О серьезных вещах, о географии и о кварианской поэзии

      У Тали все постоянно спрашивают, почему она никуда не выходит из инженерного отсека. Тали пожимает плечами. Здесь, на верхнем ярусе машинного отделения или внизу, между турбин, у нее всегда есть работа, а если найдется время для отдыха — есть о чем поговорить. Она давно облазила всю «Нормандию» — по меньшей мере, ту ее часть, в которую могла получить пропуск, — и в ней нет ничего красивее, чем ядро двигателя. Впрочем, иногда она выбирается погулять по коридорам — из любопытства — и взгляды таких же любопытных прилипают к ней, как садятся на клей.       В кают-компании громкая болтовня и все перекрикивают друг друга. В центре, поставив локти на стол, сидит Лефевр и дирижирует хором спорщиков. Рядом с ним — сержант Эш, высокая, подтянутая, с твердым подбородком и улыбкой как будто издалека. Гришковец ковыряется в тарелке с каким-то человеческим блюдом.       — Просто подумайте об этом! — один из спорщиков повышает голос. — Пока вы тут обедаете, раса древних разумных чудовищ собирается захватить Галактику!       — Я не понимаю, почему это должно помешать нам обедать, — морщится Лефевр.       — А я считаю, что все эти Жнецы — фальсификация, — настаивает еще один спорщик. Тали его припоминает: старший техник Реймонд Танака, коренастый, порывистый, с темными-темными глазами. — Вся эта история с протеанскими маяками, транслирующими воспоминания — вот так раз! — прямо в голову нашего коммандера, уже как-то не слишком похожа на правду, вам не кажется?       — Танака, остынь, — советует ему кто-то с набитым ртом, на секунду отвлекшись от обеда. — Ты с Шепардом об этом лично не разговаривал. Твое дело — чтобы двигатель работал.       — Шепард делает все, чтобы разобраться, — убежденно говорит Эшли Уильямс. О, она говорит про Шепарда с таким уважением, почти с трепетом. Танака потирает виски:       — Просто пытаюсь представить, что пока мы чистим двигатель, где-то решается судьба человечества.       — А если двигатель не будет работать, — ворчит Гришковец, — мы застрянем в космосе и будем вечно лететь по прямой, пока нас не притянет какая-нибудь достаточно большая планета, или светило, или вообще черная дыра. И тогда в лучшем случае мы будем вращаться вокруг планеты, как лопухи, и судьба человечества решится без нас.       — А если двигатель будет работать, то мы можем опять влететь в какие-нибудь неприятности, — подает голос один из младших техников. — Как тогда, на Теруме.       Неожиданно динамики под потолком издают хриплый звук, как будто откашливаются. Тали резко поднимает голову. Эшли, наблюдая ее замешательство, растягивает губы в улыбке:       — Это была реплика Джокера. Он видит все с камер наблюдения и может включать звук, но ему по уставу запрещено использовать громкую связь без приказа капитана.       — Бедняга, — говорит Гришковец. — Впрочем, все мы знаем, что он хочет сказать. Эй, Леонар, а что ты скажешь, если где-нибудь за углом карты мы влетим в огро-омный корабль, под завязку полный гетов?       — Merde, — протягивает Лефевр с наслаждением, прямо смакует слово. Переводчик в ушах у Тали возмущенно пищит. — Me-e-erde, — обводит всех змеиным взглядом: — Дерьмо, ребята.       Тали присаживается на свободный уголок скамьи. Все почему-то начинают двигаться, чтобы ей хватило места. Скамья, обитая искусственной кожей, должно быть, по замыслу мебельщика была диваном, но оказалась слишком твердой. Танака вскакивает, как на пружине. Лефевр взмахивает рукой:       — Все, хватит! По-дружески прошу, хватит.       — Спасибо, старший лейтенант, — говорит ему Эшли. Кто-то придвигает к Тали тарелку с сэндвичами — Тали знает, что если положить между двумя кусками так называемого «хлеба» любой другой съедобный для землян предмет, получится сэндвич, — только она не знает, издевается ли этот человек над ней или просто ничего не понимает. Лефевр запускает выход в экстранет, быстро пробегает взглядом по экрану:       — Полдень по Гринвичу. Включаю передачу с Земли, — и все замолкают.       Ласковый искусственный голос объявляет краткую сводку новостей. На Земле начинают испытания нового экспериментального типа био-усилителей. На Земле широкой публике презентован летающий автомобиль комфорт-класса, развивающий скорость до стольки-то десятков единиц в час. Смерч, формировавшийся над океаном, успешно рассеян благодаря своевременным данным со спутника. Гришковец подбирается поближе к Тали и негромко говорит ей над плечом:       — Ну как твои успехи в изучении людей? Понимаешь что-нибудь?       — Не смейся надо мной, — сердито отвечает Тали. Все вокруг увлечены новостями с Земли, как будто слушают их не каждый день: собрались в тесную кучу, наклонили головы к экрану омни-инструмента Лефевра, прислушиваются. Гришковец хлопает Тали по плечу:       — А я и не смеюсь, — Тали не поворачивается к нему, и он слегка барабанит пальцами по ее костюму: — А ты чувствуешь, когда я так делаю?       — Я все чувствую и все понимаю, Макс, — в сердцах говорит Тали. — А ты выглядишь очень глупо.       Передача заканчивается сводкой погоды в неизвестных Тали городах. Лефевр откидывается на спинку скамьи, экран его омни-инструмента запрокидывается куда-то вверх и слегка рябит. Погода на Земле очень разная — то ясно, то осадки. Циклоны и антициклоны, ветра со скоростью столько-то единиц в секунду. После сводки погоды начинает играть какая-то незатейливая музычка; играет долго. Известная, наверное, песенка. Эш постукивает по столу в такт.       — А я играл эту песню на гитаре, — задумчиво говорит Гришковец. Эшли в тон ему отвечает:       — А я танцевала, — и все таращатся на нее, как на привидение. Она передергивает плечами: — А что такого? — выбирается из-за стола и под прилипчивую песенку, тихонько считая себе на раз-два-три, кружится по кают-компании — шаги на полупальцы и на полную стопу. Тали вообще не знала до этого, что люди могут подниматься на пальцах; наверное, обувь им мешает. Она наблюдает с интересом. Лефевр блаженно улыбается, будто щурится на свет. Тали наблюдает, наблюдает — прикусывает язык — и, когда серьезная, суровая сержант Уильямс садится за стол, Тали не удерживается:       — А если подробнее, то как… это… делается?       — Ну… — Эшли задумывается — как застревает. Смотрит на Тали удивленными, расширенными глазами, еще и брови хмурит. Тали делает себе заметку: начать собирать словарь выражений человеческих лиц. Люди слишком мало говорят словами; а впрочем, Тали достаточно много знает про Эш, чтобы понять, что вопрос был глупый. Но Эшли протягивает руку: — Ну, давай, покажу, как это должно быть, — и глазеет на кисть руки Тали, как будто впервые осознала, что пальцев у разумных существ бывает не пять. Интересно, думает Тали, насколько пришлось сержанту Уильямс себя перебороть, чтобы попробовать потанцевать с кварианкой; а потом бросает эти мысли.       — Смотри, Рей, — Лефевр подпихивает унылого Танаку под локоть, — тут женщины танцуют.       — Ага, — мрачно отвечает тот, буравя сэндвичи пустым взглядом.       — Красивые женщины, Рей, — сержант Уильямс тем временем объясняет Тали, как правильно класть руки друг другу на плечи — да когда Тали спрашивала, она вообще не представляла, что тут еще можно класть на кого-то руки, — и куда делать первый шаг. Танака бросает взгляд на часы:       — Мне заступать на вахту через двадцать минут, какие уж тут женщины.       — И почему у тебя находится время думать о Жнецах, — задает риторический вопрос Гришковец, — но не о женщинах?       Из динамиков доносится шуршание, как смех — хотя всем известно, что Джокер никогда не смеется; а Тали кажется, будто она и вовсе не на корабле, а где-то на твердой планете, на большой планете, чтобы с воздухом и с растениями, со всем положенным терраформированием — а может быть, даже на Земле, — но уж точно не на корабле, потому что не бывает таких кораблей. Даже у людей не бывает.       — Эй, Макс, а как переводится слово «Нормандия»? — спрашивает однажды Тали. Гришковец смеется. — Должно же оно как-то переводиться.       — За «Нормандией» — к Леонару, — Гришковец машет рукой в сторону, где Лефевр дежурит над панелью управления. — О, он тебе расскажет, сейчас расскажет…       Лефевр оборачивается на его громкий голос.       — Нормандия — это имя? — интересуется Тали.       — Нормандия — это мой дом, — Лефевр закрывает обзорную программу и отвлекается от панели. — Это… место такое. Красивая провинция. Красивые города. Ну, как тебе объяснить?       — На этом месте ты обычно более красноречив, — замечает Гришковец. Лефевр досадливо хмурится:       — Второй помощник Гришковец, займите место у центральной панели управления.       — Так точно, сэр, — Гришковец вытягивается по струнке и берет под козырек. Лефевр уступает ему место у панели управления и негромко говорит Тали:       — Иногда мне кажется, что на «Нормандии» слишком мало автоматики. Тем больше подчиненных, которых нельзя выключить.       — Ты говорил про место, — напоминает ему Тали. Лефевр кивает:       — О да, Нормандия. Ты выходишь из дома — а вокруг город и тишина. Пахнет влажным деревом. Идешь по городу, смотришь вокруг — дома старинные, подкрашенные, пестрые, карабкаются друг на друга. А потом они вдруг раздвигаются — и улица утыкается в огромный собор… ты можешь себе представить собор? Ну, храм. Ну… такое. И представь себе, что он весь из светлого камня, и сверкает на солнце, и там такое каменное кружево, как тебе сказать… — пауза похожа на поломку передатчика звука. Лефевр сияет, как белоснежная стенная панель «Нормандии». Тали некоторое время выжидает, но когда понимает, что старпом главного инженера мысленно унесся в совсем далекие системы, осторожно — и с недоумением — ему говорит:       — Я никогда не видела тебя таким… сентиментальным.       — Всякий человек сентиментален, — утверждает Лефевр, — если знать, на что надавить.       — Возможно, это касается не только людей, — мимоходом добавляет Гришковец. Его многочисленные пальцы стремительно пролетают по панели управления. Тали’Зора смеется. Опомнившись, Лефевр продолжает:       — А еще море с белыми скалами. Приливы… marée-bas, comme on dit, marée-haute, — его снова заносит, и он торопливо поправляется: — Это так у нас называют, говорю, это на интерлингве не звучит, — голос Лефевра становится глуше — он почти нежничает, если только можно применить такое слово к суровому военному инженеру, который все меньше кажется Тали похожим на генерала. — И большая река, по которой ходят корабли, и мосты, и еще поля, и коровы… животные такие, рогатые. Постоянно дожди. Пестро, цветочно, пейзажно, миниатюрно и просто культ Клода Моне.       — Клод Моне — это художник?..       — А ты быстро схватываешь.       — Значит, фрегат Альянса назвали в честь… места? — Тали все еще недоумевает. Лефевр чешет подбородок:       — Ну, не совсем. Фрегаты Альянса называются в честь великих битв… да, еще битва. Операция «Оверлорд», они там высадились на побережье Нормандии… в общем, это надо про всю войну рассказывать.       — А с кем была эта война? — интересуется Тали. Лефевр и Гришковец переглядываются, несколько замявшись. Гришковец говорит с такой интонацией, с какой взрослые объясняют слишком умным детям что-нибудь на пальцах:       — Понимаешь, Тали, когда есть планета и на ней пара-тройка цивилизаций, они вообще рано или поздно начинают воевать и никогда не прекращают…       — А, так это было до межпланетных контактов, — сердито говорит Тали. — Вы не считайте меня бестолковой. Я все понимаю. У нас, кварианцев, тоже была планета. И разные народы, которые говорили на разных языках. Все было. И войны были. Только в честь сражения при Кэл-Ассуме не назван ни один фрегат, — она отворачивается к панели управления, но той всецело завладел Гришковец. Никакой работы. Тали почему-то чувствует себя неуютно; некоторое время она просто таращится на меняющиеся цифры. С той же скоростью, что и цифры на панели, в голове проносятся мысли: про планеты, про страны и континенты, про войны, про кварианцев, про… Зачем-то разглядывая пальцы Гришковца, Тали сначала думает, что это был глупый разговор, но потом начинает мысленно продолжать его в своей голове; она держится, держится, крепится, а потом не может больше пересиливать себя и спрашивает:       — Макс, а ты где родился?       Каждый раз, когда она спрашивает про Землю, она чувствует себя одинокой тетушкой, зашедшей в гости к молодой семье: очень хочется спросить, как у друзей дела, но только так, чтобы они ответили быстро и не пришлось полдня их слушать. Гришковец рассеянно отвечает:       — Я-то?.. О, мой город — крутое место. Читала когда-нибудь земные туристические брошюрки?       — Читала, — отвечает Тали. — Про пирамиды.       Гришковец отмахивается:       — Пирамиды давно не в моде. Знаешь земную сетку координат? Вот мой город стоит на шестьдесят восьмой параллели. Северного полушария. На самом отшибе света белого, на море. Летом — солнце не заходит, небо такого серо-голубого цвета, как будто вот-вот дождь пойдет. Зима — как в холодильнике, только море плескается, и ночь круглые сутки. Снег — по пояс. Снег — это замерзшая вода, если что.       — Макс, я знаю.       — Вот. И полная темнота, только желтые фонари горят. И иногда бывает сияние. Обычно зеленое… иногда розовое. В последние годы запретили ночную подсветку высоток, чтобы уменьшить светозагрязнение. Это сияние даже на обложку «Межпланетного обозревателя» попало. Отличный, кстати, был журнал, пока там не начали про людей писать. Сразу захотелось журналистам поотрывать руки.       — Только посмотри на него, — говорит Лефевр, — теперь и Макс стал красноречивым. Макс, покажи Тали свои голографии.       Гришковец уже торопливо роется в потоках файлов, расшвыривая ярлыки туда-сюда по экрану омни-инструмента:       — Вот. Мой дедушка еще помнит, как наш город был маленьким полудохлым портом. А затем кто-то башковитый решил, что можно превратить его в конфетку. И все… хлынули туристы. Их впечатлило. После Цитадели, Иллиума и всяких таких мест, состоящих из небоскребов, они к нам как в сказку попадают. Тишина, пустота, снег и небо с сиянием. Идешь по берегу моря, слушаешь шум, пинаешь водоросли и думаешь, что ты один на этой планете.       — Наверное, азари или саларианцам будет страшно, — предполагает Тали, вспоминая перенаселенную Цитадель.       — Все любят пощекотать нервы, — Гришковец пожимает плечами. — Почувствовать себя первопроходцами, стоящими на пороге неизвестного. Представить, как ступаешь на необитаемую планету в поисках таинственного научного знания! Насладиться первозданной красотой неизведанного мира, а вечером вернуться в пятизвездочный отель с сервисом галактического уровня. И на выходных еще смотаться на шоппинг за шмотками.       Он находит папку с голографиями.       — Смотри, а это исторический квартал.       Тали вглядывается в изображение. Небо над планетой черным-черно, без звезд. Большую часть голографии занимает серое бетонное здание в пять низких этажей, с одинаковыми окнами, с одинаковыми входами. Некоторые окна светятся. Если присмотреться, можно увидеть за ними цветные занавески, силуэты мебели и людей. Дом щерится антеннами. У каждого входа — скамейки, еле-еле заметные из-под толстого слоя белого снега. Мелкие снежинки кружатся под старинными электрическими фонарями. Свет и вправду почему-то желтый, наверное, чтобы красиво оттенить серый цвет дома. Перед домом — засыпанные снегом пустые клумбы, бестолковые украшения… качели? На переднем плане стоят две азари в изящных анти-температурных комбинезонах и с интересом оглядываются по сторонам. Гришковец нажимает на голографию — одна из азари смеется, бросается к качелям, стремительно расчищает их руками и начинает качаться. Ее ноги взрывают снег, и он разлетается тонкими струйками по сторонам и светится желтым.       — Круто, да? — Гришковец выключает омни-инструмент.       — Пожалуй, да, — признается Тали.       — Вот и азари тоже нравится. А если серьезно, — добавляет Гришковец, — то у нас здорово. Не так, как на какой-нибудь Цитадели. У нас на старом шоссе, которое еще в прошлом веке построили, прямо на выезде из города есть дорожный знак. На нем название ближайшего города и расстояние до него… большое. Очень.       — Насколько большое? В цифрах.       — В километрах… тысяча двести. А километр — это… вот метр, — Гришковец разводит руки в стороны, — километр — это тысяча таких метров. Ну, представь.       Тали пытается представить.       — Кажется, не так много, — с сомнением говорит она. Лефевр смеется:       — Ну, если смотреть в галактических масштабах, то да. До Земли так далеко, что тысяча километров одним плевком покажутся. А Земля — маленькая планета.       — Тали, тебе правда все это интересно? — спрашивает Гришковец. — Или ты только из вежливости спрашиваешь?.. Эй, прости! Я ничего не знаю про этикет кварианцев.       — Мне действительно интересно, — с нажимом говорит Тали. Лефевр по-дружески хлопает ее по плечу:       — Расслабься, дочка. Через месяц будет большой земной праздник, так вот, с меня выпивка.       — А какой праздник? — интересуется Тали, искренне пропустив слово «выпивка» мимо ушей.       — Ну, мы отмечаем в конце декабря каждый новый оборот Земли вокруг ее светила, — поясняет Лефевр. — Не знаю, зачем мы это делаем. Может быть, чтобы выпить.       — Я никак не могу запомнить, сколько дней в декабре, — признается Тали.       — Смотри, я тебя научу, — говорит Гришковец, — можно считать по костяшкам пальцев.       Тали молча показывает ему трехпалую руку, и Гришковец прикусывает язык.       — Самая высокая горная цепь.       — Гималаи.       — Столица Австралии.       — Канберра.       — Столица Соединенных Штатов Океании.       — …тоже Канберра?       — Смешно, но да. Год Войны первого контакта? По земному исчислению.       Тали’Зора сидит на твердом металлическом решетчатом полу кабины пилота, скрестив ноги. За ее спиной, забавно подсвечиваясь всполохами розового и голубого, светится голограмма — модель Земли. Светится и вертится, как дискотечный шар. «Нормандия» несется в пространстве со скоростью, близкой к световой, следуя курсом на ретранслятор. Тали уверенно говорит:       — Две тысячи сто пятьдесят седьмой.       — Принято, — отвечает Джокер из-за ее спины. — Покажи на карте Эдмонтон.       Тали пересаживается на коленки, поворачивается к модели, напряженно ее осматривает, вертит туда-сюда. Джокер скрещивает руки на груди, и вид у него такой, будто он вот-вот хочет иронично сказать «Ну-ну», но сдерживается. Эдмонтон на карте не обозначен. Тали показывает пальцем почти по наитию.       — Ну, — протягивает Джокер, — хотя бы континент ты угадала.       — Что такого важного в Эдмонтоне? — спрашивает Тали. — Про него даже в Интерпедии не написано.       — В Эдмонтоне важно то, что там я родился, — говорит Джокер. — Не верь статьям в Интерпедии, кроме тех, которые пишешь сама.       — Ты когда-нибудь писал статьи в Интерпедии?       — Конечно. А как, по-твоему, я развлекаюсь? Последняя была про устройство генератора переменного магнитного поля в двигателях типа AR-18. Еле сдержался, чтобы не всунуть туда засекреченную информацию, — за плечом у Джокера на экран то и дело предательски выползает уголок окна с новым популярным блокбастером «Межпланетные путешествия Милли и Стэна», известного абсурдностью сюжета и несоответствием элементарным законам физики. Джокер хлопает в ладоши: — Продолжаем. Где находится озеро Виктория?       Тали отворачивается от земного шара.       — Восточная Африка.       — Восток — это где?       — Примерно справа.       — Ладно. Пятьдесят пятый президент Америки?       — Энтони Карлстон-старший.       — Мимо.       — Тогда Энтони Карлстон-младший, — Тали усаживается поудобнее, выпрямляет спину и, размышляя, немного покачивается из стороны в сторону. Из огромных иллюминаторов на нее глядит чернота. Джокер закидывает руки за голову и изобретает вопросы. Тали чуточку злорадно замечает, что на исходе второго часа он порядком повыдохся.       — Первый человек на Луне?       — Луи Армстронг.       — Луи?.. — Джокер чешет подбородок. — Да, вроде бы. Командир первого корабля, совершившего прыжок через ретранслятор Харон?       — Юрий Гагарин?       — Нет, совсем мимо.       С места Тали открывается великолепный тактический обзор на коридор, ведущий к рубке управления, и потому она успевает заметить приближение коммандера заранее. Забыв про ретранслятор Харон, Тали вскакивает. Джокер выглядывает из-за ее спины, мыльно-розовая голограмма Земли исчезает одновременно с негромким звуком нажатия на контрольную панель. Становится чуточку темнее — освещение в кабине слабое, можно даже рассмотреть, как за иллюминаторами светятся звезды.       — Что здесь происходит? — Шепард, конечно, издалека замечает, что его появление вызвало какое-то смятение и прекращение разговора. Тали с Джокером переглядываются. — Здесь чемпионат по скоростным ответам на вопросы?       — Мы поспорили на триста кредитов, что Тали не сумеет запомнить всю информацию из пятого выпуска «Дорожной энциклопедии путешественника по Галактике», ну, который про Землю, — Джокер не умеет хранить молчание, да и не собирается этого делать. — Пока что она справляется.       — Я помню все, и даже немного больше, — отчеканивает Тали. — В энциклопедии нет ни слова про Эдмонтон.       — Только не говори мне, что ты не ткнула наугад.       Тали вздыхает.       Ее первое знакомство с Джокером состоялось еще до того, как она впервые поднялась на борт «Нормандии». Шепард держал с ним связь с Цитадели, запрашивал рапорт о смене вахты. Тали сначала подумала, «Джокер» — это человеческое кодовое слово. А потом, уже на корабле, все вокруг только и говорили: Джокер да Джокер; при этом иногда тыкали пальцами куда-то в потолок кают-компании или в едва заметные динамики громкой связи. Иногда громкая связь отвечала. Тали уже думала, что это виртуальный интеллект корабля, и готова была поверить даже в мистический дух самой «Нормандии», но Джокер оказался всего-навсего пилотом. Оказалось, что зовут его Джефф Моро, а «Джокер» — это даже не имя, а вроде как прозвище. Тали, когда об этом узнала, так и спросила у Шепарда:       — Так он всего лишь пилот?       — Только не говори ему, что он «всего лишь» пилот, — предупредил Шепард. — Он лучший пилот Альянса, по меньшей мере, он сам так считает, — а Шепарду хотелось в это верить.       Никто, конечно, не устраивал состязаний, чтобы это проверить, но Джефф творил с «Нормандией» невероятные вещи. Он легко проводил корабль на сверхмалой высоте, ложился на орбиту любой планеты строго под высчитанным углом, лавировал в потоках астероидов и водил за нос пиратские корабли. Идеальный проход через ретранслятор — с первого захода и без малейшего смещения курса — был для него не подвигом, а рутиной; впрочем, хвалиться своими заходами он всегда был готов, как подвигами. Тали не знала раньше, что такие пилоты бывают. Все, кого она встречала во Флотилии, были совсем другого сорта и заботились по большей части о том, как бы не заснуть от скуки за штурвалом, когда стая из пятидесяти тысяч кораблей неторопливо пересекает межзвездное пространство.       Осмелев, Тали начала иногда заглядывать в кабину пилота. Возможно, Джокер не был идеальным рулевым — для этого он был слишком болтлив — но Тали с ним чуть-чуть сдружилась. Пожалуй, думала она, сидя на полу перед движущейся голографической моделью Земли, на «Нормандии» куда больше хороших людей, чем нехороших. Как будто специально подбирали…       — Так что там про Эдмонтон? — спрашивает Шепард. — Это, кажется, Южная Африка? — на его лице мелькает хитрая улыбка, и Джокер, конечно, тоже не верит, что коммандер не знает.       — Да, почти, если не считать того, что совсем нет. Тали, сколько на Земле океанов?       — Один, — прикидывает Тали, вспомнив голографическую модель. Джокер присвистывает. — Один, но очень большой, — она не очень разбирается в океанах.       — Ты действительно выучила всю энциклопедию? — недоверчиво интересуется Шепард. Тали разводит руками:       — Именно это я и пытаюсь доказать.       — Ну, я не отрицаю, что Тали умница, — беззаботно говорит Джокер. — В любом случае, она знает про землян уж точно больше, чем мы оба про кварианцев.       — Если у тебя тоже есть какие-нибудь глупые вопросы про кварианцев, — спокойно отвечает Тали, привыкшая уже ко всему, — ты можешь задать их в любое время суток.       — О’кей. Почему кварианцы не показывают лиц? Ну, я имею в виду, почему бы вам не делать красивые прозрачные шлемы. Сможете смотреть друг другу в глаза.       — А почему бы тебе не сделать прозрачные штаны? — парирует Тали и только потом, оглянувшись на Шепарда, прикусывает язык. Джокер хмыкает:       — Засчитано.       — Джокер, слушаю рапорт по обстановке в кабине, — Шепард быстро прячет ухмылку. Тали ни разу не слышала, чтобы он отдавал приказ пилоту, обращаясь к нему по званию. Она вообще не помнит, какое у Джеффа Моро звание, да и никто, наверное, не помнит. Джокер докладывает — удобно вытянув ноги и весело поглядывая на коммандера снизу вверх, но, впрочем, быстро и по делу:       — Держим курс на ретранслятор, вручную проложенный штурманом Хартманном в четырнадцать часов пятнадцать минут по Гринвичу и скорректированный в четырнадцать часов двадцать четыре минуты штурманом Прессли с поправкой на прохождение через пояс астероидов. Идем на инерции, двигатели выключены, давление в системе охлаждения в норме. Включение двигателей через четыре минуты сорок девять секунд. Расчетное время прохода через ретранслятор Конская голова на ретранслятор Аттика — восемнадцать часов пятьдесят восемь минут.       Шепард кивает:       — Принято.       — Эй, коммандер, — Джокер потягивается, — хочешь посмотреть на идеальное прохождение через пояс астероидов? По приблизительным прикидкам, начнется через восемь минут тридцать секунд, — он кидает взгляд на экран, светящийся искрометно-рыжим, — двадцать четыре секунды.       — Возможно, как-нибудь в другой раз, — отвечает Шепард. Он уже насмотрелся этих прохождений, и идеальных, и неидеальных — как то, в которое «Нормандия» чуть не лишилась геолого-разведывательного модуля. Джокер пожимает плечами:       — Если случайно встретишь доктора Т’Сони, передай ей на всякий случай, чтобы привязывала свои артефакты покрепче к тумбочкам. Она, наверное, не знала, что на сложных маневрах генератор гравитации… гравитирует. В общем, чтобы не было, как в прошлый раз.       — Если случайно ее встречу, — в тон ему отвечает Шепард, — передам.       — О’кей.       — Постарайся здесь не замучить Тали.       — Только посмотри на нее, коммандер, она же радуется. Изучать другие виды — это, пожалуй, любопытно. Доктор Т’Сони, например, изучает людей, а люди изучают ее.       — Кто изучает ее? — спрашивает Шепард.       — Все, коммандер. Мы все теперь куда больше знаем про азари… верно? — Джокер откровенно язвит. По слухам, на кораблях Альянса можно сажать на гауптвахту за язвительность, но известно также, что в экипаж фрегата входит только один пилот, и эта досадная для командиров деталь дает пилотам почти полную безнаказанность. Шепард замечает как будто мимоходом:       — Доктор Т’Сони вчера объясняла мне, как размножаются азари. Объяснила три раза, — кивает пилоту и уходит. Едва коммандер удаляется на достаточное расстояние, Джокер поворачивается к Тали:       — Видела? Выпендривается.       Тали сидит на верхней панели «Мако» и, сунув голову в люк, ковыряется в генераторе щитов. Она не хотела браться за эту работу, но Адамс лично ее попросил; что ж, вздохнула Тали, которой не раз приходилось перезагружать этот генератор в полевых условиях, эта вахта будет нелегкой. Сам Адамс тем временем проводит расследование: кто-то установил на контрольную панель игру, в которой надо двигать падающие фигуры, и работа была на некоторое время парализована. Виновного не нашли, но Адамс, руководствуясь какой-то одной ему ведомой презумпцией виновности, отчитывал Гришковца так, что даже турбины двигателей, казалось, вращались быстрее. Гришковец клялся, что не трогал контрольную панель, но Адамс, сказав «Я тебя знаю, Макс», ему не поверил.       В оружейном отсеке Тали бывает редко. Там полутьма — экономят энергию; визор с трудом перенастраивается после кристальной белизны освещения машинного зала. Гаррус торгуется с интендантом. В дальнем углу Рекс чистит любимую винтовку с такой тщательной щепетильностью, что ему мог бы позавидовать и инженер Лефевр. Сержант Эшли Уильямс, заглянувшая в оружейный отсек по какому-то неведомому делу, стоит рядом, запрокинув голову, и наблюдает за работой Тали. По блестящей поверхности «Мако», порыжевшей от ядовитых осадков на каких-то планетах, пробегают голубоватые сигнальные всполохи, но щиты не ставятся.       Тали в сотый раз снимает крышку аварийного механизма генератора и злится. Эта работа начинает надоедать, к тому же, молчание Эш действует на нервы. Тали почему-то вспоминает рассказ Лефевра о том, как кварианцы чинили вездеход. «Если вдруг мне придется чинить вездеход на незнакомой планете, — размышляет Тали, — и если мне покажется, что за мной наблюдает ученый-лингвист, я буду читать стихи на придуманном языке. Пусть посчитает, что это хельский». Как там было — злопастный Брандашмыг?..       Аварийный механизм трещит, издает жалобный звук, подобный быстро заглушенной пожарной сирене, и слегка искрит. Щит растягивается по поверхности «Мако» и снова слетает. Тали с силой захлопывает крышку, распрямляет спину и со всей обидой в голосе выбрасывает свой гнев на первого попавшегося слушателя:       — Уильямс, а тебе что тут нужно?       — Я просто думала помочь, — произносит Эш, скрестив руки на груди. — Но, должно быть, тебе не нужна помощь. Не буду отвлекать.       — Ты подошла просто для того, чтобы предложить помощь? — Тали слегка остывает.       — На самом деле затем, чтобы поговорить, — отвечает Эш. — Разве это так плохо — хотеть поговорить?       Тали садится на краю, свесив ноги:       — Ну, давай поговорим.       Они и вправду говорят: о важных делах, о миссии, о пистолетах, о вооружении «Нормандии»; затем почему-то о кепке Джокера, о турианцах, о Цитадели, о вихревых ветрах на планете с труднопроизносимым названием, о пойманном недавно сигнале с корабля, разрушенного сорок лет назад; о биотиках, о протеанских артефактах (в этом месте обе они обнаруживают фатальную нехватку знаний); об археологии, о современном искусстве (здесь обе дружно кричат «Фу!» в адрес работ модного турианского художника); о юмористическом шоу «На краю Галактики», о нашумевшей постановке известной земной пьесы с лучшим актерским составом, что только смогли найти среди волусов; там-де дуэт прославленных актеров с Ирунэ играет юных любовников из враждующих кланов…       Эшли подманивает Тали рукой; Тали карабкается вниз по лестнице и спрыгивает с двух нижних ступенек. Вскоре обе они, и Эш, и Тали, сидят на холодном полу у колеса «Мако», оживленно обсуждая ханарский хеви-метал. От ханаров они переходят к геометрии, от геометрии — к банкирам, от банкиров к аквариумным рыбкам, а от них почему-то к Шепарду — Тали все никак не может взять в толк, почему все обсуждения рано или поздно приходят к Шепарду.       — А он тебе нравится, — замечает Эш. Выражение ее лица — просто картина; она широко улыбается, почти ухмыляется, приподняв бровь. Тали думает, что все еще не научилась разбираться в этих выражениях.       — Ну конечно, — говорит она. — Как Шепард может кому-то не нравиться? Если этот кто-то — не батарианский работорговец, конечно, и не Сарен.       — Ну нет, Тали, — отвечает Эш. — Ты же понимаешь, о чем я, хотя ты и не человек.       Тали прикидывает. О, Шепард, конечно, замечательный. Тали раньше и не думала, что такие на свете бывают. Через пару месяцев знакомства все в нем становится привычным и даже приятным. Не только привыкаешь к количеству пальцев, но и находишь какую-то свою красоту в этих странных, непонятно как гнущихся тяжеловесных человеческих коленях. Да впрочем, важно ли это, про колени-то? Шепард ни много ни мало спасает Галактику. А еще он всегда поговорит, выслушает, поймет и поддержит. И посмеется в перерывах между тем, чтобы бить врагов. А врагов он, конечно, всех победит, иначе и быть не может; а потом, как всегда после стычки, разомнет плечи, вытрет пот со лба и улыбнется, как немногие люди улыбают…       — Тали!       — Ну да, — неуверенно отвечает она. Что уж тут еще ответить. Эшли смеется:       — Моя мама всегда говорила, что можно заглядываться на кого угодно, только не на героев. Быть подругой героя — это не так просто. Прикрывать его спину и стрелять в гетов — легче легкого, а ты попробуй его, допустим, из бара вытаскивать. Или разнимать с толпой пьяных турианцев. И отвлекать журналистов. Ах, да, и после этого он еще целует другую женщину. Потому что героям можно.       — Эш, как тебе не стыдно, — с укоризной говорит Тали. Она даже не знает, серьезно это сержант Уильямс или нет. Ей всегда казалось, что Эшли не умеет быть несерьезной, а теперь, оказывается, умеет. Как будто угадав ее мысли, Эш усаживается на холодном полу поудобнее и опирается спиной о колесо:       — Что? По слухам, все разумные существа в Галактике умеют дурачиться.       — По каким таким слухам?       — Да вот волусы на Цитадели сообщили.       — Эш!.. — Тали уже и не знает, что еще ей ответить. — Эш, а ты сама что думаешь про Шепарда?..       Улыбка пропадает.       — Все-таки, несмотря на все, нельзя не признать, — задумчиво говорит Эшли, — что в нем есть что-то такое… неземное.       Тали глупо хихикает. А что до Шепарда, пусть целует других девушек. Его право. В крайнем случае, Тали всегда может отвернуться.