РАЙ ТАМ, ГДЕ ТЫ

      На развороте календаря царило чудесное июльское утро, а в приоткрытое окно залетали снежинки…       «Июль? Снежинки?! Сюр какой-то. Абсурдное видение, но словно наяву. Надо же такому пригрезиться. Ох, не к Безмятежным Облакам всё это». Юный ангел повёл плечами от удовольствия, повернулся к другому небесному созданию левым боком и тут же выкинул из головы эту несуразную картинку. ***       — Да, вот тут. М-м, как приятно! Под лопаткой ещё, под левой почеши, ага, вот так.       Инопинатум Тертио Десимо Фелиситарий, я же — тринадцатый младший сын Высокооблачного, млею под ловко порхающими пальцами друга. В блаженстве прикрываю глаза.        — Все пёрышки проверил? А то, что из правого крыла выбивается?        — Пока ещё держится. Оставить или выдернуть? — сводит белёсые брови к переносице бессменный, проверенный и закалённый нашими совместными Заоблачными шалостями друг детства.        — Оставь, само отпадёт позже, — мурлычу в ответ, поворачиваясь к нему лицом и поправляя съехавший набок нимб. — Как я выгляжу? Только честно?        — На комплимент нарываешься, Фелис? — моргает фиалковыми глазищами Ами, шутливо отталкивая обеими руками. — И так знаешь, что ты самый ангельский ангел в Небесных Пущах. Самый красивый, самый добрый и самый весёлый.       Ами томно вздыхает, разглаживая на коленях складки хитона.        — Мне будет так не хватать тебя! Я лишь через несколько месяцев по этим вот, ну, как их… — щёлкает пальцами, пытаясь вспомнить заумную фразу. — О, вспомнил! Земным исчислениям! Я лишь к апрелю, по земным исчислениям, присоединюсь к своему первому.       Первый человек, чью душу мы, ангелы, храним от скверны, а тело – от болезней и других напастей – это очень-очень ответственно! Ведь именно на наших первых людях мы учимся, набираем опыт и стараемся не ошибаться. А для этого, как учит Высокооблачный, нужно иметь ангельское терпение, а если его не хватает, то прибегать к Божьей помощи.       Мне достанется, по словам родителя, не худший экземпляр. Вот Эсперанса приставляют к какому-то непонятному человеку. Подопечный друга мучает нерадивых неполовозрелых особей, называя это «учёбой», ставит плохие баллы, называя их «двойками» и «колами». Что такое «баллы» — не знаю. А что такое «кол» - знаю, и мне страшно за мелких человечков! Эсперанс рассказывал, что они возмущаются, негодуют и ненавидят его Первого. Вот как такого защитить и направить на путь истинный?!       А Кауду перепал вообще ужасный земной экземпляр. Он, о, ужас, пытает подопечных, причиняя им сильную боль. Дёргает за конечности, накладывает какие-то неведомые приспособления – «гипс»! Закладывает тела смертных в мудрёные саркофаги, пугая страшным словом «томограф»! Б-р-р.        — Представляешь, если кому-то из нас достанется умертвляющий оболочки живых душ? Как они называются… убийцы или маньяки? — вопрошает Ами, округляя в ужасе глаза и прикрывая рот ладошками. — Их мы тоже должны будем оберегать?        — Нет, ты что! Этим такие, как мы, не полагаются, — успокаиваю друга, любуясь его раскрывшимися, до сияния начищенными, пока ещё не выросшими до конца крылышками.       Мне везёт. Или нет? Мой подопечный неправильный какой-то. Тихий, скромный, забитый. Даже сюда долетают его эмоции. Да, с ним я уже связан волею Небес, и уже завтра он станет моим первым испытанием.       Отец, наверно, вздохнёт с облегчением, избавляясь от своего взбалмошного чада. Ведь самый ангельский ангел я только для друга. Как же Высокооблачный злился, когда я устроил несанкционированный тропический ливень над горящими лесами отдалённого материка! Но там же живут такие милые зверушки! Я выучил названия: «утконосы», «кенгуру», «ехидны». Недавно мне досталось на орехи из Райских Кущ за снег в Саудовской Аравии. Но ведь красиво же? Пусть бы люди порадовались!       Но последней каплей терпения отца стала задержка извержения вулкана Сандхнукур. Но гомо сапиенсы в Гриндавике не были готовы к появлению исчадий, собиравшихся вынырнуть из разлома. Я тогда успел, смог почти сутки — на большее сил не хватило — удерживать внутри горы выплёскивающуюся лаву и рвущихся из подземелья тварей. В итоге люди успели эвакуироваться, а исчадиям так и не удалось вырваться наружу. Без разборок с тёмными, естественно, не обошлось. Ох, и влетело мне тогда!       «Главное, не вмешиваться, не влиять!». Да всё я понимаю! Вздыхаю и отправляюсь на своё первое задание — вниз, на Землю. ***       Ходячее недоразумение мне досталось, не иначе. Храни меня Небеса! И это «не самый худший экземпляр», папенька?! Видимо, совсем я разгневал отца.       Тесная комнатушка. Сирая, убогая. Подопечный что-то готовит на кухоньке. Пахнет непривычно так. Славно. Трапезничает неспешно. Моет посуду, аккуратно раскладывая её по полочкам. Потом посещает ливневый водопад. Нет, это какой-то неправильный водопад — это коробочка с подобием хилых струй дождя. Потом тащится к неказистой кровати, укладывается, сворачиваясь клубком. Холодно ему здесь. Пора приступать к своим обязанностям ангела-хранителя.       Устраиваюсь рядом, укрываю крыльями того, кто предначертан Небесами. Вдыхаю запах свежести и чего-то ещё, очень приятного. Прежде не изведанного. Взгляд цепляется за настенный календарь, на развороте которого царит чудесное июльское утро. Долину Валь д’Орча напоминает с её жёлтым морем подсолнухов. Кошусь на окно. Через приоткрытую фрамугу в комнату залетают крупные снежинки небесной красоты и совершенства. Дежавю. Трясу головой. Я же это уже видел? Видел!       Мой первый вздрагивает во сне, склубочиваясь ещё сильнее. Да уж, тепла моему подопечному точно не хватает.       Какой же красивый! Даже Небесные не все такие. У этого пушистые тёмные ресницы, будто нарисованные летящими мазками брови, аккуратный нос, милая родинка над верхней губой, узкий овал лица, нежная белоснежная кожа. Придвигаюсь поближе, чтобы полностью спрятать его под крыло. А как согреть иначе? Я же бестелесный! А в крыльях много Силы Небесной, они и укроют, и согреют, и уберегут. Пёрышко это опять так некстати зачесалось. Надо было всё-таки позволить Ами его выдернуть. ***       Мой человек просыпается, куда-то в спешке собирается. Куртка не по погоде совсем, да и ботинки оставляют желать лучшего. Выскакивает на улицу, на ходу наматывая шарф на шею. А там злой ветер тут же принимает моего первого в свои неласковые объятия. «Замёрзнешь же, дурёха». Но он только втягивает голову в плечи, пряча нос в мягкую шерсть шарфа, и упрямо продолжает свой путь.       Какое уютное помещение я вижу за большими арочными окнами! Как их тут называют? Кофейня? «Давай, зайди! Ты чувствуешь эти аппетитные запахи? И внутри так тепло!» В животе паренька урчит, но он стойко проходит мимо, лишь поводя носом.       Моё недоразумение не позволяет подслеповатой старушке перейти улицу на красный свет светофора, аккуратно придерживая за локоть, переводит через дорогу.       Многоэтажная коробка ужасает. Даже Эль-Камино-де-ла-Мюрте и болота Манчак не так страшны. «Может, нам сюда не надо?!» Здесь нет воздуха, лишь снующая биомасса. И эманации нехорошие зашкаливают. Лифт. Металлический передвижной гроб, движущийся по вертикали.       — Алекс, тебя шеф вызывает, — потомок Евы с боевой раскраской, которой бы позавидовали древние пикты, обращается к моему подопечному. Стеклянный взгляд, приторная улыбка. Эсперанс поучал, что таких здесь зовут «муклами». Мукла она и есть! В ужасе отлетаю на несколько метров.       Летим дальше. Ну, это я лечу. Мой человек понуро плетётся в конец коридора и осторожно стучится в дверь из массива венге. Получив разрешение, переводит дыхание и робко входит в кабинет.       Особь, расположившаяся за огромным столом, внешне шикарна. Мужчина примерно сорока лет по земным исчислениям. Самоуверенный, холёный. На крепком запястье поблёскивают часы Пате́к Фили́пп из розового золота с чёрным циферблатом и кожаным ремешком глубокого шоколадного оттенка. Откуда знаю? А это уже Кауд постарался! Поднатаскал, когда отдыхал в Райских Кущах от своего человека. Мощную шею украшает удавка — из разломов с такими и появляются. Только у исчадий железные. Шипастые. Флюиды от него точно дьявольские исходят: гадкие, смердящие.       — Алекс Барроу, — особь нехотя поднимается из большого кожаного кресла, подходит, нависает. — Ты заполнил анкету и изъявил желание остаться в компании в будущем году.       Неприятно ухмыляется.        — На повышение метишь, я прав?        — Я хотел бы занять вакансию консультанта, — невразумительно мычит мой подопечный.       Я чувствую исходящие от него волнами нерешительность, страх. Страх? Подлетаю поближе.        — Завтра будет возможность доказать свое стремление и желание остаться в моей корпорации, — приподнимает бровь сильная тварь. Хищный взгляд пригвождает. — Только опять выдумывать причины отсутствия на корпоративе не советую.       «Нет, не ведись, не надо! Откажись!» Ощущение, что этот потомок Адама тянет силы из моего первого. Да что там из первого – и из меня тоже высасывает! Сил хватает только на то, чтобы укутать своего хрупкого человечка крыльями. ***       С трудом дожидаюсь окончания рабочего дня Алекса в этой мёртвой многоярусной коробке. В комнате помимо моего подопечного оказываются ещё пять человек. Отвечают на звонки, что-то предлагают, устало разъясняют. А вот открывшийся вид из окна на Филадельфийскую ратушу вполне себе не плох. Пока зависал и рассматривал бронзовую статую Уильяма Пенна на крыше здания да любовался на расстилающийся внизу город, чуть не упустил своего человечка.        Плетёмся домой. Алекс плетётся. Я-то неизменно лечу.       Тормозим. Зачем? Совсем же продрог, заболеет. Куда уставился? Дерево. Такое большое, зелёное. На нём – стеклянные шары, сосульки, шишки. Их много - хрупких, нарядных, переливающихся. Фонарики разноцветные помигивают. Даже сладости умостили на ветки. Чудо моё замерло, как вкопанное. Ресницами невозможными хлопает. В тёмных глазах отражаются огоньки. Улыбается. Да храни тебя Небеса, ну, и я немного! Только ещё улыбайся так! Только не переставай! Блики фонариков в самых прекрасных глазах исчезают, потому что Алекс прикрывает глаза. Стоит так недолго, потом тяжело вздыхает и продолжает путь.       Добираемся до своей каморки. Пора по нашей ангельской связи найти Кауда и Эсперанса, перетереть о насущном, как тут говорят местные. Я уже в теме. Всё ловлю на лету. Но быстро не получается. Мой подопечный намеревается плакать. Я ж ангел или где? Укрываю крыльями. Опять это пёрышко в правом крыле чешется! Не до него сейчас. У нас слёзы да страдания намечаются. Обхватить бы, прижать, согреть, — но не могу: бестелесный я тут, в этом мире. Что на него нашло? Заглядываю в мысли. Воспоминания у него яркие, пронзительные. Визг тормозов, искорёженный остов машины, тела, уносимые в чёрных мешках, и… маленький испуганный мальчик с пушистыми ресницами на носилках.       — Повезло пацану, видимо, в рубашке родился, повреждений даже нет, — говорит человек в тёмном комбинезоне. — А вот двое взрослых с летальным! Угораздило же накануне Рождества.        — Видимо, ангел-хранитель у него сильный, — вздыхает другой, в такой же униформе.       Не понимают земные, что не было тогда никакого Ангела у ребёнка! Я ж только сейчас появился. Это опытные Хранители родителей вовремя подоспели. Сберегли самого дорогого для них. Значит, те хорошими людьми были.       Вот же ж Небеса, обещали лёгкого подопечного. Ну, отец, держись, поквитаемся! Ливень над Австралией баловством малолетнего покажется. ***       Витаю над своим первым. Он принаряжается. Достаёт белую сорочку из колченогого шкафа, который по виду едва ли моложе своего старинного коллеги-дрессуара. Рубашка старая, но наглаженная, вкусно пахнущая. Сам-то Алекс намного вкуснее, конечно, пахнет. Теперь знаю, что это за запах. Запах хвои, Рождества, счастья. Взгляд у моего человечка при этом почему-то очень грустный.       А потом так стремительно всё закручивается. Дом этот чужой, нехороший. Запахи одурманивающие, неправильные. Алекс мой, вышагивающий, по сторонам оглядывающийся. Звон бокалов, приторные усмешки. Подопечному тоже бокал наливают, заставляют выпить. Сильные руки холёного тварюги из того кабинета, где мы побывали вчера, хватают моего человечка, утаскивают в комнату на втором этаже. В глазах Алекса ужас и безмолвная мольба.       «Прости, отец! Простите, грустнеющие Небеса!». Знаю инструкции — лишь раз можно такое провернуть в поднебесье. Изредка прецеденты случались. Но то были опытные собратья, не раз уже спускавшиеся на Землю. Видимо, на то я и тринадцатый, чтобы побить все рекорды — за несколько суток потерять бессмертие. Только зачем оно мне без пушистых ресниц и хвойной свежести?       Распахиваю крылья, предстаю перед смертными в истинном обличье. Главное — успеть. Самый ангельский ангел во всей красе! Любуйтесь и трепещите! Круто, да? Лицо – в профиль. Нимб - в полный накал. И крыльями, как учили: величественно расправляю, пускаю волну по пёрышкам, медленно опускаю и не спеша поворачиваюсь к смертным. Тот Самый Взгляд на исчадие в тряпичном ошейнике. Есть контакт. Успел.       Хватаю своего человечка, выдирая из лап одеревеневшей особи, прижимаю к себе трясущееся тельце. Исчадие стоúт истуканом. Взгляд остекленел. Ничего, завтра решит, что дури перебрал. Только бы до каморки дотянуть. Распахиваю окно. Нам пора домой! Летим, но чувствую, что сил остаётся всё меньше. Исчезнут скоро мои крылья. Успеваем. Даже замечаю, как выпадает из правого крыла мешавшее мне ещё в Райских Кущах пёрышко, и падает на пол возле кровати. Ну, хоть чесаться больше не будет. А потом накрывает темнота. Так вот ты какая, тьма? ***       Пробуждение странное. Тело ломит. В горле непривычно сухо. Укутан я знатно. Видимо, во всё, что в каморке нашлось. Тёмные глаза с пушистыми опахалами тревожно всматриваются, кажется, в самую душу. Теперь знаю, где она находится — глубоко в груди, левее. Бьётся там. Непривычно!        — Я знал, что ты есть, — горячечный шёпот. — Мне мама говорила. «Когда уже совсем отчаянием накроет, тогда и появится тот, кому ты по-настоящему нужен.».       Вот это поворот! К такому нас Небеса не готовили.       Человечек ложится рядом, заботливо поправляет одеяло и плед, обнимает, доверчиво прижимается. Греет. Я-то думал, что всё испортил: напугал, оттолкнул. А тут такое бескрайнее обожание в глазах.        — Есть плохая новость. И хорошие тоже есть, их больше, — опять эта невозможная улыбка. — Я, кажется, потерял работу.        — Хорошие давай, — незнакомый голос разносится по каморке. «Неужели мой?»        — Мне вчера показалось, что я пёрышко какое-то увидел в комнате, но не до него было, я тебя согревал, а утром оказалось, что это эгрет из платины с красным бриллиантом, представляешь? Родители ювелирами были, я точно знаю!       «Ну ладно, отец, засчитано. Спасибо тебе. За всё. И прости своего непутёвого самого неангельского ангела!»       Ворочаюсь в тёплом коконе, поворачиваясь к Алексу.        — Ещё хорошие?        — Я на ель накопил. Настоящую. Купим?