы-переводчика, а когда находит, то прижимает ее с силой. Писк затихает, в голове остается какое-то зубодробительное ощущение. Гришковец тоже затихает. — Не забывай, у меня стоит автоматический перевод. Что это было?       — Стишки, — признается Гришковец, тоже перейдя на интерлингву. Акцент его нимало не становится лучше. — Абсурдные стишки.       — А в чем их смысл?       — В абсурдности, Тали.       Тали качает головой и ничего не говорит. Гришковец, забираясь по лестнице на крышку турбины, громко вздыхает:       — Да, пожалуй, я должен был начать с чего-нибудь попроще. С чего-нибудь… красивого. Правда красивого. Но я, кроме этой штуки, знаю стихи только на своем языке, а на него твой переводчик только орать начнет.       Тали молча вскарабкивается по лестнице.       — Поэтому я и говорю — просто наслаждайся, — Гришковец садится на крышке турбины, свешивает ноги вниз. — А если серьезно, то ты можешь меня о чем-нибудь спросить, если захочешь. Могу рассказать про Землю, или, скажем, журналом каким-нибудь поделиться. Даже фото показать, я еще в прошлом году много сделал.       — С закатами?       — Есть и с закатами, — Гришковец пристально смотрит на Тали. Глаза у него рыбьи. Наверное, он понимает, о чем она думает; по меньшей мере, Тали хочется в это верить. — Знаешь, до того, как я стал служить в Альянсе, я вообще ничего не знал про кварианцев, кроме того, что они ходят в этих костюмах с масками. Думал, что они — вы — ну вроде как… электронные, что ли. И носите непрозрачные маски, чтобы никто не видел, что вместо лиц у вас материнская плата.       — Ха-ха. А еще иногда говорят, что мы синтетические. Как геты.       — Смешно признать, но знаешь, Тали, я вот летаю на корабле Шепарда, вокруг только и говорят, что про Сарена и гетов, а я ни разу в жизни не видел живого гета.       — Геты не живые, Макс, — с легким упреком говорит Тали.       — Ну, они синтетики, но ведь они двигаются, делают себе подобных, стреляют… Ладно, соглашусь, этого мало.       — Спасибо, что ты хоть не считаешь меня гетом, — Тали бросает взгляд на Гришковца поверх экрана омни-инструмента, по которому пробегают проценты готовности сканирования. Лефевр всегда уверяет, что если положить обе руки на металлическую оболочку турбины, можно почувствовать легкое потряхивание, но оно, наверное, такое слабое, что костюм Тали его не пропускает. — Ты же так не считаешь?       — Ну, мне придется поверить тебе на слово, — отвечает Гришковец, и Тали дергается и отворачивается. Очевидно, он понимает, что это была плохая шутка, и стремится загладить — заболтать — вину: — Ладно, у меня есть все доказательства, что ты не синтетик. Ты живая. Синтетики не обижаются, не понимают шуток, не ругаются и не слушают стихи. У кварианцев есть стихи?       Тали прикидывает: каждая разумная раса так или иначе пишет стихи. Даже кроганы, хотя кроганская поэзия может показаться травматичной для других видов. Конечно, у ее народа есть поэты, правда, за последние триста лет их было не так много. До изгнания с Ранноха у кварианцев было все — была чудесная литература, была поэзия, но все старинные стихи написаны на языках, которые Тали с трудом разбирает. Хельский — почти искусственное наречие, наполовину сложенное умами лингвистов-недоучек, наполовину образовавшееся само по себе из утраченных языков — нить объединения изгнанного народа. По сравнению со старинными кварианскими языками он простой, как палка. Но на нем тоже можно писать стихи, и пусть только кто-то попробует сказать, что они чем-то хуже человеческих или азарийских.       — Есть, — и Тали торопливо, с запинками, вспоминая на ходу, декламирует несколько строчек. «Вот уж не думала, — размышляет она, — что жизнь меня до такого доведет». Тали стоит на крышке турбины — стоит в самом сердце одного из лучших боевых кораблей Альянса, на котором, казалось, вообще никогда не должна была звучать хельская речь! — и невыразительно читает хельские стихи. О любви, конечно же, потому что больше на Мигрирующем флоте писать не о чем. Вот как забавно-то. Слышится тихий машинный писк: сканирование завершено, неполадок не обнаружено. Keelah se’lai.       Они выбираются по лестнице с нижнего яруса машинного отделения; Тали лезет впереди, Гришковец поглядывает на ее коленки. Он задумчиво говорит:       — А хочешь послушать продолжение про хливких шорьков? Там не так сложно.       — Ты и вправду думаешь, что я механическая, — вздыхает Тали, — и собираешься устроишь мне перегрузку, — Гришковец смеется. Тали поджидает его наверху; вдвоем они идут рапортовать Адамсу; идут неторопливо, Гришковец — сунув руки в карманы. Второй помощник главного инженера рассеянно декламирует что-то себе под нос, и Тали, украдкой вздохнув, на входе в центральный зал подключает опостылевший переводчик.       — О, бойся Бармаглота, сын, он так свирлеп и дик, — бормочет Гришковец, подходя к панели управления. — А в глуще рымит исполин…       — Злопастный Брандашмыг, — негромко заканчивает главный инженер Адамс. Тали решает, что все вокруг сошли с ума.       На «Нормандии» много замечательных людей, но коммандер Шепард, наверное, из всех вокруг самый замечательный. У него есть привычка щелкать пальцами, когда он пытается что-то вспомнить (в скафандре звук получается очень забавный); он на всякий случай носит в кармане униформы зажигалку, хотя и не курит; иногда он забывает утром побриться и почистить зубы, и вид у него с утра бывает помятый — только глаза блестят; когда он заходит в бар, у всех вокруг неожиданно начинаются проблемы; и последнее слово в разговоре всегда остается за ним. Он умеет притягивать внимание, даже когда не размахивает винтовкой, и улыбаться он на самом деле умеет, просто не хочет. Тали быстро к нему привязывается. Нет, не так; она привязывается к нему с самого первого дня их знакомства — странного дня, когда какие-то незнакомые люди, да еще и с турианцем за компанию, появились из ниоткуда ровно в тот момент, когда загнанная в угол Тали уже была готова к смерти; привязывается, а потом, узнавая Шепарда получше, все больше радуется, что оказалась на «Нормандии».       Раз и навсегда поселившись в инженерном отсеке, Тали редко выходит оттуда — только если в ней нуждается группа высадки. На миссии она почти не разговаривает с Шепардом — на миссии вообще не следует много болтать; в инженерный отсек коммандер заглядывает регулярно, но они с Тали едва ли обмениваются парой приятных дежурных фраз; в остальном они никак не пересекаются, но Тали кажется, она знает Шепарда очень хорошо. Он доверяет ей; он бросается на штурм — (и голова какого-нибудь гета — бабах!) — зная, что Тали прикрывает его спину; да что сказать — он доверяет Тали сердце самой «Нормандии», разве это не высшая ступень доверия? Тали горда и довольна собой.       А Шепарду, конечно, нельзя отказать в очаровании. В его фигуре есть какое-то изящество, которого обычно люди, как думает Тали, лишены; Тали еще не точно различает людей по чертам лица, но заостренные линии скул и подбородка Шепарда кажутся ей весьма гармоничными; да и не только ей. Инженер Елена Лави — хорошенькая, светло-рыжая — каждый раз, едва Шепард появляется в машинном зале во время ее вахты, неотрывно следит за ним цепким взглядом, а потом долго таращится ему вслед. Еще сержант Уильямс — Эшли Уильямс — Эш, как зовет ее Кайден — так вот, она говорила, что Шепард… Много она про него говорила. Лиара вокруг него просто волчком вьется, а он улыбается ей, улыбается. Лиара — она такая радостная, такая медовая, такая-такая, что он улыбается. Впрочем, экипаж сначала относился к Лиаре с недоверием, а теперь души не чает; все ей радуются, а она — только Шепарду.       — Да ты только посмотри на него, — говорит Гришковец. — Он же герой, защитник, спаситель, последняя надежда Галактики, Спектр, живая легенда, да все что хочешь! Едва коммандер Шепард заходит, допустим, на рынок Цитадели, как все несутся наперебой предлагать ему лучшие товары по специальным ценам, а может, даже бесплатно; если коммандер Шепард заходит в клуб, ему навстречу бегут самые хорошенькие танцовщицы азари; а если коммандер Шепард достает винтовку, то враги сами выпрыгивают из укрытий и подставляют задницы, — обиженный инженер украдкой таращится на Елену Лави, но та даже не оборачивается, потому что он не Шепард, а всего лишь Макс Гришковец.       Обаяние обаянием, но все это, конечно, должно быть побоку; а впрочем, за Шепарда Тали готова расстрелять в упор любую сволочь в этой галактике, и она знает, что он это ценит.