РАЙ ТАМ, ГДЕ ТЫ

      Ель мы купили. И не только её. Счастье моё земное расстаралось ещё и на игрушки. Хрупкие фигурки зверей, стеклянные шарики, разноцветные звёздочки. А уж сколько радости было от гирлянд в виде ангельских крылышек, светящихся то белым, то фиолетовым, что и не передать словами. Хотя мой первый не сразу решился на эту покупку. Поглядывал на меня с тревогой и кусал губы. Боялся, что я расстроюсь, когда вспомню, чего лишился? Глупый. Пришлось переубеждать. Но приятно, что переживает за меня. От этой мысли душа почему-то начинает сильнее биться.       Сладостей притащил, свечей (вот теперь и это слово выучил). Адским огнём, конечно, горели, — но как красиво! В общем, отметили Рождество по людским меркам превосходно. По-человечески так отметили. Правда, меня до ужаса фейерверки испугали. Б-р-р. Снова себя будто у разлома ощутил.       Алекс очень стеснялся, что у него всего один стол — кухонный, и кухонная же табуретка. Тоже одна. Пришлось тащить их в комнату, а одному из нас усаживаться на кровать. Зато как приятно случайно соприкасаться руками, когда тянешься за пирожным или мандарином. Но самое приятное, что кровать в каморке одна, можно каждую ночь запах свежести и хвои вдыхать и вместе согреваться.       Что-то стряпает в уголке нашей конуры, величаво именуемом «кухней». Запахи аппетитные, аж слюнки текут. Теперь я многое, что прежде было недоступно, острее ощущаю. Сначала с трудом давалось. Есть теперь надо, пить, сидеть на большой керамической вазе, мыться в дýше, который водопад, тепло одеваться в холодную погоду. Ужас, сколько всего!       Захожу в закуток. Алекс с гордостью древнейшего неандертальца, первым освоившего готовку на огне, обнимает, доверчиво прижимается. Ощущаю себя деревянной статуей Приапа в нынешнем одеянии. Тут, на Земле, я оказываюсь на полголовы выше Алекса. Бесцветным каким-то, нескладным. Лишь глаза остались прежними — словно бирюза, добытая в аризонской шахте «Спящая красавица». Его вещи на мне, как на огородном пугале — то ли птиц отгонять, то ли злых духов. А денег уже не остаётся даже на загадочный «секонд хэнд». Провожу ладонью по тёмному ёжику волос моего кулинара. Начинаю вкрадчиво. Нельзя давить на это недоразумение.       — Ты связался со своим знакомым? Ему точно можно доверять?       — Да, когда родители погибли, он хотел забрать меня к себе. Это коллега отца и его близкий друг. Но ему не позволили, — Алекс вздыхает.       После гибели родителей родственники по материнской линии сразу предъявили права на опекунство ребёнка, оградив его от общения со всеми «нежелательными». И наследство виртуозно прибрали, и самого Алекса. А по достижении совершеннолетия оказалось, что парень стал лишь «счастливым» обладателем этой каморки. Ни вклада на его образование, ни родительского дома — ничего. И никого. Потому что эти выжиги, обобрав сироту, сделали вид, что знать такого не знают. Пустое Облачко. А дурёха мой стеснялся найти друга отца, побирушкой боялся показаться. Гордый.       — Я фотографии пока отослал и описание, — теснее прижимается мой бывший подопечный. — Брэндон такую сумму назвал! Представляешь, там и на оплату учёбы хватит на двоих, и на новую квартиру! В другом районе, двухкомнатную! Ещё останется на безбедное существование до окончания университета! Хочешь? — смех колокольчиком разливается по каморке.       — Всё вот это хочу, только двухкомнатную не хочу. Хорошо?       На недоуменно-вопросительный взгляд отвечаю:       — Давай однокомнатную. Теплее же и уютней?       «И вторую кровать будет некуда поставить.» ***       Брэндон оказался приятным статным пятидесятилетним по земным исчислениям мужчиной, с аристократическим лицом, умными серыми глазами и искренней улыбкой, что придавала его облику дополнительный шарм. Иссиня-черная шевелюра небрежной волной была зачёсана назад, но вискú ювелира, как и ухоженную бородку, посеребрила благородная седина       Он помог с поиском новой квартиры и оформлением всех необходимых бумаг, соблюдая положенные в этом мире формальности. И с переездом помог. Перебрались на новую квартиру мы с ветерком. А что нам — только подпоясаться! А ещё Брэндон обещал заняться продажей каморки. С пониманием и заботой взирал на Алекса. И не было в его поведении ни фальши, ни лицемерия. Да, чувствовать эмоции людей — единственное, что у меня осталось от Небесного дара. «Ну, спасибо тебе, отец, и за этот подарок.» Мысленно обращаюсь к родителю уже поздно вечером перед тем, как заснуть. Вдыхаю привычный, уже ставший родным запах хвои. Подгребаю к себе своего человечка. Засыпаем. ***       Утром ещё одна проблема вырисовывается. Большая такая, пульсирующая в пижамных штанах и мешающая досмотреть сновидения. Да, теперь я вижу сны, и это прекрасно, по-человечески. Вот только проблема эта между ног дёргается и волнует тоже по-человечески совсем. Ещё и Алекс сзади аналогичным затруднением елозит. Храни Небеса нас обоих. Главное — вовремя улизнуть в ванную, где разобраться с возникнувшей проблемой вручную, чтобы не разбудить своё сопящее чудо. А чудо-то сегодня что-то чересчур расчудилось. Ногу на меня властно закинуло, вдавило в матрас наш новый — ортопедический. Откуда столько сил в тщедушном тельце?! Пальцами мои волосы на макушке массирует, сжимает требовательно их в горсти.       — Хватит бегать, Фел, — голос охрипший, но ведь не простужался, я бы почувствовал.       Заползает на меня, одеревеневшего. Притворяюсь Шигирским идолом, боясь даже вздохнуть. Он ресницами длиннющими хлопает, в глаза заглядывает. А потом прислоняется своими губами к моим. Чувствую тёплое рваное дыхание. Душа (хотя мой первый уверяет, что это сердце!) начинает долбиться в ребра, как сумасшедшая.       Губы Алекса мягкие, горячие. Не знаю, что там чувствовал смертный в Месопотамии, ощутив на себе первый поцелуй в истории землян, но зато понимаю, что моё бессмертие стоило вот этого всего. Держу своего человечка за затылок, притягиваю. Чтобы ни единого шанса для отступления не оставлять. Приоткрываю рот, а он туда — языком. Как приятно! Чувствую, как душа (или всё же сердце) делает кульбит. Умирали ли до меня поднебесные от нехватки воздуха? Видимо я тут опять тринадцатый — исключением в очередной раз стану. «Только не останавливайся!» Он и не думает останавливаться.       Перехватываю инициативу, жадно толкаюсь языком в податливый рот. Сначала нежно, потом со стремительно нарастающей страстью. Мысли в голове хмельные, досуха опустошающие. Прерываемся, чтобы по долгому глотку воздуха сделать. Алекс неохотно отстраняется. Дыхание сбилось у обоих.       — Я не знаю, как дальше, изучал теоретически, — выдыхает моё чудо. — А то мы за всю жизнь так ничего и не попробуем с тобой, — ещё раз целует и меняет положение.       Сейчас мы оба лежим на боках. Валетом. Алекс стягивает с меня штаны. Так, он изучал, он всё знает. Приспускаю его пижаму, сочащийся член Алекса дразнит нежной розовой головкой. Слизываю прозрачную каплю. Прикасаюсь подушечкой большого пальца, круговым движением обвожу чувствительную плоть. Выдыхаю на нее. Вздрагивает. Ой, что это я первый-то, вдруг что не так делаю! Моё чудо томно вздыхает и придвигается ближе. Ага, значит, так!       Он облизывает мой отвердевший, требующий незамедлительного внимания ствол. Скользит кончиками пальцев по всей длине. Обхватывает губами. Начинает посасывать. О, да, Алекс, ты изучил самую правильную теорию! Сделай так ещё! И я тебе. Нравится?       Стон. Не мой. Значит, всё правильно делаю. Беру глубже в рот. Он сильнее толкается.       А дальше никаких мыслей. Только ощущения и желания. Ощущение, что я — натянутая струна, которая может лопнуть в любой момент. Желание сделать так же приятно моему чуду. Ощущение, что «кайф» — это то, что происходит сейчас, а не забраться в ванну с горячей водой после того, как замёрз на остановке, встречая Алекса. Желание, чтобы этот кайф не прекращался. Да. Вот так. Так. Аааалееекс!       Когда всхлип своего человечка слышу, первым и не выдерживаю. Сладкая судорога сводит тело так, что хочется свернуться плотным клубком, как плащеносный броненосец. Как горячо у него во рту! Мокро. Правильно. Вожу рукой по его пульсирующему члену, а он на лицо мне выплёскивается. И вот проблема моего чуда перестаёт ею быть, уменьшается в размерах, успокаивается.       Алекс расслабленный. Переползаю, оказываясь с ним лицом к лицу. На себя затягиваю. Обнимаю. Не крыльями уже, увы, руками. Но ведь и так согреваю, правда? Целует в висок. Соглашается.       «То ли ещё будет, счастье моё.» ***       Время здесь, на Земле, не так ощущается. Не так, как у нас там, на Небесах. Пора бы уже отвыкнуть от этого «у нас». У нас — это с Алексом, здесь и сейчас. Привыкну со временем. Главное, что человечек мой рядом.       Свитки тяжелые намедни притащил, книги то есть. Если ещё точнее — учебники. Мы же к поступлению в университет готовимся. Ну, как готовимся: это Алекс, в-основном, вычитывает что-то, заучивает, рукописи ведёт. Вон как сосредоточен, даже кончик карандаша покусывает. Да пошли тебе все блага на Небесах, Конрад Геснер, за то, что изобрёл в своё время эту диковинку. Обожаю смотреть, как моё чудо так делает, когда глубоко о чём-то задумывается. Я-то сразу о другом думаю в такие моменты. Так, не отвлекаться! Проблем нам сейчас только и не хватает!       У нас и умное изобретение современности, конечно, есть. Компьютер с огромным таким Брауновским осциллографом. Монитором. Но Алекс любит всё в тетрадку выписывать, говорит, что ему так привычнее информацию запоминать. Но от меня не отстаёт — заставляет осваивать эту чудо-машину. А я что? Мне нравится. Столько смешного можно узнать. До чего только люди ни додумались, как же историю всю извратили и по-своему интерпретировали. Особенно про древность. Но я молчу, а то Алекс опять недовольно пыхтеть начнёт.       Он решил на геологоразведочный факультет поступать, искать и обрабатывать артефакты. На сайте университета вот как написано: «Технология обработки драгоценных камней и металлов».       — Представляешь, я буду во время учёбы в экспедиции ездить по разным странам, историческим местам! Месторождения изучать, вести разведку на приисках! Если повезёт, то и на древнейшие раскопки попаду, — лучится весь от счастья.       Угу, конечно. Так я тебя одного и отпущу на прииски, да ещё с чужими людьми, размечтался.       — Это замечательно, Алекс! Отличные перспективы, — соглашаюсь. — Я вот подумал и решил с тобой поступать, — самодовольно улыбаюсь. — На исторический только. Всегда мечтал стать антропологом, — скрещиваю за спиной пальцы.       Ложь во спасение — она же во благо? Небесами не возбраняется? Наверное. Я уже разузнал, что студентов — будущих антропологов в те же экспедиции часто берут. А то, что своего добьюсь, не сомневаюсь. Ангел же я, хоть и в прошлом. Как говорится, бывших ангелов не бывает. Алекс удивлённо смотрит своими невероятными глазищами, моргает, забыв про тетрадку.       — Ты же хотел на педагогический поступать? Детишек потόм языкам обучать разным? — хлопает ресницами моё чудо. — Передумал?       — Да какой из меня учитель! И с детьми я не очень, — изворачиваюсь.       Не признаваться же, что мне для этого никакой земной университет не нужен, я знаю все языки человечества: как современные, так и давно почившие в бозе. Это мне крылья отшибло, но не память.       — Странно, — вздыхает Алекс. — К тебе все дети тянутся, обожают просто. Да и ты с ними так хорошо ладишь.       Качаю головой в ответ. Для меня существует лишь один человек. Тот, кого буду оберегать до последнего. Который сейчас срывается с места и радостно напрыгивает на меня. Еле на ногах удерживаюсь. Обвивает конечностями и утыкается прохладным носом в ключицу.       — Фел, ты не представляешь, как я счастлив! — неуклюже целует где-то под подбородком, прижимаясь сильнее. — Значит, мы сможем не расставаться надолго!       Наивный он у меня. Мы и не расстанемся. Обнимаю, пытаясь укрыть от всего мира. Интересно, начнёт верещать, если его сейчас в кровать уволочь? Ладно, пусть готовится к своим экзаменам.       Кто же знал, что завтрашний день внесёт свои коррективы в наш устоявшийся спокойный ход бытия.